Евгения Некрасова. Сестромам

• Евгения Некрасова. Сестромам. О тех, кто будет маяться. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019. — 384 с.

Писательница и сценаристка Евгения Некрасова родилась в 1985 году. Лауреат премии «Лицей», шортлистер «НОСа», «Большой книги» и «Национального бестселлера». Книга рассказов «Сестромам» полна людей, животных и мифических существ. Четыре кольца охраняют Москву, да не всегда спасают; старуха превращается в молодую женщину, да не надолго. В повседневность здесь неизменно вмешивается сказ, а заговоры и прибаутки соседствуют с лондонскими диалектами. «Прочтение» публикует отрывок из повести «Присуха».

1.

Это случилось в метро в потоке ничего не замечающих. Саша вдруг остановилась от внезапной и интересной боли, желудок полез душить сердце, а ногти на ногах-руках превратились в ноющие зубы. Мужик с целлофановым пакетом наткнулся на неё сзади плоть к плоти, выругался, а потом выулыбнулся от такой короткой и приятной связи — Саша была симпатичная. 

Саша встала впаянной в гранитный пол. Скульптура с рюкзаком на тоненьких ножках, хоть и не Площадь революции. Потрите на удачу её острую коленку. Мимо двигали руками-ногами пассажиры. К краю собирались в гущи, гущи сцеживались в вагоны. На цепи надразноцветными волосами болтался указатель. Выше — давили миллионы книг. Писатели старались — сочиняли веками. Впереди карабкались на трап перехода: бежали с Библиотеки на Арбатскую. Старуха в парике тянула по лестнице тележку на колёсах. Оттуда торчали сломанные пальцы лука. Девица в сером пальто схватилась за тележку и потянула вверх. Старуха принялась бить помощницу зонтом по руке. Саше стало стыдно наблюдать такое, и она закрыла глаза. Внезапно теплый воздух лёг на её лицо. Не сквозняк-мнун женских лиц и сортировщик тощих подземных полицейских. А собственный Сашин тёплый ветер. Саша глядела на свои веки (там мелькали обычные оранжевые искры-пятна), а волосы тихонько гуляли по плечам. Первой иглой сшивали сердце с желудком, а вторую воткнули в матку. Саша зубами вцепилась в воздух. Ветер дул-дул, шептал-шептал: «Цыыы-цыыыы, и не больно вовсе и не больно». Люди маршировали. Мо-сква! Мо-сква! Мо-сква! Вечный город. Вечно-режимный город. Цыыы-цыыыы, не больная боль, не больная, хорошая. И вдруг спокойная, всеохватная, благостная радость-анестетик залила Сашино тело. Саша заулыбалась от спасения, и её тут же сильно толкнули в левое плечо. Ветер выключился, Саша разинула глаза и сразу пошла к переходу, шатаясь, будто прооперированная.

1.1.

Встану я, Евгеньев, раб Божий,
Выйду за околицу,
Там, где ветер несёт околесицу,
Балует.
Руку поднесу к лицу,
Око-взгляд устремлю в поле,
Увижу я Змея Огненного,
Поля-леса жгущего,
Реки осушающего,
Покоя-жизни лишающего.
Подойду я к Змею,
Голове каждой поклонюсь,
На языке русском молвлю:
Змей-Батюшка,
Жизни-покоя меня не лишай,
Дом-сад мои не пали,
Поля-леса не сжигай,
А лучше меня выручай.
Сожги-спали рабу Божью, Зазноху,
Ужаль её в самое сердце,
Укуси её в самую роженицу.
Чтобы она не пила, не ела,
На других когда глядела,
Меня только раба Божьего,
Евгеньева,
Видела и любила больше себя
и любого другого живущего на земле.
Ударь её, Змей-батюшка, мечом огненным,
Чтоб ни в бане, ни в реке,
Ни березовым веником,
Ни полотенцем белым,
Ни водицей ключевой
Не стереть, не смыть
Ей моё клеймо.
Чтобы с подругами-мельницами
Раба Божья Зазноха
меня не замотала,
с родителями-сеятелями
меня не закопала,
с мужиками-жуками,
от меня не улетела,
вином меня не запивала,
пляской не заплясывала,
во сне не засыпала,
всё бы обо мне, рабе Евгеньеве,
горевали-болели,
плакали-томились
её душа и белое тело.
Сухота твоя — сухота сухотучная,
Горе горящее,
Плач — неутолимый!
Губы, зубы — замок,
Голова моя — ключ!

