- Александр Городницкий. Двадцать первый тревожный век: Стихи. — СПб.: Лимбус Пресс, 2014 — 656 с.
Книга содержит избранные стихи, песни и поэмы Александра Городницкого, написанные в двадцать первом веке. Для читателей, знающим наизусть композицию «Атланты», неофициальный гимн Санкт-Петербурга, а также для тех, кому только предстоит познакомиться с творчеством Александра Городницкого «Прочтение» публикует отрывок из цикла «Корабли у пирса» и поэму «Последний рейс».
КОРАБЛИ У ПИРСА 2010–2011
РИХАРД ЗОРГЕ Фуаду Ахундову
Говорят, что при жизни его не любил никто.
Не любила Родина, за которую он сражался
Еще безусым мальчишкой в Первую Мировую.
Не любили правительства стран, на которые он работал,
Собирая секретные сведения о намерениях фашистов.
Не любил Сталин, который ему не поверил,
Предупрежденный о дне и часе гитлеровского удара.
И, когда японцы в Токио взяли его с поличным,
То три года держали его, приговоренного к смерти,
Терпеливо надеясь на то, что его обменяют
На такого же своего арестованного шпиона
В Соединенных Штатах или в Советском Союзе.
Но никто не желал спасти его, — все от него отступились.
И поэтому в сорок четвертом, за год до дня победы,
В тюремном дворе, в Японии, он все-таки был повешен,
Став первым за всю историю казненным там иностранцем.
Говорят, что при жизни его не любил никто,
За исключением женщин, с которыми он встречался.
Его обожали женщины, которые для него
Предавали своих мужей, ломали свою карьеру,
Собирали секретные сведения с риском для собственной жизни,
Или ломали ноги, прыгая из окошка.
И он любил этих женщин, в Японии и России,
Постоянно их обольщая, изменяя им и бросая.
Среди них были баронессы, и великие пианистки,
Секретари и жены чопорных дипломатов,
Предававшие всех и вся, а его никогда, ни разу.
И последняя из женщин, неожиданно брошенных им,
Которую он покинул из-за костлявой старухи,
Отыскала его останки среди безымянного пепла,
Опознав его бывшую челюсть по золотому мосту,
Превратившемуся от пламени в бесформенный желтый слиток.
Она этот желтый слиток перелила в колечко,
Которое, раз надев, с собой унесла в могилу.
Говорят, что при жизни его не любил никто.
Но его любили женщины, а это не так уж мало.
Потому что уходят бесследно режимы, вожди и страны,
Но остается женская единственная любовь,
Которая может сделаться колечком и желтым слитком,
Но всегда остается золотом самой высокой пробы.ПОЭТЫ ЗАРУБЕЖЬЯ Качает вечер зарево во мгле.
Чем горше быт, тем веселее строчки.
Поэтов русских мало на Земле,
И все они живут поодиночке.
Их годы невозвратно развели,
Утрачена их прошлая прописка.
Один — в Сиднее, на краю Земли,
Другой в Канаде, — от Москвы не близко.
Когда от строк кружится голова,
В неясных тенях утреннего часа,
Они на них расходуют слова
Из личного словарного запаса,
Избавиться стараясь от длиннот,
Их, как в России, попусту не тратя.
Так берегут в баллонах кислород,
В подводном погружаясь аппарате.
Из года в год все несвободней речь.
Стихи уходят и приходят снова.
И пишущий старается сберечь
Заветное не сказанное слово.
И, растворяясь в сумерках времен,
Как душу зря надеждою ни мучай,
То слово сохраняют, как патрон,
Последний, для себя, на всякий случай.ПОИСКИ ПРОШЛОГО Соблюдай осторожность, тоскою о прошлом ведом, —
Те, которых ты ищешь, давно уже спят непробудно.
Воссоздать невозможно войною разрушенный дом
На его пепелище, а новый поставить — нетрудно.
Сводит ноги усталость. Мне в завтрашний день не идти.
Гаснет свет синевы, и все ближе услужливый ящик.
Не с того ли под старость мы в прошлое ищем пути,
Что не можем, увы, ничего отыскать в настоящем?
Возвращенье назад — безнадежное дело почти, —
Проку нет от труда, и напрасны любые мученья.
Возвращаться назад — как на лодке груженой грести,
Направляя всегда ее против речного теченья.
Удлиняется тень, лодку набок неспешно креня.
Вниз уводят ступени, сходить по которым не страшно.
И сегодняшний день удаляется прочь от меня,
Становясь постепенно уже недоступным вчерашним.
2011* * * Ах, обмануть меня нетрудно, —
Я сам обманываться радА. Пушкин
От начала до скончанья света,
Без усилий и особых трат,
Так нетрудно обмануть поэта,
Он и сам обманываться рад.
Чтоб, в свое воображенье канув,
Он счастливым сделался вполне,
Персией представить Мардакяны,
Персиянкой сделать Шаганэ.
Издавать большими тиражами
И на грудь повесить орденок,
Чтоб забыл он о Прекрасной даме
И под сердцем вылечил ожог.
Чтобы шла на Севере и Юге
О поэте звонкая молва,
И твои он воспевал заслуги,
Подбирая нужные слова.
Чтобы вновь, с рассвета до рассвета,
Ткал свою серебряную нить.
Так нетрудно обмануть поэта!
Но надежней все-таки убить.
2011ГОБУСТАН 1. Вблизи от границы Ирана
Бредут по равнине овечки.
На белой скале Гобустана
Танцующие человечки.
Взирая на синие выси,
Последовав Божью примеру,
Их скульптор неведомый высек
В давно позабытую эру.
На белой скале Гобустана,
Под яркой полуденной медью,
Танцуют они неустанно
Девятое тысячелетье.
Восходят и рушатся страны
В безрадостных сумерках сует.
