Метка: Издательство «Эксмо»

Отрывок из романа

На аппарате правительственной связи внезапно замигала красная лампочка. От неожиданности Гера чертыхнулся, свернул сайт закрытого интернет-сообщества, где вывешивались задания для кремлевских сетевых агентов — блоггеров, и снял трубку. На дворе давно эпоха высоких технологий, а эти аппараты все те же, что были полвека назад: пластмасса цвета слоновой кости, тянется к трубке витиеватый шнур, на аппарате вместо диска государственный герб, а все вместе — надежно защищенный от прослушивания анахронизм.

— Слушаю, — лениво ответил Гера, разморенный мыслями о предстоящем отпуске.

— Конечно слушаешь. Не ссышь же ты, в самом деле, в трубку. Что еще можно с ней делать, как не слушать? — Генерал Петя был в своем репертуаре. Кленовский, давно привыкший к плоским шуткам генерала, страдальчески поморщился:

— А, это ты, Петр? Здорово.

— Чаю, здоровей видали, — парировал Сеченов, — ты блоггерам насчет хохлов задачу поставил?

— Да поставил. Куда ж они денутся?

— Вот и молодец. Да пусть они покрепче их там пропердолят, мол «салоеды изнасиловали Тимошенку. Пострадавшая обратилась в Страсбургский суд. Дело находится на рассмотрении у лесбиянки Карлы дель Понте». И вот что, ты мне нужен. Зайди-ка ко мне, поболтать надо.

— Ладно, сейчас буду, — хмуро буркнул в трубку Герман и не спеша направился в кабинет генерала Пети.

Он застал его в отменно расхлябанном виде: генерал релаксировал, закинув на стол ноги в надраенных до зеркального блеска ботинках, и курил огромную сигару «Cohiba». Был он небрит, глаза воспалены бессонницей, галстучная петля распущена дальше некуда, ворот рубахи расстегнут пуговицы на три. На письменном столе генерала были горой навалены какие-то папки с надписью «Дело», а содержимое одной из них Сеченов изучал, просматривая материалы и фотографии через узкие, держащиеся на кончике носа очки для чтения в платиновой оправе.

Гера поздоровался, но ответа не получил. Вместо приветствия генерал молча указал ему на кресло и некоторое время продолжал изучать справку, составленную, судя по верхнему грифу документа, в ведомстве, профиль деятельности которого носил деликатный характер и касался внешних интересов государства. Наконец, он закончил читать, закряхтев, поменял позу и протянул Кленовскому фотографию:

— Скажи мне, вьюнош, тебе вот этот субъект знаком?

Гера мельком взглянул на фото, затем всмотрелся пристальней и закашлялся.

— Что? Воробей залетел? Али вафля семикрылая? — участливо и непристойно осведомился генерал Петя, — водички вон испей.

— Спасибо. — Кленовский смахнул выступившую от кашля слезу. — Конечно, я его знаю. Этот субъект не кто иной, как Марк Вербицкий. Мы с ним в своем время даже дружили. Он тоже работал в торговых сетях, был закупщиком по алкоголю, потом его, кажется, подстрелили какие-то суки залетные, но он выжил. Темная, одним словом, история. Я его давно не видел, года три-четыре.

— Что про него можешь сказать?

Кленовский пожал плечами:

— Да ничего особенного. Так… Обыкновенный жулик, откатчик. В свое время бухал по-тяжелому, потом вроде завязал. Умен, спортивен. Что еще?.. Язык у него подвешен будь здоров, ну это как у всех коммерсантов и мошенников. Помню, все жаловался мне на свою непростую личную жизнь. Мы с ним вместе в несколько стран летали на выездные семинары, которые организовывали алкогольные фирмы-поставщики. В целом нормальный такой парень, только иногда, по-моему, чересчур в себя уходит. Склонен к самоанализу, так сказать. А к тебе-то он как попал?

— Попал как? — Генерал Петя посмотрел на Геру поверх очков. — Да попал-то он, как оса в варенье, то есть основательно. Я всю ночь его дело изучал. Твой друг серьезный крендель. Таких дел наворотил, что даже тебе не снилось. Убивец он. Серьезный убивец международного масштаба. Ас! И ведь нигде не учился, не готовился, а поди ж ты… Вот послушай, — и генерал принялся читать прямо из «Дела»: — «Находясь в Аргентине, завладел огнестрельным оружием и уничтожил финансового директора организации Der Spinne Струкова, а также его телохранителя…», а вот еще «…ранее, по непроверенным данным, был причастен к взрыву дома известного криминального авторитета Вертько, во время которого погиб как сам Вертько, так и находившиеся в доме в момент взрыва две женщины, личности которых установить не удалось… Анализ остатков взрывной смеси, найденной на месте преступления, позволяют сделать вывод, что взрывное устройство принадлежало к разновидности так называемого „Техасского фейерверка“. Этот рецепт неоднократно использовался в Соединенных Штатах Америки в период ганстерских войн двадцатых годов прошлого века…» А ты говоришь, нормальный парень.

— Не фига себе, — вырвалось у Геры, — вот это да! Кто бы мог подумать?! А с виду вполне интеллигентный человек.

— Ты вон тоже с виду мальчонка из Гарвард бизнес-скул, а на самом деле мошенник, что пробу поставить негде, — язвительно заметил генерал Петя. Герман вежливо промолчал.

Сеченов тем временем встал, подошел к стенному шкафу и достал оттуда бутылку минеральной воды. Сделал несколько жадных глотков.

— Занадобился он нам, этот твой Вербицкий. Таки мы в нем имеем шкурный интерес, — отдышавшись, произнес генерал, — такое добро на дороге не валяется. Нужно его привлечь по этнической линии в качества заплечных дел специалиста. Пусть поработает, раз он такой изысканный отморозок. Ты случайно не в курсе его взглядов на проблему нелегальной миграции?

— Нет, я понятия не имею, — честно признался Герман, — мы с ним этого никогда не обсуждали. Но я могу предположить, что коли он москвич и цвет кожи у него белый, то гостям с Кавказа и не только он не больно-то и рад. В конце концов подстрелили-то его на улице именно гастролеры.

— Это не факт, что не рад, — парировал Сеченов, — тут проверка нужна, прежде, чем ему что-то такое поручать. И проверка серьезная. Ты сегодняшнюю криминальную сводку по Москве читал?

— Да ну ее, — поморщился Гера, — у меня нервы не выдерживают читать все это. Убийства, грабежи, угоны. Живешь себе спокойно, так вроде и нет всего этого, а прочитаешь, и на душе становится тяжко.

— Значит, не читал, — словно не слушая Герины стенания, проговорил генерал, — на-ка вот, прочти. Убита этой ночью целая семья. Отец, мать и маленький ребенок. Убийцы, предположительно, гастарбайтеры, делавшие ремонт в соседней квартире.

Гера взял у Сеченова лист, принялся читать и, дойдя до фамилии потерпевшего, весьма сильно изменился в лице:

— Не может быть, — хрипло проговорил он, — я отлично эту семью знаю. Это же мои друзья! Я их ребенка крестил! — Герман сорвался на крик, — да что ж такое происходит-то?!

Генерал молча написал что-то на маленьком листке с липкой полоской, согнул его пополам и отдал Герману. Тот был близок к истерике, поэтому сначала, глядя в листок, ничего не понял:

— Что это? Адрес какой-то…

— Это Вербицкого адрес, — пояснил генерал Петя, — поезжай сейчас к нему, представься, кто ты и откуда, отвези его на место преступления, чтобы его проняло как следует. После этого мне позвонишь и расскажешь о его реакции. Идет?

— Идет, — Гера вдруг понял, что отпуск его накрывается, — а если он заартачится или какой-то форсмажор произойдет?

