Анатолий Рубинов «Такова еврейская жизнь»
- М.: Время, 2007;
- переплет, 400 с.;
- 2000 экз.
Национализм сегодня.
Книга Анатолия Рубинова «Такова еврейская жизнь»
Разумеется, «бедный еврей» в наше время — персонаж едва ли не антикварных анекдотов советской эпохи. Эпохи, которая, словно мертвец из бессчетного сиквела, умирает, но не сдается,— а то и возрождается, возвращается и развращает гнилостным ароматом былого, вымышленного великолепия. Эпохи, в наследство от которой мы получили вопросов — больше, чем ответов, а проблем — больше, чем решений. Эпохи, на протяжении которой всеми силами старались сгладить противоречия между классами и нациями, стремясь к социализму с человеческим лицом и интернационализму, на коммунистически-красные «земляничные поляны»,— а попали на воспетые Сергеем Минаевым «заграничные подляны» (существующие, по моему убеждению, только в мифологическом пространстве), и, отойдя от пресловутой «пятой графы», номенклатуры и «коммунистической тирании», пришли дальше — к Нагорному Карабаху, Приднестровью, к Великой Криминальной Революции, августу девяносто первого, войне в Ичкерии, расстрелу парламента и «крышам», «разводкам» и, наконец, к «откату» как к высшему и наиболее гуманному проявлению социально-экономического взаимодействия.
«Банальные ламентации»,— заметит искушенный читатель постдемократического (вернее, необуржуазного) периода. И будет по-своему прав. Действительно, стоит ли во всем винить эпоху, если система крива, как генеральная линия партии из антисоветской шутки? Взять хотя бы пресловутый «пятый пункт» или «проблему нелегальных иммигрантов». Параллелей здесь гораздо больше, чем расхождений.
Именно поэтому и интересна книга А. Рубинова. Несмотря на журналистский пафос, несмотря на долю самовосхваления (неизбежную для всякого уважающего себя — пусть и с избытком — автора), я считаю ее весьма и весьма полезной. Это — необходимая (хотя и гомеопатическая) доза лекарства против болезни, более древней, чем Советский Союз.
Болезнь эта — ксенофобия.
Возьмем тех же евреев (или современных «лиц кавказской национальности»). Разумеется, цитируя одного непереведенного англоязычного автора, «все мы чечены в „этой стране“». Но все же «некоторые являются „чеченцами“ в большей степени, чем остальные». Так уж закручена историческая спираль, что роль «чеченов» («жидов», «коммуняк», «буржуев», «врагов народа», «либерастов», «хачей», «чурок») по очереди выпадает то одним, то другим, то третьим. И первыми на исторической памяти России стали евреи.
О, пресловутая «черта оседлости»… Чем не предтеча «движения против нелегальной иммиграции»? Вы думаете, я передергиваю? Думаете, здесь нет никакой связи? А знаете, что после бесланских убийств некий клинически умный деятель советовал ввести в Москве «национальные квоты» на проживание тех или иных народов?.. Точь-в-точь Гавриил Романович Державин, составивший после шкловского убийства девушки в 1799 году «Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта евреев», в котором советовал евреев из России выселить, а оставшимся «жидам долгов не платить», перевести их в другую веру «с отменой их древних установлений», обязать называться русскими именами-фамилиями, переодеть в русское платье и запретить заниматься рядом промыслов. И много чего еще, вполне серьезно задаваясь при этом вопросом: «Если его [еврейский народ] не истреблять, то должны ли его терпеть и правительства?..»
Помнится, в первой половине прошлого века в Германии ответили на этот вопрос по-своему. Но наша, состоявшаяся Империя, тогда ограничилась тем, что всего лишь сохранила «черту оседлости».
Разумеется, общество — не национальное явление. Даже в той царской России это было очевидно, а потому ограничения распространялись не по национальному, а по религиозному (или, как сказали бы теперь, «идеологическому») признаку. При Николае Первом появились так называемые «кантонисты»: людям, еще подростками схваченным и забритым в солдаты, чтобы провести двадцать пять лет «на государевой службе», милостиво дозволялось селиться в Первопрестольной. И им таки разрешили! Сорокá- и пятидесятилетние мужчины женились на молоденьких девочках и переселялись. Отечественная модель осуществления истинно арийского концепта «полезного еврея», так сказать.
Впрочем, позднее всех их — и «николаевских солдат», и заезжих местечковых купцов, останавливающихся на единственном в то время московском подворье (и то — в течение ограниченного срока и непременно с регистрацией), принялись выселять. Очередная ценная идея нового чиновника. Особо интересна в этой связи ситуация с кантонистами: людям, отдавшим на благо государства двадцать пять лет своей жизни, сказали: «не волнует»,— как советским пенсионерам, всю жизнь строившим социализм и рассчитывавшим на сберкнижки и пенсионные вклады.
Параллели можно продолжать до бесконечности: обязательная регистрация (вначале — только для евреев) — и тотальный контроль милиции с бессмертным, словно Кощей, институтом «прописки». Погромы — и кондопогская история, или — атаки скинхедов. Ограничения на род занятий для евреев (в частности, даже либеральный Александр Первый запретил приверженцам иудейского вероисповедания заниматься винокуренным промыслом — не иначе, упустив из вида тот факт, что запрет и без того существует в еврейской традиции) — и «зачистка», сперва — столицы от «шаверменных», а после — рынков от «нелегальных иммигрантов»…
Но стоит ли продолжать эти параллели?
Не лучше ли поставить точку в конце прямой, превратив ее в отрезок истории — завершенный, остановленный, пройденный?
Ибо, как сказал один умный человек, «до тех пор, пока философия, утверждающая существование высшей и низшей расы, не окажется совершенно и всецело опровергнута,— будет война». В которой мы — бедные евреи, бедные вайнахи, бедные картвелы, бедные русские, бедные украинцы, бедные эстонцы — окажемся пушечным мясом. Разменными пешками в большой игре.
А я так не хочу.
Я не рвусь в ферзи, но и пешкой быть — не желаю. Моя жизнь — это моя собственность, и государство вправе получить ее только с моего добровольного согласия. В том числе — и с моего согласия на войну.
Давать которое я государству отказываюсь.
Адам Асвадов
