Эрих Фон Дэникен. История ошибочна

Отрывок из книги

О книге Эриха Фон Дэникена «История ошибочна»

Необычный вопрос

Мой блиц-опрос занял всего несколько дней. Я начал с жены — света моих очей, и продолжил в офисе. Еще я позвонил кое-кому из своих родственников, а позже, немного осмелев, решился спросить совершенно незнакомых мне людей в ресторане: «Простите. Могу я задать вам вопрос?» Я был вежливым — хотя многие посетители в недоумении морщили лоб, по-видимому, спрашивая себя: «Чего, черт побери, этот парень хочет от меня?» В итоге я опросил сотню человек, этого было вполне достаточно. Я задавал всем один и тот же вопрос:

— Вы когда-нибудь слышали о манускрипте Войнича?

— О ч-е-е-м?

Из ста людей нашелся лишь один, кто слышал о манускрипте Войнича, но ничего не знал о его важности. Загадочная рукопись Войнича? Это не о ней ли, как о самой таинственной книге мира, писали в немецком журнале P. M. Magazin? Какой-то секретный код, которым пользовались во время Второй мировой войны… Секретная организация? Войнич? Вы говорите, Войнич? В Интернете существует бесчисленное множество страниц о манускрипте Войнича. Например, на сайте www.voynich.nu огромное количество ссылок на различные источники. Сотни трудов написаны о загадочной рукописи Войнича, при том как учеными, так и неспециалистами. Среди них — одно из лучших произведений — «Манускрипт Войнича», под авторством британцев Кеннеди и Черчилля. Книга содержит всю историю этого непонятного и загадочного документа, включая большое количество догадок и попыток расшифровать текст.

Честно говоря, о рукописи Войнича уже написано все, что можно было написать, поэтому нет смысла повторяться. Тем не менее несколько белых пятен все же осталось — это внутренние взаимосвязи, описание которых не встретилось ни в одном из литературных источников об этой загадочной рукописи. Наш способ мышления, — то, как мы думаем — характеризуется логикой и осведомленностью (знаниями). На самом деле, мы просто строчки одной громадной книги и даже не представляем, о чем ее первые 4000 страниц.

Мы живем на отдельной странице. И не знаем ни слов ни даже букв, которыми оно написано. Разум современного человека не может приравниваться к разуму древнего человека. Другими словами, я обращаюсь к тем людям, которые сохранили светлый ум, являясь частью научного сообщества. Мои читатели не должны оказаться такими, как та сотня людей, которой я задал свой вопрос. И поэтому я хотел бы немного рассказать вам о невероятном манускрипте Войнича.

Человек, чьим именем назван манускрипт

31 октября 1865 года в городе Тельшяй (до 1917 года официальное название Тельши) в Литве в семье Войнич (Wojnicz) случилось радостное событие — родился сын. Документы свидетельствуют, что нарекли его Михаилом, но он поменял позже имя на Вильфрида. Его папа занимал пост в правительственном ведомстве и отправил его в школу, а затем в университет в Москву, где Войнич изучал химию и получил специальность фармацевта. Он активно начал заниматься политикой, примкнул к польскому националистическому движению, которое боролось за освобождение Польши от русских. Он присоединился к группе молодых активистов, пытавшихся спасти своих товарищей от смертной казни. Это привело к аресту Войнича в 1885 году и тюремному заключению в одиночную камеру в Варшаве. Летом 1887 года Вильфрида перевозили в Сибирь и каким-то образом по дороге ему удалось сбежать. Он пустился в бега. Никто не знает, как он добрался до Лондона, где скрывался три года.

В пригороде Лондона, в Чизвике (Chiswick), он встретил группу фанатичных англичан и изгнанных русских, стремившихся положить конец правлению царя. Они издавали революционный журнал «Свободная Россия», который Виль-фрид Войнич (поменяв свое имя на английский манер) продавал на улицах. С помощью подруги Этель Буль он устроился работать управляющим маленьким книжным магазинчиком. В сентябре 1902 года молодая пара поженилась — не только по любви, а отчасти по расчету, поскольку Вильфрид хотел получить английское гражданство, возможное лишь в случае вступления в брак с гражданкой Англии.

