Рубрика: Рецензии

• Перевод с французского И. Волевич.
• СПб.: Азбука-классика, 2007; 256 с.

Прочитав Киньяра, я узнал интересный факт. Оказывается, пресловутый «фак» — вовсе не американское изобретение. История этого лаконичного и убедительного жеста восходит к Римской империи. Прошли века, но значение выставленного среднего пальца осталось прежним.

А такие понятия, как «любовь», «настоящий мужчина» и «настоящая женщина», мы и древние римляне толкуем по-разному. Мир Древнего Рима — это мир без любви в нашем, романтическом понимании. В чем-то похожий на вселенную современных мегаполисов, в чем-то —
на игры по правилам зэков: любовь — это проявление силы и власти.

Считалось, что настоящий мужчина (или настоящая женщина) должен быть бесчувственным, скрывать свои эмоции и не думать о переживаниях тех, кто дает ему наслаждение. Чтобы оставаться полностью свободным от чувств, но не от страсти, ибо страсть «как у диких зверей» считалась в Риме чистой и безгрешной.

Именно за неприличную для своего времени идею и был сослан на берега Дуная поэт Овидий. Ведь его «Наука любви» подрывала моральные устои общества, поскольку едва ли не целиком была посвящена тому, как доставить наслаждение женщине. Что было совершенно недопустимо.

Адам Асвадов

• Сергей Болмат. Близкие люди
• Роман. М.: АСТ: Астрель, 2008
• Переплет, 382 с.; 3000 экз.

Вы приходите домой и обнаруживаете посреди своей квартиры тонну кокаина. Ваши действия? Да, конечно, позвонить в полицию. Но товар стоит 70 миллионов евро, а того, что он у вас, пока никто не знает. И владельца, кстати, уже убили. Может, не звонить? Дилемма.

В такие книжные дилеммы, конечно, давно никто не верит. Это в шестидесятые годы сартры выкраивали по философским лекалам ситуации экзистенциального выбора, а читатели спешили примерить их на себя. В наше время тень знает свое место. Фикшн – это фикшн, договор между читателем и писателем гласит: ты мне загнешь, чтобы было как в Голливуде, а я за это тебя прочитаю, ни разу не зевнув. И загибают – например, помещают тонну кокаина в квартиру тихого немецкого бухгалтера, женатого на русской оторве. Однако рецензируемая книга – не трэш, а ее автор – не литературный делец. Сергей Болмат («Сами по себе», «В воздухе», «14 рассказов») – один из лучших на сегодняшний день стилистов в русской литературе. Так зачем ему сюжет с кокаином? Критики склоняются к мнению, что хитрый автор нарочно бодяжит продукт: подмешивает Тарантино в Набокова, а потом сидит и ждет звонков и с киностудии, и из Нобелевского комитета. А по-моему, дело не в этом. Тонна кокаина и неизбежно сопутствующие ей обстоятельства (бандиты, пытки, погони, гора трупов в финале) – единственное средство хоть чуть-чуть встряхнуть излюбленного героя писателя – homo bolmatis. Персонажи Болмата – существа мультикультуральные, глобализированные, рациональные, многословные (чтобы не завелись комплексы, надо вербализоваться), свято хранящие свой эмоциональный баланс, давно потерявшие способность удивляться. Вот беседуют два таких расслабленных европейца о том, что «один режиссер-документалист убил и съел своего коллегу, другого режиссера-документалиста». – Ну и что? Или вот рассматривают звонки на дверях в обычном немецком доме: «Гитлер Вонг», «Гонзаго», «Маркос», «Юм», «Караджич», «Богдан Мбеки, политический деятель». – Ну и что? Или вот бросают труп русского поэта в конвейер автоматизированной бумажной фабрики и смотрят: отличная белая бумага получается. Им, евротатарам, все равно – что Набоков, что Тарантино, восприятие их стерто начисто, все происходящее в мире происходит всегда не с ними, и движением героев-молекул правит одна только случайность. Но автор включает ток – вбрасывает тонну кокаина – и случайность заканчивается, молекулы бодро бегут к своим отрицательным и положительным полюсам. А когда бандиты принимаются не спеша отрубать пальцы на руке, homo bolmatis на некоторое время даже начинает ощущать реальность происходящего.

