Метка: Издательство «Время»

• Вадим Жук. Жаль-птица. — М.: Время, 2014. — 176 с.

  Издательство «Время» в 2014 году готовит к выходу книгу поэта, актера, сценариста телеверсий театральных передач и спектаклей Вадима Жука.
  Это серьезный и глубокий поэт, стихи которого следует читать «медленно, радостно, напряженно и внимательно» (Лев Рубинштейн).
  Что же касается его известности как поэта, то просто она «обратно пропорциональна его подлинному месту в сегодняшней поэзии» (Игорь Иртеньев).
  «Прочтение» публикует несколько стихотворений из будущего сборника.
  

  Переделкино-Комарово

  Нужны ли все слова на свете,
  Великолепные слова.
  Когда над вами, дерева,
  Шумит великолепный ветер?
  

  И в огороде Пастернак
  С великолепною лопатой,
  И в небе дым тяжеловатый
  Таинственный рисует знак.
  

  Мы скажем так — гиероглиф,
  Открыв словарную шкатулку.
  Мы двинемся по переулку,
  Туда, где дюны и залив.
  

  Забор с развешанным бельём
  И в радиоле кукарача.
  Теперь ахматовскую дачу
  Минуем на пути своём.
  

  И сомневаться не моги,
  Что всё и велико и лепо,
  Включая эти ленты крепа,
  На свежих холмиках могил.
  

  И говорить и говорить,
  К лазури обратясь, к лазури!
  Ещё бы дури покурить.
  Но мы тогда не знали дури.

  
  

  * * *

  Сохранить эту детскую дрожь,
  Эту нежную детскую смелость.
  — Ты по этой дощечке пройдёшь?
  И пройти, хоть не больно хотелось.
  Пересечь неприветливый лес,
  В самом жутком его направленьи.
  — А на эту сосну бы залез?
  И залезть, обдирая колени.
  И головкою с камня нырнуть,
  Привлекая девичье вниманье.
  И увидеть подружкину грудь,
  Нулевое её достоянье.
  И почувствовать этот ожог
  Всем собою, не только глазами.
  И от рифмы «дружок-бережок»
  Настоящими плакать слезами.
  

  * * *

  Режет месяц-стилет
  Небес негритянскую плоть.
  Славно за городом летом,
  Кофе вручную молоть,
  Лук и редиску полоть,
  Старые вещи носить,
  Чушь с соседом молоть,
  Юную травку косить,
  Молодь в пруду ловить,
  Жалко, что нету пруда,
  Хрупких комариков бить,
  Шастать туда и сюда,
  Лёгкие чурки колоть,
  Щурить от солнца глаза,
  Кофе вручную молоть,
  Это уже я сказал.
  Чёрные небеса
  Режет месяц-стилет.
  Щедрые нынче кукушки в лесах!
  В городе время лежит на весах —
  Не накукует кукушка в часах
  Больше двенадцати лет.
  

  * * *

  Размером с лепёшку от божьей коровки,
  Бесстыжие щурила глазки свои,
  Слова говорила и хмурила бровки
  И всё зазывала на край полыньи.
  И горечью пахнуть умела полынной,
  Мускатным орехом и детским стихом,
  Поила собою, как чаем с малиной,
  Была потаённым кадетским грехом —
  Где тратят на девку, что дали на булку,
  И в гулком подъезде таясь, торопясь,
  Слюнявят ей шею и смуглую скулку,
  А после дружкам заливают про связь
  С известной актрисой, со светскою дамой…
  Уже попрощались. В окне её свет,
  Пока не погас. За оконною рамой
  Всё ищешь глазами её силуэт.
  Пробор соблюдала на круглой головке,
  Просила, чтоб я ей достал анашу.
  Находка, загадка, паршивка, дешёвка.
  Наверно, любил. Потому и пишу.
  

  * * *

  С чего это я с Господом на ты?
  В каком буфете горней высоты,
  Мы с пьяной нежностью друг друга обнимали,
  И пьяными руками поднимали
  Бокалы запредельного ерша?
  Возможен ли подобный брудершафт?
  

  Однако семьи, где на вы с отцом,
  Всегда кулацким отдают сенцом
  И сукнецом гнилым купецкого лабаза.
  Я в силах отличить алмаз от страза.
  Позволь моим словам, как прежде, течь,
  И, обратив к Тебе молитвенную речь,
  Почувствовать тепло отеческого глаза.

…В кофейнике шурша,
Гадательный напиток
Напомнит, что душа —
Не мера, а избыток,

И что талант — не смесь
Всего, что любят люди,
А худшее, что есть,
И лучшее, что будет.

Юнна Мориц

В издательстве «Время» вышел сборник стихов детской писательницы Юнны Мориц. «Прочтение» публикует некоторые из стихотворений, вошедшие в первую часть этой книги под названием «Попрыгать-поиграть». Иллюстрации к ним были созданы художником Евгением Антоненковым.

• Издательство «Время»; 2013 г.

• Пастушок так часто кричал «Волки! Волки!»,
  что волки услышали и пришли.

  Наблюдение зоолога

  Я мыслю, следовательно, умный.

  Спиноза. «Умные мысли»

  — Завтра финал по рукопашному бою, — сказала Мари. — Шестой отряд против четвертого.

  — Наши победят, — сказала Жанна, соседка по комнате, хмурясь на страницы
  «Полицейского вестника».

  — А наши — это кто?

  — А кто победит, те и наши.

  Мари усмехнулась.

  — Беспринципная ты.

  — А ты как думала, подруга? — Жанна оторвалась от газеты. — В партнеры надо выбирать
  победителей, тогда и брак крепкий, и дети здоровые.

  — А вот я не согласна. Все люди делятся…

  — Правильней будет сказать: «Все люди размножаются». Мы же не амебы.

  Мари замолчала и покраснела. Жанна покачала головой:

  — И как тебя в полицейские занесло? — Она вернулась к «Вестнику». — Тебе нужно было в
  ясли, воспитательницей…

  Мари и сама не совсем понимала, как ее занесло сначала в пятый отряд, а потом в
  подразделение 11 Высшей Школы Полиции. Другое дело Жанна, она же Командирша. Для этой
  решительной девушки не было ничего важнее, чем неукоснительное выполнение законов и
  постановлений правительства всеми-подряд-без-исключения-вас-это-тоже-касается-и-нечего-
  мне-тут-глазки-строить!

  Мари же в Школе получила кличку Аленький Цветочек. Цветочек — за красоту, а Аленький —
  за свойство заливаться краской от самой невинной, с точки зрения будущих полицейских,
  шутки.