Вильфрид Войнич вел увлекательную жизнь, полную падений и подъемов — и ему всегда не хватало денег. Мистер и миссис Войнич начали тайно ввозить запрещенные книги в Россию. Вильфрид жил в постоянном страхе стать жертвой политических нападок. Поэтому путешествовал под вымышленными именами — в зависимости от того, в какой стране он находился и с кем общался. Вернувшись в Лондон, Войнич открыл антикварный книжный магазин и начал скупать старые рукописи и книги. Вскоре магазин превратился в сокровищницу необычных памятников письменности на пергаменте и печатных материалов разных столетий. Завладев «самой загадочной книгой мира», Войнич заявил, что обнаружил ее в старинном замке на юге Европы. Богато иллюстрированный манускрипт был упрятан в древнем сундуке, и никто не знал о его существовании. Поскольку рукопись была написана на пергаменте и содержала бесчисленные цветные рисунки, он предположил, что книга создана во второй половине XIII века.

С тех самых пор непрочитанное произведение стало носить название манускрипт Войнича.

Что произошло потом

Спустя некоторое время после смерти Войнича (19 марта 1931 года) стало известно, что его заявление о находке манускрипта в «старинном замке» было ложью. Вильфрид завещал рукопись жене и своему секретарю, Анне Нил. После кончины Этель Анна Нил стала единственной владелицей манускрипта Войнича. Она созналась в письме, опубликованном только после ее смерти, что Вильфрид нашел манускрипт в 1912 году в бывшем здании иезуитской коллегии, на вилле Мандрагона (Villа Mandragone). Эта вилла была учебным заведением иезуитов и хранила впечатляющее собрание древних рукописей из библиотеки Римской коллегии. В 1870 году иезуиты, опасаясь, что солдаты Витторио Эмануэле могут разграбить библиотеку и продать ценные рукописи за гроши, перевезли коллекцию на виллу Мандрагона во Фраскати, расположенную к северу от Рима. Именно там Войнич обнаружил манускрипт, копаясь в одном старинном сундуке. Иезуитам требовалось много денег для реставрации ветхого строения, и братья предложили пронырливым продавцам книг из Лондона сундуки, доверху заполненные пожелтевшими манускриптами. Войнич приобрел 30 старинных томов, а иезуиты, считавшие себя хитрыми, так и не узнали, что за сокровище они передали в руки Вильфрида.

Необычный разноцветный пергамент в тяжелом темно-коричневом, покрытым матовым лаком сундуке сразу бросился в глаза Вильфриду Войничу, антиквару, постоянно имевшему дело с огромным количеством древних текстов. Но действительно его удивило письмо, которое он нашел. Оно было вложено между обложкой и первой страницей. Это послание, сочиненное на латыни, было написано неким Йоханнесом Маркусом Марци из Кронланда (Johannes Marcus Marci de Kronland) в Праге и датировалось 19 августа 1666 года. Оно было адресовано его другу Атанасиусу Кирхеру (Athanasius Kircher). В нем Марци писал, что посылает произведение, которое никто не смог прочитать. Если кто и в состоянии расшифровать текст, писал он, так это Атанасиус. На оригинале манускрипта Марци написал:

Доктор Рафаэль, домашний учитель по богемскому языку Фердинанда III, ставшего впоследствии королем Богемии, рассказал мне, что упомянутая книга принадлежала императору Рудольфу. Он заплатил торговцу, который принес ему эту книгу, 600 дукатов. Он полагал, что автором был Роджер Бэкон, англичанин.

С этого момента история начинает обрастать загадками.

Император Рудольф II, коронованный в 1576 году, был меланхоликом, страдавшим от неуверенности в себе и верившим звездочетам и колдунам. Он даже одаривал их деньгами. В то время Прага, где правил Рудольф, была центром активной деятельности тайных обществ, алхимиков и оккультистов. Прага представляла собой город голема, город, где Апокалипсис («тайное откровение», о котором говорится в четырех Евангелиях Нового Завета) был часто обсуждаемой темой дня. Книга привлекла внимание Рудольфа II. К сожалению, в своем письме к Атанасиусу Марци также заметил, что, по мнению императора, манускрипт был написан Роджером Бэконом.