Самое удивительное во всем этом то, что Сергей Болмат – русский писатель, пишущий на русском языке.

Андрей Степанов

• М.: Гаятри, 2007;
• переплет, 232 с.;
• 4000 экз.

Начинается как милый ретро-детектив про Дракулу. Кровопивушка живет в Лондоне перед Первой мировой войной, хорошо одевается, носит в петличке желтую розу, не употребляет вина и табака. С виду вполне приличный господин и к тому же интересный мужчина с усами (имеется любовный сюжетец), но по манерам сразу видно: нет, не джентльмен. Так что когда выясняется, что его в XVI веке порубали саблями в капусту, а он сросся, встал и пошел кровь сосать, — то истинным британцам следовало бы не ужасаться, как в романе, а сказать по-британски: что ж, этого следовало ожидать. Впрочем, где-то к середине прелестная безделушка вдруг мутирует в идейный триллер. И тут вам начинает казаться, что в правом наушнике у вас бубнит Достоевский, а в левом декламирует Киплинг, оба про Запад и Восток и каждый про свое. Недостаток книги — предсказуемость «внешнего» сюжета и недоработанность «идейного». Достоинства — стиль и щедрая россыпь цитат. Юная авторесса превосходно держит неторопливый и приличный поздневикторианский слог, прочитала чуть не всю английскую литературу, съездила на полевую практику в г. Лондон. К тому же, — а вот это уже серьезно — Елиферова, кажется, первая попробовала делать постакунинскую беллетристику из материала не истории, а филологии. Насколько хорошо получилось — другой вопрос. Но, учитывая, что это дебют и что автору чуть за двадцать, — браво! еще!

P. S. А некоторые места — истинные шедевры, ей-богу: «— Вы… живы или мертвы? — облизывая пересохшие губы, спросила я. Мирослав печально усмехнулся: — Это неважно. На Балканах этому не придают особенного значения». Или вот такой диалог автора и героя: «— Пить будешь? — Не сейчас, — усмехнулся он».

Андрей Степанов

Дмитрий Быков «ЖД-рассказы»

• М.: Вагриус, 2007;
• переплет, 304 с.;
• 10 000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Сборник рассказов, печатавшихся в железнодорожном журнале, который раздают чистой публике в вагонах СВ. Понятно, что такие вещи пишутся левой ногой. Однако книжка еще раз убеждает: все части тела Дмитрия Львовича одинаково талантливы. Халтуры нет, а есть отличные новеллы, читая которые диву даешься, как ловко журналистика превращается в художественную литературу. Есть рассказы с проблемкой на одну газетную заметку, например отклик на введение мужских и женских вагонов («Мужской вагон»). А есть тексты, которые в жанре нон-фикшн потянули бы на целую колонку: уничтожение русской провинции («Можарово»), политическая апатия общества («Обходчик»), превращение нефтяных городков из крыжополей в нефтеюгански («Ангарская история») и т. д. Социальный мессидж банален и предсказуем, но подан всякий раз отменно: одна гипербола, один выдох — и вместо тряпочки переливается фантастический воздушный шар. Каждый найдет в сборнике что-то свое, но любящим литературу совет: посмотрите «литературные» рассказы — «Миледи», «Убийство в Восточном экспрессе» и особенно «Экзорцист-2006». Только осторожней: читая последний, можно лопнуть от смеха. Ну, а кто не лопнет и дочитает сборник до рассказа «Предмет», тот убедится, что Быков — нечто большее, чем журналист-пародист-фантаст. Там уже общечеловеческое. Там дух Дефо, там Свифтом пахнет.

