Метка: Кормак Маккарти

• Кормак Маккарти. Содом и Гоморра: Города окрестностей: Роман / Пер. с англ. В. Бошняка. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. — 384 с.
  

  I

  Остановившись в дверях, они затопали сапогами
  и затрясли шляпами, сбивая капли дождя, вытерли мокрые лица. На улице дождь плясал на стальных крышах машин, припаркованных вдоль тротуара, и так хлестал
  по лужам, что в их кипении красный неон вывесок мешался с зеленым.

  — Черт подери, я прям что чуть ли не утоп наполовину, — сказал Билли. Еще разок взмахнул промокшей шляпой. — А где же наш главный американский
  ковбой?

  — Да он-то вперед нас уже там.

  — Что ж, зайдем. А то он всех пухленьких симпампушек себе заберет.

  Сидевшие в потрепанном дезабилье на потрепанных
  кушетках потрепанные проститутки подняли взгляды.
  В помещении было немноголюдно. Еще немного потопав сапогами, мужчины прошли к бару и там, сбив
  шляпы на затылок и поставив по сапогу на перекладину над вымощенной кафелем сточной канавкой, остановились в ожидании, пока бармен нальет им виски.
  В расходящихся клубах дыма, подсвеченного кроваво-
  красным, сразу взялись за стопки, подняли и, будто поприветствовав кивком какого-то четвертого, ныне отсутствующего приятеля, опрокинули их себе в глотку,
  после чего вновь поставили на стойку и вытерли губы
  о запястье. Дернув подбородком в направлении бармена, Трой округло обвел пальцем пустые стопки. Бармен кивнул.

  — Слушай, Джон-Грейди, у тебя вид как у той крысы, что еле вылезла из воды на причал.

  — Да я и чувствую себя примерно так же.

  Бармен налил им еще виски.

  — В жизни не видывал такого проливного дождя.
  А не вдарить ли нам по пиву? Три пива сюда.

  — А ты из тутошних милашек кого-нибудь уже наметил?

  Малый покачал головой.

  — Ну, кто из них тебе глянется, а, Трой?

  — Да я вроде тебя. Коли уж пришел сюда за жирной
  женщинкой, так только такую и подавай. Вот серьезно
  тебе говорю, братан: когда вобьешь себе в башку насчет
  жирной женщинки, так уж ничто другое даром не надь.

  — Это я тебя понимаю. Но и ты уж кого-нибудь выбирай давай, Джон-Грейди.

  Малый развернулся, обвел взглядом сидящих в другом конце зала проституток.

  — Как насчет той здоровенной бабищи в зелененькой пижамке?

  — Хорош мою девчонку ему сватать, — сказал
  Трой. — А то, глядишь, из-за тебя тут драка через минуту начнется.

  — Ладно тебе. Вон она — как раз на нас смотрит.

  — Да они там все на нас смотрят.

  — Ладно тебе. Говорю же, ты ей понравился.

  — Не-е, Джона-Грейди она с себя враз скинет.

  — Ну да! Такого ковбоя поди-ка скинь. Ковбой к ей
  так прилепится — прям банный лист. А что скажешь
  насчет вон той? Ну, которая вроде как синенькой занавеской обмотана.

  — Не слушай его, Джон-Грейди. У ней такая рожа,
  будто она горела и огонь с нее сбивали граблями. Это я к тому, что та блондинка с краю — она вроде как больше в твоем вкусе.

  Билли качнул головой и потянулся за стопкой виски:

  — Ну что вы ему объясняете? Он все равно в женщинах ничего не понимает, это ж математический
  факт!

  — Ничего! Главно, держись за старого папика, —
  сказал Трой. — Он те познакомит кое с кем, у кого есть
  за что подержаться. Вот Парэм — тот наоборот: говорит, что с такой, которую мужику не поднять, и связываться не следует. Говорит, вдруг пожар в доме случится.

  — Или в конюшне.

  — Или в конюшне.

  — А помнишь, как мы привели сюда Клайда Стэппа?

  — Ну еще бы! Вот уж кто разбирается. Выбрал себе девушку с та-акими довесками!

  — Они с Джей Си сунули тогда старухе-бандерше
  пару долларов, и та пустила их к двери подглядывать.
  Собирались еще и пофоткать, но одолел смех, и это дело сорвалось.

  — Мы говорим Клайду: слышь, ты был похож на
  бабуина, который трахает футбольный мяч. Он так
  разъярился, думали, придется его держать. А как насчет
  вон той, в красном?

  — Не слушай его, Джон-Грейди.

  — Прикинь, сколько это фунтов мяса выйдет на
  каждый доллар. Куда ему! Разве он способен вникнуть
  в такие сложности?

  — Да ладно вам. Идите приступайте к делу, — сказал Джон-Грейди.

  — Ты-то себе тоже выбери.

  — Не надо за меня беспокоиться.

  — Ну видал, что ты наделал, Трой! Только и добился, что засмущал парня — Джей Си потом всем рассказывал, что Клайд в ту
  шлюху старую влюбился и хотел забрать ее с собой,
  но они были приехавши туда в пикапе, и пришлось посылать за грузовиком-шаландой. Но к тому времени,
  когда приехал грузовик, Клайд протрезвел и разлюбил
  ее, так что теперь Джей Си клянется, что ни в жисть
  больше не станет брать его с собой в бордели. Говорит,
  тот вел себя неподобающим мужчине, безответственным образом.

  — Да ладно вам. Идите приступайте к делу, — сказал Джон-Грейди.

  Из коридора, ведущего к дверям, слышался шум
  дождя, колотящего по железу крыши. Он заказал еще
  порцию виски и стоял, медленно поворачивая стопку
  на полированном дереве стойки и следя за происходящим сзади по отражению в желтоватых стеклах полок
  старого, чуть ли не антикварного буфета. Одна из проституток подошла, взяла его за руку и попросила купить ей что-нибудь выпить, но он ответил в том смысле, что просто ждет друзей. Через некоторое время Трой
  вернулся, сел к бару на табурет и заказал еще виски.
  Сидел, сложив руки на прилавке, и смотрел серьезно,
  будто он в церкви. Вынул из нагрудного кармана сигарету.

  — Не знаю, Джон-Грейди.

  — Чего ты не знаешь?

  — Н-не знаю.

  Бармен налил ему виски.

  — Ему тоже налейте.

  Бармен налил.