— На случай форсмажора у тебя всегда есть звонок другу. — Ткнул себя пальцем в грудь, усыпанную сигарным пеплом, генерал Петя. — Поезжай быстрей, а то он собрался из страны улететь, будет лучше, если ты его до отъезда из дома перехватишь.

…Спустя полчаса Гера позвонил и доложил, что он разминулся с Вербицким буквально на секунды. Генерал Петя, наставив своего парламентера на путь истинный и дав ему все необходимые указания, возбужденно потер руки. Начиналась его игра, он находился в своей родной стихии. Прошло несколько минут, и на Третьем транспортном кольце, при въезде на Савеловскую эстакаду, внезапно загорелся небольшой автобус. Мгновенно образовалась пробка, которая за короткое время растянулась на несколько километров. План генерала Пети работал как швейцарский часовой механизм. Без сбоев…

О книге Алексея Колышевского «МЖ—2»

Отрывок из книги

Меня вечно одолевало смутное желание преодолеть свои недостатки. Однажды я перестану теребить волосы, постоянно ходить в кроссовках и питаться одними хлопьями. Я буду помнить дни рождения моих друзей, научусь пользоваться программой Photoshop, и не буду позволять дочке смотреть телевизор за завтраком. Я прочитаю Шекспира. Буду больше смеяться и радоваться жизни. Я стану вежливее. Буду чаще ходить в музеи. Перестану бояться водить машину.

Одним апрельским утром, которое ничем не отличалось от любого другого утра, я вдруг поняла, что рискую загубить свою жизнь, прожить ее впустую. Глядя сквозь залитое дождем окно автобуса, я почувствовала, как ускользают годы. «Чего же я хочу от жизни? — спросила я себя. — Ну… Я хочу быть счастливой». Но я никогда не задумывалась о том, что приносит мне счастье, или о том, как стать счастливее.

В моей жизни было многое, чему следовало радоваться. Я была замужем за Джеми — высоким темноволосым красавцем, которого очень любила, и у нас были две замечательных дочери — семилетняя Элиза и годовалая Элеонора. Я была писателем, хотя начинала как юрист, и жила в любимом городе — Нью-Йорке. У меня были прекрасные отношения с родителями, с сестрой и кузенами. У меня были друзья, на здоровье я не жаловалась, и мне даже не требовалось красить волосы. Однако я стала часто грубить мужу и посторонним. Я впадала в уныние из-за каждой мелкой неприятности на работе и потеряла связь со старыми друзьями. Стала легко выходить из себя, страдала от приступов меланхолии, беспомощности и подавленности.

Глядя сквозь мутное стекло, я заметила женщину, переходившую улицу. Она с трудом удерживала зонтик, одновременно пытаясь говорить по мобильному телефону, и толкала перед собой коляску с ребенком в желтеньком дождевичке. Глядя на эту женщину, я вдруг узнала в ней себя. Вот она — я! — подумалось мне. И у меня есть коляска, и мобильный телефон, и будильник, и квартира неподалеку… Вот сейчас я еду по городу на автобусе, на котором постоянно езжу туда-сюда. Такова моя жизнь, но я о ней никогда не задумываюсь.

Я не впадала в депрессию и не переживала кризис среднего возраста, но явно страдала недугом, свойственным многим взрослым людям: периодическими вспышками недовольства и неуверенности. «Неужели это я?» — недоумевала я, перебирая утреннюю почту.

Но хотя временами я чувствовала неудовлетворенность от того, что мне чего-то не хватает, я никогда не забывала, какая я на самом деле везучая. Порой, проснувшись среди ночи, я ходила из комнаты в комнату и смотрела, как спит мой муж, запутавшись в скомканных простынях, и дочки в окружении игрушечных зверюшек. У меня было все, чего я могла бы хотеть, но я не умела этому радоваться. Погрязнув в мелких огорчениях, устав от борьбы с собой, я не умела ценить то, чем обладала. Мне не хотелось вечно принимать такое положение как само собой разумеющееся. Годами меня преследовали слова писательницы Габриэль Сидони Колет: «Какой прекрасной жизнью я жила! Хорошо бы это поскорее осознать… Мне не хотелось бы когда-нибудь потом, на склоне лет или после какой-нибудь страшной катастрофы, оглянуться назад и подумать: «Как счастлива я была тогда… Если б я только это понимала!»
Мне было необходимо все это обдумать.

Как научиться получать удовольствие от каждого прожитого дня? Как стать лучшей женой, матерью, писателем, другом? Как освободиться от гнета рутины и устремиться к более возвышенным целям?

Я едва не забыла выйти возле аптеки, чтобы купить зубную пасту. Казалось, совместить мои высокие размышления с мелкими задачами повседневной жизни просто невозможно.

Автобус едва двигался, а я не поспевала за своими мыслями. «Надо вплотную этим заняться, — подумала я. — Как только появится свободное время, я организую собственный проект счастливой жизни». Вот только свободного времени у меня совсем не было… Когда жизнь течет своим чередом, всегда упускаешь из виду то, что действительно важно.

Если я намереваюсь затеять такой проект, необходимо найти время. Мысленно я представила, как целый месяц живу на живописном острове, каждый день гуляю по берегу, собирая ракушки, читаю Аристотеля и веду записи в изящном дневнике. «Увы, — призналась я себе, — этому не бывать. Надо найти возможность заняться этим здесь и теперь. Я должна научиться по-новому смотреть на привычные вещи».

Пока эти мысли проносились в моей голове, я сделала два вывода: я не так счастлива, как могла бы быть, и в моей жизни ничего не изменится, если я сама не изменю ее.

Именно в этот момент я приняла решение посвятить год тому, чтобы стать счастливее. Это было во вторник утром, а к полудню среды на моем столе уже громоздилась стопка библиотечных книг. Им едва нашлось место: мой маленький кабинет был весь завален материалами к биографии Кеннеди, над которой я тогда работала, вперемешку с записками от школьной учительницы мой дочери Элизы.

Я не могла просто взять и погрузиться в свой проект. Необходимо было многое изучить, прежде чем начнется выделенный мною на это год. После недели напряженного чтения и размышлений над предстоящим экспериментом я позвонила своей младшей сестре Элизабет. Выслушав мои рассуждения о счастье, сестра сказала: «Боюсь, ты сама не понимаешь, какая ты странная…». И торопливо добавила: «В хорошем смысле, конечно».

— Все люди — странные. Вот почему такой проект для каждого из нас был бы иным, не похожим на прочие. Каждый из нас неповторим.

— Возможно. Но ты, кажется, даже не догадываешься, как смешно это от тебя слышать.

— Что тут смешного?

— То, как ты пытаешься скрупулезно, системно подойти к вопросу счастья…

Я не совсем ее поняла.

— Ты имеешь в виду то, как я пытаюсь воплотить высокие цели в практические действия?

— Вот именно. Я даже не представляю, что такое практические действия.

— Это какой-то жаргон бизнес-школ.

— Какая разница! Я просто хочу сказать, что твой проект говорит о тебе самой больше, чем ты думаешь.

Конечно, она была права. Правильно говорят: люди начинают учить именно тому, чему хотят научиться. Взяв на себя роль наставника, по крайней мере для себя самой, я попыталась найти метод борьбы со своими собственными ошибками и недостатками.

Настало время потребовать от себя большего. Размышляя о счастье, я постоянно натыкалась на парадоксы. Я хотела изменить себя, но в то же время принимать себя такой, какая я есть. Я хотела относиться к себе более и одновременно менее серьезно. Мне хотелось эффективнее использовать свое время, но и иметь возможность порой проводить его беззаботно. Хотелось думать о себе так, чтобы забыть о себе.