Андрей Степанов

Анатолий Брусникин «Девятный Спас»

• М.: Астрель: АСТ, 2008;
• переплет, 509 с.;
• доп. тираж 20 000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Писал, конечно, Акунин. Нет места доказать подробно, но вот хотя бы один факт: на страницах 208, 234 и 255 есть аллюзии, которые г-да Фандорины благоволят сами поискать в книге Акунина «Смерть на брудершафт» (вышла ПОСЛЕ «Девятного Спаса»). Да и вообще — на каждой странице десятки фирменных акунинских приемов, всюду его интонации. В искусного стилизатора из числа историков (а здесь чуть не у каждой фразы по 2–3 исторических источника) не верится: ни один архивист не знает, как пахнет примороженный ковыль (с. 199). В целом же — сказка! Григорий Шалвович, прикрывшись новой личиной, резвится напропалую: три богатыря (Илья крестьянский сын, Алешка-попович да дворянин Д. Никитин), они же три мушкетера и гардемарина, влюбляются все разом в Василису Прекрасную (она же Премудрая, она же Спящая Царевна, она же Герда, она же дочь Софьи-правительницы), спасают отечество от шведско-стрелецкого заговора и добывают не какие-нибудь там подвески, а двести тысяч золотых царю Петру на Полтавскую баталию. А чего стоит Илья Муромец в инвалидном кресле собственного изготовления! Пятая, «безфандоринская», серия Акунина будет, видимо, чисто приключенческой, самой легкой, но по количеству исторического материала превзойдет все другие. С историей, правда, вышло недоразумение: кое-кому из критиков показалось, что это славянофильская книжка. Чепуха, эффект идиотской обложки. Идеализацией Московии здесь даже не пахнет, просто Чхартишвили — «постепеновец», он против любых революций, в том числе и петровской. Вот и все.

Андрей Степанов

Дина Хапаева «Герцоги республики в эпоху переводов: гуманитарные науки и революция понятий»

• М.: НЛО, 2005;
• переплет, 264 с.;
• 2000 экз.

Мир меняется и уже никогда не будет прежним. Уходят в прошлое политики, модные ток-шоу, наивная реклама, сезонные хиты и прочая, прочая, прочая — от зимних холодов до весенних экзаменов по предметам. Давно поросли мхом забвения свободная пресса, культура употребления наркотиков, перестройка, рыночная экономика и социализм с человеческим лицом нового русского. Скорость изменений сопоставима со стремительностью волн всемирного потопа. Описать поток перемен — значит, понять и оказаться готовым, когда река времени выйдет из берегов, когда нас станут захлестывать эти волны, смывающие людей вместе с государствами. Обычно противостоять разрушительному половодью — задача гуманитарных наук: истории, филологии, наконец, философии. Но гуманитарные науки скорее мертвы, чем живы. Тела всевозможных -логий миновали не только периоды трупного окоченения, но даже распада и полураспада. Бессмысленно искать убийц. Злодеи — все и каждый, а значит, никто. И никто не знает да никто и не спросит «кто виноват?» и «что делать?»: обиходные журналистские слова и научные термины утратили привычное значение. Речь оказывается мертва настолько, что успела слегка протухнуть. Слова, заимствованные из других языков, попросту непригодны к употреблению. Переводы и переводчики бесполезны: мы не умеем договариваться. Ты говоришь, но тебя не понимают. Невозможность сказать и выразить — это бессилие и беспомощность. А потому те, кто раньше писал умные книжки и проводил исследования в области «высокой» науки, превращаются в беспомощных шутов при дворе новых ток-шоу и популярных телепередач. Зачем искать новое, если оно никому не нужно? Зачем изобретать, если для власти, денег, наконец, славы достаточно несколько раз появиться на экранах телевизоров, делая красивое и умное лицо?

Наконец, зачем думать, когда на телеэкранах полно красивых и умных лиц, готовых делать это вместо нас, и притом — совершенно безвозмездно?

Такая вот умная книжка. Быть может, одна из последних.