Связь с Бэконом

«Последняя информация» чрезвычайно заинтересовала Вильфрида Войнича, потому что Роджер Бэкон (Roger Bacon) (1214–1294) считался многими гением. Бэкон учился в Оксфорде, а затем преподавал философию в Париже. Он написал огромное количество трудов. Среди них «Большое, Малое и Третье сочинения» (Opus Majus, Opus Minus, Opus Tertium) и энциклопедия чудес. Бэкон опередил свое время: он писал о кораблях будущего, которыми можно управлять без руля и приводить в движение всего лишь одним человеком, и о боевых машинах, которые смогут двигаться самостоятельно с невероятной скоростью. Уже в 1256 году он заговорил о полетах: «Будут сконструированы летающие машины (instrumenta volandi)… несомненно, человек придумает какое-нибудь средство, чтобы полететь».

Бэкон, критикующий духовных лидеров церкви, жил в опасное время. После опубликования последней работы «Курс теологии» (Compedium studio Theologiae) Бэкона за лингвистические и научные достижения назвали Доктором Мирабилисом. По-видимому, чтобы доказать, что он следует своим догматам, Бэкон присоединился к ордену францисканцев, но скоро произошел конфликт с настоятелем, его даже посадили под арест при монастыре.

Является ли Роджер Бэкон автором манускрипта Войнича? Нет никаких доказательств, но нельзя исключать такой возможности. Книга такого масштаба, возможно, была бы слишком сложным произведением — даже для такого талантливого человека, как Роджер Бэкон. В конце концов, она содержит абсолютно новый алфавит, который не подчиняется логике, и цветные иллюстрации растений и предметов, никогда не существовавших в мире. С другой стороны, Бэкон, несомненно, имел доступ к определенным древним текстам; в противном случае он едва ли мог узнать о классических летающих машинах, которые описывает в своем трактате о «тайных искусствах». Такие летающие машины довольно часто упоминались в древних документах.

Летописи рассказывают историю о китайском императоре Ченг Танге (Cheng Tang), обладавшем «летающими тележками», которые были сделаны не его людьми. Они попали к нему от древнего народа чи кунг (Chi Kung). Эта народность жила «за пределами нефритовых ворот» на расстоянии 40 000 ли. Получалось, что они проживали практически на другой стороне света, потому что один «ли» равнялся 644,40 метра. (Таким образом, 40 000 ли составляло более 25 000 километров!) Народ чи кунг описывали дословно так:

Они умели строить летающие тележки, которые при хорошем ветре могли пролететь довольно большое расстояние. Во времена Танга (около 1760 год до нашей эры) западный ветер принес такую тележку к Ю Чоу (Yu Chou) (провинция Хо-нан), и Танг разрушил ее, потому что не хотел, чтобы его народ видел такую вещь.

Китайский летописец Куо П’о (Kuo P’o) (270–324 год) писал о достижениях своих предков: «Замысловатое творение легендарного народа чи кунг поистине восхитительно. Они при помощи своих мозгов и ветра изобрели летающую тележку, которая, поднимаясь и опускаясь в зависимости от маршрута, доставляет гостей к Тангу».

Такие летающие изобретения, может быть и немного причудливые для нас, сохранились в рисунках и фресках. Император Ченг Танг прятал древние самолеты от своих подданных. Его «главный инженер» Ки Кунг Ши (Ki Kung Shi) даже попробовал воссоздать одну из небесных тележек, но позже летающее сооружение было разрушено, чтобы сохранить свой секрет навечно. Разоружение в Древнем Китае! В своем произведении Shang hai ti-shing летописец Куо П’о рассказывает о событиях, происходивших в то время. Его записи включают в себя не только сообщения о летающих тележках, но и описывают летающие механизмы.

Я не случайно сделал небольшой экскурс в историю древней авиации. Было ли Роджеру Бэкону известно о существовании таких текстов? Те, кто знаком с моими книгами, знают, что летающие тележки упоминаются в бесчисленных исторических источниках, но никто не обращает на это внимания. У индийского царя Руманвата (Rumanvat), правившего много тысяч лет назад, был даже крупный небесный корабль, в котором за один раз можно было перевезти довольно большое количество людей. В индийских эпических поэмах «Рамаяна» (Ramayana) и «Махабхарата» (Mahabharata) на более чем 50 страницах описываются летательные аппараты, а в эфиопском произведении «Слава царей» (Kebra Negast) описание летающей тележки царя Соломона содержит даже сведения о максимальной скорости! И так да-лее, и так далее! Тем, кому незнакомы эти древние тексты об авиации, следует помалкивать. Мне кажется, Роджеру Бэкону был известен по крайней мере один из этих древних источников — именно по этой причине ему было что сказать.