Я постоянно была в крайнем возбуждении, хотела избавиться от беспокойства о будущем, но желала сохранить энергию и амбиции. Наблюдения Элизабет заставили меня задуматься о своих мотивах. Жаждала ли я духовного роста и жизни, посвященной более возвышенным принципам, или мой проект был всего лишь попыткой распространить свой перфекционистский подход на все аспекты моей жизни?

Проект «Счастье» сочетал в себе и то, и другое. Конечно, я хотела улучшить свой характер, но, учитывая мою натуру, это потребовало бы составления списка задач, нового словаря и постоянного ведения заметок.

Согласно данным современных исследований, уровень счастья человека предопределен генетически примерно на 50 %; около 10 % составляет влияние жизненных обстоятельств — возраст, пол, национальность, семейное положение, достаток, состояние здоровья, профессия и религиозность, остальное — следствие того, что человек думает и делает. Иными словами, у человека существует врожденная предрасположенность быть счастливым в известных пределах, но вследствие своего поведения он может либо дотянуться до высшего из них, либо скатиться до низшего. Это открытие соответствовало и моим личным наблюдениям. Кажется вполне очевидным, что некоторые люди более других склонны к меланхолии, но в то же время собственное решение человека о том, как ему жить, также влияет на его счастье.

Во время учебы на юридическом факультете мы целый семестр посвятили обсуждению понятия «договор», и когда я углубилась в исследование счастья, такая подготовка пошла мне на пользу. В пору ученичества очень полезно точное определение понятий, однако, в одной из работ по позитивной психологии я нашла пятнадцать различных научных дефиниций счастья. Когда дело дошло до моего проекта, казалось, что вовсе не нужно тратить силы на выяснение различий между «позитивным переживанием», «субъективным благополучием», «гедонистическим настроением» и множеством прочих терминов. Мне не хотелось углубляться в вопросы, которые меня не особенно интересовали.

Вместо этого я решила последовать традиции, заложенной верховным судьей Поттером Стюартом, который, определяя, что такое непристойность, сказал: «Когда я с нею сталкиваюсь, я ее узнаю», или Луи Армстронгом, который заявил: «Если вам приходится спрашивать, что такое джаз, то вам этого не понять», или А. Э. Хаусманом, который писал, что может дать определение поэзии не лучше, чем терьер — крысе, но «распознает этот предмет по тем симптомам, которые тот вызывает».

Аристотель определял счастье как summum bonum, высшее благо. Хотя люди стремятся к иным благам — желают обрести богатство и власть или похудеть на десять фунтов — они делают это в уверенности, что это принесет им счастье. Таким образом, их настоящая цель — счастье. Паскаль утверждал: «Все люди без исключения жаждут счастья. Какими бы разными средствами они для этого ни пользовались, цель у всех одна». По данным одного исследования, когда людей в разных концах света спрашивали, чего они больше всего желали бы для себя и для своих детей, они называли счастье. Даже те, кто не может прийти к согласию насчет того, что значит быть счастливым, готовы согласиться, что большинство людей способны стать счастливее, согласно их собственному определению. Я знаю, когда чувствую себя счастливой, и этого вполне достаточно для моих целей.

Насчет определения счастья я пришла и к еще одному важному выводу: противоположность счастья — несчастье, а не депрессия.

Депрессия — тяжелое состояние, требующее особого внимания, но оно составляет отдельную категорию в размышлениях о счастье и несчастье. Выяснение причин депрессии и средств борьбы с нею далеко выходит за рамки моего проекта. Сама я не ощущала депрессии и не собиралась ею заниматься. То, что меланхолия мне не свойственна, не означало, что попытка стать счастливее не пойдет мне на пользу.

Разобравшись, что повысить уровень счастья возможно, и поняв, что значит быть счастливой, оставалось выяснить, как именно сделать себя счастливее.

Могла ли я открыть новый поразительный секрет счастья? Вероятно, нет. Люди размышляли о нем тысячи лет, и великие истины о счастье давно сформулированы самыми блестящими умами. Все важное уже было сказано раньше. (И это утверждение тоже. Еще Альфред Норт Уайтхед писал: «Все важное уже было когда-то сказано».) Законы счастья так же непреложны, как законы химии.

Но даже если эти законы открыты не мною, нужно было применить их к себе самой. Это как с похуданием. Всем известны его секреты — питаться правильно, есть поменьше, двигаться побольше, но самое трудное — воплотить это на практике. Мне надо было создать схему воплощения правильных идей в жизнь.

Отец-основатель Бенджамин Франклин — один из главных авторитетов в теории самореализации. В своей «Автобиографии» он рассказывает, как создал таблицу добродетелей в качестве «смелого и нелегкого проекта нравственного совершенствования». Он определил тринадцать добродетелей, которые желал в себе культивировать, — воздержанность, молчаливость, любовь к порядку, решительность, бережливость, трудолюбие, искренность, справедливость, умеренность, чистоплотность, спокойствие, целомудрие, кротость, — и составил таблицу, размеченную по дням недели. Каждый день ему надлежало оценить, насколько удалось воплотить на практике эти тринадцать добродетелей.

Современные исследования побуждают не преувеличивать мудрость такого подхода. Люди более успешно решают задачи, которые разбиты на конкретные и измеримые действия с необходимостью структурированной отчетности и при положительном подкреплении. Согласно современной теории деятельности мозга, многие суждения, мотивы и чувства формируются бессознательно, и важным фактором бессознательной активности является «доступность» информации — легкость, с какой она приходит на ум. Информация, к которой обратился недавно или к которой часто обращался раньше, легче воспроизводится и активизируется. Концепция «доступности» подсказала мне, что, постоянно напоминая себе об определенных идеях и задачах, я буду поддерживать их активность в своем сознании.

Итак, вдохновленная современной наукой и методом Бенджамина Франклина, я разработала свою версию оценочной таблицы — своего рода календарь, в котором я могла записывать мои обязательства ежедневно выставлять себе оценки √ (хорошо) или X (плохо) за их выполнение.

После составления чистой таблицы потребовалось немало времени, чтобы определить, какими обязательствами заполнить свободные клетки. Тринадцать добродетелей Франклина не вполне соответствовали тем переменам, которых я желала добиться. Не так уж я была озабочена, например, чистоплотностью (хотя чистить зубы, наверное, могла бы и тщательнее). Что мне следовало делать, чтобы стать счастливее?

Прежде всего, надо было определить те области, над которыми следует работать. Потом наступала пора приносящих счастье действий, конкретных и измеримых. Например, все — от Сенеки до Мартина Селигмана, убеждены, что дружба — залог счастья, и мне, конечно, надо было бы укрепить мои дружеские отношения. Главное, понять, как добиться желательных перемен. Мне хотелось быть особенной, поэтому следовало знать, чего именно я от себя жду.

Размышляя над возможными действиями, я снова поражалась тому, насколько мой Проект «Счастье» будет отличаться от принадлежащего любому другому человеку. Приоритеты Франклина включали «умеренность» («не объедаться, не напиваться») и «молчаливость» (поменьше «праздной болтовни и пустословия»). Кто-то мог бы дать себе зарок начать заниматься спортом, бросить курить, наладить свою сексуальную жизнь, научиться плавать, пойти в волонтеры, но меня не интересовали все эти конкретные задачи. Волонтерской деятельностью я уже занималась. У меня были свои особые приоритеты, включая такие, которыми многие люди пренебрегли бы, и исключая те, которые многие включили бы в свой список.

Например, подруга спросила меня:

— Не собираешься ли ты пройти курс психотерапии?

— Нет, — удивилась я. — А почему ты решила, что мне это нужно?

