Яна Верзун:

В «Инспирии» вышел дебют ученицы Оксаны Васякиной и соосновательницы проекта «Люди читают рассказы» Яны Верзун «Зависимые». Главная героиня Вероника однажды встречает в баре 38-летнего Кирилла, с которым все легко — «легко переспать, легко поговорить о Кафке». А еще с ним легко пить — и тема зависимости-созависимости становится центральной с первых глав.

Специально для «Прочтения» главный редактор Psychologies.ru Александр Акулиничев поговорил с авторкой о ее первом романе, об алкоголе, о «женском взгляде» и, конечно, книгах, которые мы все так любим.

А уже совсем скоро на литскетчинге в петербургском «Невинном баре» Яна Верзун, уделившая много внимания барному хронотопу в своем романе, расскажет начинающим авторам, как погружаться в атмосферу и динамику места, переносить свои ощущения в текст и создавать запоминающиеся сюжеты.

Как «Зависимые» стали «Зависимыми»

— Я сейчас сделаю вид, будто не знаю эту историю, но таков закон жанра интервью. У тебя вышел дебютный роман «Зависимые». Насколько ты готова рассказать про эпопею с его названием?

— Я готова рассказать. Эпопея такая. Когда я начала писать роман, первым делом придумала название — «Дурные привычки». Мне показалось, оно очень подходит тексту по настроению: привычки героев не плохие и не ужасные, а именно дурные — кому-то, может, и кажутся нормальными, но на самом деле так себе. Пока писала, питчила и показывала людям текст, все мне говорили: название классное. Именно «Дурные привычки» были в договоре с издательством.

— Когда я читал роман еще в черновике, то видел: ага, вот тут ты используешь слово «привычка», а вот еще раз на привычки-стереотипы намекаешь.

— Да-да, я потратила какое-то время, чтобы все это заиграло, раскидала пасхалочки. И первому редактору такое заглавие было ок. И когда рукопись попала другому редактору, новому, та тоже не сказала, мол, название не нравится. Но в какой-то момент всплыло другое — «На Патриках тоже плачут». Просто в рандомный день мне пришло на почту письмо, в котором редактор сообщила: у нас тут есть фокус-группа, исследующая потенциальные продажи, и есть PR-отдел, и оба они не понимают, как продавать и продвигать книгу с названием «Дурные привычки».

Почему Патрики? Ну потому что герои знакомятся на Патриках, но важнее, что Патрики — попсовое в каком-то плохом смысле место в Москве, место очень мифологизированное. Для людей из регионов Патрики — это такая Санта-Барбара, спасибо сериалу «Беспринципные». Почему «тоже плачут»? Ну потому что вот эти вот ваши страдающие на ровном месте москвичи тоже страдают. Меня больше всего задела формулировка, что у моих героев якобы нет проблем.

— Там проблема на проблеме, из главы в главу...

— Я ответила, что вообще не согласна с этой концепцией: она обесценивает тему алкоголизма и ментальных проблем, с которыми сталкиваются герои. И если мы назовем роман «На Патриках тоже плачут», часть аудитории так его и прочитает: решит, будто девушка, все время следящая за лайками в соцсетях, живет какими-то вымышленными проблемами. А на самом деле люди доводят себя до самоубийства тем, насколько они зависят от одобрения в соцсетях.

Мы долго спорили с издательством в переписке, и в итоге я согласилась с их предложением, потому что по договору они действительно имели право менять название. В итоге в какой-то момент, пока я сидела в кино на «Мастере и Маргарите», мне пришло письмо: «Яна, мы согласны поменять название, и обложку, и концепцию. Мы передумали, вы, мол, нас убедили». Это было просто неожиданное письмо.

— Ты успела у себя в соцсетях прорекламировать книжку с прежним названием.

— Ага, потом, когда мы уже спустя время обсуждали с друзьями, как такое могло случиться и почему вот эта огромная махина вдруг пошла на мои условия, мы решили: повлияло в том числе то, что многие мои знакомые написали, мол, так нельзя с авторами поступать. Нельзя менять полностью историю.