Адам Асвадов

Илья Бояшов. Повесть о плуте и монахе

• СПб.: Лимбус-пресс, 2007;
• переплет, 232 с.;
• 5000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

«Проснуться знаменитым!» — девиз премии «Национальный бестселлер». Но из всех получивших ее только лауреат–2007 Илья Бояшов не был уже знаменит и был уже достоин таковым проснуться. Роман «Путь Мури» награжден по праву, однако пятнадцать минут славы прошли — и кто знает, продлится ли признание? Теперь «Лимбус» переиздал прежние повести Бояшова: их немного, все они небольшие, «Повесть о плуте и монахе» — наверное, лучшая. Идеально выстроенная симметричная притча о путях великого подвижника и великого скомороха. Сказовый стиль, контраст раёшника и духовного стиха, цирковой репризы и житийной риторики. Безупречная точность сюжетных рифм. Неожиданное вторжение истории. Смех и слезы. Можно долго перечислять достоинства — но, кажется, всего этого мало. Вряд ли критики из воюющих ныне станов признают Бояшова своим бойцом. Для уцелевших постмодернистов у него слишком мало иронии, да еще и русским духом, Лесковым да Ремизовым, припахивает. Для реалистов — уж слишком все условно, все из головы, а не из жизни. Остается уповать на прекрасно-наивных читателей (читательниц?), которым наплевать на -измы и которые просто любят хорошо рассказанные сказки.

Андрей Степанов

Тонино Бенаквиста. Три красных квадрата на черном фоне

• СПб.: Амфора, 2007;
• 222 с., переплет;
• 15 000 экз.

Ранний (1990) роман автора, которому еще предстояло создать бессмертную «Сагу» (1997) и уморительную «Малавиту» (2004). Тридцатилетний Антуан любит только бильярд, но зарабатывает на жизнь, развешивая и расставляя в парижской галерее черные квадраты, синих спрутов, водосточные трубы с нахлобученными на них масками («Без названия. 1983 г.») и прочий контемпорэри арт. Уже на сорок шестой странице ему хочется выть «от этого нагромождения глупости». Но раньше, чем он осознал, что не надо водиться с арт-жульем и арт-психами, случилось непоправимое: в галерею проник нанятый этой публикой бандит, украл картину, обрушил на героя трехметровую дурынду, сваренную из стальных листов, — и отсек бильярдисту кисть правой руки. Теперь у Антуана одна дорога: найти злодеев и отомстить. Зло в романе представляет «Бобур и его малютки» (Бобур — главный центр совр. искусства в г. Париже), добро — мир душевных ребят и геометрической красоты — бильярд. Детективная интрига выверена, как удар от трех бортов. Финал неожиданный. И если бы перевод в ряде загадочных мест не напоминал современное искусство, а «Амфора» не скупилась на редактуру, то читатель получил бы еще большее удовольствие.

Андрей Степанов

Мишель Фейбер. Близнецы Фаренгейт

• М.: Машины Творения, 2007;
• переплет, 272 с.;
• 3500 экз.

Голландско-австралийско-шотландский автор, любитель морских свинок. Завоевал мировое признание двумя романами: жесткой историей проститутки в викторианской Англии («Багровый лепесток и белый», пока не переведен) и байкой о том, как инопланетяне шинкуют британских мужиков на консервы («Побудь в моей шкуре» — М.: Иностранка, 2003, перевод Ильи Кормильцева). При этом у членов премиальных жюри Фейбер считается в первую очередь мастером короткой прозы. В сборнике семнадцать рассказов на любой вкус. Есть очень смешные: секс-туристы из бизнес-элиты съезжаются в Индонезию, чтобы заполучить эксклюзивный оргазм на лекции о физиологии кокоса. Есть очень страшные: женщина с послеродовым синдромом медленно убивает двухмесячного сына. Есть рассказы, не уступающие П. Зюскинду («Плоть остается плотью»), Г. Г. Маркесу («Сноровка»), И. Уэлшу («Успокоение Дугги») и В. О. Пелевину («Мышь»). Впрочем, уже первый сборник Фейбера критики назвали «сборником лучших рассказов пятнадцати разных писателей». То же и с героями: от потерявшего память бродяги — до маньяка-фабриканта; от растущих на заполярном острове детей — до старухи — писательницы, превращающейся в кошку. Непохожие друг на друга ненормальные люди и истории. Если все же попытаться подобрать для них общий знаменатель, то получится вот что: Фейбер ищет определение понятия «человек», выходя за грань человеческого, но при этом, в отличие от В. Г. Сорокина, как-то ухитряется оставаться гуманистом. Настоящая литература. И как всегда безукоризненный перевод Сергея Борисовича Ильина.

Андрей Степанов