  Подошла другая проститутка, тоже взяла Джона-
  Грейди за руку. Пудра на ее лице была треснутая, будто штукатурка.

  — Скажи ей, что у тебя триппер, — сказал Трой.

  Джон-Грейди заговорил с ней по-испански. Она все
  тянула его за руку

  — Билли когда-то сказал здесь это одной. А та ответила, что это ничего, потому что у нее тоже.

  Он прикурил от зажигалки «зиппо третий полк»
  и, положив зажигалку на пачку сигарет, выпустил дым
  на полированный прилавок; покосился на Джона-
  Грейди. Проститутка заняла прежнее место на кушетке, а Джон-Грейди во все глаза уставился на что-то
  в зеркале буфетных полок. Трой обернулся поглядеть,
  на что он смотрит. На подлокотнике кушетки, сложив
  руки на коленях и опустив глаза, сидела молоденькая
  девушка — самое большее семнадцати лет, а то и меньше. Сидит, мнет в пальцах подол цветастого платьица,
  будто школьница. Подняла взгляд, посмотрела на них.
  Длинные черные волосы упали ей на плечо, и она медленно отвела их ладонью.

  — А она ничего, скажи? — проговорил Трой.
  Джон-Грейди кивнул.

  — Так и давай, бери ее.

  — Не надо за меня беспокоиться.

  — Да черт тя дери, ну давай же!

  — А вот и он.

  Билли подошел к стойке, надел шляпу.

  — Хочешь, чтобы я ее взял? — сказал Трой.

  — Захочу — возьму.

  — Otra vez 1, — сказал Билли.

  Он тоже обернулся, окинул взглядом комнату.

  — Ну же! — сказал Трой. — Давай! Мы тебя подождем.

  — Это вы на ту девчушку смотрите? Бьюсь об заклад, ей нет и пятнадцати.

  — Ну так а я про что? — сказал Трой.

  — Возьми ту, которую только что поимел я. Скачет
  пятью аллюрами, или я вообще не наездник.

  Бармен налил им по стопке виски.

  — Она сюда вот-вот вернется.

  — Не надо за меня беспокоиться.

  Билли бросил взгляд на Троя. Потом повернулся,
  поднял стопку и посмотрел на просвет — как стоит в
  ней налитая до краев красноватая жидкость; поднял,
  выпил и, достав из кармана рубашки деньги, дернул
  подбородком в сторону наблюдающего за его действиями бармена.

  — Все готовы? — спросил он.

  — Да вроде.

  — Пошли куда-нибудь, поедим. По-моему, дождь
  перестает. Что-то я его уже не слышу.

  Прошли по Игнасио Мехиа до Хуарес-авеню. По сточным канавам неслась сероватая вода, а на мокрых
  мостовых кровавыми лужами растекались огни баров
  и сувенирных лавочек. Владельцы лавок наперебой
  зазывали к себе, отовсюду выскакивали и хватали за
  рукав уличные торговцы, предлагая бижутерию и одеяла-серапе. Перейдя Хуарес-авеню, двинулись дальше
  по Мехиа к «Наполеону», где сели за столик у окна. Подошедший официант в ливрее метелочкой обмахнул
  испятнанную белую скатерть.

  — Caballeros? — проговорил он.

  Они ели жареное мясо, пили кофе и слушали рассказы Троя о войне, потом курили и смотрели, как древние желтые такси вброд пробираются по залитым водой мостовым. По Хуарес-авеню дошли до моста через
  Рио-Гранде.

  Трамваи уже не ходили, улицы были почти свободны — как от торговцев, так и от транспорта. Сияющие
  во влажном свете фонарей рельсы бежали к пропускному пункту и дальше, где, впечатанные в мост, напоминали гигантские хирургические зажимы, скрепляющие эти чуждые друг другу хрупкие миры; тучи в небе тем временем сдвинулись и, уже не накрывая горы
  Франклина, ушли на юг, по направлению к темным силуэтам горных хребтов Мексики, ясно прорисовавшихся на фоне звездного неба. Мужчины перешли мост, по
  очереди протиснулись через турникет и оказались —
  слегка пьяные, в небрежно заломленных шляпах — уже
  в Эль-Пасо (штат Техас), на улице Саут-Эль-Пасострит.
  

  Когда Джон-Грейди разбудил его, было еще темно.
  Джон-Грейди был уже одет, успел наведаться на кухню, пообщался с лошадьми и стоял теперь с чашкой кофе в руке, откинув к косяку дерюжную занавесь дверного проема, ведущего в спальную клетушку Билли.

  — Эй, ковбой, — позвал он.

  Билли застонал.

  — Пора идти. Зимой отоспишься.

  — Ч-черт.

  — Пошли. Ты уже чуть не четыре часа прохлаждаешься.

  Билли сел, сбросил ноги на пол и сгорбился, обхватив голову руками.

  — Не понимаю, как ты можешь так долго дрыхнуть.

  — Черт тебя возьми, тебе по утрам будто кто шилом
  в зад тычет. А где положенный мне кофе?

  — Вот еще, буду я тебе кофе носить. Давай подымай
  зад. Жрачка на столе.

  Протянув руку, Билли снял с гвоздя над постелью
  шляпу, надел, выровнял.

  — О’кей, — сказал он. — Я встал.

  По центральному проходу конюшни Джон-Грейди
  двинулся к выходу во двор — тому, который в сторону
  дома. Пока шел, кони в денниках приветствовали его
  ржаньем. Знаю, отвечал он им, ваше, ваше время. В торце конюшни, пройдя мимо соломенного жгута, длинной плетью свисавшего с сеновала, он допил остатки
  кофе, выплеснул гущу, подпрыгнул, в прыжке хлопнул
  ладонью по жгуту и, оставив его раскачиваться, вышел вон.

  Все были за столом, ели, когда Билли толкнул дверь
  и вошел. За ним вошла Сокорро, взяла поднос с крекерами, понесла к печи, там, переложив на противень,
  сунула в духовку и, почти сразу вынув из нее горячие
  крекеры, ссыпала их на поднос и подала к столу. На столе стояла миска с омлетом, другая с овсянкой, сосиски на тарелке и в плошке соус; помимо этого соленья
  в мисках, салат пико-де-гальо, масло и мед. Умыв над
  раковиной лицо, Билли принял от Сокорро полотенце, вытерся и, положив полотенце на прилавок, шагнул
  через свободное место на скамье к столу; уселся, потянулся за омлетом. Оторвавшись от газеты, Орен наделил его долгим взглядом и продолжил чтение.