— Это абсолютно необходимо, если ты намерена разобраться в причинах своего поведения. Неужели ты не хочешь понять, почему ты такая, какая есть, и почему стремишься изменить свою жизнь?

Я долго размышляла над этими вопросами и, наконец, решила: нет, не хочу. Означало ли это, что я подхожу к делу поверхностно? Я готова признать, что психотерапия может быть полезна, но ответы на поставленные подругой вопросы меня не очень интересовали. То, чем мне хотелось заняться, было для меня вполне очевидно, и я больше заботилась о том, чтобы начать лучше себя вести, чем научиться лучше себя понимать.

Двенадцать месяцев года составили двенадцать ячеек таблицы для заполнения. В ходе исследований я увидела, что важнейший элемент счастья — социальные связи, поэтому записала «Супружество», «Родительство», «Дружба». Кроме того, я поняла, что мое счастье во многом зависит от моих перспектив, и добавила к списку «Вечность» и «Стремления». Труд был важен для моего счастья, но и досуг тоже, поэтому я включила пункты «Работа», «Игра» и «Увлечения». Что еще мне хотелось бы охватить? «Энергия» казалась мне важной составляющей успеха всего проекта. Мне хотелось упомянуть и «Деньги». Чтобы разобраться во многих открытиях, которые я сделала в ходе своих исследований, и я добавила «Внимание». Декабрь станет тем месяцем, когда я постараюсь наиболее полно выполнить все свои обязательства. Итак, получилось двенадцать категорий.

Но с чего начать? Что было самым важным элементом счастья? Я еще не выяснила этого, но решила на первое место поставить «Энергию». Высокий уровень энергии позволит легче справляться с остальными задачами.

К 1 января, когда я планировала запустить проект, я заполнила таблицу дюжинами обязательств, которые постараюсь выполнить в наступающем году. В течение первого месяца я приступлю только к январским задачам; в феврале добавлю к январскому набору еще несколько задач, а к декабрю оценю выполнение задач всего года.

По мере того как я определялась с моими задачами, стали вырисовываться некоторые общие принципы. Выделение этих принципов оказалось труднее, чем я ожидала, но после долгих уточнений я пришла к следующим Двенадцати Заповедям.

ДВЕНАДЦАТЬ ЗАПОВЕДЕЙ

1. Будь собой, Гретхен.
2. Живи, как живется.
3. Веди себя так, как хочешь себя чувствовать.
4. Действуй прямо сейчас.
5. Будь вежливой и честной.
6. Получай удовольствие от процесса.
7. Выкладывайся.
8. Уясняй проблему.
9. Бодрись!
10. Делай то, что должно быть сделано.
11. Никаких расчетов.
12. Любовь — только одна.

О книге Гретхен Рубин «Мечты. План. Новая жизнь»

Отрывок из книги

Это началось в среду. Стоял один из таких славных солнечных дней, когда кажется, что жизнь безоблачна и все непременно сложится к лучшему. Но, увы, в тот день удача отвернулась от Пегги Сью Фэервей, и вестником рока стал неприметный человек в черном, нежданно постучавшийся в дверь ровно в восемь утра.

Пегги вместе с бабушкой Кэти как раз трудилась в кухне над новой порцией пирожных для лавочки, которую они совсем недавно открыли на пляже. Небо сияло лазурью, в доме витал аппетитный запах свежей выпечки, синий пес, уютно свернувшись в углу, догрызал добрый килограмм миндального печенья… одним словом, ничто не предвещало беды, как вдруг медный колокольчик у двери звякнул, и на пороге появился невысокий человек в черном костюме.

Шею его стягивал строгий черный галстук, а в руках он держал черный портфель — такой же мрачный, как и все его одеяние. Незнакомец подошел к прилавку, привычным жестом, напомнившим поведение киношного агента ФБР, показал удостоверение и сухо произнес:

— Я здесь по заданию Инспекции по экстраординарной деятельности. Мне очень жаль, но я вынужден сообщить вам, юная леди, что вы нарушили правила поведения героев.

По его противной ухмылке, однако, было вполне ясно, что на самом деле он вовсе ни о чем не сожалеет. Как и все скучные и недобрые посредственности, он втайне завидовал людям, ведущим яркую и насыщенную жизнь, и испытывал мелочное удовольствие, доставляя им неприятности.

Пегги Сью, бабушка Кэти и синий пес окружили незнакомца и уставились на него с непониманием.

— Правила поведения героев? — удивленно переспросила Кэти Флэнаган, нахмурив брови. — Это что, шутка?

— Никаких шуток, — строго осадил ее посетитель. — Вы что думаете, любой подросток имеет право сражаться с чудовищами и гулять по другим планетам без разрешения властей? Не все так просто. Если позволить всем героям действовать по своему усмотрению, начнется подлинная анархия.

— Но ведь я помогла стольким людям! — запротестовала Пегги. — Я же не сделала ничего плохого…

Человек в черном расстегнул свой портфель, извлек из него толстую папку и пролистал ее, с неудовольствием поджимая губы.

— Наши службы зафиксировали целых семь выдающихся подвигов, совершенных тобой. Нам известно и о твоей борьбе с Невидимками, и том, как ты сражалась с зетанами. Ничто не укрылось от нашего бдительного взгляда, включая и твои миссии на удаленных планетах — таких, как Зантора. Все это, конечно, прекрасно, но сейчас правила изменились. Отныне мы не можем позволить супергероям расти, как сорняки, без всякого контроля. Супергерой — серьезная профессия, которая должна строго регулироваться законодательством… Она требует специального образования, подтвержденного дипломом установленного образца.

У Пегги Сью даже голова заболела от казенных речей ужасного незнакомца, девочка была не в силах понять, к чему тот ведет.

Бабушка Кэти медленно начинала закипать от раздражения.

— Моя внучка оказала человечеству огромную услугу, — вмешалась она, — спасла от верной смерти стольких людей… Не понимаю, что за нелепые требования…

Незнакомец недобро нахмурился.

— Таков закон, мадам, — ответил он сухо. — И Пегги Сью придется ему подчиниться. Так же как и этому животному, зарегистрированному под именем «синий пес». Правительство не может допустить, чтобы подростки совершали на подвластной ему территории выдающиеся поступки, которые могут привести к самым непредсказуемым последствиям. Если каждый будет делать то, что ему заблагорассудится, к чему мы придем?

Бабушка Кэти окончательно вышла из себя.

— Но, в конце концов, вы же не можете запретить Пегги спасать человеческие жизни?

По лицу незнакомца скользнула ехидная улыбка.

— Это целиком и полностью зависит от нее самой, — возразил он. — Если она желает и дальше продолжать в том же духе, ей придется подчиниться новому закону, введенному в сфере образования.

— Что еще за закон? — насторожилась девочка.

— Ты обязана будешь получить диплом супергероини, — заявил постетитель.

— Что-что? — пролепетала Пегги.

— Ты прекрасно слышала, — прошипел незнакомец, злобно прищурившись. — Ты должна будешь поступить в специальную секретную школу, предназначенную для подростков вроде тебя, и выдержать выпускной экзамен. Без диплома ты не сможешь продолжать свою жизнь, полную приключений. Тебе придется стать такой же, как все.

Пегги вскочила на ноги, синий пес у ее ног глухо заворчал.

— В жизни не слышала такой ерунды! — вскричала девочка. — Человек-паук, например, никогда не сдавал никаких экзаменов…

— А вот и ошибаешься, — бросил инспектор, роясь в своих папках. — Пожалуйста, вот фотография, на которой ему вручают диплом в колледже супергероев. Вот такой же снимок Бэтмена… А здесь ты можешь видеть Супермена. Правда, в тот день он был плохо причесан, и узнать его непросто, но это действительно он.