Еще мне написали, что раз обложка и название без Патриков, то издательство не знает, как книгу продвигать, поэтому продвижение будет минимальным. Я согласилась. В итоге — продвижения нет совсем.

— Название «Зависимые» тебе нравится?

— Мне кажется, что оно трендовое, оно созвучно каким-то нормальным людям. Но в целом мне нравится, что это одно слово, а не «На Патриках тоже плачут». Нравится, что оно показывает, что все герои зависимы, даже те, которые якобы встречаются в книге непонятно зачем, — на самом деле у них тоже есть какая-то зависимость.

 
О чем роман «Зависимые» и как он написан

— Задам тебе шаблонный вопрос из вечной вопросной классики. Насколько автобиографичен твой текст?

— В какой-то момент работы, где-то на середине текста, я поняла, что вкладываю больше себя в мужского персонажа, а не в женского. Хотя изначально я думала, что в героине-женщине будет, может, пятьдесят процентов меня. А тут вдруг почувствовала, что герой-мужчина и симпатии больше вызывает, и в целом я вижу в Кирилле какие-то важные штуки из своего детства.

Я понимаю, как он стал таким, что его сформировало, просто у меня в реальности это проявляется чуть иначе. Кирилл — это я, а Вероника — вообще не я. Хотя, конечно, пока я разрабатывала персонажей, придумывала им биографии, делала интервью с героями, пыталась себя заложить именно в Веронику.

— По мере чтения фокус как будто смещается с Вероники на Кирилла.

— Так и случилось! Я сначала хотела сделать из него злодея, а потом поняла, что не могу: он не просто стал вот таким, у него есть своя история, свои причины.

И еще об автобиографичности: первую запись для этого романа я сделала в заметках в телефоне, когда мой муж — мы тогда в Москве жили — уехал к другу играть в PlayStation. Вернуться он должен был в 11 вечера: это было лето, тепло, я сижу в комнате в центре большого города, пью вино, вокруг красиво. Полночь, а мужа все нет. Чувствую: хочу ему что-то написать, но не могу, потому что боюсь показаться вот этой женой, которая все контролирует. Поэтому я просто придумываю повод написать — купи мне мороженого. И вот я ему какую-то ересь пишу, он мне не отвечает, я понимаю, что меня это злит, но я не могу позвонить тоже. Ищу обходные пути, вместо того чтобы спросить напрямую. Какая-то карикатура на меня-жену.

Тогда я и начала писать сцену про Веронику, которая не может сказать Кириллу: «Сколько можно пить!», а начинает играть с ним в игры типа: «Моя мама просила узнать, когда ты сможешь ее подвезти».

— Получается, что твой роман можно прочитать как историю о мискоммуникации, о невозможности найти общий язык даже в каких-то простых вещах. Но важно, на мой взгляд, и другое: читая текст впервые, я ловил себя на том, что главная эмоция у меня — это испанский стыд. «Господи, да что вы творите, это же красный флаг на красном флаге!» — хотелось кричать на героев. А что для тебя красный флаг в отношениях?

— Расскажу историю из своей жизни. Я все никак не могла закончить текст, размышляла над финалом романа. В момент этого кризиса я была у мамы в гостях. Мы поехали в горы, и отчим, который долгое время не пил и вел правильный образ жизни, там выпил с другом — и ушел в запой. Нормальный такой запой, дня на три. Когда мы вернулись домой, мама его, как всегда, отчитала: как ты посмел и так далее. Тот, виноватый, отправился спать — а мама сразу после этого пришла ко мне с такой милой улыбочкой, мы начали обсуждать что-то, не знаю, сериал. Я в недоумении: «Мам, ты только что такая злая была — как ты так быстро переключаешься?» А она в ответ: «А что расстраиваться? Я уже знаю, что он мне подарит, чтобы загладить свою вину».