  А когда Мари краснела, она начинала злиться, что стало второй причиной выбора
  профессии. Первой причиной было любопытство — очень хотелось посмотреть на людей,
  которые добровольно собираются попасть в полицию, да еще и в качестве полицейских. И когда
  пожилой капрал в приемной очень добрым голосом — тем самым специальным голосом,
  которым полицейские общаются с заблудившимися детьми — спросил, что она здесь делает,
  Мари густо покраснела, разозлилась и записалась в стражи порядка.

  Полицейская школа оказалась вполне пристойным местом. Науку «ловить и защищать»
  Мари усваивала без труда, все нормативы по задержанию условных правонарушителей
  выполняла на отлично, а за первое же учебное патрулирование получила благодарность с
  занесением.

  Хотя случай тот был совсем не учебным, да и к нормативам имел весьма отдаленное
  отношение. Ну какие могут быть нормативы, если навстречу прет толпа обкуренных
  экологистов, а у тебя из оружия только свисток и верная подруга?

  Мари и Жанна успели зашвырнуть в реку форменные фуражки и кители, пока их не
  заметили борцы за чистое небо. После чего смешались с толпой и завопили:

  — Купаться! Хотим купаться!

  — Купаться! — подхватил еще десяток голосов, и колонна, побросав плакаты «Лапы прочь
  от озона!», полезла в воду.

  Напрасно лидеры бегали по набережной и призывали к экологической сознательности.
  Чтобы не мешали народу отдыхать, пыл вождей радостно охладили водой из реки. Когда
  подоспел усиленный наряд полиции, большая часть демонстрантов замерзла, протрезвела и
  разбрелась кто куда.

  На торжественном занесении благодарности начальник курса решил живописать
  подробности подвига курсанток:

  — …И тогда храбрые девушки поснимали с себя то, в чем должны были находиться по
  уставу, — торжественно громыхал старший майор, — и своими, так сказать… э-э-э…
  находчивыми действиями направили мысли правонарушителей совсем по другому руслу…
  Курсант Мари! Что у вас с лицом? Не полицейский, а Аленький Цветочек… Что за хиханьки в
  строю?! Не полицейские, а стадо чудовищ!

  Прозвище к Мари приклеилось намертво и, несмотря на все успехи в учебе и бою, так за
  ней и осталось. Но именно Аленький Цветочек в числе немногих второкурсников прошла отбор
  в подразделение 11.

  Неделю назад, сразу после завтрака, отрядный лейтенант построил курсантов на плацу и
  тревожно понюхал воздух. Надо отметить, что нос был самой выдающейся частью отрядного
  лейтенанта, можно сказать, неотъемлемой его частью, которая с успехом заменяла хозяину
  остальные органы чувств. Спрятанные в спальном корпусе алкогольные напитки лейтенант
  находил на спор с завязанными глазами. А иногда — и не на спор, а по долгу службы.

  Тревожное нюханье не осталось без внимания курсантов. Пятый отряд уже знал, что
  отрядный обладает уникальным нюхом не только на обычные запахи, но и на неприятности.
  Поэтому курсанты приняли максимально молодецкий вид. И не зря — через минуту на плац
  вышел полковник, начальник Школы. Руки он держал за спиной.

  — Смирно! — скомандовал лейтенант и отбежал в сторону.

  Полковник кивнул и сказал:

  — Что должен уметь хороший полицейский? Хороший полицейский должен уметь
  эффективно действовать в нестандартных ситуациях. Например, таких.
  После чего достал из-за спины автомат и открыл огонь по строю.

  Кое-кто так и остался стоять смирно. Беднягам здорово досталось: полковник стрелял резиновыми пулями. Многие бросились на землю, но зарыться в бетонный плац не смогли.

  Тест на нестандартность прошли только Мари и Жанна. Они метнулись за спину
  остолбеневшему здоровяку Эдуарду (первая же пуля попала Эдуарду в лоб), приподняли его за
  плотно пригнанное обмундирование и с криком, который по громкости соответствовал «Ура!»,
  протаранили полковника.

  Когда начальник Школы на носилках отбыл в санчасть, лейтенант сказал:

  — Что ж, весьма нестандартно. Закрыть амбразуру грудью раненого товарища…

  — Товарищ был уже убит! — отрапортовала Жанна.

  — Прямое попадание в голову, ничего не поделаешь, — добавила Мари и покраснела.

  Лейтенант тоскливо посмотрел на небо. Его переводили из пятого отряда в подразделение
  11с перспективой и дальше командовать Жанной и Мари. Хотя грустил он по другому поводу:
  подразделение было секретным и для конспирации его фамилию официально сокращали до
  одной буквы — О. Теперь лейтенант скучал по прежней фамилии, которая состояла из
  тринадцати букв и начиналась с «3».

  Так началась учеба в подразделении 11, или «две дубины», как называли его завистливые
  однокурсники. Впрочем, на обучение полицейских этот процесс походил так же мало, как
  выщипывание бровей — на прополку кукурузы.

  Перед первым занятием будущие специалисты по нестандартным ситуациям Мари и
  Жанна грамотно выбрали места в аудитории — у задней стены рядом с окном — и обеспечили
  себя подсобными предметами в количестве, достаточном для отражения любой нестандартной
  напасти, будь то атака террористов или нашествие павианов.

  Напасть оказалась еще более нестандартной. В аудиторию впрыгнул всклокоченный
  старичок, который с порога понес удивительную ахинею об остатках древних рас, что до сих пор
  живут среди людей, отводя им глаза мороками.

  — Каждому, кто обезвредит и приведет одного древнего, — кричал лектор, — зачет
  автоматом! За двух древних — два зачета! За трех — три!

  Мари и Жанна уже тихо обсуждали, получат ли они зачет, если бережно обезвредят
  старичка и приведут его в медицинское учреждение. Но тут параноидальная лекция
  закончилась, и эксперта по древним расам сменила пышная дама в черном с глазами навыкате.