  Ложкой наложив себе омлета, Билли поставил миску и потянулся за сосисками.

  — Доброе утро, Орен, — сказал он. — Доброе утро,
  Джей Си.

  Джей Си оторвал взгляд от тарелки:

  — А ты опять, что ли, всю ночь медведей пугал?

  — Ну было дело, пугал, — сказал Билли. Протянув
  руку, взял с подноса крекер, вновь прикрыл поднос
  салфеткой, потянулся за маслом.

  — А ну-ка, дай я на твои глазки погляжу, — сказал
  Джей Си.
  &

  mdash; Да все у меня с глазами нормально. Передай-ка
  мне лучше сальсу.

  Он густо покрыл свой омлет острым соусом.
  — Огонь надо выжигать огнем. Правильно я говорю, Джон-Грейди?

  В кухню вошел старик в брюках со спущенными
  подтяжками и рубашке из тех старинных, к которым
  воротнички пристегивались, но на нем она была без воротничка и сверху расстегнутая. Он только что брился: на его шее и мочке уха виднелись следы крема для
  бритья. Джон-Грейди пододвинул ему стул.

  — Садитесь, мистер Джонсон, — сказал он. — Вот
  сюда. Я-то уже все.

  Он встал с тарелкой в руке, хотел отнести ее в раковину, но старик сделал знак, чтобы парень сел на место, а сам прошел дальше, к плите.

  — Сядь, сядь, не надо, — сказал он. — Мне только
  чашку кофе.

  Сокорро сняла одну из белых фарфоровых кружек
  с крюка под буфетной полкой, налила и, повернув ее
  ручкой от себя, подала старику, который взял кружку,
  кивнул и пошел назад через кухню. У стола остановился, дважды большой ложкой зачерпнул из сахарницы
  песка, бросил в кружку и ушел, на ходу помешивая
  ложкой. Джон-Грейди поставил свою чашку и тарелку около раковины, взял с прилавка бадейку с ланчем
  и вышел следом.

  — Что это с ним? — сказал Джей Си.

  — Да ничего, все нормально, — сказал Билли.

  — Я, в смысле, с Джоном-Грейди.

  — Я понял, о ком ты.

  Орен сложил газеты и бросил на стол.

  — Так. Вот этого лучше даже не начинать, — сказал
  он. — Трой, ты готов?

  — Я готов.

  Они встали из-за стола и вышли. Билли продолжал
  сидеть, ковыряя в зубах. Бросил взгляд на Джея Си.

  — Ты чем с утра намерен заняться?

  — Еду в город со стариком.

  Билли кивнул. Снаружи во дворе завели грузовик.

  — Ладно, — сказал Билли. — Уже, кажись, достаточно рассвело.

  Встал, подошел к прилавку, взял свой бидончик
  с завтраком и вышел. Джей Си протянул руку, взял
  газету

  За рулем урчащего на холостых грузовика был
  Джон-Грейди. Билли сел с ним рядом, поставил бидончик с завтраком в ноги, закрыл дверцу и повернулся к водителю.

  — Что ж, — сказал он. — Ты готов сегодня наработать точно на те деньги, что платят за день?

  Джон-Грейди врубил передачу, и они покатили от
  дома прочь.

  — От зари до зари повкалываешь, и божий доллар
  твой, — сказал Билли. — Люблю такую жизнь. Ты эту
  жизнь любишь, сынок? Я люблю эту жизнь. Ты ведь
  тоже ее любишь, правда же? Но уж как я ее люблю, так
  это ж — господи! Вот люблю, и все.

  Он полез в нагрудный карман рубашки, достал из
  лежавшей там пачки сигарету, поднес огонек зажигалки и сидел курил, пока они катили по дороге, там и сям
  перечеркнутой длинными утренними тенями столбов,
  кольев изгороди и деревьев. Белое солнце в пыльном
  лобовом стекле слепило глаза. Коровы стояли вдоль
  забора и мычали вслед грузовику; Билли их внимательно рассматривал.

  — Коровы, — сказал он.

  Полдничали на травяном склоне среди рыжих глинистых откосов в десяти милях к югу от центральной
  усадьбы ранчо. Потом Билли лег, сунув под голову
  свернутую куртку, шляпой накрыл глаза. Выглянув
  из-под шляпы, прищурился на серые осыпи отрогов
  гор Гваделупес в восьмидесяти милях к западу.

  — Ненавижу сюда наведываться, — сказал он. — Чертова здешняя земля не способна удержать даже столб
  забора.

  Джон-Грейди сидел по-турецки, жевал травинку.
  В два дцати милях южнее виднелась полоса живой зелени, вьющаяся вдоль русла Рио-Гранде. А перед ней —
  огороженные серые поля. За трактором, волочащим по
  серым осенним бороздам хлопкового поля культиватор, тянулся хвост серой пыли.

  — Мистер Джонсон говорит, министерство обороны посылало сюда людей с приказом обследовать
  семь штатов Юго-Запада, найти, где самые тощие земли, и доложить. И вроде ранчо Мэка оказалось как раз
  в их середке.

  Билли поглядел на Джона-Грейди и снова устремил
  взгляд к горам.

  — Как думаешь, это правда? — спросил Джон-
  Грейди.

  — Хрен знает.

  — Джей Си говорит, старик Джонсон дурнеет и дурнеет, прям совсем спятил.

  — Да он и спятимши поумней будет, чем Джей Си
  в самом блеске разума, так что Джей Си-то уж молчал бы.

  — Ты думаешь?

  — Со стариком все нормально. Просто старый, да
  и все тут.

  — Джей Си говорит, он слегка двинулся с тех пор,
  как умерла его дочь.

  — Ну-у… Так это и нормально, как же иначе-то?

  Она для него много значила.

  — Да-а.

  — Может, нам Делберта спросить? Что думает насчет этого Делберт.

  — А Делберт не такой дурак, как кажется, кстати
  говоря.

  — Ну, будем надеяться. Между прочим, за стариком всегда водились некоторые странности, да и сейчас водятся. А вот места тут изменились. И никогда уж
  прежними не будут. Может, мы все слегка спятивши.
  Думаю, если у всех крыша съедет одновременно, никто и не заметит, правда же?

  Наклонясь вперед, Джон-Грейди сплюнул сквозь
  зубы и опять сунул в рот травинку.

  — Вижу, тебе она понравилась, верно?