Для меня тот разговор так много значил, что я переписала финал. Увидев вживую эту сцену, я поняла, что люди в отношениях находятся потому, что у них есть вторичные выгоды.

 

Для меня же мужчина, который пьет, — это один сплошной красный флаг, красная тряпка. Любая зависимость, химическая или игромания, — красная тряпка. И никакие вторичные выгоды не окупают риска пострадать от подобных отношений.

— Следующий вопрос задает главный редактор Psychologies.ru. Вкладывала ли ты в заглавие «Зависимые» термин «созависимость»? Насколько созависимость опасна, на твой взгляд?

— Это очень серьезная проблема, ее надо решать, конечно, но так сложно в себе это увидеть! Мы постоянно находим множество оправданий. Алкоголик же не скажет, что он алкоголик, а созависимый не скажет, что он созависимый.

Тем более созависимость часто социально одобряется. «Вы такая крепкая пара!» — а на самом деле люди друг друга контролируют. Такой шаблон, когда мы все делаем только с мужем вдвоем. «Муж без меня с друзьями не встречается, а я с мужем на маникюр хожу» — со стороны кажется, что вот, это такая крепкая пара, но в реальности в ней никакого пространства для каждого.

Еще я думаю, что мы до конца не понимаем, что входит в понятие «брак». Должны ли мы во всем и всегда быть вместе? Кажется, будто нам сказали: «Вы в браке, поэтому должны всегда быть рядом», — и мы так и делаем, не задаваясь никакими вопросами. Поддерживаем друг друга во всем-всем-всем. То же самое с моей книгой: я дала ее прочитать мужу, и мне хочется, чтобы он сказал, что ему нравится. Но я прекрасно понимаю, что он всю жизнь читал фантастику и это вообще не его литература. Почему ему вообще должно нравиться? Получается, я как бы, с одной стороны, зависима от его мнения, а с другой — убеждаю себя не зависеть. Он тоже это чувствует, и перед ним стоит выбор — быть искренним или сделать мне приятно.

— Можно ли твою книгу назвать поколенческой? Чувствуешь ли ты причастность к некому поколению 30—40-летних писателей?

— Нет, я бы не назвала ее поколенческой. Проблемы, о которых я говорю, присущи разным поколениям. Алкоголизм универсален. Созависимость бывает в любом возрасте.

— Но ведь довольно значимую часть контекста и текста книги составляет история про детство в 1990-е, которые все-таки, мне кажется, накладывают какой-то отпечаток на человека. Наложили ли эти годы отпечаток на тебя?

— В моем детстве в 1990-е все вокруг пили. Ты, ребенок, не понимаешь, что это опасно, и вообще не понимаешь, в чем проблема, когда люди пьют. Это просто казалось смешным: приходишь в гости к знакомому, а там взрослые немного навеселе.

Друзья, родители, родственники, родители твоих друзей, все взрослые сначала такие серьезные, ответственные, с загруженным работой лицом. А потом они уходят на кухню и оттуда возвращаются какие-то немножко красненькие, веселенькие, такие добренькие, тебе все разрешают. И вот этот контраст для ребенка был какой-то закономерностью. Лишь позже, уже подростком, я поняла: алкоголизм — это страшно, а не весело.

— При этом алкоголь настолько интегрирован в поп-культуру, что из этого пузыря очень трудно вырваться: тебе кажется, что пить — супернормально. Вот я сижу сейчас перед тобой в кафе, а за твоей спиной — картина, на которой огромными буквами написано: «Ром» и «Ликер», не хватает только «Выпей меня!». Ответ очевиден, да, но надеешься ли ты, что твоя книга хоть как-то поможет хоть кому-то решить эту проблему?

— Такую задачу я себе, конечно, не ставила. В целом пытаться объяснить кому-либо, что алкоголь — это вредно, или какую-то мораль выдать в конце текста, довольно бессмысленно. Но я думаю, что, может быть, у моего романа есть шансы повлиять на людей, которые не видят, что находятся в созависимых отношениях. А с алкоголем — нет, однозначно нет. Я не верю, что вообще что-то может, особенно в России, изменить ситуацию.