  — Здравствуйте, дети, — сказала глазастая дама. — Я научу вас, как правильно задавать
  вопросы духам умерших…

  Затем пришел, точнее, с трудом пролез в дверь человек, поведавший о глобальном
  похолодании, в котором выживут лишь люди со стратегическим запасом подкожного жира.
  Потом появился лысый очкарик с колпачком из фольги на голове и рассказом о
  психоделическом оружии вражеских спецслужб, которое заставляет людей поступать наперекор
  своим желаниям. «Например, у меня, — сказал очкарик, — нет никакого желания носить этот
  дурацкий колпачок». Следом в аудиторию проник обвешанный связками чеснока и укропа худой
  тип в черной коже, который первым делом потребовал, чтобы все присутствующие отразились в
  зеркале…

  Лекторы менялись каждый час, и с каждым часом подразделению 11 открывали глаза на
  все более поразительные факты. Они узнали об инопланетянах, вселяющихся в головы высших
  руководителей с целью подготовить вторжение в головы руководителей среднего звена; о
  вампирах, по поддельным рецептам скупающих в аптеках гематоген; о параллельных
  Вселенных, что то и дело пересекаются; о Чужих, которые объединились с Иными против Не
  Местных…

  Будь на месте отборных курсантов… ну, скажем, курсанты неотборные, они бы извелись,
  извертелись и изрисовали все парты. Но 25 боевых единиц подразделения 11 держались,
  стойко внимая безумным лекторам и терпеливо ожидая, когда придет лейтенант О. и скажет, к
  чему все это.

  Единственным большим плюсом и дополнительным поводом для зависти других групп
  стало полное отсутствие в подразделении 11 марш-бросков по пересеченной местности и
  ночных учебных тревог. Впрочем, за неделю сидения на лекциях большой плюс превратился в
  маленький плюсик, скорее даже крестик — курсанты соскучились по активным действиям.

  — Сил моих больше нет! — сказала Жанна и швырнула «Полицейский вестник» в угол.
  Потом встала, подняла газету и аккуратно сложила на тумбочке. — Хоть бы тревогу какую
  объявили.

  — Действительно, — поддакнула Мари. — Раз уж мы все равно не спим.

  — Эгоистка, — лениво произнесла Жанна, стягивая рубашку. — А почему мы, собственно, не спим? Час ночи. Все хорошие девочки уже спят.

  — А плохие что, бодрствуют?

  — Все девочки хорошие, — зевнула Командирша, забираясь в постель. — Это мальчики
  плохие. Вот пусть они и бодрствуют…

  «Я сплю… я сплю… я сплю…»

  Альберт очень старается. Он считает до сорока, читает наизусть стих про серого
  волчка, даже пытается себя заколдовать. Ничего не помогает.

  Альберт набирается храбрости, высовывается из-под одеяла и быстро осматривает
  комнату. За последний час он научился проверять комнату правильно. Нельзя вглядываться
  в черные силуэты, надо просто вспомнить, что на их месте было днем.

  «Это не вампир, это мой халат на стуле. Это не паук, это люстра. Это не робот-
  убийца, это шкаф, и внутри у него ничего нет, только моя одежда…»

  Дверь шкафа скрипит и приоткрывается. Альберт захлопывает глаза.

  «Я сплю!»

  Темнота под веками оказывается не черной. Там движутся лохматые бурые пятна,
  часто дергаясь в такт грохочущему сердцу. В ушах звенит, но сквозь грохот и звон мальчик
  слышит, как с тихим шорохом раздвигается одежда в шкафу.

  «Я сплю, я сплю, я сплю!»

  — Подразделение 11, подъем! Тревога!

  Мари и Жанна давно научились одеваться на бегу — пока не начались нестандартные
  лекции, курсанты только так и одевались. Они даже успели поболтать о долгожданной тревоге.

  — Помяни мое слово, — говорила Жанна сквозь зубы, в которых она держала портупею и
  носок, — сейчас нам объявят, что один из лекторов — серийный убийца, и нам надо за 45 минут
  его выследить и взять с поличным.

  Мари только хмыкнула, потому что ее рот был набит куда плотнее: прорезиненная беретка,
  прорезиненный плащ и резиновая дубинка. Иначе она бы вслух усомнилась в таком развитии
  событий — оно было предсказуемым. Что нестандартного в серийном убийце? Обычное, повседневное дело.

  На плацу курсантов подразделения 11 ждал полковник — весь в черном, только
  загипсованная рука ярко белела под лучами прожекторов.

  — Все собрались? — как-то не по-боевому поприветствовал он строй. — Хорошо. Это не
  учебная тревога.

  Кто-то во второй шеренге зевнул, не раскрывая рта. Полковник нахмурился.

  — Вижу, вы мне не очень верите. Вы думаете, если бы это была учебная тревога, я бы все
  равно сказал, что она не учебная. Даже не знаю, как вас переубедить. И не стану. Просто буду
  рад на утреннем построении увидеть хотя бы человек десять.

  Взвыли авиационные двигатели. Прожекторы метнулись по плацу и осветили военный
  транспортный вертолет. Огромные лопасти завращались, рубя лучи и темноту в тревожный
  коктейль «Щасчтотобудет!».

  — Погрузка! — гаркнул лейтенант О.

  Летели долго, снижались, поднимались, закладывали виражи. Иллюминаторы в десантном
  отсеке были задраены, и Мари попыталась по реакции вестибулярного аппарата угадать
  маршрут.

  — Круг сделали! — прокричала она Жанне через двадцать минут.

  — Что?! — проревела в ответ Командирша, лишь немного проиграв по громкости реву
  двигателей.

  — Я говорю, круг сделали! — Мари изобразила руками круг, но тут вертолет тряхнуло, и
  курсантке пришлось для устойчивости махнуть руками, как перелетной птице.

  — Да! — закивала Жанна. — Далеко летим! Границу уже точно пересекли! За границу летим,
  говорю!

  Однако в месте высадки заграницы не оказалось. Там вообще не оказалось ничего, кроме
  бетонного круга в голом поле и пяти микроавтобусов с задраенными окнами. Пилот вертолета
  пять раз показал растопыренную пятерню. Двадцать пять курсантов сноровисто разбились на
  пять групп по пять человек и разбежались по автобусам.

  — Так-то лучше, — проворчала Жанна, оглядывая свою пятерку. — Терпеть не могу
  геройствовать в толпе, вечно кто-нибудь вылезет вперед тебя.

  — Пять человек тоже, конечно, многовато… — сказала она после получаса подъемов,
  спусков и виражей.

  Микроавтобус остановился, и выскочившие наружу курсанты увидели пять мотоциклов с
  колясками. Мари и не знала, что такие еще сохранились. За рулем каждого мотоцикла сидел
  офицер, а пологи колясок были заботливо откинуты. Желание Жанны исполнилось с лихвой —
  геройствовать курсантам предстояло в одиночку.

  Мотоциклы заурчали и разъехались во все пять сторон света. Мари повез лейтенант О.

  «Интересно, — думала курсантка, устраиваясь в коляске поудобней, — лейтенант на
  мотоцикле вертолет догнал, а потом автобус? Надо же, какой натренированный. И даже не
  запыхался…»

  Альберт почти не дышит. Его тело затекло. Не одеревенели только веки, они упругие
  и резиновые, и все время норовят распахнуться.

