Фигль-Мигль Рассказы о диковинках

• Фигль-Мигль. Рассказы о диковинках. — СПб.: Лимбус Пресс : ООО «Издательство К. Тублина», 2021. — 480 с.

Фигль-Мигль — псевдоним Екатерины Чеботарёвой, который, по заверениям писательницы, означает именно то, что написано: «…автор фигляр, паяц, гаер, шут гороховый. Это мой привет всем людям, которые смотрят в зеркало и видят там совесть нации». Скрывшись за выдуманным именем, она пыталась избежать обсуждения ее текстов в «гендерном свете», но все же раскрыла свою личность на церемонии вручения премии «Национальный бестселлер» в 2013 году. Популярность к ней пришла после выхода романа «Щастье», до этого писательница была больше известна своей журнальной прозой и эссеистикой. Ее стиль называли то «игрокомическим постмодернизмом», то «ответом брутальной московской сатире Владимира Сорокина, Виктора Пелевина или Виктора Ерофеева».
В новом сборнике эссе «Рассказы о диковинках» автор рассуждает на темы, волнующие современного читателя-интеллектуала: о литературном процессе, критике, цензорах, классиках и новых именах.

К ВОПРОСУ ОБ АКТУАЛЬНОСТИ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В настоящий момент, в эти дни отточенности ума, блеска эрудиции, изнеженности вкуса, изящества манер, бескорыстных интеллектуальных пиршеств и изобилия в широком смысле, рекомендовать к прочтению можно только классику. (И хотя «классика» — понятие растяжимое, попытки натянуть его и на двадцатый век приводят к тому, что оно лопается.) Но под бдительным оком любого нормального редактора рекомендовать классику к прочтению можно, только каким-то образом привязав её к настоящему моменту. (Работаем в технике «на колу мочало».) 

Во-первых (см. выше: ум, блеск, вкус и т. д.), не привязывается. Во-вторых, я уже не такой юный, чтобы с чистой совестью ждать, пока по письмам мадам де Севинье начнут снимать сериалы. Мне проще изобрести концепцию. Почему сериал может быть информационным поводом, а моя концепция — не может? Почему визит какого-нибудь московского хмыря — повод, а двухсотлетие Владимира Одоевского — нет, и без концепции его не протащишь? Какое неуловимо далёкое отношение московские хмыри, умеющие только отбирать, имеют к нашей внутренней жизни, предполагающей, что человек кое-что и получает? Хорошо, пусть концепция. Я люблю писать программные документы.

Классическую литературу не читают ныне на следующих основаниях: 1) её проходят в школе; 2) она многословна; 3) описываемые ею реалии мало что говорят современному читателю; 4) современная филология всё равно не оставила от неё камня на камне. Всё это не выдерживает критики, особенно пункт номер 4. Современная филология напрасно полагает, что обезопасила себя, высадив на могилке классики густой лес осиновых кольев: с таким же успехом можно прыскать святой водой на Медного всадника, ожидая, что тот испепелится. Книжку (п. 2) можно выбрать потоньше, реалии (п. 3) творчески переосмыслять или игнорировать. Что касается урона, нанесённого министерством просвещения, то это не больше, чем урон, нанесённый давним ночным кошмаром. Люди не перестают пить пиво только оттого, что когда-то им привиделось, что они им захлебнулись.

Мадам де Севинье не марширует в ногу с нашим временем!!! Почему это не марширует? Куда она, позвольте узнать, делась? Отстать от современности невозможно хотя бы по той причине, что современность никуда не идёт (современность не идёт, а мадам идёт, да ещё как), и в какой бы точке движения вы её ни застали, это будет энергичное и самоуверенное топтание на месте. Будет актуальность в дурном смысле: погода, курс доллара и разорённые мостовые. Актуальны хулиганы, аборты, рак, не оправдавшие надежд дети, престарелые родители, деньги, зубы на полочку. Весёленькое дело: дома зубы на полочке — и в книжке зубы на полочке! Верните же внутреннюю жизнь, всё, что необходимо знать о психологии, морали, ролевых играх. Человек сам для себя — вполне достаточный информационный повод; где он себя возьмёт, если не в старинном романе? Не в зеркале (там этого нет), не в телевизоре (там этого нет и не будет).

Сейчас забавная ситуация: никому ни до чего нет дела. Парадоксальная ситуация: развитие стадного инстинкта дошло до предела, люди тем не менее предельно разобщены. Стоит ли удивляться, что нынешняя литература тоже исходит из презумпции, что она никому ничего не должна. И какой должна быть книга, чтобы расшевелить публику и не быть при этом откровенной пургой? Ответ: написанной так давно, что из неё выветрилось всё актуальное и осталась словесность как таковая: набор чарующих слов и набор комплексов, равно не подвластных времени, — при условии, что время вообще существует.

Далее, читать книжки, написанные приблизительно до 1939 года, следует по двум равно прагматическим причинам: это доставляет удовольствие и придаёт лоск. Удовольствие, как учит нас кодекс общества потребления, самоценно само по себе. Лоск необходим для того, чтобы блистать в свете. Чтобы блистать, необходимо быть снобом. Не бойтесь делать долгосрочные вложения. Снобизм в моде и никуда оттуда не уйдёт.