Но у таких старинных сведений из прошлого есть один недостаток (один из многих!): лишь маленькая горстка людей знает эти тексты. Кроме того, бесчисленное множество книг из прошлых эпох погибло. Огромная Александрийская библиотека была уничтожена пожарами 47 и 391 года. То же произошло с библиотеками Иерусалима, Пергамона и многих других великих городов древности, где свирепствовали войны. А когда Центральная Америка была завоевана крестоносцами, монахи — в священном пылу — сожгли тысячи манускриптов, написанных народом майя и ацтеками. Все эти древние знания просто исчезли в огне! Где теперь оригиналы текстов Еноха, Соломона, Манефо и им подобных? Где подлинники об Атлантиде? Мое небольшое отступление в пучину времени обнаруживает скучное незнающее общество, которое начинает рассуждать и судить, как будто на самом деле что-то знает.

Купить книгу на Озоне

Карлос Руис Сафон. Игра ангела

Отрывок из романа

О книге Карлоса Руиса Сафона «Игра ангела»

Писатель всегда помнит и свой первый гонорар, и первые
хвалебные отзывы на поведанную миру историю. Ему не
забыть тот миг, когда он впервые почувствовал, как разливается в крови сладкий яд тщеславия, и поверил, будто литературная греза (если уж волею случая его бездарность осталась
незамеченной) способна обеспечить ему кров над головой и
горячий ужин на склоне дня. Тот волшебный миг, когда сокровенная мечта стала явью и он увидел свое имя, напечатанное на жалком клочке бумаги, которому предстоит прожить
дольше человеческого века. Писателю суждено запомнить до
конца дней это головокружительное мгновение, ибо к тому
моменту он уже обречен и за его душу назначена цена.

Мое крещение состоялось в далекий декабрьский день 1917
года. Мне тогда исполнилось семнадцать лет, и я работал в
«Голосе индустрии», газете, едва сводившей концы с концами. Она размещалась в мрачном строении, где прежде находилась фабрика по производству серной кислоты: ее стены все
еще источали ядовитые испарения, разъедавшие мебель, одежду, дух и даже подошвы ботинок. Резиденция издательства находилась за кладбищем Пуэбло-Нуэво, возвышаясь над лесом
крылатых ангелов и крестов. Издалека силуэт здания сливался с очертаниями пантеонов, выступавших на горизонте, истыканном дымоходами и фабричными трубами, которые ткали вечный багряно-черный покров заката, встававшего над
Барселоной.

Однажды вечером моя жизнь, резко изменив направление,
потекла по иному руслу. Дон Басилио Морагас, заместитель
главного редактора газеты, незадолго до сдачи номера в набор
соблаговолил вызвать меня в комнатушку, служившую то кабинетом, то курительной. Дон Басилио носил пышные усы и
выражением лица напоминал громовержца. Он не терпел глупостей и придерживался теории, будто обильное употребление наречий и чрезмерная адъективация — удел извращенцев и малахольных. Если обнаруживалось, что сотрудник редакции тяготеет к цветистой прозе, дон Басилио на три недели
отправлял виновного составлять некрологи. Но если, пройдя
чистилище, бедняга грешил снова, дон Басилио навечно ссылал его в отдел домашнего хозяйства. Мы все трепетали перед
ним, и он об этом знал.

— Вы меня звали? — робко обратился я к нему с порога.

Заместитель главного редактора неприязненно покосился
на меня. Я вошел в кабинет, пропахший потом и табаком, причем именно в такой последовательности. Дон Басилио, не обращая на меня внимания, продолжал бегло просматривать статью — одну из множества заметок, лежавших на письменном
столе. Вооружившись красным карандашом, заместитель редактора безжалостно правил и кромсал текст, бормоча нелицеприятные замечания, точно меня в комнате не было. Я понятия не имел, как себя вести, и, заметив у стены стул, сделал
поползновение сесть.

— Кто вам разрешал садиться? — пробурчал дон Басилио,
не поднимая глаз от бумаги.

Я поспешно вскочил и затаил дыхание. Заместитель главного редактора вздохнул, бросил красный карандаш и, откинувшись на спинку кресла, оглядел меня ног до головы с таким недоумением, словно увидел нелепую ошибку природы.

— Мне сказали, что вы пишете, Мартин.

Я проглотил комок в горле и, открыв рот, услышал с удивлением свой срывающийся, нелепо тонкий голос:

— Ну, немного, не знаю. Я хочу сказать, что да, конечно,
пишу…

— Надеюсь, пишете вы лучше, чем говорите. Не будет ли
бестактным спросить, что же вы пишете?

