Алексей Слаповский. Недо

• Алексей Слаповский. Недо. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2021. — 505 с.

Алексей Слаповский — писатель, драматург и киносценарист. Автор более пятнадцати романов, за которые неоднократно был награжден премиями «Большая книга» и «Букер» и которые переведены на многие европейские языки. Принимал участие в разработке сценария для фильма «Ирония судьбы. Продолжение». Член Союза российских писателей, Союза театральных деятелей и редколлегии журнала «Волга». В его прозе переплетаются фантастические мотивы, детективные линии, психологизм и бытовые зарисовки.

В холостяцкую квартиру (и размеренную жизнь) главного героя романа «Недо» — литератора Грошева — вторгается Юна: худая невысокая девочка-сирота из Саратова. А за окном — только начинается первый московский коронавирусный карантин. Вынужденная изоляция, кризис среднего возраста и столкновение поколений — в новой книге серии «Русская современная классика».

***

Грошев вышел в узкий тамбур, похожий на тюремный коридор с глухими металлическими дверями — три соседских и одна его, увидел сквозь матовое стекло коридорной двери силуэт девушки.

Мог бы раньше выйти, помочь, она же с вещами, упрекнул он себя.

Открыл, увидел худую невысокую девушку, круглоглазую, как Чебурашка, в серой шапочке, шея обмотана толстым шарфом, тоже серым, черная куртка, черные джинсы, на ногах черные массивные ботинки с высокими зашнурованными голенищами, такие были модными у молодежи в девяностые, гриндера они назывались. Она и сама казалась ретродевушкой из девяностых. Правда, сейчас у молодежи нет общей моды, каждый сам создает себе индивидуальность, если это кого-то заботит. Похоже, ее — не очень.

— Далеко от метро идти, — сказала она так, будто Грошев был в этом виноват. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, проходите. Надо было раньше выйти, на «Дмитровской», и на трамвае почти до дома.

— Да ладно, прогулялась.

Грошев потянулся к ручке чемодана, но Юна прошла мимо него в квартиру, стуча колесиками чемодана по плиткам и слегка задев Грошева рюкзаком.

Он пошел за ней.

В прихожей Юна сделала шаг в сторону, в угол, и там остановилась. Словно ждала распоряжений.

— Значит, Юна? — Грошев запоздало протянул девушке руку. — А я Михаил Федорович.

— Мне сказали.

Она сунула Грошеву свою холодную ладошку, прикоснулась и тут же убрала.

— Ну, располагайтесь, давайте помогу.

— Да я сама.

Юна скинула рюкзак, сняла куртку, повесила на вешалку, стоящую в углу, — деревянную, старомодную, на четырех изогнутых лапах и с загнутыми рогульками наверху. Туда же повесила, размотав с шеи, шарф, под которым оказалась бледная тонкая шея. Долго расшнуровывала свои гриндера, Грошев подал ей тапки, но она, порывшись в рюкзаке, достала сверток, а из него — бордовые домашние тапки с помпонами.

Мамины, подумал Грошев.

— Завтракать? — спросил он.

— Спасибо, потом. Куда мне?

Вариант был один — в гостиную, она же спальня.

А Грошеву придется и работать в кабинете, и спать в раздвинутом кресле. Вся его одежда — в спальне, там же и белье; надо будет переместить в прихожую, во встроенный шкаф.

Он провел Юну в комнату.

— Вот — твои апартаменты. Сейчас место в шкафу освобожу, располагайся.

— Хорошо.

— А потом все-таки позавтракаем. Или пообедаем, двенадцать почти.

— По-нашему час.

— Тем более.

Грошев перенес в прихожую кое-какие вещи первой необходимости и оставил Юну, деликатно прикрыв дверь (тоже без замка и без задвижки, только круглая ручка, как и на всех дверях), пошел в кухню.

Выпил еще кофе, хоть и не надо бы, он чувствовал, что давление высокое, но мерить не захотел, да и тонометр в спальне. Давление — его ежедневное беспокойство. То сто тридцать на сто, а чувствуешь себя так, будто вот-вот инсульт шарахнет, то сто девяносто на сто двадцать, а ты не замечаешь. Опасный фактор. Плюс холестерин, плюс остеохондроз, плюс много еще чего по мелочам, при этом тело сухое, но не тощее, осанка молодая, взгляд остр и бодр. На вид здоров, внутри херов, как говаривал один из знакомых врачей.

