Илья Бояшов: стопка тетрадей, шариковая ручка, пишущая машинка и ноутбук

Дважды финалист «Национального бестселлера», победитель 2007 года Илья Бояшов историю считает литературой, художника — дитем малым, читателя — соучастником и сопереживателем, и искренне признается, что «Нацбест» стал для него всем.

— Когда вы впервые почувствовали в себе склонность к занятиям литературой?
— Насколько себя помню, лет с четырех-пяти начал выдумывать на бумаге всякие истории. Затем фантазии продолжились в первом классе. Были у меня тетради, в которых я все заносил — классу к восьмому много их скопилось. А в десятом на смену ручке пришла пишущая машинка.

— Есть ли особенности у разных инструментов «литературного производства»: карандаш, шариковая ручка, пишущая машинка, компьютер, — как они влияют на тексты?
— Над этим никогда не задумывался! Поначалу я скрипел пером (были чернильные ручки), затем писал шариковой. Когда появилась пишущая машинка — стучал на ней. Потом пришел большой компьютер — сел за него. Потом — ноутбук. Скажу сразу — последнее изобретение (ноутбук) мне наиболее по душе. Сразу видишь текст. Сразу можешь распечатывать, править и тут же исправлять. Кроме того, его можно брать с собой повсюду. Невероятно экономит время. Я помню, как по многу раз перепечатывал на машинке правку: врагу такого не пожелаешь!

— Что стало сейчас с той стопкой тетрадей, в которых вы записывали свои детские рассказы? Воспользовались ли вы этим материалом в дальнейшем?
— Стопка лежит до сих пор где-то в чулане, в квартире родителей. Что касается материала, то, скорее всего, это было простое набивание руки, робкие опыты. Конечно же, первые опусы мои были настолько наивны, насколько наивны могут быть взгляды советского школьника в 60-70-е годы.

— Что вы утратили и что приобрели — как литератор — с тех пор, когда записывали свои первые рассказы?
— Дело в том, что в отличие от поэзии, прозаику научиться более-менее сносно писать можно только годам к тридцати-сорока. До этого идет накопление материала, того же опыта, и в первую очередь — жизненного. А это, в конечном счете, для прозаика самое главное. Если поэт может обойтись без жизненного опыта, то пишущему прозу без него совершенно никак, пусть даже если он и сказки пишет. Опыт жизни — основа основ прозаической литературы. Поэтому я ничего не утратил, я только приобретал с годами и возрастом.

— Существует устойчивое мнение, что для художника очень важно всегда в какой-то степени оставаться ребенком. Так ли это? Вам присущ детский взгляд на мир — в повседневной жизни и в литературной практике? Вы могли бы сейчас назвать себя наивным человеком?
— Любой художник, конечно же, прежде всего дитя малое — он и в поведении своем часто остается ребенком: наивным, жадным, капризным, иногда даже жестоким, но это опять-таки детская жестокость. И опять-таки эта чисто ребячья склонность что-то там постоянно чиркать, или разбирать по винтикам, чтобы узнать — как машина работает! Любопытство, постоянное любопытство, зудящее желание куда-то совать свой нос, часто переходящее в манию — черта чисто детская, а без нее любому творцу никак.

— Вы печатаетесь с конца 1980-х. Как вам кажется, на протяжении вашего творческого пути в какой степени характер вашей прозы определяется особенностями эпохи, вашим внутренним состоянием, ситуацией в литературном мире?
— Есть маленькая хитрость. На мой взгляд, литератору постоянно нужно искать сюжеты, которые могли бы быть интересны читателю и через двадцать, и через тридцать лет, которые могли бы быть «безвременными», то есть «всегда современными», и всегда задевали бы «вечные вопросы» (здесь исторический материал — прекрасное подспорье!). Успех обеспечен такому произведению, которое «не старится», не теряет со временем актуальности, проходит как бы сквозь конъюнктуру, моду и прочие условности — и в итоге, не смотря на смену эпох — остается. Но, к сожалению, немногим дано найти такой сюжет, и «проскочить сквозь время». Я вот пытаюсь найти нечто, существующее «помимо эпох» — но удастся ли мой личный эксперимент или он закончится провалом — знает Бог. Однако, уже сам процесс поиска и воплощения, поверьте, доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие!

— Где заканчивается история и начинается литература? Историк и писатель служат разным богам, разным истинам?
— Я глубоко убежден — история прежде всего не наука, а именно — литература. Не буду вдаваться в обоснования своего убеждения, скажу только, что я и полюбил историю только тогда, когда лет в тринадцать-четырнадцать начал читать труды Тарле, в которых его опытность историка сочеталась с несомненной литературной одаренностью. Поэтому для меня история и литература всегда связаны неразрывной нитью, одно вытекает из другого (вспомним хотя бы такой исторический памятник, как «Слово о полку Игореве»...). Так что, не сомневаюсь, историк и литератор служат одному и тому же греческому божеству.

— Что значит для вас читатель? Какие отношения с читателем вы считаете предпочтительными: читатель должен быть учеником, другом, соучастником общего дела?
— Читатель для меня — все. Без читателя я ничто, ноль на палочке. Пусть будет хоть один читатель, хоть десять — но они непременно должны быть. Пусть ругают, критикуют, поносят последними словами: я все кротко снесу и буду им страшно благодарен. Мне совершенно не нужны битком набитые стадионы — более того, ничто так не может насторожить современного пишущего, как то, что его читают миллионы. Значит, здесь что-то не так. Литература — вещь исключительно камерная. Я согласен на десять, двадцать, тридцать читателей. От силу, на тысячу. Большее мне просто не вынести. И, конечно же, одни должны быть соучастниками и сопереживателями — а как же иначе! И ругателями — тоже.

— Как вам кажется, в какой степени литературные премии определяют развитие литературы?
— Литературные премии спасают сейчас нашу литературу. Они протянули ей руку в самое сложное время, вытаскивают писателей из небытия, дают им шанс, желание работать, творческие силы возвращают, и, наконец, дают немного денег. Уже за одно это премиям большое спасибо! Как бы там их не критиковали и не ругали, пусть будет больше литературных премий! Пусть их будут десятки и даже сотни! Пусть они будут маленькие и большие! Пусть поощряют творческого человека — он нуждается в поощрении! Пройдут годы, и их истинная роль, вне сомнения, откроется историкам литературы.

— Чем стал для вас «Национальный бестселлер»?
— Без сомнения, всем! Чтобы там ни было дальше, я уже получил тот заряд, за который буду благодарен всю оставшуюся жизнь.