  Мальчику приходится сдерживать не только веки. Ему очень хочется в туалет. Но он
  будет лежать неподвижно до утра, когда Зубастый человек уйдет.

  Потому что пока Зубастый человек не уходит. Сидит в шкафу и смотрит на него.
  Зубастый человек хочет убедиться, что плохой, непослушный, капризный мальчик не спит.
  Что он — законная добыча Зубастого человека.

  Альберт уверен, что выдержит. Он не уверен, что выдержит весь. Альберт уже готов
  сходить в туалет прямо в постели, но боится, что тогда Зубастый человек его раскусит.
  То есть не его, а его хитрость. Но потом он раскусит и самого Альберта.

  Альберт успеет закричать, но мама не успеет прибежать.

  Лейтенант О. заглушил мотор, и мотоцикл тихо подкатил к ограде небольшого особняка.

  — Итак, Мари. Инструктаж будет краток. Ты не знаешь, зачем тебя сюда привезли, не
  знаешь, где ты, не знаешь, что тебе предстоит сделать…

  — Меня привезли сюда для демонстрации эффективных действий в нестандартной
  ситуации, разве нет?

  — Ну, об этом догадаться несложно, — сказал лейтенант после паузы. — Но ты не знаешь,
  где ты, не знаешь, что тебе предстоит сделать…

  — Я знаю, где я. Это дачный поселок, что с краю соснового леса. А наша школа с другого
  краю, в четырех километрах отсюда. Мы мимо нее недавно проехали.

  — Вот вам и режим секретности, — сказал О. кому-то невидимому. — Тьфу. Ну, по крайней
  мере, ты не знаешь, что тебе предстоит сделать…

  Он с подозрением посмотрел на Мари. Та немного подумала и помотала головой. У нее
  были предположения, но она решила не расстраивать командира. Все-таки человек готовился
  провести инструктаж, слова придумывал.

  — Ну хоть что-то… — сказал лейтенант и водрузил на нос бинокль. — Твоя цель — комната на
  втором этаже, окно — крайнее слева. В комнате зафиксирована опасность для жизни
  гражданского лица. Твоя задача — проникнуть в дом, устранить опасность и вернуться.
  Гражданские лица, находящиеся в других помещениях дома, тебя заметить не должны. Полная
  скрытность. Ты меня поняла? Мари? Ты где?

  Покрутившись, лейтенант О. присел на коляску и достал специальные бездымные и
  непахнущие сигареты без никотина.

  — Интересно, — сказал он, — она услышала про полную скрытность или скрытно смылась, не
  дослушав?

  О. понюхал спецсигарету для спецопераций и поднял брови.

  В комнату Мари проникла незаметно не только для гражданского населения, но и для себя
  самой. Только что стояла под окном, задумалась, хлоп — и уже в спальне, прижимается спиной к
  стене. «Нельзя вот так, бездумно, механически относиться к работе!» — отругала себя девушка.

  Она уже хотела выбраться из комнаты и вернуться в нее осознанно, но решила сначала
  выполнить задание.

  Первым делом следовало определить местонахождение гражданского лица. У
  гражданского лица должны быть гражданские рот и нос, через которые лицо дышит. Мари
  затаила дыхание и прислушалась. Мари умела задерживать дыхание на четыре минуты даже
  во время разговора, но тут это умение не помогло. В спальне никто не дышал.

  Зато через четыре минуты глаза полностью привыкли к темноте, и Мари разглядела стол,
  шкаф с приоткрытой дверцей, стул, кровать и лежащего на ней ребенка лет четырех-шести.
  Пола мужского-женского. Скорее мужского. Похоже, мальчик спал, хотя нет, не спал — когда
  спят, то не стараются дышать так бесшумно.

  «Ребенок — гражданское лицо. Его нужно защитить от опасности. Или наоборот?»

  Мари не испытывала иллюзий в отношении маленьких детей, представлявших немалую
  опасность для других гражданских лиц. Но поскольку других гражданских лиц в комнате не
  находилось, видимо в данном случае защищать следовало именно мальчика. Оставался
  вопрос, от чего. Комната выглядела настолько безопасной, насколько вообще может быть
  безопасной детская комната.

  «Утечка газа? Самовозгорание обоев? Обрушение потолка? Проваливание пола? Кусачие
  насекомые? Ядовитые змеи? Отравленные простыни? Подушка-людоед?..»

  Мари с некоторым усилием остановилась. Она знала, что воображение у нее о-го-го, но
  будущему эксперту по нестандартным ситуациям не пристало заниматься домыслами. Ей
  пристало действовать по ситуации, однако ситуация — гражданское лицо пяти лет, которое
  притворяется, что спит — никаких действий не предполагала. Значит, нужно ждать.

  «Впрочем, — подумала девушка, — ждать в такой ситуации как раз и будет стандартным
  решением. Может, просто подойти к ребенку и выяснить, в чем дело? Только как его при этом
  не напугать? А! Лучший способ не напугать — это удивить».

  — Динь-динь, — громким шепотом сказала она. — Вредную фею вызывали?

  Должно быть, мальчик удивился, поскольку повернул голову в ее сторону. Но глаз не
  открыл.

  — Мама? — еле слышно спросил он. — Ты не мама… Ты кто?

  — Курсант Мари! — доложила Мари. — Подразделение 11 Высшей Школы Полиции!

  ---

  Эпиграфы из книг «Здесь вам не причинят никакого вреда» и «Сестрички и другие чудовища»:

  Ночью все кошки страшные.

  Конфуций

  Не спрашивай, что Родина может сделать для тебя. Родина не любит такие вопросы.

  Правильная патриотическая присказка

  Главное — произвести убийственное первое впечатление.

  М. Горгона. «Неотразимая»

  Многие вещи кажутся не такими, какими они кажутся на самом деле.

  Кажется, Аристотель

  Причина хаоса — бессистемные попытки навести порядок.

  А. Азимов. «Ты, робот!»

  Пришел, увидел, побежал, рассказал.

  Брут‐младший «Избранные докладные записки»

  Как кукукнется, так и кукарекнется.

  Русская народная глупость

  Лучший отдых — смена деятельности на бездеятельность.

  Из рекламного буклета

  Первым на ловца обычно бежит не зверь, а тот, за кем зверь гонится.

  «Техника безопасности на охоте»

  Да пребудет с тобой Сила! Ума не надо.

  Полный текст «Прощания джедая»

• Издательство «Время»; 2013 г.
• ПРЕДИСЛОВИЕ

  «Что это такое — Россия?