Грошев вымыл посуду, скопившуюся в раковине, огляделся. Кухня — самое убогое место в квартире.

Старая газовая плита, настенные дешевые шкафчики цветом под дуб, на стенах обои с изображениями чашек, ложечек, кофейных зерен и надписями «кофе» на нескольких языках. Потолок обклеен пластиковыми квадратами, как в какой-нибудь придорожной забегаловке девяностых годов, стол накрыт клеенкой, у стола четыре стула в стиле убогой бюджетной моды — с никелированными прутьями в спинках и сиденьями под кожу, на самом деле дерматиновыми, на них в холод седалище неприятно холодилось, а в жару потело. И ведь тоже хотел поменять, но все откладывал. Начинал даже смотреть в интернете, но все не нравилось: либо дешевый шик, либо очень дорого. Так ничего и не купил.

Грошев вытер стол, убрал с него все лишнее, протер заодно и стулья, с огорчением видя, как на тряпке остаются темные от пыли следы.

Обследовал холодильник. Батон в упаковке, нарезанный, масло сливочное и растительное, горчица, буженина в вакууме, пяток яиц, помидоры, огурцы, несколько банок овощных, рыбных и мясных консервов. Готовить Грошев не любит, запасов не держит — чтобы всегда был повод промяться до магазина после сидячей работы. Кстати, пора закупиться, люди пишут, что исчезает гречка, что все запасаются туалетной бумагой, сахаром, консервами, слухи о карантине всё настойчивее. Чем мы лучше
несчастной Италии или Испании, где карантин давно уже введен? А в Индии будто бы полицейские палками людей с улицы прогоняют. Надо думать, вранье, но вранье характерное. Надо сходить, надо; может, сегодня и надо.

А денег не миллионы, и тут вспомнилось, что он уже неделю собирается позвонить Тонкину.

Тонкин — его работодатель, дает переводить англоязычные детективы, а в последнее время и скандинавские с автоматическим подстрочником. Когда Тонкин первый раз подсунул такой детектив, шведский, Грошев спросил:

— И как я буду переводить, если я в шведском ни уха ни рыла?

— С немецкого переводил же.

— Я его немного знаю, а тут совсем ноль.

— Перестань, та же германская группа. А главное — фантазируй. Считай, что делаешь авторизованный перевод. У тебя стиль такой, что им и не снилось; если бы они так писали, мировыми звездами стали бы. Когда свою книгу напишешь уже?

— Пишу. Но это не детектив.

— Ну да, ты же интеллектуал!

И вот Тонкин должен ему денег. Довольно приличную сумму. Отговаривался тем, что в холдинге, куда входит его издательство, реорганизация, плюс переезд, плюс, сам понимаешь, кризис.

— Полгода, Толя! — упрекал Грошев. — Полгода я жду этих денег!

— Но я же плачу!

— В рассрочку, по чуть-чуть, мне едва хватает на жратву и коммуналку!

— Все сейчас так живут, Миша.

— И ты?

— Слушай, ну неприлично умному и взрослому человеку говорить такие вещи! Ты социалист, что ли? Хорошо, предложу тебе свое место, двенадцать часов
работы в сутки, ответственность, никакой личной жизни — пойдешь?

— Я к тому, что себе ты наверняка платишь вовремя и полностью?

— А вот и нет, Миша, холдинг платит и тоже задерживает.

Теперь к этому добавится ссылка на вирус, на эпидемию. И все равно надо звонить, ругаться, пригрозить приехать и поговорить лично, глаза в глаза. Но не
сегодня.

Юна вышла из комнаты с полотенцем в руках.

— Можно душ принять?

— Можно. Постой, я там кое-что…

Грошев зашел в ванную, прикрыв дверь, осмотрелся: нет ли чего личного вроде белья на виду? Белья на виду не было, но все, конечно, очень убого.