Пегги оттолкнула протянутые фотографии.

— А если я откажусь пойти в вашу школу, что со мной будет? — спросила она.

Инспектор равнодушно пожал плечами.

— Все очень просто, — ответил он. — Тебе вколют особое лекарство, от которого ты потеряешь всю свою храбрость и не отважишься больше на приключения, даже если тебе представится возможность совершить что-то необыкновенное. Ты станешь такой трусливой, что примешься хныкать от страха при виде самого обыкновенного оборотня.

— Но это же подло! — вскричала бабушка Кэти. — Как вы смеете…

— Таков закон, — повторил инспектор. — Во всем должен быть порядок. Вполне возможно, что однажды будут введены права на вождение тележек в супермаркете или лицензии на пользование ножом и вилкой. Некоторые наши службы сейчас специально разрабатывают данные вопросы. Но на сегодняшний день речь идет о супергероях: ваша внучка и ее собака подпали под действие нового законодательства. Правила таковы: если до истечения сорока восьми часов они не явятся в бюро регистрации, это будет расценено как правонарушение. К ним незамедлительно пришлют врача, который сделает им обоим укол сыворотки страха, отчего они моментально станут боязливыми и малодушными.

— Но зачем же превращать их в трусов?

— Потому что только так мы сможем быть уверены, что они не станут совершать ничего экстраординарного. Мы предпочитаем иметь в своем подчинении трусов, а не храбрецов, поступки которых непредсказуемы.

Пегги в смятении опустилась на стул.

— А сколько времени длится учеба? — спросила она ослабевшим голосом.

— По-разному, — уклончиво ответил инспектор. — Это зависит от каждого ученика. Повторяю, что тебе дается сорок восемь часов на принятие решения. Потом будет слишком поздно. То же самое относится и к твоему псу.

— Неужели ему тоже придется сдавать экзамен?

— Разумеется.

• О книге Сержа Брюссоло «Красные джунгли»
• Купить электронную книгу на Литресе

Отрывок из романа

После того Лисбет посидела в баре минут десять, уткнув нос в «Измерения». Еще в детстве она поняла, что обладает фотографической памятью и тем самым сильно отличается от одноклассников, но никогда никому не рассказывала об этой своей особенности, за исключением Микаэля Блумквиста, которому в минуту слабости позволила проникнуть в ее тайну. «Измерения» она знала уже наизусть и таскала с собой книгу как напоминание о мучившей ее загадке, словно это было чем-то вроде талисмана.

Но в этот вечер она никак не могла сосредоточиться на Ферма и его теореме. Ей мешал маячивший перед глазами образ доктора Форбса, который сидел неподвижно, устремив невидящий взгляд куда-то в сторону залива.

Она сама не могла объяснить, откуда у нее возникло это чувство, но тут было что-то не так.

В конце концов она захлопнула книгу, вернулась к себе в номер и включила свой ноутбук. О том, чтобы заняться поисками в Интернете, не могло быть и речи — в отеле не было широкополосного Интернета, но у Лисбет имелся встроенный модем, который подключался к мобильному телефону, и таким образом она могла отправлять и принимать корреспонденцию по электронной почте. Она быстро набрала сообщение на адрес (Plague (англ.) — чума):

Сижу без широкополосного Интернета. Требуется информация о некоем докторе Форбсе из фонда Девы Марии и его жене, проживающих в Остине, штат Техас. Заплачу 500 долларов тому, кто выполнит расследование. Wasp.

Лисбет добавила свой PGP-ключ (PGP (Pretty Good Privacy) (англ.) — название компьютерной программы, позволяющей производить шифрование.), зашифровала послание PGP-ключом Чумы и нажала на кнопку «отправить». Затем взглянула на часы — оказалось, что уже почти половина восьмого вечера.

Выключив компьютер, Лисбет заперла за собой дверь, вышла на берег и, пройдя четыреста метров, пересекла дорогу на Сент-Джорджесе и постучалась в дверь сарайчика на задах «Кокосового ореха». Там обитал шестнадцатилетний Джордж Бленд, студент. Он собирался стать врачом, или адвокатом, или, может быть, астронавтом, а пока отличался таким же, как сама Лисбет Саландер, щуплым сложением и невысоким ростом.

Лисбет повстречала Джорджа Бленда на пляже в первую неделю пребывания на Гренаде, на следующий день после своего переезда в район Гранд Анс. Прогулявшись по берегу, она села под пальмами. Перед ней у моря группа детей играли в футбол. Она раскрыла «Измерения» и погрузилась в чтение. В это время он пришел и расположился в нескольких метрах впереди — худенький чернокожий парнишка в сандалиях, черных брюках и белой майке. Казалось, он не обращал на нее внимания, а она молча наблюдала за ним.

Как и Лисбет, он открыл книгу и погрузился в чтение, и это тоже было пособие по математике — «Основной курс». Он читал очень сосредоточенно, потом начал что-то писать в задачнике. Понаблюдав за ним минут пять, Лисбет кашлянула. Тут мальчик ее заметил и, в панике вскочив, стал извиняться, что помешал, и собрался уже уходить, но она успела спросить его, очень ли трудные у него примеры.

Это оказалась алгебра, и через две минуты Лисбет нашла главную ошибку в его вычислениях. Через тридцать минут совместными усилиями домашнее задание было выполнено. Через час они уже разобрали всю следующую главу задачника, и Лисбет, как настоящий педагог, объяснила Джорджу, как нужно подходить к решению таких примеров. Он посмотрел на нее с уважением, и через два часа она уже знала, что его мама живет в Канаде в Торонто, папа на другомконце острова в Гренвилле, а сам он обитает неподалеку отсюда в сарае. В семье он самый младший, и у него есть три сестры.

К своему удивлению, Лисбет Саландер почувствовала, что общество мальчика действует на нее успокоительно. Она почти никогда не вступала в разговоры с другими людьми просто ради того, чтобы поболтать, но не потому, что страдала застенчивостью. В понимании Лисбет, беседа всегда имела конкретную цель: выяснить, например, как пройти в аптеку или сколько стоит снять номер в гостинице. Разговоры также помогали решать служебные задачи: когда она проводила расследования для Драгана Арманского в «Милтон секьюрити», то ей не составляло труда вести долгие беседы ради получения информации.

Зато она терпеть не могла частные разговоры, которые всегда сводились к вопросам о том, что она считала личным делом каждого человека. Зато ответы она ухитрялась давать самые неопределенные, и попытки вовлечь Лисбет Саландер в подобные беседы сводились примерно к следующему:

— Сколько тебе лет?

— А как тебе кажется?

— Как тебе нравится Бритни Спирс?

— А кто это?

— Как ты относишься к картинам Карла Ларссона?

— Никогда над этим не задумывалась.

— Ты лесбиянка?

— Не твое дело.

Джордж Бленд был неловок и застенчив, но он держался вежливо и старался поддерживать беседу о серьезных вещах, не пытаясь соперничать с Лисбет и не вторгаясь в ее частную жизнь. Подобно ей самой, он производил впечатление одинокого человека, и она с удивлением поняла, что ее, Лисбет, парень воспринимает как некую богиню математики, спустившуюся с небес на Гранд Анс Бич, чтобы осчастливить его своим обществом. Они провели на пляже несколько часов, а потом, когда солнце стало клониться к горизонту, встали и направились восвояси. Вместе они дошли до ее отеля, Джордж показал ей лачугу, которая служила его студенческой кельей, и в смущении спросил, не согласится ли она зайти к нему на чашку чаю. Она согласилась, и он, кажется, удивился.