  Если бы мне задали этот вопрос, разбудив среди ночи, я, вероятно, ответил бы: Пушкин».

  И продолжает:

  «Я мог бы также сказать: Толстой, Тютчев; первая страница „Мертвых душ“».

  Это слова одного из умнейших русских литераторов ХХ века Владимира Вейдле. Ими он начал в 1968 году одну из своих книг — «Безымянная страна» (название свидетельствовало об исчезновении с карты мира слова «Россия» — на многие десятилетия оно было заменено, как известно, аббревиатурой «СССР»).

  Автор поясняет, что мысль его была даже не о литературе, а о том, что для таких, как он — навсегда отрезанных жестокой властью от родины, Россия — это русский язык:

  «„Шипенье пенистых бокалов“, а то и разговор Селифана с лошадьми, его напутствие шустрой девчонке: „Эх ты, черноногая! “ — это и есть Россия: та, где живу, та, что живет во мне. <…> Живу в нем (в русском языке. — М. Ч.) и тем самым живу в России. Довольно мне этой, если нет другой. Ее язык — наш и мой язык. Пушкин, и Толстой, и Селифан, и московские просвирни, и вы, и я, и все мы в нем одно. Оттого и ответил я на тот вопрос, назвав Россию именем ее поэта».

  Как любому грамотному русскому человеку, открывшему по какой-то надобности том «Мертвых душ», и мне не удержаться, чтоб не пролистнуть еще несколько страниц дальше нужного места. Волшебное свойство самого загадочного русского писателя Гоголя! И не удержусь — приведу здесь только что упомянутый разговор с лошадьми (ну кому из говорящих и думающих по-русски не охота еще раз его послушать?..) Селифана, каковой, «довольный приемом дворовых людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет <…>. „Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! — говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. — Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой — почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему дам с охотою лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель — тож хороший конь… Ну, ну! Что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! Я тебя, невежа, не стану дурному учить! Ишь, куда ползет!“ Здесь он опять хлыстнул его кнутом, примолвив: „У, варвар! Бонапарт ты проклятый!..“ Потом прикрикнул на всех: „Эй вы, любезные!“ — и стегнул по всем трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: „Ты думаешь, что ты скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтоб тебе оказывали почтение“». Тут дождь «хлынул вдруг как из ведра», и Селифан «схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть-чуть переступала ногами, ибо чувствовала приятное расслабление от поучительных речей».

  * * *

  Тут и рубеж для моих читателей. Те из них, кто пришли к печальному выводу, что точка невозврата пройдена, и мы уже никогда не сможем на вопрос о России ответить: Пушкин (поскольку от него в сознании новых поколений осталось одно только имя), никогда не заинтересуем подростков гоголевской Селифановой речью (нигде в России давно ее не слыхать — так нечего к ней и обращаться), — те могут сразу закрыть мою книжку. Я обращаюсь исключительно к тем, кто готов хотя бы попробовать резко изменить характер преподавания литературы и русского языка в сегодняшних российских школах. Для начала — предлагаю им разделить несколько моих презумпций. Они просты. И не имеют отношения, как и вся эта книжка, к ЕГЭ, под которые сегодня выстраивают школьное преподавание. Поскольку, по моему твердому убеждению, ЕГЭ приходят и уходят, а Россия, русская литература и русский язык — остаются. Итак, мои презумпции — вполне элементарные.

  1. Язык есть то главное, что делает многочисленные этносы России единой нацией. Мы можем считаться единой нацией, пока изъясняемся на одном, понятном каждому из нас языке, — до тех пор, пока он остается живым, то есть продуктивным. А вот этим мы все должны быть озабочены — начиная со школьных лет.

  2. Тесно связанное с языком наше общее литературное наследие общенациональное соединяющее нас достояние. Люди одной нации легко перекидываются извлечениями из этого наследия, не сомневаясь, что их поймут:

  Блажен, кто верует, тепло ему на свете!

  Когда в России в какой бы то ни было компании называют имена — Евгений Онегин, Печорин, Чичиков, Наташа Ростова, — предполагается, что каждый из присутствующих понимает, о ком идет речь. Учитель-словесник — кроме него и семьи (увы, не всякой) больше некому! — должен ввести каждого ученика во владение своим наследием. То есть — уравнять его в этом отношении с предшествующими поколениями.

  3. Поэзия есть высшая форма цветения родной речи. Поэтому, в отличие от музыки или живописи, которые для какой-то части людей могут оставаться недоступны в течение всей жизни, стихи на родном языке не могут быть недоступны носителю данного языка по причине антропологического порядка.

  Доказательства — в своем месте.

• Издательство «Время»; 2013 г.
• …Все смолкли и посмотрели на администраторшу, которая, в то время как гости рассаживались, переместилась к микрофону.

  — У нас большая радость, — сказала она. — К нам приехал господин Чайковский — руководитель Всероссийского музыкального фонда «До-ре-ми». Жены чиновников зааплодировали — старику пришлось встать и поклониться.

  — Сегодня с нами также талантливый московский композитор Глинка, — повернулась администраторша к Кучкину. — Вот такое знаковое совпадение. За столом засмеялись, и теперь взгляды женщин обратились на Кучкина — но он не шелохнулся.

  Старик мученически поднял глаза к потолку.

  — Я пропустил, кого ты нам назвала, маленькая? Кто из них будет самый крутой? — сонным голосом пробормотал губернатор.

  — Я думаю, — поспешно вмешался старик, — что самый крутой среди нас — тот кто ведет вперед властные эшелоны!

  — Властные эшелоны города все тут присутствуют, — подхватила его слова губернаторша, — а вы своим искусством помогаете «машинистам» зорко смотреть вперед!

  За столом опять зааплодировали. После этого администраторша негромко объявила:

  — Приветственное слово имеет председатель акционеров нашего спиртзавода, — и тоже присела к столу.

  Председатель акционеров был совсем еще молод. На его явно «перекачанном» теле туго сидел дорогой костюм, а воротнику ослепительно белой рубашки никак было не обхватить мощную и короткую, обозначенную золотой цепью шею; голова, казавшаяся завинченной до отказа, держалась на шее как-то косо, отчего глаза молодого человека все время смотрели в сторону.