  — Чертовски. Она была со мной так нежна, как
  никто.

  В четверти мили восточнее из кустов вышел койот
  и потрусил куда-то вдоль гривки.

  — О! Смотри, видал сукина сына? — сказал Билли.

  — Ну-ка, где там мое ружье.

  — Да он уйдет прежде, чем ты успеешь приподнять зад.

  Пробежав вдоль гривки, койот остановился, оглянулся и вниз по склону нырнул куда-то опять в кусты.

  — Как думаешь, что он тут делает среди бела дня?

  — Вот и он небось точно так же недоумевает насчет
  тебя.

  — Думаешь, он нас видел?

  — Судя по тому, как он очертя голову ломанулся
  в колючки, вряд ли он совсем-то уж слепой.

  Джон-Грейди не сводил с того места глаз, ждал, что
  койот появится снова, но тот так и не появился.

  — Самое странное, — вновь заговорил Билли, — что,
  когда она заболела, я как раз собирался уволиться. Готов был опять куда-нибудь податься. Причем после ее
  смерти у меня сделалось еще меньше причин оставаться, а я вот тем не менее остался.

  — Ну, ты, может, решил, что Мэку теперь без тебя
  никуда.

  — Да ну к черту!

  — Сколько ей было?

  — Не знаю. Под сорок. Может, чуточку за. По ним
  это разве поймешь?

  — Как думаешь, он с этим справится?

  — Кто, Мэк?

  — Ну.

  — Нет. Такую женщину разве забудешь! Да он и не
  из тех, кто забывает. Нет, не из тех.

  Он сел, надел шляпу, выровнял.

  — Ну, ты готов, братишка?

  — Вроде.

  Он с усилием встал, взял бидон с ланчем и, отряхнув сиденье штанов ладонью, нагнулся за курткой.

  Посмотрел на Джона-Грейди:

  — Как-то раз один старый ковбой сказал мне, что
  он ни в жисть не видывал, чтобы из женщины, выросшей в доме, где сортир внутри, получилось бы что-нибудь путное. Вот и она тоже в роскоши не купалась.
  Старина Джонсон всегда был простым ковбоем, а за
  это дело сам знаешь, сколько платят. Мэк познакомился с ней на церковном ужине в Лас-Крусес, ей тогда
  было семнадцать, и тут уж не отнять и не прибавить.
  Нет, ему через это не переступить. Ни теперь, ни вскорости, и никогда.

  Когда вернулись, уже стемнело. Покрутив ручку,
  Билли поднял дверное стекло и продолжал сидеть, глядя на дом.

  — Устал я как последняя скотина, — сказал он.

  — Хочешь все бросить в кузове?

  — Нет, ну лебедку-то надо выгрузить. Может пойти дождь. Ведь может? Да еще там этот ящик со скрепами. Заржавеют, на хрен.

  — За ящиком я слазаю.

  Джон Грейди потащил из кузова ящик. В конюшенном проходе вспыхнул свет. У выключателя стоял Билли, встряхивал руку, словно градусник.

  — Ну каждый раз! Стоит мне этой заразы коснуться — бьет током.

  — Это из-за гвоздей в подметках.

  — Так почему ж меня тогда не по ногам бьет?

  — Это я без понятия.

  Лебедку повесили на гвоздь, а ящик со скрепами
  поставили на поперечный брус стены у самой двери.
  В денниках наперебой ржали лошади.

  Джон Грейди двинулся по конюшенному проходу
  и, дойдя до последнего бокса, хлопнул ладонью по двери денника. И в тот же миг раздался такой удар по доскам стены напротив, будто там что-то взорвалось. Пыль
  сразу же пронизал лучик света. Джон бросил взгляд
  на Билли, усмехнулся.

  — Ни хрен-нас-се! — вырвалось у Билли. — Он же
  теперь на улицу ногу сможет высунуть!

• «Азбука-Аттикус», 2012
• Бен Шервуд — американский журналист, известный телевизионный ведущий и продюсер, автор двух романов-бестселлеров, переведенных на полтора десятка языков («Человек, который съел „Боинг-747“» и «Двойная жизнь Чарли Сент-Клауда»). Роман про Чарли Сент-Клауда, экранизированный в 2010 году, уже знаком российским читателям. Но дебютный роман Шервуда, с которого и началась его громкая известность, на русском языке выходит впервые. Права на экранизацию романа «Человек, который съел „Боинг-747“» приобретены кинокомпанией «Bel Air Entertainment/Warner Bros.».
  
  Джон Смит, человек вполне обыкновенный (под стать своему имени), работает в редакции Книги рекордов Гиннеcса и потому годами охотится за всем необыкновенным, выдающимся, исключительным, «самым-самым». Где только он ни побывал, какие только
  рекорды ни зафиксировал, но еще ни разу ему не пришлось засвидетельствовать великую любовь, пока погоня за сенсацией не привела его в американскую глубинку, где, по слухам, местный фермер медленно, но верно, кусочек за кусочком поглощает «боинг», с одной-единственной целью — произвести впечатление на любимую и завоевать наконец ее сердце. В этой фантастически-реалистичной истории, где нормальное сплошь и рядом оказывается ненормальным, и наоборот, вопреки всему снова торжествует любовь.

---

Говорят, черту государственной границы волчица пересекла примерно на тринадцатой минуте сто восьмого меридиана; перед этим в миле к северу от границы перебежала старое шоссе Нейшнз-роуд и вверх по руслу ручья Уайтвотер-Крик двинулась на запад, все дальше в горы Сан-Луи, затем, свернув по ущелью к северу, преодолела хребет Анимас-Рейндж и, перейдя долину Анимас-Вэлли, оказалась в горах Пелонсийос. На ляжке свежая отметина — едва успевшая зарубцеваться рана в том месте, куда еще в горах мексиканского штата Сонора две недели назад ее укусил супруг. Он укусил ее, потому что она отказывалась его бросить. Потом стоял с передней лапой, зажатой железными челюстями капкана и рычал на нее, пытался прогнать, заставить встать и уйти, а она легла, чуть отступя от того места, куда его еще пускала цепь, — и ни с места. Скулила, прижимала уши, но не уходила. Утром приехали люди на лошадях. Стоя в сотне ярдов на откосе, она смотрела, как он встал им навстречу.

