Глеб Диденко — ростовский прозаик, стипендиат Форума молодых писателей и обладатель премии «Дебют» в номинации «Малая проза» (2015).
— Как изменилась твоя жизнь после «Дебюта»?
— Стало чуть больше уверенности в себе — у меня же практически не было читательских отзывов до премии. Не скажу, что теперь пишется легче, но есть чувство, что все не зря. Представляю, как сложно приходится членам жюри конкурса для молодых писателей: дело не в том, что кому-то не дадут миллион, а в том, что бездарный, но самовлюбленный автор может получить подтверждение собственной исключительности. Верен ли был выбор в моем случае — и мне, и им покажет только время: и не год, и не два, и даже не пять.
— Каковы твои дальнейшие планы: большой роман, сборник рассказов, еще одна премия?
— На ближайшее время — сборник, но не такой ломкий и злой, как предыдущий. У меня дочь родилась, сразу захотелось писать о любви. Премии от меня не зависят — тут ничего планировать нельзя. У романа еще долгий путь. Есть идея, часть текста, но не могу гарантировать, что текст внезапно не захочет остаться повестью или «ужаться» до большого рассказа.
— Что для тебя будет большим достижением в литературной карьере?
— Если я когда-нибудь напишу текст, который полностью понравится мне самому. Думаю, этого не случится.
— Возможно ли в современной литературной ситуации зарабатывать только писательским трудом?
— Тяжело дать простой ответ на вопрос, о который сломалось уже столько копий. Я думаю, писательство стало статусным занятием; оно поддерживает остальные профессиональные начинания автора. Это не значит, что книги ничего не приносят (хотя и платят за них, по рассказам коллег, оскорбительно мало). Но изменилось само понятие «профессия».
Об этом часто говорят: человек больше не может работать всю жизнь, единожды чему-то научившись. До старости каждому из нас придется переучиваться, менять сферу деятельности и занимать позиции, которых раньше вообще не существовало. Писательскому труду в этой схеме есть место: он выступает магистральной линией, гайкой, стягивающим жизнь автора. Ощущение цельности в рассыпающемся на сиюминутные порывы мире куда важнее денег.
— Ведешь ли ты заметки, дневники, которые помогают тебе писать тексты? Есть ли у персонажей реальные прототипы, а у историй — «жизненные» элементы?
— Нет, не веду. Более того, часто завидую чужой потребности в фиксации собственной жизни — неважно, в стол или в интернет. Это требует регулярности, последовательности.
Но практически у всех рассказов и историй есть почва, то, из чего они выросли. Отдельная склока, случайная радость, замеченная деталь в уличной архитектуре. Если правильно интерпретировать все прототипы — окажется, что это документальная проза.
— Читал ты ли ты книги по писательскому мастерству? Нужны ли они для хорошего текста? Есть ли вообще секреты мастерства, которые кажутся тебе важными?
— До премии не читал, после — попробовал. Почерпнул некоторые композиционные приемы, но в целом ощущения прозрения они не оставили. Главный секрет, думаю, — открытое сердце, сострадание и сочувствие.
— Ты ездил на Форум молодых писателей первый раз в 2016 году. Какие впечатления?
— Как выяснилось, молодые писатели — люди крайне доброжелательные и интересные. Долгое время в моей жизни не было столько плотного и содержательного общения. Кроме того, я редко читал коллег-сверстников, а на семинарах успеваешь познакомиться с их молодой, но очень бойкой прозой. Из участников «Знамени», нашего семинара, кроме моего земляка и друга Вячеслава Ставецкого, хочу выделить Сергея Кубрина и Екатерину Тупову — отличные тексты без всяких скидок.
— Есть ли писатели, русские и зарубежные, которых ты выделяешь, на которых ориентируешься?
— В зарубежной прозе ориентируюсь плохо. Знаю, что это недопустимо, но пока заполнить этот постыдный пробел не успеваю.
Слово «ориентируешься» меня несколько смущает. Каждая книга оставляет в тебе что-то, что «стреляет» в неожиданный момент. Сталкиваясь с отличной прозой, часто попадаю под авторское обаяние, пытаюсь почувствовать его природу. Порой, конечно, в этом состоянии я сажусь писать и какие-то черты чужих текстов лезут на страницы, но все происходит естественно, неосознанно.
Могу назвать тех, кого я читаю с удовольствием: Алексея Иванова, Леонида Юзефовича, Владимира Данихнова, Алису Ганиеву, Романа Сенчина, Сухбата Афлатуни, Александра Терехова, Захара Прилепина, Антона Секисова, Моше Шанина — этот неровный список очень разных писателей можно продолжать очень долго. Каждый раз очень жду новых текстов вышеупомянутого Вячеслава Ставецкого.
— Какова пропорция таланта и ремесла в работе писателя? Как ты вообще относишься к понятию «дарование»?
— Для каждого писателя ответ свой. Я, в общем, не ремесленник, но стараюсь с этим бороться. Думаю, талант определяет многое. Да, финальный результат, текст, его отшлифованность, прозрачность зависит от твоих усилий. Но ядро прозы — это умение понимать и принимать другого человека и замечать детали. Сделаю грубое допущение: писатель работает не со словами, а с метафорами, связывающими мир. Умение гармонизировать действительность через подобия, наверное, штука врожденная.
— Работа в журналистике мешает или помогает в создании прозы?