  Он подошел к микрофону и заговорил отрывисто, с грубовато-снисходительной интонацией:

  — Господа! Сегодня все больше и больше людей во всем мире считают Россию знаковой. Хочу приветствовать вас, господин Чайковский, в вашем новом элитном статусе «Почетного акционера спиртзавода» и прошу принять именную акцию. Ровно поэтому от имени акционеров, на дорожку, мы господину Глинке дарим не сухой паек, как при коммуняках, — а жидкий! — И он подхватил с пола и легко поднял над головой тяжелую коробку с бутылками. Все зааплодировали. Вслед за председателем акционеров у микрофона появился человек чуть постарше, худой, бледный, с острой, резко очерченной бородкой; на лице его темнели очки в золотой оправе, а черные волосы, схваченные сединой, были старательно зачесаны от виска к виску поверх большой плеши.

  — Слушай, они все, что ли, говорить будут? — зашептала пловчиха, склонившись за спиной старика к калмычке.
  — Похоже, — уныло отозвалась та.

  Человек у микрофона хрипло выкрикивал слова, как будто старик и Кучкин, к которым он обращался, не сидели перед ним за столом, а находились в соседнем помещении. При этом он время от времени вскидывал голову, сбивая прическу и приоткрывая лысое темя.

  — …Хочу пожелать вам от местного отделения Союза журналистов, — разносилось, как на
  митинге, — не запятнать имен великих деятелей земли русской! Идти, идти и идти до конца тем же путем и так же, как и они, ставить перед властью главный вопрос: куда мы все благодаря ей движемся?..

  Чиновники разом зашумели, запротестовали, но журналиста это не остановило. Он ловким движением головы вернул на место упавшую на лоб прядь и с пафосом продолжал:

  — Надо сказать людям, кто отправил их в этот путь!..

  — Ну ты давай за всех-то людей не выступай, — пробасил громадный, добродушного вида мужчина в крупных очках и в парадной прокурорской форме. — Я тоже человек.

  — Ты человек?! — возмущенно вскричал журналист и в очередной раз неосмотрительно тряхнул головой, предъявив миру всю, как будто отполированную, ее поверхность, отразившую люстру.

  Он вдруг сорвался с места, подбежал к Кучкину и, тыча рукой в сторону человека в мундире, срывающимся от гнева голосом проговорил:

  — Он прокурор! У нас в деревнях стали собак цепных Прокурорами называть!

  — Что!.. — побледнел прокурор и шумно поднялся, но был остановлен женой.

  Журналист несколько раз мотнул головой: ему никак не удавалось справиться с нависшими на глаза волосами.

  — Жизни нет от этих чиновников! — кричал он и все вскидывал и вскидывал голову. — Обложили Россию данью хуже монголов!..

  — Успокойтесь, господа! — недовольно поморщилась губернаторша. — Что гости подумают про нашу элиту!

  — От этих «элит» вся Россия стонет! — вопил журналист.

  — Правильно! — зло встрял председатель акционеров и тоже повернулся к Кучкину. —

  Вообще уже все кругом осатанели! Менты приезжают на завод в день зарплаты и прямо из кассы деньги вынимают. Люди меня за горло берут — а чем мне им платить? Плачу людям спиртом.

  Город пьяный с утра до утра. Этот «борзой» пишет, что я спаиваю народ, другой — судить собирается! — говоря это, он кивнул сначала на журналиста, потом на прокурора.

  — Я о беспределе элиты писал и буду писать! — закричал журналист.

  А прокурор, опрокинув стул, все-таки вырвался из-за стола и, быстро подойдя к председателю акционеров, обеими руками взял его за грудь:

  — Ты у меня будешь сидеть! Сидеть! Сидеть! И сидеть! — гневно пообещал он.

  — Я не сяду, потому что ты раньше ляжешь! — коротко и злобно огрызнулся председатель, схватил его за волосы и стал тянуть к полу.

  И когда молодому и сильному председателю удалось свалить и оседлать прокурора, с мест, с возмущенным гулом, поднялись остальные чиновники и попытались их разнять, но, быстро-быстро смешавшись в кучу, сами начали безо всякого разбора наносить удары. Драка разрасталась. Жены чиновников делали вид, что ничего не замечают, а губернаторша все требовательнее толкала локтем по-прежнему дремавшего мужа. Он очнулся, увидел дубасящих друг друга мужчин и одобрительно загоготал:

  — Да пускай ребята попарятся!

  — Элита называется! — осуждающе качала головой губернаторша.

  Старик, поманив Кучкина, зашептал ему:

  — Пока они дискутируют, я позволю себе задать вам вопрос, Левушка. Не знаете, почему
  они называют себя элитой? Я часто слышу это слово по телевизору.

  — Не знаю. Я не смотрю телевизор, — ответил Кучкин.

  — Вы не смотрите телевизор?! — изумился старик. — Газеты-то хоть читаете?

  — Нет, не читаю. — Вы в каком веке живете? Кучкин поглядел на дерущихся и пожал плечами: — Если судить по этим кулачным боям — то в средневековье. В русском, — через паузу прибавил он. И старик, с трудом сдерживая смех, одобрительно закивал. — Скажите, а можно мы поедим? — с тихой мольбой
  в голосе спросила старика пловчиха. — Мне кажется, это не очень ловко по этикету, — ответил тот и снова повернулся к Кучкину: — Как вы думаете, Левушка?

  — Я ничего не знаю про этикет, поэтому ешьте, — сказал Кучкин.

  Калмычка с пловчихой, а за ними и Евфросиния украдкой потянулись к блюдам с едой, но взять ничего не успели.
  — А ну-ка, всем тихо! — вдруг зыкнула губернаторша на дерущихся и в сердцах хватила по
  столу кулаком, отчего зазвенели и упали бокалы.

  Мужчины сразу прекратили битву и нехотя вернулись на свои места. Подруги сидели, с испугу не решаясь прикоснуться к еде.

  — Ну какие же вы, господа, уроды! — с презрением выговаривала чиновникам губернаторша. — В кои-то веки за столом с культурными людьми!..

  — Буду помогать культуре! — брякнул губернатор, тряхнув головой. — Мужики, давайте налейте… дамкам.

  Официанты потянулись к столам, стали обучено-церемонно разливать напитки.

  — А то вы, Сергей Иванович, не помогаете! — угодливо крикнул кто-то из чиновников.

  — Великолепно! — повернулся старик к губернатору. — Мы в какой-то мере и есть работники культуры. Как вы слышали, моя фамилия Чайковский. Вам, кончено, знакомо это имя.

  Губернатор, дурацки улыбаясь, молчал.

  — Ты нас-то хоть не позорь, Сергей Иванович, — негромко сказала губернаторша. — Кто написал балет о лебедях?

  Но губернатор, с виноватой улыбкой, только отмахнулся, что означало: тупик, дальше можете не спрашивать.

  — Сен-Санс написал о больших лебедях… — подсказывала ему жена, — а кто о маленьких?..