 

Чтобы бросить пить, человек должен столкнуться с невозможностью продолжать пить. Но мой роман здесь никак не поможет.

О вайбе «нулевых» и феминизме

— Быть может, толика правды в позиции издательства — про Патрики и слезы — все же была. Твои персонажи действительно не бедствуют в финансовом плане, как минимум, не считают каждую копейку: они могут позволить себе отпуск на Бали, дорогой алкоголь, любую вообще покупку. Из-за этого у «Зависимых» возникает легкий вайб литературы «нулевых»: Оксана Робски, Сергей Минаев, Мария Свешникова... Не восприми как издевку или оскорбление, но все-таки: для кого ты писала? Кто твоя целевая аудитория?

— Это такая «женщина среднего возраста», от 25 до 40 лет. Эта женщина по той или иной причине не испытывает удовлетворения от жизни, хотя на первый взгляд у нее все есть. Знаешь, в последние пару лет часто идет дискуссия: «Можно ли радоваться, когда где-то идет война?» И я постоянно тоже задаю такой вопрос: «Имею ли я право плакать, когда у меня прекрасная семья, я не работаю, меня обеспечивает муж с классной карьерой, живу в лучшем районе Петербурга?» Могу ли я плакать, если чувствую себя одиноко, или от того, что жизнь кажется мне пустой? Я постоянно задаю себе этот вопрос — и не нахожу ответа. Так, наверное, и у моих «идеальных» читателей.

— Насколько финальный текст «Зависимых» совпадает с первым черновиком, который ты завершила?

— Очень мало. Например, линия отца и матери Вероники поначалу была совсем другая. Я лишь в последний момент, редактируя текст по просьбе издательства, поняла, что нужно сделать с Вероникиной матерью. И когда я это придумала, то поняла: она в этом романе мне больше всех нравится.

(Дальше в нашей беседе с Яной прозвучал большой-большой спойлер, связанный с финалом, поэтому при редактуре мы полностью убрали этот фрагмент. — прим. авт.)

— Даже в тех главах, которые посвящены Кириллу, очевиден женский взгляд, такой вот female gaze — то есть это как бы Кирилл, но рассмотренный со стороны Вероники. Вспоминается еще запавший в душу Константину Мильчину пассаж о попке Кирилла. Насколько для тебя важна подобная фемоптика?

— Ты прав: мужские персонажи показаны женским взглядом, я сознательно это делала. В книге есть только одна глава, про детство Кирилла, где мы видим немного Кирилла изнутри и как раз понимаем, насколько он травмированный в истории с тем, как он остался без отца, как мать выбрала себе другого мужа и так далее.

Все остальное — да, показано через женскую оптику сознательно. Ну во-первых, потому что я женщина, и мне не хотелось что-то тут придумывать. Во-вторых, даже когда для одной из сцен я расспросила мужа, как бы он вел себя с похмелья, в итоге решила не использовать его наблюдения: мне хотелось показать все-таки именно то, как это похмелье видит женщина.

 
Другие голоса, другие тексты

— Во втором романе, над которым ты работаешь сейчас, тоже будет «женский взгляд»?

— Основная идея второго романа — показать, как мы принимаем какие-то абьюзивные отношения как норму, как это прорастает через родительские примеры и установки.

 

Героиня моего второго романа в детстве наблюдает множество ситуаций сексуализированного насилия и со временем начинает думать, что любовь — это вот так.

Поясню, что сексуализированное насилие — это необязательно что-то связанное с физиологией. Это могут быть шлепки по попе от соседа, который мимо проходил. Это могут быть фразочки какие-то, мол, вот это походочка у тебя, ай-яй-яй. То есть все, что каким-то образом касается сексуальности женщины.