— Был бы на моем месте дворник — этого вопроса бы не было, предполагаю. Да, многие писатели работали журналистами, вокруг этой профессии есть определенный флер. Мне кажется, это ложная романтика. Сетевая журналистика обрушивает на тебя такой поток текстов (не информации, а просто относительно связных наборов слов), что его течение сносит всякое живое и искреннее слово, которое ты пытаешься вырастить в себе. Чем дальше, тем сильнее будет этот поток, и единственная задача писателя, который зачем-то пошел в журналистику, — не утонуть.
Информационный шум создает ощущение абсолютного ужаса вокруг, но иногда мне кажется, что бесконечные пророчества о грядущем апокалипсисе — всего лишь попытка витий прикоснуться к чему-то «большому» и тем оправдать свое существование.
Все вышесказанное, однако, не значит, что в журналистике нет людей, которые искренне пытаются менять мир. Напротив, их очень много, в том числе и среди моих знакомых и друзей. И для постройки «Города-сада» они уж точно натаскали больше кирпичей, чем я. Просто в последнее время я все чаще думаю, что этот способ не для меня. А благородная профессия истопника, которая долгое время выручала пишущих людей, к сожалению, уже утрачена.
— Пользуешься ли ты какими-нибудь программами или приложениями для писателей?
— Я все и всегда пишу в облако Google Docs, чтобы была возможность в любой момент вернуться к тексту, если я придумал недостающий фрагмент или какое-то сюжетное решение. Специальными программами не пользуюсь.
— Ростов для тебя сегодня — это единственное подходящее для жизни и для творчества место?
— Да. Я довольно долго не связывал себя с определенным местом, иногда накатывало желание переехать. Но когда попадал в леса центральной России или поднимался в горы Кавказа — через пару дней уже не находил себе места. Мне, выросшему в степном городе, всегда нужно видеть горизонт. Возможно, перееду в пределах области — куда-нибудь к реке, где меньше людей и плитки, но не более того. У нас на даче грядку нельзя взрыхлить так, чтобы не наткнуться на скифские и меотские кости, — я-то куда отсюда денусь?
— Толстые журналы — пережиток прошлого или единственная возможность публиковаться, не имея больших связей? Вообще, какова их роль в литературном процессе?
— Отвечу банально, уж прости. Толстые журналы — важный, но необязательный элемент в карьере писателя. Без публикаций в них прожить можно, правда не очень хочется — это по-прежнему знак качества текста. При этом пары публикаций может и хватить для того, чтобы успокоиться — «все, я могу» — и заниматься своим делом. В общем, нисколько не умаляя их важность, я бы на попадании в литературные журналы не зацикливался.
Другое дело — критика, которая, в общем-то, только там и существует. Зачем нужен писатель без въедливой критики? Читательские отзывы обычно не отличаются полнотой. Так что журналы нужно холить и лелеять до последнего.
— Следишь ли ты за обновлениями литературных сайтов? Что читаешь сейчас?
— К предыдущему вопросу — периодически просматриваю «Журнальный зал». Публикации на других ресурсах приносят социальные сети. Главное — подписаться на правильных людей. Сейчас читаю «Тобол» Иванова, пока идет очень хорошо. Сердце радуется, когда вижу, как он перерождает, присваивает себе уральское пространство. По-хорошему этому завидую. У меня есть идея для исторического романа, и почва у нас очень благодатная, но пока, чувствую, — не готов.
Отрывок из рассказа Глеба Диденко «Солнечный колодец»
В солнечный день все вокруг — театр теней.
Сырые доски отдавали в босые ноги холод дачного погреба так, что не пускали с кровати. В детстве думаешь: там, под столом, табуретами, шкафами — лава, не наступай; а вырастаешь, и все оказывается схваченным вечной мерзлотой. И уйди, оставь дом ненадолго, перестань в нем дышать — сразу вырастут на утвари ледяные наросты.
Стояла поздняя осень, печкой они так и не обзавелись, да и разве согрела бы она замерзающие тела среди тонких, в один кирпич, стен? Вино и пуховое одеяло спасали последние дни отпуска. «Какой-то попсовый клип вокруг,» — Никита оправдывался за то, что в такой обстановке ему может быть хорошо, а Катя улыбалась, не открывая глаз, без стеснения.
Оконце скреб высокий куст — последняя зелень на участке, затянутом красным и золотым с черными прожилками стволов. На крошечных листках белый налет удобрений, как иней. Западный ветер напирал с силой на стволы, и вся комната приходила в движение — пляска лоскутов листьев на полу, маленький дворовой вихрь тенями закручивался на постели. На ветку яблони сел серый ворон; его двойник, такой же серый, полупрозрачный, растянулся вдоль Катиного колена. Она открыла глаза, будто почувствовав присутствие птицы, и протянула руку, чтобы тронуть его за крыло; но стоило тени заметить движение, как она, беззвучно разинув клюв, спорхнула и улетела под стол, теряясь среди веток, стволов и облаков. Никита чувствовал Катю чужой и боялся: так же исчезнет она. Он обладает только ее силуэтом.
Много раз говорила: «ты все усложняешь». Она технарь по складу, объяснял себе, все-то ей кажется набором закономерностей. Катя грелась в лучах, стараясь урвать побольше солнца, понимая, что дальше — месяцы мглы и пробуждений затемно, бледнеющая кожа, ползучая серость. Он разглядывал стены, — краткое содержание предыдущих серий, история семьи, — рога оленя, убитого прапрадедом, посаженный бабушкой ливанский кедр за окном, краснеющий с холодами, но не погибающий, советские перечница с солонкой, отцовская коллекция металлических подстаканников с профилями Гагарина и Ленина за стеклом стеллажа, мамина шаль, забытая здесь, когда спешно увозили ее с приступом на такси в городскую больницу. Катя лежала в солнечном колодце, Никита — среди своих мертвецов.