Когда приделывал задвижки, не думал об этом, а сейчас стало досадно. На дне ванны полоса ржавого цвета, слив работает плохо, и, принимая душ, приходится стоять по щиколотку в воде. Раковина со сколами, с грязным ободком вокруг стойки крана, сам кран поворачивается туго, и ручка тоже тугая, чуть резче поднимешь ее — плещет и брызжет, опускаешь — еле течет. Над ванной красуется пластиковая разноцветно-полосатая мочалка — с ручками, чтобы можно было намыливать спину, ибо потереть-то некому.

Но ведь эта Юна, судя по всему, тоже не в хоромах жила. Да и замечают ли молодые люди что-то, кроме себя? Грошев в юности в каких только квартирах не побывал, и у бедных друзей и подруг, и у обеспеченных, и у богатых — по советским скромным меркам; разве рассматривал он обстановку и вещи? Нет, не до этого было.

И Грошев вышел, ничего не сделав.

— Там, если надо, шампунь и все прочее, но мужского типа, — сказал он.

— У меня все есть. — Юна показала пластиковую сумочку. — Только фена нет.

— В шкафчике под раковиной, а розетка над зеркалом.

— Спасибо.

Грошев взялся готовить завтрак-обед. Салат из помидоров и огурцов, яичница-глазунья, буженина, масло вынул из холодильника, четыре ломтя хлеба подсушил в тостере. Заварил чай, хотя обычно пользуется пакетиками. Чай этот был кем-то подарен с рекомендацией, что у него уникальный вкус с ароматом тибетских трав.

Грошев аромата не почувствовал, для него любой чай отдавал травой, необязательно тибетской, поэтому если он и пил его, то с молоком, а обычно глотал растворимый кофейный напиток — кружками, как пьют американцы. Бочковой, по выражению друга Кропалева, тоже человека одиноко живущего, но в пищевых пристрастиях взыскательного; он в своем блоге частенько описывает сравнительные качества различных продуктов и напитков, многие из которых Грошев не пробовал и не собирался. В частности, ни разу не ел суши и роллы, даже иногда этим хвастал, и все удивлялись: «Прямо-таки ни разу? Совсем?» — «Ни разу. Совсем».

Через полчаса сидели за столом. Лицо Юны, показавшееся, когда Грошев ее впервые увидел, серовато-бледным, сейчас чуть окрасилось румянцем, волосы распушились и стали похожи на шалаш из темного сена, надетый на голову. Бывает — свои волосы, а будто парик, вот у Юны именно так.

Все в ее лице было как-то нескладно и друг другу неподходяще. Тонкий и прямой нос уместен на удлиненном лице, а у Юны лицо равносторонне-треугольное, с остреньким подбородком; пухловатая и довольно красивая нижняя губа подошла бы капризной симпатичной блондиночке, но на этом знаменателе покоился тонкий числитель губы верхней, умаляя дробь красоты; в круглых глазах хороши были бы наивность и простодушие с долей стеснительности, а они смотрят со скукой рано созревшей мудрости, которую ничем не удивишь.

— Нравится? — спрашивает Грошев о яичнице и буженине, о чае.

— Да, нормально, — отвечает Юна.

— Извини, на десерт ничего. Я сладким не слишком увлекаюсь. Мед есть. Хочешь батон с медом?

— Не очень. А водки нет у вас? Я иногда немного… Как транквилизатор. Успокаивает.

Была водка у Грошева, полбутылки в холодильнике, и он охотно достал ее и налил Юне стопку. Ему понравилось, что у девушки обнаружилась слабость, недостаток: с людьми, у которых есть слабости и недостатки, всегда меньше церемоний.

— А вы? — спросила Юна.

— Мне еще работать.

— Чуть-чуть не вредно. Я же не алкоголичка, чтобы одна пить.

— Я иногда пью один, и я не алкоголик.

— Вы понятно, вы один живете. Тогда я не буду.

— Хорошо, выпью. Чуть-чуть.

И Грошев налил себе на донышко стопки, но под взглядом Юны добавил. И еще добавил. Не до края, но две трети получилось.

А эта барышня умеет мягко давить, подумал он, с ней нельзя расслабляться. Как, впрочем, и с любой особью женского пола.