Жилище его представляло собой обычный сарайчик и отличалось крайней простотой: вся обстановка состояла из видавшего виды стола, двух стульев, кровати и шкафа для белья и одежды. Единственным светильником была маленькая настольная лампа, провод от которой тянулся в «Кокосовый орех», а для приготовления пищи служила походная керосинка. Джордж угостил Лисбет обедом из риса и зелени, поданным на пластиковых тарелках, даже дерзнул предложить ей местного запрещенного курева, и она согласилась это попробовать.

Лисбет без труда заметила, что произвела впечатление на нового знакомого, и он смущается, не зная, как ему себя с ней вести. Она тут же решила, что позволит ему себя соблазнить, но процесс развивался мучительно и трудно. Он, без сомнения, понял ее намеки, но не имел ни малейшего представления, как ему нужно действовать в этих обстоятельствах. Он ходил вокруг да около, никак не решаясь к ней подступиться, пока у нее не лопнуло терпение. Она усадила его на кровать, а сама принялась раздеваться.

Впервые после возвращения из генуэзской клиники Лисбет решилась показаться кому-то на глаза обнаженной. Сразу после выписки она чувствовала себя не вполне уверенно, и прошло довольно много времени, прежде чем она убедилась, что никто на нее не глазеет. Раньше Лисбет Саландер нисколько не волновало, как к ней относятся окружающие, поэтому она никак не могла понять, отчего же теперь стала беспокоиться.

В лице Джорджа Бленда она нашла прекрасный объект, на котором могла проверить воздействие своего нового «я». Справившись наконец — не без некоторой поддержки с ее стороны — с застежкой ее лифчика, он, прежде чем самому начать раздеваться, первым долгом погасил свет. Лисбет поняла, что он стесняется, снова включила лампу и внимательно следила за его реакцией, когда он неуклюже начал до нее дотрагиваться. И лишь спустя некоторое время она расслабилась, убедившись, что ее грудь вовсе не кажется ему ненатуральной. Впрочем, Джорджу, судя по всему, было особенно не с чем сравнивать.

Заранее Лисбет не предполагала обзавестись на Гренаде любовником-тинейджером. Она просто поддалась порыву и, уходя от Джорджа поздно вечером, вовсе не думала о возвращении сюда. Но уже на следующий день она снова встретила его на пляже и призналась себе, что ей приятно проводить время с этим неловким мальчиком. За семь недель, что она прожила на Гренаде, Джордж Бленд прочно занял место в ее жизни. Днем они не встречались, но вечерние часы перед заходом солнца он проводил на пляже, прежде чем уйти в свою хижину.

Лисбет знала, что, прогуливаясь вместе по пляжу, они выглядели как парочка подростков.

Вероятно, его жизнь стала гораздо интереснее. У него появилась женщина, которая обучала его математике и эротике.

Открыв дверь, Джордж радостно улыбнулся ей с порога.

— Тебе не помешает гостья? — спросила она.

Лисбет Саландер вышла от Джорджа Бленда в самом начале третьего часа ночи. Ощущая внутреннее тепло, она решила не возвращаться сразу в отель, а сначала пройтись вдоль моря. Идя в темноте по безлюдному пляжу, она знала, что Джордж Бленд провожает ее, держась позади метрах в ста.

Он поступал так каждый раз. Она никогда не оставалась у него до утра, а он горячо спорил с ней, доказывая, что женщина не должна возвращаться в отель совершенно одна поздней ночью, и настаивал на том, что просто обязан проводить ее. Лисбет Саландер обыкновенно давала ему высказать свои доводы, но затем прекращала дискуссию решительным «нет»:

— Я буду ходить, когда хочу и куда хочу. Все! Спор окончен! И не надо мне никаких провожатых. В первый раз она ужасно рассердилась, когда увидела, что он ее провожает. Но потом ей даже понравилось то, что он стремится ее оберегать, и потому она делала вид, будто не замечает, как он идет за ней следом и возвращается к себе не раньше, чем она у него на глазах войдет в отель.

Она задавалась вопросом, что он сделает, если на нее кто-нибудь нападет.

Сама она на этот случай купила в магазине Мак-Интайра молоток и носила в сумке, висевшей у нее через плечо. Как считала Лисбет Саландер, в реальном мире не много найдется страшилищ, с которыми нельзя управиться при помощи увесистого молотка.

В этот вечер небо было усеяно сверкающими звездами, светила полная луна. Лисбет подняла взгляд и увидела, что Регул в созвездии Льва стоит низко над горизонтом. Она уже почти дошла до отеля, как вдруг замерла на месте — впереди на пляже, у самой воды, она заметила смутные очертания человеческой фигуры. Это был первый случай, раньше она не встречала здесь в темноте ни души. Между ними оставалось метров сто, но благодаря лунному свету Лисбет без труда узнала ночного гуляку.

Это был почтенный доктор Форбс из тридцать второго номера.

Она свернула в сторону, несколькими широкими шагами быстро пересекла пляж и затаилась в тени деревьев. Она оглянулась, но Джорджа Бленда нигде не увидела. Человек у кромки воды медленно прохаживался взад и вперед, покуривая сигарету, а через каждые несколько шагов останавливался и наклонялся, словно искал что-то у себя под ногами. Эта пантомима продолжалась двадцать минут, затем он внезапно развернулся, быстрым шагом направился к выходящему на пляж подъезду отеля и скрылся.

Немного выждав, Лисбет подошла к тому месту, где расхаживал доктор Форбс, и неспешно описала полукруг, внимательно глядя себе под ноги, но ничего, кроме песка, нескольких камешков и раковин, не увидела. Потратив на это две минуты, она бросила осматривать пляж и вернулась в гостиницу.

У себя в номере она вышла на балкон, перегнулась через перила и осторожно перелезла на соседний. Все было тихо и спокойно. Вечерние посетители бара давно отгуляли. Подождав немного, она сходила за сумкой, взяла лист бумаги и свернула себе косяк из запаса, которым снабдил ее Джордж Бленд. Устроившись на балконе в шезлонге и устремив взгляд на темные воды Карибского моря, Лисбет задумчиво закурила.

В ее голове заработал чуткий приборчик, готовый, будто радар, уловить малейший сигнал тревоги.

О книге Стига Ларссона «Девушка, которая играла с огнем»

Рассказ из книги Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

Уезжал Шамис. Сказал — приходите, возьмите, что надо.

Народ потянулся. Прощаться и брать.

Горевоцкие тоже пошли. Оказалось — поздно! На полу в пустой гостиной валялась только стопка нот «Песни советской эстрады», а на подоконнике стояла клетка с попугаем. Горевоцкая, тайная жадина, стала голосить — да зачем же вы уезжаете, кидаться на грудь Шамису, косясь—а вдруг где-нибудь что-нибудь. Шамис, растроганный показательным выступлением Горевоцкой, говорит: что ж вы так поздно, вот посуда была, слоники, правда пять штук, книги, кримплены. А Горевоцкий шаркает ножкой: да что вы, мы так, задаром пришли. После горячих прощаний Горевоцкая уволокла ноты и попугая. Не идти же назад с пустыми руками.

Попугая жако звали Зеленый. Зеленый был серый, пыльный, кое-где битый молью, прожорливый и сварливый. На вопрос, сколько ему лет, Шамис заверил, что Зеленый помнит все волны эмиграции. Даже белую, в двадцатые годы.

Первый день у Горевоцких Зеленый тосковал. Сидел нахохленный, злой. Много ел. Во время еды чавкал, икал и плевался шелухой. Бранился по-птичьи, бегал туда-сюда по клетке и громко топал.

На следующее утро стал звонить. Как телефон и дверной звонок. Да так ловко, что Горевоцкая запарилась бегать то к телефону, то к двери.

Еще через сутки попугай прокричал первые слова:

— Зельман! Тапочки! Надень тапочки, сво-о-лочь!