На белой скале Гобустана
Веселые люди танцуют.
В жару и при зимней погоде,
Все год они пляшут за годом.
Пустынное солнце восходит
Над пляшущим их хороводом.
И жизнь — хороша и желанна,
Пока безмятежны и вечны
На белой скале Гобустана
Танцующие человечки.2. В жарких песках Гобустана,
У отступившего моря,
Ветер страницы листает
Нам неизвестных историй.
Невозмутимы и сухи
Скалы в бесформенной груде.
Там на наскальном рисунке
Пляшут какие-то люди.
В эре неведомой дальней,
За руки взявшись на совесть,
Пляшут они ритуально,
К новой охоте готовясь.
Русло исчезнувшей речки.
Птица, поющая тонко.
Пляшущие человечки
Мудрости учат потомков.
В синем мерцающем дыме
Тайна их жизней сокрыта.
Жарко пылает над ними
Солнечный день мезолита.
Помню о них постоянно,
Неутомимы и вечны,
В желтых песках Гобустана —
Пляшущие человечки.
Будет удачной охота,
Будет основа надежде, —
Только и дела всего-то —
За руки взяться, как прежде.
2011* * * Заморозки ранние.
В доме неуют.
Старики, как правило,
Песен не поют.
Разве что в поддатии,
В мыслях о былом,
Вспомнят обязательно
Песню за столом.
Привели те песенки
Вроде, никуда:
Нищенские пенсии,
Скудная еда.
Но поют с надеждою
Песни старики.
Цепко память держит их,
Правде вопреки.
Далеко до рая ли?
Склон небесный крут.
Старики, как правило,
Песен не поют.
В век чужой заброшенный,
Жизни на краю,
Я и сам из прошлого
Песенки пою.
Долго жил на свете я,
Жег свою свечу.
Не хочу бессмертия, —
Одного хочу:
Чтоб в пути ли, дома ли,
В неродном краю,
В старости припомнили
Песенку мою.
2011ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки…
Александр Кушнер
Мне рано печалиться, вроде,
Хотя я не молод уже.
Живу я в отеле напротив
Кондитерской «Вольф-Беранже»,
В окошко высокое глядя,
И нет вариантов иных,
Поскольку в родном Ленинграде
Давно не осталось родных.
Я помню с девятого класса
Напротив желтеющий дом:
Там Пушкин встречался с Данзасом,
Чтоб сгинуть от пули потом.
Здесь небо июньское чисто,
И ангел сияет с высот.
Под окнами катер туристов
По Мойке неспешно везет.
Трамвайчик речной, увлеченье
Далеких мальчишеских лет.
Давайте и мы по теченью
Отправимся катеру вслед.
Был путь мой по берегу долог,
Его повторю я опять, —
Так возраст осадков геолог
Стремится потом изучать.
Себя ощущаю я странно:
Неужто и впрямь наяву,
Пройдя через все океаны,
Я снова по Мойке плыву?
И, вызвав сердечное жженье,
Означив намеченный путь,
Навстречу плывут отраженья,
Которые вспять не вернуть.
Под арками гул, как в колодце.
Гранит зарастает травой.
Исакия желтое солнце
Качается над головой.
Весь берег из памяти соткан, —
Неужто вчера, не пойму,
Здесь песенки пели с Высоцким
У Клячкина Жени в дому?
Вперед водяная дорожка
Бежит на крутом вираже.
Я вижу родное окошко
На пятом моем этаже.
Давно ли, голодный и слабый,
Каким отпустила война,
Мечтал о любви и о славе,
Из этого глядя окна?
Ушедших родителей тени
Я вижу в окошке опять,
Но мимо проносит теченье,
Которое не удержать.
И снова внезапной печали
Я скрыть не могу на лице.
Мы с девочкой прежде встречались
В Юсуповском старом дворце.
Далекие школьные будни, —
Читальня и луч на стекле.
Теперь она спит непробудно
В израильской жаркой земле.
Мне с ней расставаться непросто,
Моей разведенной женой,
Но свод Поцелуева моста
Проходит уже надо мной.
И снова смотреть тяжело мне
В зеленое марево вод:
Моя дорогая Коломна
Навстречу мне тихо плывет.
И видятся в дымке лиловой
(Я в памяти их берегу)
Ворота Голландии Новой
И школа на том берегу.
Здесь класс мой, когда-то веселый,
Шумел на втором этаже.
Прости меня, милая школа, —
Тебя не вернуть мне уже.
И в горле дыхание комом,
И сердце заныло в груди.
Прости меня, милая школа, —
Минута, и ты позади.
И снова я благоговейно
Смотрю на речной поворот,
Где мимо канала Круштейна
Вода убегает вперед.
Тебя я приветствую снова,
Арктический мой институт,
Из времени века иного
Возникший на пару минут.
Отсюда дорога на Север
Когда-то меня увела,
На берег крутой Енисея,
Где холод и снежная мгла.
Припомню пору молодую
И горечь внезапных потерь.
Давно уже там не живу я,
А песни — живут и теперь.
А здесь, вспоминаю отдельно,
Где старый галерный причал,
Старуху Андрееву-Дельмас
Я с лысой собачкой встречал.
А рядом, на том перепутье,
Жил в давнюю пору поэт,
Дружок мой, Олежка Тарутин, —
Олега давно уже нет.
Потом начинается Пряжка,
И Адмиралтейский канал,
И сердце колотится тяжко
У дома, где Блок умирал.
И солнце закатное брызнет,
Свой луч уронив невзначай,
На край угасающей жизни
И Мойки слабеющий край.
Послушай меня, не переча,
Другие забудь города:
Гранитом одетая речка
Уносит меня в никуда.
2011
Александр Городницкий. Двадцать первый тревожный век