— Криминальные рассказы. Я имею в виду…

— Я уловил основную мысль.

Дон Басилио одарил меня непередаваемым взглядом. Если
бы я признался, что мастерю из свежего навоза фигурки для
вертепа, это явно воодушевило бы его намного больше. Он
снова вздохнул и пожал плечами:

— Видаль говорит, что вы ничего. Будто бы выделяетесь
на общем фоне. Правда, при отсутствии конкуренции в наших
пенатах, не приходится лезть из кожи вон. Но если Видаль так
говорит…

Педро Видаль являлся золотым пером «Голоса индустрии».
Он вел еженедельную колонку происшествий — только ее и
можно было читать из всего выпуска. Видаль также написал
примерно с дюжину умеренно популярных авантюрных романов о разбойниках из Раваля, заводивших альковные интрижки
с дамами из высшего света. Видаль носил безупречные шелковые костюмы, начищенные до блеска итальянские мокасины и напоминал внешностью и манерами театрального героялюбовника с тщательно уложенными белокурыми волосами,
щеточкой усов и непринужденной и благодушной улыбкой
человека, живущего в полном согласии с собой и миром. Он
происходил из семьи «индейцев» — эмигрантов, сделавших
огромное состояние в Америке на торговле сахаром. По возвращении они отхватили лакомый кусок, поучаствовав в электрификации города. Отец Видаля, патриарх клана, выступал
одним из крупнейших акционеров нашей газеты, и дон Педро
приходил в редакцию как в игорный зал, чтобы развеять скуку, ибо необходимости работать у него не было никогда. Его
нисколько не беспокоило, что издание теряло деньги столь же
неудержимо, как неудержимо вытекало масло из новых автомобилей, появившихся на улицах Барселоны. Насытившись
дворянскими титулами, семья Видаль увлекалась теперь коллекционированием лавок и участков под застройку размером
с небольшое княжество в Энсанче.

Педро Видаль был первым, кому я показал наброски своих рассказов. Я сочинил их, когда был еще мальчишкой и подносил в редакции кофе и папиросы. У Видаля всегда находилась минутка-другая, чтобы прочитать мою писанину и дать
дельный совет. Со временем я сделался его помощником, и он
доверял мне перепечатывать свои тексты. Он сам завел разговор о том, что, если я желаю испытать судьбу на литературном
поприще, он охотно меня поддержит и поспособствует первым шагам. Верный слову, он бросил меня теперь в лапы дона
Басилио, цербера газеты.

—Видаль — романтик. Он до сих пор верит во все эти мифы, глубоко чуждые испанскому менталитету, вроде меритократии или необходимости давать шанс достойным, а не тем,
кто нагрел себе местечко. Конечно, с его богатством можно себе
позволить смотреть на мир сквозь розовые очки. Если бы у меня
была сотая доля тех дуро, которые ему некуда девать, я бы писал сонеты, и птички слетались бы со всех сторон и ели у меня
из рук, очарованные моей добротой и ангельской кротостью.

— Сеньор Видаль — великий человек, — возразил я.

— И даже более. Он святой, ибо он целыми неделями не
давал мне покоя, рассказывая, какой талантливый и трудолюбивый мальчик работает у нас в редакции на посылках, хоть у
вас и вид форменного заморыша. Видаль знает, что в глубине
души я человек мягкий и уступчивый. Кроме того, он мне посулил в подарок ящик гаванских сигар, если я предоставлю вам
шанс. А слову Видаля я верю так же крепко, как и тому, что
Моисей спустился с горы со скрижалями в руках, осененный
светом истины, открытой ему небожителем. Короче, в честь
Рождества, а главное, чтобы наш друг слегка угомонился, я
предлагаю вам попытать счастья, как полагается настоящим
героям — всем ветрам назло.

— Огромное спасибо, дон Басилио. Клянусь, вы не раскаетесь, что…

—Не так быстро, молокосос. Ну-ка, что вы думаете об излишнем и неуместном употреблении наречий и прилагательных?

— Это позор, злоупотребление наречиями и прилагательными должно быть классифицировано как уголовное преступление, — отрапортовал я, как новобранец не плацу.