Неделю она бродила по восточным отрогам Сьерраде-ла-Мадейры. Когда-то ее предки в этих местах охотились на верблюдов и первобытных карликовых лошадок. А ей еды перепадало маловато. Здесь давно уже едва ли не всю дичь повыбили. И чуть не все леса свели, скормили ненасытным топкам паровых похверков — машин для измельчения руды. Так что волки здесь давно переключились на домашнюю скотину, чья дурость, впрочем, до сих пор повергает их в изумление. Истошно мыча и истекая кровью, на подламывающихся ногах коровы бросаются невесть куда по горному лугу, ревмя ревут и путаются в ограждении, волоча за собою проволоку и выдернутые столбы. А фермеров послушать, так это волки будто бы настолько озверели, что режут домашний скот с жестокостью, которой раньше было вроде не заметно, когда они охотились на лесную дичь. Коровы словно пробуждают в них какую-то особенную ярость. Будто волки мстят им за нарушение старинного порядка. Несоблюдение старых обрядов. Природных правил.

Волчица перешла реку Бависпе и двинулась к северу. Впервые беременная, она этого не знала, как не могла знать и того, в какой попала переплет. Из прежних мест она ушла не потому, что там не стало дичи, а потому, что не стало волков: одна она жить не могла. Перед тем как в верховьях Фостеровой лощины, что в горах Пелонсийос, уже в штате Нью-Мексико, завалить в снег упитанного теленка, она две недели только и питалась что падалью, приобрела изможденный вид, а волчьих следов по-прежнему не попадалось. Зато теперь она ела, отдыхала и снова ела. Наелась до того, что живот провис, и возвращаться к еде она себе запретила. Хотя и прежде знала, что возвращаться к убоине нельзя. Нельзя днем переходить шоссе или железную дорогу. И дважды в одном месте подлезать под проволоку ограждения тоже нельзя. Таковы новые правила. Запреты, которых прежде не было.

Параллельно дороге сместившись к западу, она была уже в округе Кочиза (Аризона), пересекла южное ответвление ручья Скелета и, двигаясь все дальше на запад, вышла к верховьям Голодного каньона, спустившись по которому на юг оказалась в Хог-Кэнион-Спрингз. Оттуда побежала на восток по плоскогорью между Клэнтоном и Фостеровой лощиной. По ночам спускалась в долину Анимас-Плейнз и там гоняла диких антилоп, наблюдая, как их стадо единым потоком течет туда и разворачивается обратно в ими же поднятой пыли, будто дымом затянувшей дно котловины; глядела, как точно согласованы движения их ног, как все одновременно они наклоняют головы, как стадо медленно группируется и вновь понемногу рассредоточивается на бегу; высматривала в их движении хоть что-нибудь, что указало бы на возможную жертву.

Их самки в это время года ходят на сносях и зачастую сбрасывают незадавшееся потомство до срока, поэтому она дважды находила бледных недоношенных телят, которые, не успев остыть, лежали на земле с разинутыми ртами — молочно-голубые и на рассвете словно бы полупрозрачные, как выкидыши из нездешнего мира. Не сходя с места, тут же в снегу, где они, умирая, только что слепо корчились, она съедала их вместе с костями. Перед рассветом равнину покидала, а напоследок вскакивала на одну из нависающих над долиной невысоких скал, поднимала морду и выла, вновь и вновь оглашая воем ужасающую тишину. Она бы и совсем ушла из этих мест, если бы не наткнулась вдруг на запах волка — высоко в горах, чуть ниже перевала к западу от вершины Блэк-Пойнт. И остановилась, будто уперлась в стенку.

Вокруг того места она кружила битый час, сортируя и раскладывая по полочкам разные запахи, разбиралась в их последовательности, силясь восстановить события, которые там происходили. Решившись уйти, пошла с перевала вниз по конским следам, которым было уже тридцать шесть часов.

К вечеру она нашла все восемь закладок и вновь вернулась к горному проходу, опять скулила и кружилась возле капкана. Потом начала рыть. Рыла и рыла рядом с капканом яму, пока прикрывающая его земля не осыпалась, обнажив стальную челюсть. Постояла, посмотрела. Снова стала рыть. Когда она ушла, капкан лежал на земле сиротливо и голо, лишь на листке вощеной бумаги, прикрывающем тарелочку насторожки, осталась пригоршня земли, что и обнаружили вернувшиеся к перевалу следующим утром мальчик и его отец.

Отец спешился, снова встав на коровью шкуру, и осмотрел закладку; мальчик наблюдал, сидя в седле. Закладку восстановили, после чего отец с сомнением покачал головой. Объехали, поправили остальные, а когда утром вернулись, первый капкан был снова вскрыт, и в том же виде оказались еще четыре. Три из них они сняли и установили на тропе в других местах уже без привады.

— А что мешает наступить на него корове? — спросил мальчик.

— Да ровным счетом ничего, — отозвался отец.

Через три дня они обнаружили еще одного убитого теленка. Через пять дней один из поставленных без привады капканов оказался вырыт, перевернут и захлопнут.

Вечером отец и мальчик подъехали к ранчо «Складская гряда» и снова зашли к Сандерсу. Сидя на кухне, рассказали старику о достигнутых результатах; тот слушал и кивал.

— Эколс когда-то говорил мне, что пытаться перехитрить волка — это все равно что пытаться провести ребенка. Дело не в том, что они такие уж умные. Просто им особо-то не о чем больше думать. Пару раз я ходил с ним вместе. Он, бывало, поставит где-нибудь капкан, а там вроде и нет ничего — никаких признаков, что волк там проходил или делал что-то… Ну, я его спрашиваю, почему закладка сделана именно здесь, и в половине случаев он просто не мог ничего ответить. Ну то есть не мог сказать ничего путного.

Пошли в хижину Эколса, нашли там еще шесть капканов, взяли домой, опять варили. Утром, когда мать вышла в кухню готовить завтрак, там на полу сидел Бойд, натирал капканы воском.

— Что, думаешь, так скорее заработаешь прощенье? —

сказала она.

— Нет.

— А дуться будешь еще долго?

— А я и не дуюсь вовсе.

— Он ведь может тебя и переупрямить.

— И тогда нам, значит, влетит обоим, так, что ли? Стоя у плиты, она смотрела, как он старательно тру-

дится. Потом сняла с крюка чугунную сковороду, поставила на огонь. Открыла печную дверцу, хотела подкинуть дров, но оказалось, что он это уже сделал.

Когда с завтраком было покончено, отец вытер рот, бросил на стол салфетку и отодвинул стул.