  — Чайковский? — сообразил губернатор.

  — Петр Ильич. — И губернаторша сокрушенно покачала головой.

  — Ну слава богу, доехали, а то я совсем запутался в Чайковских, — рассмеялся губернатор.

  — Давайте лучше выпьем.

  За столом одобрительно загудели. Губернатор встал и похозяйски двинулся по кругу с бокалом — гости поднимались ему навстречу, звенел хрусталь. Подойдя к местным девушкам, губернатор нахмурился, погрозил им пальцем и неожиданно стал всех их поочередно целовать, а некоторых даже по-отечески шлепать. Жена его в это время демонстративно смотрела в другую сторону.
  — Скучают они без вас, Сергей Иванович! — не спуская с нее мстительных глаз, громко сказала администраторша.

  Девушки, постепенно осмелев, обступили губернатора. На весь зал раздавался их смех и восклицания.

  — Сейчас помрут от счастья! — внятно и зло произнесла калмычка.

  — Слушай, я в шоке! — скосилась на подругу пловчиха.

  Наконец Удальцов вырвался из окружения. Волосы его были всклокочены, глаза горели, от сонливости не осталось и следа. Он залпом осушил бокал и выбросил руку в сторону — немедленно подошел официант, подлил шампанского. Вернувшись на свое место во главе стола, губернатор неожиданно обратился к старику:

  — Вот вы напасали музыку о лебедях…

  — О лебедях писал мой великий однофамилец, — осторожно поправил его старик, — а я автор другого сочинения…

  Не менее известного в некотором роде.

  — А между прочим, — гнул свое губернатор, — лебедь — это самая злобная и бесполезная птица…

  — Теперь ты что начал? — попыталась остановить мужа губернаторша.

  — Бесполезная, — не слушая ее, повторил губернатор. — Курица — вот кому мы должны поклониться в пояс!

  Поднялся прокурор и, поправляя треснувшие в драке очки, воинственно заявил:

  — Прав губернатор: курица — королева!

  — Да какая же курица королева?! — всплеснула руками губернаторша.

  — Курица яйца дает и мясо, — поддержал Удальцова и председатель акционеров. — 
  Курица — это закуска. У нас ведь проблема не в том, что мы пьем, а в том, что мы не закусываем!

  — Вот именно! — вырвалось у пловчихи.

  — А почему народ не закусывает?! — с болью вопрошал журналист. — Он эту жизнь свою
  хочет быстрее забыть!

  — Чего вы начали про курицу сейчас! — возмутилась губернаторша.

  — Но мы о курице не пишем, — подвел итог губернатор, обращаясь уже ко всем присутствующим, — мы пишем о лебедях!

  Настала неловкая тишина. Старик, желая разрядить обстановку, весело сказал: — Друзья мои, как только увижусь с моим другом Сен-Сансом, обещаю поговорить с ним. Все-таки он главный орнитолог в мировой музыке. Согласится ли он написать балет о курице, я не знаю, но обязательно поговорю с ним.

  — А чего нам Сен-Санса просить? — сказал губернатор. — Мы что, не можем сами о курице написать?!

  Все посмотрели на старика.

  — Дело в том, друзья мои… я уже не молод… — начал было он.

  — Ну тогда, может быть, этот, помоложе? — не дав ему договорить, кивнул губернатор на Кучкина. — Пусть он постарается.

  Губернаторша повернулась к Кучкину, зааплодировала, и чиновники с их женами последовали ее примеру.

  — Хоть голос подайте, — умоляюще прошептал Кучкину старик.

  — Композиторы связаны с либретто, — когда стихли аплодисменты, произнес Кучкин, и сам удивился сказанному. — Нужна какая-то возвышенная история… про курицу…

  — Да не надо про курицу! — прервала его губернаторша. — Не слушайте вы их! Лучше
  покажите людям что-нибудь про настоящую любовь…

  — Про любовь с большой буквы! — подхватила одна из чиновничьих жен.

  — Про огромную, красивую, возвышенную любовь, — завершила свою мысль губернаторша.

  — Возвышенная любовь? — переспросил губернатор и обратился к чиновникам: — А ну-ка давайте напрягайте мозги.

  Не ожидавшие такого приказа чиновники растерянно молчали. — Ну, теперь про любовь заведут! — неожиданно громко в наступившей тишине прозвучал голос пловчихи, но никто не обратил внимания на ее слова.

  Жены с нетерпением поглядывали на мужей, которые старательно морщили лбы.
  — Ну, самыми возвышенными в любовных делах считаются француженки, — первым нарушил тишину журналист.

  Но Удальцов сразу замахал на него руками:

  — Все! Все! И не начинай. Бывали мы в Париже. Да там посмотреть не на кого!

  — Ох, я видел одну мадьярку, — вдруг тихонько простонал неприметный лысоватый
  чиновник, до этого безмолвно сидевший рядом со своей толстой и чем-то недовольной женой, — до сих пор плывут мои мозги и тают!

  В прошлом году на озере Балатон была одна мадьярка. В белой шляпе, в длинном платье проехала мимо меня на велосипеде…

  Все повернулись к нему, но он вдруг погрустнел и затих.

  — Ну! — потребовал продолжения Удальцов. — Проехала на велосипеде, и что?..

  — И волосы длинные у нее поднимало ветром, — вспоминал чиновник, — и они, как струи, текли вслед за ней…

  Он опять замолчал.

  — Ну? — теряя терпение, гаркнул на него губернатор. — Дальше что было?

  — Ничего… — вздохнул чиновник. Все захохотали. — Надо губернатора свозить в Венесуэлу, — загорелся председатель акционеров. — Я был в Венесуэле. Я там больной на голову стал. Вот ты вышел на улицу, увидел первую венесуэлку — и сразу закрывай глаза, потому что, если ты их откроешь, ты увидишь вторую венесуэлку. Но у тебя есть еще шанс на выздоровление. Но если ты и после второй венесуэлки глаза не закрыл и увидел третью венесуэлку, — все, ты погиб! Сколько наших ребят не могут никак выехать из Венесуэлы!..

  — Мне кажется, выше нашей женщины нет в мире никого! — вмешался старик. Жены чиновников благодарно зааплодировали.