Моя героиня видит это все и усваивает, что такие отношения — норма, и из этой установки формируется ее сексуальность. Она надевает на себя маску девушки, которая может нравиться окружающим только за счет того, что можно показать другому. При этом она умная, способная, талантливая, но убеждена, что чего-то добиться может лишь благодаря «телесной» части. Еще и потому, что она не знает ничего о своей семье, только то, что видно. И это будет уже, конечно, на сто процентов феминистский текст, посвященный постепенному освобождению от подобных установок.

— Надеюсь, что мы подробно поговорим об этом тексте после его публикации где-нибудь к ярмарке Non/fiction. Можешь ли ты уже озвучить рабочее название будущего второго романа, или пока это NDA?

— Название пока говорить не могу. Но роман выйдет осенью в «Редакции Елены Шубиной». В этом тексте я много работала с ритмом и речью, в том числе изучала свои дневники. Героиня, жившая прежде с матерью, приезжает к отцу, с которым та развелась давным-давно. Аня, так зовут героиню, отца практически не помнит. Он музыкант и явно что-то скрывает. Ей предстоит не только научиться жить в новом городе и с новым родителем, но и разгадать тайны своей семьи. И в процессе этого разгадать саму себя.

— Звучит очень поэтично! А вот скажи, как ты относишься к короткой форме? Ведь в Санкт-Петербурге тебя знают как автора проекта «Люди читают рассказы».

— Ой, я с удовольствием читаю рассказы, мне они очень нравятся. Когда еще только начала увлекаться литературой, лет в 15, я прочитала «Девять рассказов» Сэлинджера и поняла — это, конечно, топ. Особенно в том возрасте, когда ты только начинаешь знакомиться с большой литературой: крупный серьезный текст трудновато проанализировать, а начинать с рассказов — классно.

Я в телеграм-канале недавно написала, что моя писательская так называемая карьера началась, когда я для своих друзей придумала сборник небольших текстов, где рассказывала, как ездила в летний лагерь. На самом деле я туда не ездила. Мне хотелось, чтобы они думали, будто я там была.

 

Но вообще я из тех, кто убежден: написать хороший рассказ ни фига не просто. Мне кажется, за всю свою жизнь я штук десять написала, не больше.

— Это уже больше, чем в том самом сборнике Сэлинджера.

— Получается, да. Для проекта «Люди читают рассказы» я действительно читаю много короткой прозы и понимаю: некоторые тексты — ну очень хорошие, это действительно полноценные художественные произведения! Я понимаю: это круто, я так не умею писать. Бывают вообще авторы, которым я предлагаю выступить, а они спрашивают тему и за три дня пишут новый рассказ под нее. Это не всегда что-то суперценное, но навык интересный — суметь за три дня написать рассказ.

— Что ты посоветуешь почитать из рассказов, что тебе особенно нравится?

— Недавно прочитала Лорри Мур «Птицы Америки», мне очень понравилось. Еще сборник моей подруги Веры Сорока «Питерские монстры»: это скорее такой роман в рассказах — классная форма! Также когда-то давно мне запал в душу сборник Трумена Капоте — как и его роман «Другие голоса, другие комнаты», это просто гениально. Вообще я обожаю американских авторов короткой прозы: она у них всегда такая — вроде ничего и не сказал, а что-то очень глубокое выразил. И сюда же: не совсем рассказы, а синеты (в английском варианте bluets, слово-бумажник от «синий» и «сонет»; отсылка к картине Джоан Митчелл с таким же названием — прим. ред.) — сборник Мэгги Нельсон «Синеты».

— А если еще из русской классики? Ты в чьем лагере, Чехова или Гоголя?

— Между Чеховым и Гоголем я бы точно выбрала Гоголя. А рассказы Толстого мне не нравятся вообще — они тяжеловесные. У Набокова есть классные рассказы, «Темные аллеи» Бунина, довлатовская проза.