— Значит, он и у Зельмана жил!.. — заключила Горевоцкая. Зельман Брониславович Грес был известным в Черновцах квартирным маклером.

Последующие пять дней Зеленый с утра до вечера бормотал схемы и формулы квартирных обменов, добавляя время от времени: «Вам как себе», «Побойтеся бога!», «Моим врагам!» и «Имейте состраданию». Тихое это бормотание внезапно прерывалось истеричным ором:

— Зельман! Тапочки! Надень тапочки, сволочь!

Через неделю в плешивой башке попугая отслоился еще один временной пласт, и Зеленый зажужжал, как бормашина, одновременно противно и гнусаво напевая:

Она казалась розовой пуши-ны-кой

В оригинальной шубке из песца…

— Заславский! Дантист! — радостно определила Горевоцкая.—Яв молодости у него лечилась, — хвастливо добавила она и мечтательно потянулась.

Зеленый перестал есть и застыл с куском яблока в лапе. Он уставился на Горевоцкую поганым глазом и тем же гнусавым голосом медленно и елейно протянул:

— Хор-роша! Ох как хор-роша!

Горевоцкий тоже посмотрел на жену. Плохо посмотрел. С подозрением.

— Может, он тебя узнал?!

— Да ты что?! — возмутилась Горевоцкая. — Побойся бога!

— Имейте состраданию! — деловито заявил Зеленый и, громко тюкая клювом, принялся за еду.

Ночью он возился, чесался, медовым голосом говорил пошлости и легкомысленно хохотал разными женскими голосами.

— Бордель! — идентифицировал Горевоцкий, злорадно глядя на жену. — Значит, ты не одна у него лечилась!

От греха попугая решили отдать в другие руки. Недорого. Зеленый в ожидании участи продолжал напевать голосом дантиста, внимательно следя за Горевоцкой из-за прутьев клетки:

Моя снежи-ны-ка!

Моя пуши-ны-ка!

Моя царыца!

Царыца грез!

Вечером пришла покупательница — большая любительница домашних животных. Зеленый пристально взглянул на потенциальную хозяйку, отвернул голову и скептически изрек:

— Ничего особенного! Первый рост, шестидесятый размер!

— Это я — первый рост?! — возмутилась покупательница и, обиженно шваркнув дверью, ушла.

— Магазин готового платья? — предположил Горевоцкий. И тут же засомневался: — Хотя… попугай в магазине…

— А может, Фима Школьник? Он немножко шил… — покраснела Горевоцкая и опустила ресницы.

— Школьник? — подозрительно переспросил Горевоцкий.

Зеленый четко среагировал на ключевое слово «школьник» и завопил:

— Товарищ председатель совета дружины! Отря-ад имени Павлика Морозова, живущий и работающий под девизом…

— Живой уголок. В сто первой школе, — хором заключили Горевоцкие. А Зеленый секунду передохнул и заверещал:

— Зельман! Тапочки! Сво-о-лочь!

По городу разнеслась весть, что попугай Горевоцких разговорился и раскрывает секреты прошлого, разоблачает пороки прежних хозяев и при этом матерится голосом бывшего директора сто первой школы.

Из Израиля, Штатов, Австралии, Венесуэлы полетели срочные телеграммы: «Не верьте попугаю! Он все врет!»

Горевоцкие завели себе толстый блокнот, забросили телевизор, каждый вечер садились у клетки с попугаем и записывали компромат на бывших владельцев птицы.

«Морковские, — писал Горевоцкий, — таскали мясо с птицекомбината в ведрах для мусора».

«Реус с любовницей Лидой гнали самогон из батареи центрального отопления».

«Старуха Валентина Грубах, член партии с 1924 года, тайно по ночам принимала клиентов и торговала собой».

«Жеребковский оказался полицаем и предателем, а жена его заложила».

«Сапожник Мостовой, тайный агент НКВД, брал работу на дом и по ночам стучал молотком. Будя соседей».

Однажды Зеленый закашлялся и сказал, знакомо картавя:

— Алес, Наденька! Рэволюция в опасности! Горевоцкие испуганно переглянулись. А попугай с той поры замолчал. Выговорился.

И только иногда, когда Горевоцкий приходит с работы, попугай устало и грустно произносит:

— Зельман, тапочки! Надень тапочки!—и ласково добавляет: — Сволочь…

О книге Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

Колонка Харуки Мураками для японского женского журнала «Ан-ан» из сборника «Радио Мураками»

Было время (возможно, нечто подобное случается и теперь), когда одна фирма по производству электробритв в рамках рекламной кампании посылала по утрам своих представителей отлавливать и брить прямо на улице офисных служащих, спешащих на работу. «Вот это да,— громко удивлялись служащие, глядя на то, что бритвам удавалось снять с их щек,— вроде бы только перед выходом из дома побрился, а вон сколько всего осталось…» Такая вот реклама. Разумеется, служащие были подставные, но все равно это выглядело довольно убедительно.

Я иногда пользуюсь электробритвой этой фирмы, но не в той последовательности, которая предписывается рекламой, а совсем наоборот. То есть сначала я бреюсь машинкой, а потом снова повторяю всю процедуру, но уже с помощью обычной безопасной бритвы. Многие скажут: и как это ему не лень — сначала так, а потом еще эдак? Но, во-первых, у меня много свободного времени, а во-вторых, я это делаю отчасти из любопытства. В конце концов, именно праздные и любопытные типы вроде меня — и я об этом уже не раз писал — становятся писателями.

Сазу оговорюсь, что мой метод тоже не безупречен и после бритья все равно тут и там остаются недобритые места. Уж не знаю почему. Наверное, отчасти потому, что и у той и у другой бритвы есть свои ограничения, свои слабые места. И та и другая что-то сбривают, а что-то оставляют. К тому же в утренней спешке, в какой последовательности ни брейся, идеал все равно недостижим, по крайней мере для большинства из нас. (С этой, и только этой, точки зрения вышеупомянутая реклама выглядит достоверной, а во всем остальном, по моему скромному мнению, с достоверностью как-то не очень. А жаль. В таких делах нужно все продумывать тщательно и даже незначительные мелочи рассматривать под разными углами.)

Обычно я бреюсь только утром, но бывают дни, когда вечером я тоже бреюсь. Например, если собираюсь на вечерний концерт или в ресторан, поужинать с дорогим мне человеком. Или что-нибудь в этом роде. Вообще- то я, подобно древним земледельцам, практически не живу ночной жизнью. Вечерние выходы у меня случаются не чаще одного-двух раз в месяц. И хотя, конечно, возиться с бритьем не особо хочется, но это неотъемлемая часть светской атмосферы. Вот приступаешь к бритью, и сразу появляется такое свежее, «выходное» настроение. И уж точно это не имеет ничего общего с рутинной утренней процедурой, «бритьем по привычке». Прямо-таки начинаешь чувствовать вкус к жизни.

Сначала согреваешь щеки теплым влажным полотенцем, потом наносишь крем для бритья и тогда уже, без спешки и нервов, начинаешь работать бритвой. Идеально! Потом аккуратно смываешь пену и смотришь на себя в зеркало —проверяешь, не осталось ли где ненужных волос. Затем приходит очередь лосьона после бритья. Пока он деликатно пощипывает мои щеки, надеваю свежевыглаженную рубашку, поверх нее— любимый твидовый пиджак и в завершение обуваюсь. И если после этого на площади рядом со станцией ко мне подойдет человек и скажет: «Добрый вечер. Не могли бы вы уделить несколько минут и попробовать вот эту электробритву», то я, человек по натуре незлобивый, рявкну в ответ: «Знаешь что? Отвали-ка!» Наверное, как-то так.