  — Вот они — золотые слова! — кивнул губернатор, дождался тишины и начал: — Вышла у меня еще в молодые годы осечка: угораздило меня самую первую мою деваху найти на две головы выше себя. Дело было зимой, времени, понятно, в обрез, и так я к ней прилаживался и этак — никак. Шарахнула она меня, уткнулся я со спущенными штанами мордой в снег. Из кустов пацанва выскочила, ржет — следили за нами. С тех пор у меня к женщинам как отрубило. Онемение, страх, ужас. Не мог даже в мыслях к ним подступиться. И тянулось это, стыдно сказать, чуть ли не до тридцати лет. Никого не было! Монах!.. Я уже учился в Высшей партийной школе, и перед нами выступил с лекцией молодой сексотерапевт… Он сейчас знаменитый на всю Москву профессор, следит за всей нашей вертикалью, чтобы вертикаль, неровен час, не ослабла… Задал я ему тогда вопрос, что со мной такое происходит? Мне жена, говорю, нужна, в партийной карьере без жены нет пути. И он мне тогда сказал: «Ты, Удальцов, типичный бздун. Это надо обязательно в себе выжечь. По жизни нужен мужской характер, иначе сомнут тебя и затопчут. Но для этого ты обязан уговорить какую-нибудь дылду, чтобы она была выше той дуры, которая так тебя унизила…»

  Тут губернатор сильно сжал скулы, и стало видно, что эти воспоминания даются ему нелегко. Губернаторша осторожно коснулась руки мужа, а чиновники совсем притихли.

  — «…Потом ты быстро найдешь себе жену», — вернулся к рассказу Удальцов, но всхлипнул и совсем ослабевшим голосом сумел лишь договорить: — И посоветовал: «Просись на Кубань — самые рослые девки у нас в Союзе там»…

  Он заплакал, закрыв лицо рукой.

  — Ну ладно, не надо, Сережа, — тихо успокаивала его губернаторша. — Чего ты себя
  растравляешь?..

  Она протянула ему салфетку. Утерев слезы и глубоко вздохнув, Удальцов продолжал:

  — И вот направили меня — а было это еще в брежневские времена — на Кубань и, в виде наказания, что еду без жены, сунули в самый занюханный горком. Я, конечно, только об одном думаю, потому что казачки вокруг такие — одна выше другой!

  И вот однажды еду поутру я в служебной машине мимо городского парка и вижу: в глубине над деревьями вроде голова торчит в красном берете. Я думал сначала, что это девица на дерево забралась. Подъехали ближе, вгляделся: под деревом на земле две ноги. Думаю: нет, у страха-то глаза велики — не может такого быть. Меня водитель спрашивает: «Что с вами? Чего вы дрожите?» Я велел ему остановить машину, этак зигзагами подхожу. Ощущаю себя пигмеем. Стою зубами стучу, скулю от страха. И вопрос ей: что вы делаете среди деревьев? Она говорит с небес: «Со старшей сестрицей бабочек ловлю». Поглядел по сторонам и, действительно, вижу: еще одна бабочек ловит — постарше, и ростом она, слава тебе господи, поменьше этой. Ну, слово за слово. Оказывается, они намылились ехать за бабочками из города, потому что старшая — учительница ботаники и ей детям надо наглядно показать, какая из гусеницы получается бабочка. Я говорю им, мол, разрешите вас довезти, сам я по профессии партийный работник, но по призванию тоже ботаник, и бабочек мне еще никогда ловить не доводилось. Был у них с сестрицей горячий спор, дрались они тут же, прямо в парке: кому со мной ехать. Но победила старшая.

  И вот еду я с ней хрен знает куда, попадаем мы с ней на какой-то хутор…

  — Ну все! Хватит! — не выдержала губернаторша.

  — И что же вы там делали, на хуторе? — лукаво поинтересовался старик.

  — Вот видите, вы сразу о плохом думаете, — улыбнулся хитровато губернатор и ответил: — Мы бабочек ловили.

  Опять все захохотали, и губернатор, подождав, стал рассказывать дальше.

  — Но кто же нам даст на этом свете спокойно бабочек ловить! — уже совсем весело вопрошал он. — Нет такого места на земле. Нет и не будет! Обязательно найдутся такие, кому это будет как кость в горле. Водитель мой известное дело в какой конторе зарплату получал. Все это я понимал. Но помнил и завет доктора: не может быть у слабака политической карьеры. Короче. Пишут на меня анонимную телегу в КГБ. А Андропову тогда как раз понадобился показательный процесс, надо было ему показать разложение партийного аппарата. Местное КГБ стоит на ушах, чтобы дело на меня завести. Заводят. Меня первым же рейсом — в Москву, на Лубянку. Ты, говорят, представительницу Кубани изнасиловал с использованием служебного транспорта. — «Как изнасиловал? Я с ней бабочек ловил и говорил о ботанике — все. И ничего больше!» Спрашивают девушку. Она смело им говорит: «Он мне жених». А Андропову показательный процесс позарез нужен: у него с Ленькой уже шла подковерная борьба. Как я потом узнал, хотел он тогда начать «дело ботаников». Потянуло холодком, светит мне Мордовия. И начали невесту мою обрабатывать, мол, у него таких, как ты, много по всей стране. Не выпускают ее с Кубани: она важный свидетель. Что делает младшая. Едет она потихоньку в Москву, к правозащитникам…

  — Зачем к правозащитникам? — поморщился прокурор.

  — Видать, ты еще молодой, — сурово заметил губернатор. — Как зовут пропагандиста
  лебедей? — кивнул он на старика.

  — Чайковский, — быстро подсказала администраторша.

  — Вот Чайковский помнит, что Ленька в свое время у финнов подписал с Западом хренотень
  про права человека… Пришла младшая к правозащитникам: «Не виноват Удальцов!» — «А
  что же он там, на хуторе, делал?» — спрашивают правозащитники…

  — Бабочек ловил! — угадал старик.

  — И пошло по западным газетам: «Свободу узнику совести Удальцову!» И Ленька
  Андропову сказал: «Мы что, будем из-за одного мудака отношения с Западом портить?» И
  тот отступил. Поперли меня, конечно, из партии, а сажать не стали. Но я остался на слуху. С тех пор у всех в памяти отложилось: Удальцов — узник совести. И когда у нас общественный строй поменялся и настал момент, когда надо было во власть выдвинуть свежачка, вспомнили про Удальцова. Вот так я и попал в большую политику. Но главное — жену себе нашел и перестал с той поры женщин бояться. Ну а младшенькая, Ангелина, — она молодец, помогает нашей губернии выруливать на европейский путь развития. Для такой женщины нужен герой! Все посмотрели на администраторшу. Она легонько закусила губу, потом лунатически улыбнулась, медленно опустила веки и, послав губернатору воздушный поцелуй, печально сказала:

  — Спасибо за теплые слова, но пока такого героя я не встречала.

  — Встретишь, — едко бросила губернаторша.