2.

Саша создала новый документ, тысячи на полторы пикселей. Белый-пребелый — шей невесте платье. Нарисовала квадрат и стала тыкать ему стрелкой.
Добавляла новые точки, тянула за бока, меняла цвет. Сама крутила головой, разминала шею. Кривые кривились, выкривились в серый мякиш. Тыкала-тыкала мякишу, щурила глаза, длинное запястье гуляло вперёд-назад, мышь дёргалась под длинной ладьёй ладони. Саша вытянула губы, отпила из кружки. В белом поле сидела собачка от молнии. 

Саша сощурилась до своих мордовских предков. Погуляла вокруг собачки стрелкой. Застёжка возникла полностью. Саша глядела на экран. Стрелкой прикрыла окно Иллюстратора, вцепилась глазами в стежки брифа. Тот просил нарисовать логотип фестиваля кулинарной книги. Саша вытянула ноги. Сердце зафехтовало с бронхами. Застёжка рядом не гуляла с кулинарным фестивалем. Куда-то раньше из памяти свалил бриф. Саша вщурилась снова в застёжку, напала на неё стрелкой, выделила и удалила. Встала, прошлась босая по полу, поглядела сквозь пространство, поверх разноцветных голов утопающих в маках людей — за широким окном Сити накалывал небо. 

Саша вернулась. Арт-борд всё белела, женись на ней. Саше показалось её мало — закрыла весь документ. Основала новую снежную простыню, две тысячи на две пикселей, карандашом нарисовала линию, принялась гнуть её. Кулинарный фестиваль же: вилка, солонка, фартук. Гугл, тут-тук. Утка в яблоках. Грузинская еда, хинкали, чахохбили. Картинки грузились медленно. Саша уткнулась снова в Иллюстратор. Мышь колотило, бросало по коврику. Саша заголодала от гугольных картинок, зубы закусали губы. Потянула мышь за электрический хвост — зацепился за лампу. Стрелка мордовала графику: растягивала-растягивала. Щелканье щекотало воздух. Добавила цвета и тени — туда-сюда. Вдруг Саша оперлась на спинку стула и замерла — на экране снова нарисовалась застёжка. Подошла девушка с разноцветными волосами и спросила, нет ли у Саши подписки на Дождь.

2.2.

Встану не благословясь,
Выйду не перекрестясь,
Пойду ни путём, ни дорогою,
А змеиными тропами
И звериными норами.
Дойду до лесу.
За большим дубом,
Широким срубом
Баня стоит.
Без стука зайду,
Что ни доска, то скрип-скрип.
И пятьдесят шесть бесов
С десятью бесятами сидят,
В сто тридцать пять глаз глядят,
Один бесёнок-безглазка.
Скажу им: здравствуйте,
Мо и дорогие бесы с бесятами,
Взвейтесь вы все разом,
Облетите, весь мир обсмотрите,
Со всех несчастливых
Тоски наскребите —
С брошенных, обманутых,
Забытых и покинутых,
Вдов, сирот, разлюбленных
Детьми-родителями,
Мужьями-жёнами,
Силами, волею
Оставленных.
Принесите тоску к красной девице Зазнохе
В гордое сердце.
Проковыряйте ножичками
Гордое сердце,
Посадите в него тоску чёрную,
Болящую-скребущую
В кровь её упёртую,
В печень, суставы.
В семьдесят семь суставов и полусуставчиков,
Главную жилу становую,
Чтобы красная девица Зазноха
Горевала по рабу Божьему Евгеньеву
Во все суточные без передышки.
Чтобы от меня не отвлекалась
Ни на радости, ни на горести,
Ни на пустоту-кражу.
Я — прихожусь единственной радостью ей,
Я — прихожусь единственной горестью ей,
Я ей — единственный.
Чтобы я казался ей милее
Отца-матери,
Сестры-брата,
Подружек-дружочков,
Мужика-тела,
Мужика-башки,
Красивого платья,
Уютного дома,
Золотой казны.
Слова на ключ запру.
Замoк в пруду утоплю,
Ключ дурным словом назову-спрячу,
Никто никогда не найдёт-не догадается.

3.