— Где капканы-то?

— Висят на бельевой веревке, — отозвался Бойд. Отец встал и вышел из комнаты. Билли допил свою

чашку и поставил перед собой на стол.

— Хочешь, поговорю с ним?

— Нет.

— Ладно. Тогда не буду. Наверное, и правда ни к чему. Когда минут через десять отец вышел из конюшни, Бойд, в одной рубашке, был около поленницы — колол

дрова.

— Хочешь, стало быть, с нами? — сказал отец.

— Ну да, естественно, — отозвался Бойд.

Отец вошел в дом. Чуть погодя оттуда вышел Билли.

— Что, черт подери, на тебя нашло? — сказал он.

— Да ничего не нашло. А на тебя что нашло?

— Не тупи. Надевай куртку и пошли.

Ночью в горах выпал снег, и на перевале к западу от Блэк-Пойнт его навалило чуть не по колено. Отец шел по следу, ведя лошадь в поводу, за лошадью шли мальчишки, и так они ходили за волчицей по горам все утро, пока не оказались ниже границы снега прямо над дорогой Кловердейл-Крик-роуд. Отец спустился на нее и постоял, озирая местность, открытую как раз в том направлении, куда ушла волчица, затем сел на коня, они развернулись и поехали обратно проверить закладки, сделанные по другую сторону перевала.

— А ведь она щенная, — сказал отец.

Он отъехал, установил на тропе еще четыре пустых капкана и снова присоединился к мальчикам. Сидя в седле, Бойд дрожал, у него посинели губы. Отец подъехал к нему вплотную, снял с себя пальто и передал ему.

— Я не замерз, — сказал Бойд.

— А я тебя не спрашиваю, замерз ты или нет. Надень, да и все.

Двумя днями позже, когда Билли с отцом вновь объезжали капканы, пустой капкан, установленный на тропе ниже границы снега, оказался сорван с места. В тридцати футах дальше по тропе был участок, где снег растаял, землю развезло и в жидкой грязи отпечатался след коровы. Чуть подальше нашелся и капкан. Раздвоенная лапа вырванного из земли якоря за что-то зацепилась, и корова вытащила из капкана ногу, оставив смятый в гармошку кровавый шмат шкуры висеть на зубьях челюстей.

Остаток утра ушел на проверку пастбищ: хотели найти охромевшую корову, но и это не удалось.

— Завтра вам с Бойдом будет чем заняться, — сказал отец.

— Да, сэр.

— Но я не хочу, чтобы он выходил из дому полуодетый, как намедни.

— Да, сэр.

К вечеру следующего дня Билли с Бойдом ту корову нашли. Она стояла на опушке кедровника и смотрела на них. Остальное стадо мало-помалу смещалось вниз по реке вдоль поймы. То была старая яловая корова; высоко в горы, где выставлены капканы, она, должно быть, забралась в одиночку. Они повернули в лес, чтобы зайти сверху и выгнать ее на открытое место, но она поняла их намерение, развернулась и направилась назад в кедровник. Бойд пнул коня в бок и, преграждая корове путь, направил его между деревьев, накинул на нее лассо и осадил коня, но от рывка веревки ремень подпруги лопнул, седло из-под мальчишки выскочило и исчезло, ускакало вниз по склону, волочась за коровой, хлопая и ударяясь о стволы деревьев.

Он рухнул с лошади назад, в воздухе перевернулся через голову, а оказавшись на земле, сел и стал смотреть, как корова, с громом и треском ломясь вниз по склону, пропадает из виду. Когда к нему подъехал Билли, он уже снова, хоть и без седла, сидел верхом, и они сразу пустились преследовать корову.

Куски обивки седла начали попадаться почти сразу, а вскоре нашлось и само седло — или то, что от него осталось, — практически один надломленный деревянный ленчик со свисающими с него кусками кожи. Бойд начал спешиваться.

Отрывок из романа

Времени на поиски тележки ушло очень много. Наконец выдернул ее из сугроба, достал рюкзак, вытряхнул и спрятал в него одно из одеял. Затем сложил кучей все вещи в тележку, поднял мальчика, усадил сверху, расшнуровал и снял с него ботинки. Вытащил нож, начал вырезать из пальто портянки. Обернул портянками ноги мальчика. Использовал пальто целиком и взялся за полиэтилен. Вырезал большие квадратные куски. Вот так: нога ровно посередине, края поднять и на лодыжке обвязать лентами, вырезанными из подкладки рукавов. Получились онучи. Отошел назад. Мальчик рассматривал обновку.

— Теперь твоя очередь, пап.

Накинул на мальчика еще одно пальто, сел на полиэтилен, обмотал свои ноги на тот же манер. Встал, спрятал руки под куртку, погрел немного, засунул ботинки в рюкзак. Туда же — бинокль и игрушечный грузовик. Встряхнул полиэтилен, и сложил вместе с оставшимися одеялами, и привязал сверху на рюкзак. Закинул рюкзак на плечо, внимательно осмотрел тележку, не забыл ли чего, скомандовал:

— Пошли.

Мальчик в последний раз посмотрел на тележку, а потом поплелся за ним к дороге.

Он и представить себе не мог, как трудно будет идти. За час преодолели, наверно, не больше одной мили. Остановился, оглянулся, посмотрел на мальчика, спросил:

— Чувствую, ты решил, пришла пора умирать?

— Я не знаю.

— Мы не умрем.

— Хорошо.

— Ты мне не веришь.

— Не знаю.

— С чего ты решил, что мы скоро умрем?

— Не знаю.

— Перестань повторять «не знаю».

— Хорошо.

— Почему ты думаешь, что мы скоро умрем?

— У нас нечего есть.

— Мы что-нибудь найдем.

— Хорошо.

— Как ты думаешь, сколько люди могут прожить без еды?

— Не знаю.

— Ну, а сам ты как думаешь?

— Несколько дней, наверное.

— И что потом? Падаешь замертво?

— Ну да.

— Представь себе, нет. Это долгий процесс. У нас есть вода. Это — самое главное. Без воды долго не продержишься.

— Хорошо.

— Ты мне все равно не веришь.

— Не знаю.

Он внимательно смотрел на сына. Стоит, засунув руки в карманы широченного пальто в тонкую полоску.

— Думаешь, я тебе вру?

— Нет.

— Но считаешь, могу обмануть — не сказать про близкую смерть?

— Да.

— Ладно. Наверное, могу. Только мы не умираем.