Дорогие друзья, сноб — это не тот, кто морщится при имени Пелевина, похваливает Набокова, делает вид, что читал Пруста, и — краем уха слышавший, как что-то где-то прозвенело, — похож на В. Г. Белинского, изучавшего Гегеля в пересказах В. П. Боткина. Зачем доводить до невроза себя и окружающих? Нет, сноб должен искренне и самозабвенно интересоваться тем, чем — как ему кажется — не интересуется больше никто. А искренний самозабвенный интерес вынуждает читать Гегеля лично. Предварительно в достаточном объёме изучив немецкий язык. Но зато и самим снобом — ради его интереса — будут интересоваться всё живее. Чего ж лучше? Сноб заливается, публика внемлет — а потом, когда репутация сделает своё дело, и заливаться не понадобится. Можно, конечно, с той же целью — произвести впечатление — купить «бентли». Но это слишком лёгкий путь к успеху.

Классику также не мешало бы читать писателям, традиционно самому невежественному подотряду образованных сограждан. Это же уму непредставимо, сколько там всего можно наворовать без опасности быть схваченным за руку. У вас и мысли появятся, и находки в области композиции, и стиль почище станет. (Может быть, для начала писателей следовало бы усадить за чтение Розенталя? Но я не мечтатель. Я жёсткий, практичный, трезво мыслящий шарлатан.)

И утешает меня вот что: строят ныне тяп-ляп, и в самой глухой стене, будь то даже стена непонимания и насмешек, имеются каверны.Туда и следует колотить. Как именно колотить? Вынудить кого-либо прочесть книжку можно либо из позиции общепризнанного арбитра элегантиэ, либо рассказав о ней так, чтобы зазудело. Рецензенты свежеизданного предпочитают позицию No 1, и я их понимаю. Но я не гордый, могу взять пренебрегаемый No 2. Я считаю, что рассказывать нужно забавно, с затеями и с воодушевлением. Я, знаете, даже о Прусте смогу рассказать так, что обхохочешься — вот до чего навострился. Если бы я мог без затей в одну руку взять свой книжный шкаф, а в другую — молоток и одним махом вколотить сию сокровищницу вам в головы, то так бы и сделал. Но не сделаю. Не потому, что гуманист (я не гуманист), а потому, что практичный, трезвомыслящий и т. д. Как там у Летова? «Живите дольше, рожайте больше». Литература литературой, а на пушечное мясо всегда будет спрос.

БЛАГОДАРНОСТЬ

Благовоспитанные американские писатели обычно завершают свои книжки длиннейшим списком занудных благодарностей, здравствуя на каждый дружелюбный чих и расшаркиваясь даже перед телефонным справочником. За всё, так сказать, за всё. Последую их примеру.

Я благодарен вам, девочки и мальчики, за ваши красивые слова не в мой адрес, вашу сладкую жизнь не за мой счёт, ваши руки, и ноги, и плечи, и откровенный косой взгляд, и за то, что я так дёшево от всего этого отделался. Мы уже вроде не чужие, имеем полное право ненавидеть друг друга. Не стесняйтесь в проявлениях этого святого чувства. Учите глаголы второго спряжения, больше всё равно ничего сделать нельзя.

Я благодарен вам, мужики из телевизора, и почти за всё то же самое. За исключением рук, ног и плеч. Простившись с мечтой о втором спряжении. Нет, мужики, вы и второе спряжение — это нереально. Это нереальнее правильного сочетания плеч с речами, сладкой жизни — с модальными глаголами. Но вы, мужики, не грустите. Вам даже второе спряжение не поможет. Может быть, модальные глаголы смогли бы помочь, не знаю. Это уже не мечта, а галлюцинация.

Я трижды благодарен тебе, Марья Петровна… В том, что я ещё жив, никакой твоей вины нет, и ты себя не казни. Успеется! Я ведь не нарочно, да и ты скорее волею судьбы, нежели своей собственной, попалась мне под руку. Извини за добрые чувства, это тоже вышло как-то само собой. Извини за грубые слова — это всего лишь следствие добрых чувств. Маша, Маша, не я один не в силах дать тебе то, чего ты хочешь. Порадую ли я тебя, если скажу, что в скором будущем тебя ждёт приятный сюрприз?

Я благодарен всем в разной степени благородным напиткам и всем лекарствам от скуки и страха, которые помогали мне сохранять человеческий облик. Я благодарен своему организму, проявившему понимание в сложившейся ситуации.

Спасибо отчизне — как человеку и гражданину, мне очень грустно было бы иметь другую. Я верю, что ей тоже приятно иметь меня; мне бы только хотелось, чтобы наша любовь отличалась бо`льшим разнообразием. Ведь я её всё-таки люблю, отчизну то есть.

Специальный поклон Ивану Ивановичу. Что тут добавишь? Я сперва хотел — пользуясь случаем — и его попросить о разнообразии, но постеснялся, да и другие соображения появились. Не надо разнообразия, Иван Иванович, Бог с ней, с цветущей сложностью. Пусть всё будет однообразно, в рамках приличий и, если можно, без любви. Если меня сразу будут любить и отчизна, и вы от её лица, я точно не вынесу.

Спасибо и вам, книжки. Спасибо тебе, родная литература. Вы убедили меня в преимуществах своего куска хлеба, не политого слезами чужого ребенка; вы лёгкой, но вместе с тем и настойчивой рукой выдавили из меня всё хорошее, вырвали глаза, язык, сердце и ничего не дали взамен, если не считать неподтверждаемой веры в своё призвание. Я не в обиде, но всё же держитесь от меня подальше. Я теперь тоже умею вырывать и выдавливать.

Я благодарен тому неведомому другу, который добрался до этой страницы, — пусть он отдохнёт.

Я благодарен румяному критику, который только в эту страницу и заглянул, — пусть он сдохнет.

Я благодарен тем, кто будет меня презирать, и тем, кто будет мне сочувствовать, — пусть они тоже сдохнут.

Я ещё много кому благодарен, но боюсь захлебнуться. Всем спасибо. Все свободны.