Дон Басилио одобрительно кивнул:

— Молодец, Мартин. У вас четкие приоритеты. В нашем
ремесле выживают те, у кого есть приоритеты и нет принципов. Суть дела такова. Садитесь и навострите уши, поскольку
я не намерен повторять дважды.

Суть дела заключалась в следующем. По ряду причин (дон
Басилио предпочел не углубляться в тему) оборот обложки
воскресного выпуска, который традиционно оставляли для
литературного эссе или рассказа о путешествиях, в последний
момент оказалось нечем заполнить. На эту полосу предполагалось поместить рассказ о деяниях альмогаваров, проникнутый патриотизмом и пафосной лирикой, — пламенную повесть
о том, как средневековые воины героически спасали христианство (канцона к месту там и тут) и все на свете, что заслуживало спасения, от Святой земли до дельты Льобрегата. К сожалению, материал не поступил вовремя. И, как я подозревал,
дон Басилио не горел желанием его публиковать. О проблеме
стало известно за шесть часов до сдачи номера в набор. Достойной замены рассказу не было: нашелся только проспект на
всю страницу с рекламой корсетов на костях из китового уса,
которые обеспечивают божественную фигуру и в придачу иммунитет к макаронам. Совет директоров, оказавшись в безвыходном положении, здраво рассудил, что рано падать духом.
Литературных талантов в редакции пруд пруди, и нужно было
всего лишь выудить один, чтобы залатать прореху. Для развлечения постоянной семейной аудитории требовалось напечатать в четыре колонки любую вещицу общечеловеческого содержания. Список проверенных талантов, к которым можно
было бы обратиться, включал десять фамилий, и моя, естественно, среди них не значилась.

— Дружище Мартин, обстоятельства сложились так, что ни
один из доблестных рыцарей пера, поименованных в реестре
запасных, недоступен физически или же доступен на грани
разумных сроков. Перед лицом неминуемой катастрофы я решил дать вам возможность проявить свои способности.

— Можете на меня рассчитывать.

— Лично я рассчитываю на пять листов с двойным междустрочным интервалом до истечения шести часов, дон Эдгар
Алан По. Дайте мне настоящую интригу, а не нравоучительную историю. Если вы предпочитаете проповедь, отправляйтесь на рождественскую всенощную. Дайте мне сюжет, который я еще не встречал, а если встречал, то пусть он будет изложен настолько блестяще и так лихо закручен, чтобы я забыл
об этом.

Я собрался уходить, когда дон Басилио поднялся на ноги,
обошел стол и положил мне на плечо ручищу размером и весом с добрую наковальню. И лишь теперь, очутившись с ним
лицом к лицу, я заметил, что его глаза улыбаются.

— Если рассказ выйдет приличным, я заплачу вам десять
песет. А если он получится чертовски приличным и понравится читателям, я опубликую вас снова.

— Какие-нибудь особые пожелания, дон Басилио? — спросил я.

— Да. Не разочаруйте меня.

Следующие шесть часов прошли для меня как на передовой. Я устроился за столом, стоявшим в центре редакционного зала. Стол зарезервировали для Видаля — на всякий случай,
иногда ему взбредало в голову ненадолго заглянуть в издательство. Зал был пустынным и тонул в тумане, сотканном из дыма
десяти тысяч папирос. Я на мгновение закрыл глаза и представил картину: небо затянуто пеленой туч, проливной дождь
над городом, прячась в тени, крадется человек с окровавленными руками и загадкой во взоре. Я понятия не имел, кто он
такой и почему спасается бегством, но в ближайшие шесть часов незнакомец должен был стать мне лучшим другом. Я заправил лист бумаги в каретку и без проволочек занялся воплощением замысла, созревшего в голове. Я выстрадал каждое
слово, фразу, оборот и образ, каждую букву, как будто сочинял последний в своей жизни рассказ. Я писал и переписывал
каждую строчку с одержимостью человека, само существование которого зависит от этой работы, а потом перекраивал
текст заново. По издательству разносилось гулкое эхо непрерывного стрекота машинки, теряясь в полутемном зале. Большие часы на стене равнодушно отсчитывали минуты, остававшиеся до рассвета.