— Хорошо.

Он часто рассматривал небо. Бывали дни, когда тучи пепла редели, и тогда на снегу появлялись еле заметные тени от стоящих вдоль дороги деревьев. Продолжали двигаться вперед. Мальчик шагал с трудом, отставал. Отец подождал его, проверил онучи, покрепче затянул завязки. Как только снег начнет таять, ноги тут же промокнут. Часто останавливались перевести дух. Сил тащить сына на руках у него не было. Примостились на рюкзаке и съели по пригоршне грязного снега. К полудню снег начал таять. Миновали сгоревший дом, от которого осталась посреди двора одна кирпичная труба. На дороге провели весь день, те немногие часы, которые можно считать днем. Прошли мили три, не больше.

Решил, что никому в голову не придет отправиться в путь по такой погоде. Как потом выяснилось, ошибался. Остановились на ночь почти на самой дороге, развели огромный костер. Он выуживал из снега ветки и бросал их в языки пламени. Шипение, пар. Не согреться. Те немногие одеяла, что у них были, тоже не могли защитить от холода. Старался не уснуть. Вздрагивал, и просыпался, и искал на ощупь револьвер. Мальчик так исхудал. Изможденное лицо, ввалившиеся глаза. Странная красота.

Поднялся, и натаскал побольше веток, и бросил в костер.

Утром вышли на дорогу, остановились. На снегу — колеи. Повозка. Что-то на колесах. Шины резиновые, судя по ширине отпечатков. Следы подошв между колеями. Кто-то прошел здесь ночью. На юг. Самое позднее — на рассвете. Двигаются по ночам. Стоял и размышлял. Внимательно рассматривал отпечатки: люди прошли в пятидесяти футах от костра и даже не притормозили. Стоял и смотрел на дорогу у себя за спиной. Мальчик не спускал с отца глаз.

— Надо уйти с дороги.

— Почему, пап?

— Сюда идут.

— Плохие люди?

— Боюсь, что да.

— А может, хорошие. Может ведь?

Он не ответил. По старой привычке посмотрел на небо, ничего там не увидел.

— Что нам теперь делать, пап?

— Пошли.

— Мы можем вернуться к костру?

— Нет. Пойдем. Скорее всего, у нас не так много времени.

— Очень хочется есть.

— Знаю.

— Что будем делать?

— Надо переждать. Уйти с дороги.

— Они заметят наши следы?

— Да.

— И что же тогда делать?

— Не знаю.

— Они поймут, кто мы?

— Что?

— Ну, когда увидят наши следы. Поймут, кто мы?

Посмотрел на их собственные отчетливые отпечатки ног на снегу.

— Догадаются.

Остановился.

— Надо подумать. Пошли к костру.

Сначала он решил, что надо найти участок дороги, где снег совсем растаял, но потом сообразил, что это не поможет. Наоборот, может вызвать подозрения: следы были и внезапно исчезли. Закидали костер снегом и отошли в лес, покружили там, вернулись назад. Торопились оставить после себя лабиринт следов и уйти лесом на север, не упуская из виду дорогу.

Место, что они выбрали, находилось на возвышении, оттуда хорошо было наблюдать за дорогой и ее окрестностями. Смотри хоть вперед, хоть назад. Расстелил полиэтилен на мокром снегу, укутал мальчика в одеяла.

— Тебе будет холодно. Но, надеюсь, долго мы тут не задержимся.

Меньше чем через час на дороге показались два человека. Мужчины. Идут быстрым шагом, почти бегут. Когда пронеслись мимо, он встал поглядеть, что они будут делать. Стоило ему выпрямиться, как они остановились, и один обернулся. Отец замер. Закутан в серое одеяло, так что не особенно выделяется на фоне серого пейзажа, но кто его знает… Может, уловили запах дыма. Постояли, поговорили. Пошли дальше. Он сел.

— Все в порядке, — сказал сыну. — Только нужно подождать. Но, думаю, все обошлось.

Уже пять дней у них крошки во рту не было. И спали мало. Обессилевшие, голодные, на окраине небольшого городишка набрели на старинную усадьбу, расположившуюся на холме над дорогой. Мальчик стоял, не отпуская его руки. Снег на асфальтированной дороге почти весь растаял. Не было его ни в полях, ни в лесу на южной стороне. Стояли перед домом. Онучи давно прохудились, ноги стыли от холода и сырости. Дом — высокий, величественный, с белыми дорическими колоннами при входе. Крытая подъездная арка сбоку. Гравийная дорога вьется по полю среди мертвой травы. Удивительно, но все оконные стекла целы.

— Что это за дом, пап?

— Ш-ш-ш, давай помолчим и послушаем.

Ничего подозрительного. Только ветер шелестит сухими ветками придорожного кустарника да неподалеку что-то скрипит — может, дверь, а может, ставень.

— Пожалуй, надо войти.

— Папа, давай не пойдем.

— Не бойся.

— Нам не надо туда идти.

— Не бойся. Надо же посмотреть.

Медленно приближались к дому по подъездной дороге. Местами снег еще не успел полностью растаять. Но и там никаких следов, снег лежит нетронутый. Высокая изгородь из сухой бирючины. Древнее птичье гнездо, в самой гуще веток. Стояли перед входом, разглядывая фасад. Кирпичная кладка. Похоже, в ход пошли кирпичи, вылепленные вручную. Глину брали прямо тут же, пока рыли котлован под дом. С колонн и покореженного навеса свисают закрученные спиралью завитки краски. Фонарь на длинной цепи при входе. Пока поднимались по ступеням, мальчик не отпускал его руку. Одно из окон чуть-чуть приоткрыто, через него протянута веревка: один конец уходит в дом, другой теряется в траве. Пересекли террасу. Он крепко держал сына за руку. Когда-то по этим доскам бегали рабы, приносили в дом кушанья и напитки на серебряных подносах. Подошли к окну и заглянули внутрь.

— А что, если там кто-нибудь есть?

— Никого здесь нет.

— Пошли отсюда, пап.

— Нужно найти что-нибудь съестное. У нас нет выбора.

— Можем в другом месте поискать.

— Все будет хорошо. Пошли.