И никаких снов не виделось. Просто в два ночи Саша проснулась от тянущего возбуждения. Оно толклось в животе и влажно лизало промежность. На память дошла до ванной, закрыла щеколду, стащила поочередно штанины с нарисованными глупыми коровами. Над головой бредила соседская стиральная машина. Ночью стирать дешевле, и не важно, что дети спят, а идиотам-взрослым на работу. Саша села на унитаз, развела ноги, приложила туалетную бумагу под сборище рыжих волос. Бумага сразу вымокла. Саша тихо простонала и опустила на себя руку. Ничего и никого не представлялось рядом, просто самовоспалялось. Мысли и вовсе вышли из тела, повисли рядом на крючках, уткнулись в полотенца, принялись ждать. Всё затянулось на долгие минуты. Машина сверху переключилась на истеричное полоскание, этажом ниже нажали слив, в доме напротив кому-то стало плохо с сердцем. На бортик ванны присел тутошний домовой, вылупил на хозяйку жёлтые глаза, разинул чёрную пасть, задрожал мохнатым телом, замахал рыжим хвостом. Но почти сразу застыдился, проохал неслышное людям: «Грех-грех!» и вылез через окошко на кухню. 

После Саша сидела, дыша астматиком и растекшись по унитазу в потяжелевшей от пота майке. Когда встала, поскользнулась и ухватилась за бок стиралки. Коленками встала на кафель и принялась вытирать тряпкой. Та казалась бесполой, не половой. Стоя под душем, Саша увидела на стене отвалившийся кусок краски в виде застёжки и не удивилась. Вернулась в комнату в прежних неумных коровах, отыскала новую футболку и забралась в постель. Небо протаскивало белое утро. Саша сложилась под одеяло и улыбнулась в потолок. Муж перевернулся с живота на спину и продолжил спать.

3.3.

Раба Божья Зазноха,
Пусть тебе будет плохо
Без меня, раба Божьего Евгеньева,
Чтобы ни мысельки без меня не думалось,
Чтобы ни шажочка без меня не ступалось,
Чтобы ни кусочка без меня не елось,
Чтобы ни глоточка без меня не пилось,
Чтобы ни стежочка без меня не шилось,
Чтобы ни денечка без меня не жилось.
Аминь.

4.

В «Ашане» Саша и Саша — мужа для жизненного удобства звали точно так же — ходили по библиотеке хлебов, рыб, йогуртов, средств гигиены и иных произведений. Саше захотелось вдруг чего-то до жути, ясно не было, чего такого. Ходила-ходила, выискивала, вынюхивала. Саша не поспевал за ней с телегой. Саша налегке оторвалась от него среди обильных обёрток, будто при шла одна в магазин и стремилась купить только одну-единственную вещь. Наконец увидела что-то в мясном отделе. Саша догнал — удивился, жена не терпела печёнку и никогда её не готовила. Саша подложила мужу в телегу две упаковки охлаждённой печени по 400 грамм каждая. Саша обрадовался, он подумал, что Саша беременна. Саша — был лучшим человеком на свете, он когда-то спас жену от самоуничтожения. Саша — очень хотел детей, Саша не хотела. Саша хотела печёнки.

Вечером Саша влезла в интернет, нашла рецепт. Нашинковала лука, моркови, наскоро поваляла их по сковородке. Выбросила печени. Накалённая плита нагревала кухню. Саша добавила соли и перца. Знание приближалось. Первым громоздкое и неуклюжее ощущение счастья заглотило Сашу. Домовой, сидящий на икеевском кухонном стуле белого цвета, снял свой шушун и подозрительно принюхался к жаровне ноздрями. Мохнатый чуял, что творится с хозяйкой. Саша с бешеной улыбкой переворачивала лопаточкой печень. Желудок (Сашин) внезапно больно забился о стенки живота. Ей до смерти захотелось есть, слюни наплыли в углы рта. Саша стащила дымящую недожарку, села за стол и принялась вилкой есть прямо со сковороды, не позвав мужа. Домовой с ужасом глядел на хозяйкин рот, где исчезали горячие куски. Вдруг один из них упал на пол, Саша резко закрыла ладонью обожжённые губы. Поняла-увидела наконец, кто он, человек её, и причину её болезни. И ей стало страшно.

4.4.

В городе Астрахани
Соха не пашет,
Сноха не страшит,
Сохой не подаёт — не собирает.
Ни служилой, ни церковной, ни чёрненькой.
Как сохнет земля в степи,
Как сохнет белье на печи,
Как сохнут на ветру губы,
Сушись, красна девица,
Сушись от пяток до макушки,
Сушись-засушивайся,
Сохни по рабу Божьему Евгеньеву.
А как засохнешь,
Положат тебя в книгу без одёжи,
Чтецам на радость и в смущение