Дмитрий Быков. Школа жизни

Попытка реконструкции школьных времен довольно мучительна, но эти времена есть за что благодарить. Ведь лучший способ разобраться в себе нынешних — вспомнить себя тогдашних. Сборник рассказов об отрочестве школьников шестидесятых—девяностых годов — новый проект серии «Народная книга». Откройте его, и станет понятно, почему та генерация почти все сдала и все-таки удержалась на краю пропасти.

Благодатны наши края воронежские! Чер-но-зе-ем! У нас издавна говорят: весной оглоблю
в землю воткнул, осенью — телега выросла. И с духовностью и талантами все в порядке! Вспомните
того же Митрофана Пятницкого: свой знаменитый
хор он собирал в нашей деревне. Да у нас в каждом
дворе поют. Говорок певучий, поэтический к этому располагает. Вот примерно так звучит разговор
мужа с женой ночью, спросонок:

— Манькя-яя, глянькя-яя, штой-та шуршить? Не
сынок ли Федя на машине к нам едя-яя?

— Будя табе! Скажешь тожа-аа… Эт вить мышонок
твой ботинок гложа-аа.

Очень ладный говорок. Оттого, наверное, у нас
стишок какой или частушку сочинить проще простого: был бы повод, хотя бы махонькая зацепка.

Как-то мой дядя с приятелем (они тогда еще
парнями были) под семиструнку репетировали
частушки для концерта художественной самодеятельности. Репетируют, а по радио в известиях передают: «В Советском Союзе запущен спутник с собакой на борту». Петька Поп, дядин приятель, тут
же подхватил:

В общем, вы поняли, в каких краях я родился: родина Кольцова, Никитина, Тургенева, Бунина. Куда
ни кинь — сплошные таланты. Куда ни плюнь — попадешь в поэта либо в композитора. Как не крути,
даже если и не хочешь, — ты обречен быть талантом.
Лично мне жизнь сулила быть знаменитым поэтом,
но одна закавыка помешала.

Уже в начальных классах (а было это в начале далеких пятидесятых) я стал сочинять стихи. Сочинил как-то, переписал их на чистый лист и решил
послать в «Пионерскую правду». Послать-то можно,
только сначала кто бы ошибки в них исправил: грамотей-то я никудышный (до сих пор). Вот на перемене шмыгнул в кабинет директора.

— Стихи!.. Это хорошо, — одобрил меня Аким Григорьевич, директор наш. — Стоящее дело! Это лучше, чем целыми днями бить баклуши.

Помолчав немного, читая стихи, добавил:

— Иди, я проверю ошибки и принесу.

На уроке математики он вошел в наш класс. Видать,
судьба так распорядилась, что речь о моих стихах
зашла именно на математике. Перед этим уроком на
большой перемене со мной произошел конфуз, о котором узнаете чуть позже.

Как только Аким Григорьевич вошел в наш класс,
у меня где-то под ложечкой сразу похолодело, словно я мороженного переел. Нутром почувствовал: эх,
не ко времени я затеял дело со стихами! Нужно было
денек-другой погодить. Говорить о моих стихах на
математике при учителе Василь Петровиче?! У этого
человека не язык, а бритва — не почувствуешь, как
обреет под ноль (хвать, хвать, а ты уже лысый!). Нет,
не ко времени я со своими стихами.

— Ребятки, — обратился к нам Аким Григорьевич,
жестом руки велев нам садиться. — Я всегда считал,
что вы замечательные люди… — Надо сказать, что
директор наш был романтиком, в своих речах любил «подъезжать» издалека. — Не знаю, кто кем из
вас станет, но уже сейчас некоторые сидящие среди
вас… — И так далее, и тому подобное…

И прочитал стихи, не называя автора. Сказал по
поводу газеты. В классе воцарилась тишина. Василь
Петрович, глядя на директора немигающим взглядом, от удивления деревянный циркуль уронил на
пол. Вскоре ребята оживились, кто-то даже захлопал в ладоши, стали оборачиваться друг на друга,
искать глазами, кто бы мог написать эти стихи. Под
одобряющие голоса класса Аким Григорьевич назвал-таки автора, то есть меня. Последние слова будто электрическим током выпрямили сутулую фигуру Василь Петровича. Он изменился в лице, подошел
к директору и взял листок со стихами. Он не читал
их, а медленно и основательно обнюхивал каждый
уголок бумаги, вертел в руках так и эдак и снова обнюхивал. Поведение учителя математики заинтриговало ребят. Директор же застыл в немой позе.

— Нет! — отрицательно покачав головой, наконец произнес Василь Петрович. — Эти стихи… — нюххх-нюххх… — не напечатают… — нюххх-нюххх… — в газете…

— Почему? — удивился директор, забрал у Василь
Петровича стихи и тоже стал принюхиваться к бумаге. А учитель математики — как всегда в таких случаях, чтобы скрыть эмоции на лице, — отвернулся
к доске и стал чертить циркулем фигуры. Мол, моя
хата с краю, ничего не знаю…

— Почему? — недоумевая, повторил Аким Григорьевич.

Ученики, как галчата, рты пооткрывали: ничегошеньки не понимают. Больше всех, конечно, переживал я… И не только по поводу стихов.

Василь Петрович, выдержав актерскую паузу
столько, сколько этого требовали обстоятельства,
быстро метнулся от доски к столу.

— Да потому что вот! — Он достал из своего портфеля пачку папирос «Север» и швырнул ее на журнал. Все, кроме директора, знали, что это моя пачка,
только что на перемене конфискованная Василь Петровичем. Пачка новенькая, не мятая: всего-то одну
папироску удалось мне выкурить из нее. Глядя на
нее, я глотал слюнки, а учитель математики резал
правду-матку:

— Да потому, что от его стихов за версту несет куревом.

При этих словах директор сразу принял сторону
учителя, начал поддакивать ему, для убедительности приложился еще раз носом к листу бумаги. За
партой кто-то ехидно хихикнул в кулачок, а Василь
Петровичу того и нужно было. Он продолжал разносить в пух и прах юное дарование:

— Что ж там, в газете, дураки, что ли, сидят? Сразу
догадаются, что автор этих стихов (кстати, недурственных) курит с пяти лет… Посмотрите на него!
Он уже позеленел от табака! Его впору самого засушить под навесом и измельчить на махорку!

И пошло-поехало! То прямой дорогой, то пересеченной местностью. Укатал математик лирика
вдрызг!

Аким Григорьевич был добрее. Старался притушить пожар страстей и сгладить резкость упреков.
Даже все-таки посоветовал послать стихи в «Пионерскую правду».

— Может, и напечатают, — подмигнул он мне одобряюще.

Правда, однако, оказалась на стороне учителя математики: стихи мои не опубликовали, хотя ответ
из газеты пришел. В нем ничего не говорилось по
поводу курения, как, впрочем, и о качестве стихов.
Витиеватым тоном литературный сотрудник газеты Моткова (инициалы, к сожалению, запамятовал)
намекала мне показывать во всем пример другим
ребятишкам, к чему, собственно говоря, призывал
и Василь Петрович.