Вытащил из-за пояса револьвер, толкнул дверь. Она медленно открылась, поворачиваясь на массивных медных петлях. Стояли и слушали. Затем прошли в огромный вестибюль с выложенным мраморными плитками полом: черная, белая, черная, белая, набор домино. Широкая лестница ведет на второй этаж. На стенах топорщатся дорогие обои, все в пятнах и разводах от сырости. На потолке разбухшая от воды известка местами выпячивается, как брюхо толстяка. Желтоватая лепнина с узором из треугольников под потолком изогнулась и отошла от стен. В соседней комнате слева большой ореховый буфет. Дверцы и ящики исчезли, сохранился только остов, слишком большой, не спалить. Наверное, когда-то это была столовая. Постояли в дверном проеме. В углу комнаты бесформенной кучей навалена одежда. Не только одежда. Обувь. Ремни. Пальто. Одеяла и старые спальные мешки. У него еще будет время обо всем этом подумать. Мальчик испугался — вцепился в его руку. Пересекли вестибюль, вошли в комнату на противоположной стороне, остановились. Скорее не комната, а зал с высоченным потолком. Камин, облицованный обычными кирпичами, со следами каминной доски и окантовки очага, давным-давно отодранных и пущены в дело. Перед камином на полу разложены матрасы и постельное белье.

— Папа, — прошептал мальчик.

— Ш-ш-ш.

Холодные угли. Вокруг камина несколько закопченных горшков. Он присел на корточки, поднял один, понюхал и поставил на место. Встал, выглянул в окно: серая вытоптанная трава, серый снег. Веревка, протянутая через окно, оказалась привязанной к медному колокольчику. Колокольчик в свою очередь закреплен в самодельном деревянном зажиме, прибитом к оконной раме. Взял мальчика за руку, и они пошли по узкому темному коридору на кухню. Повсюду валяется мусор, раковина в пятнах ржавчины, запах гнили и испражнений. Прошли в соседнюю небольшую комнату, которая, вероятно, раньше служила кладовкой.

В кладовке на полу увидели то ли дверь, то ли люк, закрытый на большой замок из стальных пластин. Мальчик попросил:

— Пап, пойдем отсюда.

— Интересно, почему ее заперли.

Мальчик потянул его за руку, вот-вот заплачет:

— Пап?!

— Нам нечего есть.

— Я не голоден, пап. Ни чуточки.

— Нам нужен лом или что-то в этом роде.

Вышли через заднюю дверь наружу, мальчик почти висел на отце. Засунул револьвер за пояс и остановился, рассматривая двор. Вымощенная кирпичом дорожка, вдоль которой торчат бесформенные колючие кусты самшита. На кирпичные столбики кто-то водрузил старую железную борону и сверху закрепил чугунный котел литров на сто пятьдесят, который раньше использовали для вытапливания свиного сала. Под котлом — пепел кострища и обуглившиеся деревяшки. Немного в стороне — повозка на резиновых шинах. Он как будто видел и одновременно не видел эту картину. В дальнем углу двора заметил старую коптильню и сарайчик для садового инвентаря. Пошел туда, почти волоком таща за собой мальчика. В сарае перебрал инструменты в бочке, остановил свой выбор на лопате на длинном черенке. Взвесил в руке и сказал сыну:

— Пошли.

В кладовой отколол дерево вокруг замка, только тогда смог просунуть острый край лопаты под скобу, сильно нажал. Замок был крепко прикручен болтами к люку, выдрать его не получилось. Зато удалось приподнять крышку люка и засунуть под нее лопату. Выпрямился, достал зажигалку. Встал на конец черенка, выше приподнял край люка, наклонился и схватился за него руками.

— Пап, — прошептал мальчик.

Остановился. Сказал:

— Послушай меня. Прекрати истерику. Мы голодаем. Тебе непонятно?

Поднял крышку люка и откинул ее до упора, так что она упала на пол.

— Жди меня здесь.

— Я с тобой.

— А не страшно?

— Страшно.

— Ну хорошо, иди за мной, только не отставай.

Начал спускаться по грубым деревянным ступенькам. Пригнул голову, щелкнул зажигалкой, поводил ею туда-сюда, будто в знак приветствия. Холодно и сыро. Невыносимый смрад. Мальчик цеплялся сзади за его куртку. Смог разглядеть кусок каменной стены. Глиняный пол. Старый матрас в темных пятнах. Согнулся и спустился еще на одну ступеньку. Вытянул руку с зажигалкой как можно дальше. Около задней стены, загораживая руками лица, пытаясь спрятаться, сбились в кучу голые люди, мужчины и женщины. На матрасе лежит мужчина, ноги отрезаны по самые бедра, концы культи — черные и обожженные. Ужасающая вонь.

— Боже! — прошептал он.

Один за другим они повернулись к нему, щурясь с непривычки от тусклого света.

— Помогите, — зашептали. — Спасите нас.

— О боже, — сказал он. — О боже.

Развернулся, схватил мальчика.

— Скорее! — крикнул. — Скорей!

Выронил зажигалку. Нет времени ее искать. Толкал мальчика наверх.

— Помогите нам, — призывали они.

— Быстрей!

У основания лестницы появилось бородатое лицо. Моргает.

— Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста.

— Да быстрей же! Ради всего святого…

Протолкнул мальчика в лаз, тот вылетел в кладовую и растянулся на полу. Отец вылез, схватился за крышку, поднял и отпустил. Крышка с грохотом захлопнулась. Повернулся, чтобы поднять мальчика. Тот уже вскочил и приплясывал от страха. Разозлился:

— Умоляю, сейчас же перестань.

Но мальчик указывал на что-то в окне. Он взглянул туда и похолодел: через поле по направлению к дому шли четверо бородатых мужчин и две женщины. Схватил мальчика за руку.

— Боже! Бежим!

Вихрем понеслись к входной двери. Скорее, вниз, во двор! Пробежав половину подъездной дороги, свернули в поле. Оглянулся. Изгородь из бирючины частично их скрывала, но он знал — в лучшем случае в их распоряжении несколько минут. На краю поля они врезались в стену сухого тростника, выскочили на дорогу, пересекли ее и углубились в лес. Крепче сжал руку мальчика.

— Беги, — прошептал ему. — Надо бежать.

Повернулся, поискал глазами дом. Ничего не видно. Если люди свернули на подъездную дорогу, то наверняка видели, как он бежал с мальчиком среди деревьев. Сейчас решается их судьба. Сейчас решается их судьба. Бросился на землю, потянув мальчика за собой.

— Ш-ш-ш.

— Они нас не убьют, пап?

— Ш-ш-ш.

О книге Кормака Маккарти «Дорога»