Без малого в шесть утра я выдернул из машинки последний
лист и перевел дух, обессиленный, с ощущением, что у меня в
голове роятся пчелы. Я услышал размеренную тяжелую поступь
дона Басилио, соблюдавшего положенные часы отдыха. Он
пробудился и теперь неспешно приближался ко мне. Я собрал
кипу напечатанных страничек и вручил ему, не осмеливаясь
посмотреть в лицо. Дон Басилио уселся за соседний стол и зажег настольную лампу. Его взгляд скользил по тексту сверху
вниз, не выдавая никаких эмоций. Затем он на миг отложил на
край стола сигару и, не спуская с меня глаз, зачитал вслух первые строчки:

— «Ночь накрыла город, и запах пороха стелился по улицам, словно дыхание проклятия».

Дон Басилио глянул на меня исподлобья и расплылся в
широкой улыбке, обнажив все тридцать два зуба. Не прибавив
ни слова, он встал и вышел, не выпуская из рук моего рассказа. Я смотрел, как он шествует по коридору и исчезает за дверью. Оцепенев, я остался в зале, мучительно раздумывая, стоит ли обратиться в бегство немедленно или все же дождаться
смертного приговора. Через десять минут, показавшихся мне
десятилетием, дверь кабинета заместителя главного редактора распахнулась, и громовой голос дона Басилио разнесся по
закоулкам редакции:

— Мартин, соблаговолите зайти.

Я оттягивал страшный миг, как мог, и тащился к кабинету, едва переставляя ноги и съеживаясь с каждым шагом. Наконец отступать стало некуда, оставалось только заглянуть в
дверь. Дон Басилио, вооруженный разящим красным карандашом, холодно смотрел на меня. Я попробовал проглотить
слюну, но рот пересох. Дон Басилио взял рукопись и возвратил мне. Я со всех ног кинулся назад, к двери, убеждая себя,
что в вестибюле гостиницы «Колумб» всегда найдется место
для лишнего чистильщика ботинок.

— Отнесите это вниз, в типографию, и пусть набирают, —
произнес голос у меня за спиной.

Я повернулся, решив, что стал участником какого-то жестокого розыгрыша. Дон Басилио выдвинул ящик письменного стола, отсчитал десять песет и выложил их на столешницу.

— Это вам. Советую на эти деньги обновить гардероб, поскольку я уже четыре года вижу вас в одном и том же костюме,
и он по-прежнему велик вам размеров на шесть. Если хотите,
можете зайти в портновскую мастерскую к сеньору Панталеони на улице Эскудельерс, скажете, что от меня. Он отнесется к
вам внимательно.

— Большое спасибо, дон Басилио. Я так и поступлю.

—И приготовьте мне еще один рассказ в том же роде. Я даю
вам неделю. Но не вздумайте почивать на лаврах. Кстати, постарайтесь, чтобы в новом рассказе было поменьше смертей, так
как современному читателю нравится патока — хороший конец,
где торжествует величие человеческого духа и прочая деребедень.

— Да, дон Басилио.

Заместитель редактора кивнул и протянул мне руку. Я пожал ее.

— Хорошая работа, Мартин. Я хочу, чтобы в понедельник
вы были за столом, где раньше сидел Хунседа. Теперь стол ваш.
Я перевожу вас в отдел происшествий.

— Я вас не подведу, дон Басилио.

— Нет, вы меня не подведете. Вы сбежите от меня, рано
или поздно. И правильно сделаете, поскольку вы не журналист и не станете им никогда. Но вы также еще и не писатель
криминального жанра, каким себя воображаете. Поработайте
у нас некоторое время, и мы вас научим кое-каким премудростям, что всегда пригодится.

В тот великий момент, момент признания, настороженность ослабела, и меня затопило чувство столь великой признательности, что мне захотелось обнять этого замечательного человека. Дон Басилио — маска разгневанного громовержца вернулась на привычное место — пригвоздил меня к месту
стальным взглядом и указал на дверь.

— Только без дешевых сцен, пожалуйста. Закройте дверь.

С обратной стороны. И с Рождеством.

— С Рождеством.

В понедельник я прилетел в редакцию как на крыльях,
предвкушая момент, когда впервые сяду за собственный стол,
и обнаружил пакет из оберточной бумаги, перевязанный бантом. Мое имя было напечатано на машинке, на которой я немало потрудился за последние годы. Я вскрыл пакет. Внутри
лежал оборот обложки воскресного номера с моим рассказом,
обведенным в рамку. К посылке прилагалась записка: «Это
только начало. Через десять лет я останусь лишь подмастерьем, но ты превратишься в мастера. Твой друг и коллега Педро
Видаль».

Купить книгу на Озоне