— Давай в завершение разговора вопрос о том, какие источники вдохновения у тебя были при работе над «Зависимыми», тогда еще «Дурными привычками», какие тексты тебе помогали в этом процессе?

— Конкретно на этот текст меня сильно вдохновил роман «Свобода» Джонатана Франзена. Помню, что дочитывала последние десять страниц в отпуске, уединившись в комнате, и рыдала несколько часов, когда дошла до финала.

 

Отношения — это настолько сложно, что они не могут просто взять и закончиться, пока жив ты и жив другой человек. Особенно если это долгий брак, в котором с течением времени оба партнера меняются.

Лиана Мориарти и «Большая маленькая ложь» — тоже в копилку референсов. Американские «идеальные» семейки в «идеальном городке», в котором все рассыпается, стоит лишь завести механизм. Там все видят в партнере не живого человека, а свои проекции. В моем романе тоже. Например, мать главной героини — да она своего супруга за тридцать лет брака даже наполовину не знает!

Я думаю, за всю жизнь ты можешь с одним и тем же человеком сойтись и разойтись десять раз. Просто потому что вы меняетесь: вы в какой-то момент притягиваетесь, в какой-то момент отталкиваетесь... И это так интересно! Я сейчас начала писать третий роман — и снова о браке. И знаешь, мне не надоедает исследовать эту тему. Сомневаюсь, что на третьем романе мое исследование закончится.

Фото на обложке: из личного архива Яны Верзун

 
Дата публикации:
Категория: Ремарки
Теги: ЭксмоЯна ВерзунАлександр АкулиничевЗависимые
Подборки:
0
0
4410
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь
Дебютный роман Юлии Шляпниковой «Наличники» — история о мистическом Татарстане, где герои борются не только с родовым проклятием, но и множеством психологических проблем. Контент-редактор «Альпины» и книжный обозреватель Денис Лукьянов поговорил с Юлией Шляпниковой и выяснил, откуда берется непонимание между поколениями, как травма стала главной темой современной литературы, причем тут ЗАГСы и зачем в романе понадобились призраки.
Дебют Екатерины Чирковой «Не знаю» — есть монолог о прожитом и прошедшем. Там нашлось место для «Литературных стай» 1970-х и для путешествий в 2020-е. По словам авторки, в ее тексте — сорок процентов сора жизни. С остальным — расстались во имя художественности. Чиркова уверена: жизнь куда более насыщенна, чем литература. Но именно книга — искусство. О том, почему у романа такая структура, а также о том, почему в нем больше нет места индейскому языку — в новом интервью.
Екатерина Звонцова — литературный редактор и автор множества разножанровых романов. В апреле выходит ее новая книга «Письма к Безымянной» — о Людвиге ван Бетховене, с нотками магического реализма, при этом проникнутая глубоким историзмом. Книжный обозреватель и комьюнити-менеджер «Литреса» Денис Лукьянов поговорил с Екатериной Звонцовой об этике в работе с историческим материалом, эмоциональных потребностях читателя, о размывании границы между беллетристикой и «большой литературой» и продвижении интеллектуальной прозы в «ТикТоке».
Дебютный роман Яны Верзун — это история о зависимостях. Зависимостях разного порядка: от одобрения матери, от числа на весах, но прежде всего — от алкоголя. Вероника, дочь знаменитого московского хирурга, мечтает об идеальных отношениях. Однажды она встречает Кирилла — не принца из «Тиндера», но с ним легко. Легко переспать, поговорить о Кафке — и выпить вина, «до беспамятства, так, что даже не помнишь, как он сделал предложение, как состоялась свадьба и путешествие на Бали».
Два сапога запускают внутреннее путешествие героини, которая вспоминает о неприятных отношениях и пытается найти деньги на жилье. Это комичный текст, в котором бытовая жизнь показана хаосом, граничащим с хармсовским абсурдом, — и все это в современном мире сайтов с объявлениями и супермаркетов здоровой еды. Но хаос вечен, особенно в России.