О книге Харуки Мураками «Радио Мураками»

Рассказ из книги Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

В нашем дворе в Черновцах во времена моего детства жил исключительной красоты человек, дворник по профессии, философ по призванию, восьмидесятилетний аристократ с метлой по фамилии Гельмер, по национальности немец. Гельмер знал пять языков и немножко латынь, правда, частенько удалялся в запои и тогда разговаривал сразу на всех известных и неизвестных ему языках. А пять языков — в Черновцах это была норма: немецкий, идиш, румынский, украинский, польский… Вот немножко латынь — это уже было где-то образование. Хотя и это никого тогда бы не удивило. Это у нас в Черновцах называлось «знать грамоту».

Дядя Гарри Гельмер, наш дворник, рассказывал как-то, сидя во дворе в теплых летних мягких сумерках, как его отец, Яков Гельмер, управляющий Черновицкой пуговичной фабрики, частенько ездил в Вену. По делам. Или отдохнуть. Вообще в те времена, когда Черновцы, тогда Черновицы, еще были Австрией, портреты короля Франца-Иосифа висели в каждой витрине, и бравые революционные матросы курили свои папиросы в другом месте, далеко от нашего миниатюрного, изящного, элегантного города, было модно ездить в Вену. А самым романтичным обычаем в тогдашних Черновицах был обычай вывозить в Вену своих невест. На кофе.

Вот об этом подробнее.

Вот, например, Бено Гельмер, молодой управляющий пуговичной фабрикой, щеголеватый молодой человек, немного чудаковатый, немного застенчивый, добрый, веселый умный и любопытный, знакомится на ежегодном балу Банковского союза с милой девушкой по имени Стефания, хорошо воспитанной, образованной — гимназия, языки, фортепьяно, манеры… Из семьи доктора Брахвита, черновицкого светилы. Как знакомится? Ну, конечно, не «Как-тебя-зовут-крошка?» или «Назови-свое имя-детка». Не-ет… Молодого Гельмера и девушку-из-приличной-семьи Стефанию Брахвит представили друг другу. Представили! И это уже давно было запланировано — представить этих милых молодых людей друг другу. Как это было тогда принято. Что вы?! Это же не в метро знакомиться или, того хуже, на пляже. Фи! Этим в Черновицах занималась мадам Замзон! Сама мадам Замзон вела картотеку состоятельных невест и женихов и перетасовывала карты их судеб, тщательно сверяя и сопоставляя. И никто никогда не жаловался. У мадам Замзон был наметанный глаз и хорошие манеры.

Конечно, для Стефании мадам Замзон завела целую папку: два поляка-студента, один немец, один австриец из палаты адвокатов и еще один прекрасный юноша — вы правильно подумали кто. Этот прекрасный юноша — который вы правильно подумали — и был Бено Гельмер. На нем-то и остановил свой выбор доктор Брахвит.

Ну, потом, после бала, на котором молодые люди влюбились друг в друга, как и предполагала мадам Замзон, приблизительно через месяц душевного томления молодой Гельмер приглашает Стефанию в концертный зал музыкального товарищества на выступление Черновицкого мещанского хора. Он пишет письмо, где просит родителей Стефании разрешения пригласить их дочь Стефанию на концерт… Родители Стефании долго обсуждают на семейном совете, да или нет, тянут с ответом и наконец пишут, что ну ладно, они не возражают… Гельмер пишет, что будет счастлив заехать за девушкой в такой-то день, на закате, когда часы на городской ратуше пробьют… Родители Стефании опять собирают семейный совет — так да или все-таки нет — и пишут, что… Кошмар, короче. Почтальоны и на-рочные с ног сбиваются доставить письма к сроку, носятся туда-сюда, загоняют коней и велосипеды… Стефания выезжает в сопровождении мамы, бабушки, хныкающего десятилетнего младшего брата Яшеньки, которому скучно и тесно в новом сюртуке, и старшей бабушкиной сестры тети Эрны, которой тоже очень интересно. Сопровождающие зорко следят. Тетя Эрна громко переспрашивает — она глуховата. Молодые люди пожимают руки при встрече и прощании. Ах!

Потом, еще через две недели ежедневной переписки, — театр, в который является та же бдительная компания в шляпках со скулящим ребенком и тетей Эрной с перевязанной щекой, потому что у нее болит зуб. Но она не могла пропустить.

Дальше следует приглашение в песенное товарищество «Буковинский баян» и, наконец, легкомысленный, на бабушкин взгляд, поход в кондитерскую и прогулка по улице Херенгассе, ныне улица Ольги Кобылянской, где, отстав на некотором расстоянии, за влюбленной парочкой постыло бредут мама, бабушка, ноющий Яшенька, объевшийся в кондитерской мороженого, и прихрамывающая тетя Эрна, страдающая подагрой легкой формы.

И наконец, Гельмер делает предложение. Уф! Все уже устали. Гельмер устал. Ему очень нравится Стефания. И потом, сколько можно терпеть эти шляпки за своей спиной и громкий шепот бабушкиной сестры тети Эрны. И надо торопиться: завязывается интрига — инженер по фамилии Рояль, сын архитектора Рояля, тоже делает Стефании предложение. Каков нахал! И это минуя… мадам Замзон! Какая распущенность! И это не выдержав даже испытания капризным Яшенькой, женской половиной семьи Брахвитов и букетом недугов тети Эрны.

Оба, и Гельмер, и Рояль, наконец приглашают Стефанию в Вену на кофе. Все. Оба молодых человека в приемный у Брахвитов день наряжаются и с роскошными букетами цветов едут к любимой девушке с предложением. Но Рояль берет балагулу, черновицкого извозчика, его лошадь плетется кое-как, а Гельмер едет на своей пролетке. Гельмер приезжает первым! Выбор за Стефанией Брахвит. Черновицы умолкли и ждут.

Вот! Тут я должна прерваться и сделать очень важное отступление. Какой это прекрасный был обычай в нашем городе — после помолвки достойные женихи вывозили своих невест в Вену на кофе. Что! Это совсем не то, что вы думаете! Как можно?! Что вы! Молодой человек берет определенные обязательства и ответственность, заказывает для девушки место в вагоне люкс, сам едет в другом вагоне. Постоянно бегает проверять, удобно ли девушке в ее купе, открывает ей окошко, закрывает ей окошко, носит сельтерскую или что-то там еще и ограничивается улыбками, нежными взглядами и пожиманием руки. Прибыв в Вену, молодые люди действительно едут в кофейню, заказывают кофе. К кофе им подают венский штрудель, холодную воду в красивом высоком стакане и моцартинки, конфеты, сделанные вручную, специально заказанные к этому дню и привезенные из Зальцбурга в кружевных коробочках. Влюбленные наслаждаются кофе и слушают музыку, которая в Вене звучит везде.

И все! А вы что подумали?!

После кофейни влюбленные возвращаются на вокзал, садятся в разные вагоны поезда Вена — Черновицы и едут домой. Но! Всему городу понятно, что договор между семьями закреплен и осенью девушка выходит замуж.

Замуж? Она? Нет, не может быть!

Может! Ее уже возили в Вену на кофе!

Что вы говорите? А-а-ах! Уже возили… Ну… Раз уже возили в Вену на кофе…

Вот было время…

К чему я все это веду? К тому, что я в своей цветущей юности была совсем не хуже, чем Стефания Брахвит. Именно тогда, когда слушала этот рассказ от нашего старого дворника, Гарри Гельмера, знавшего пять языков и немножко латынь. Мне так хотелось ходить в башмачках, а не в шкарах. Выезжать на балы, а не бегать на танцы. Принимать приглашение на утреннюю прогулку, а не прошвырнуться вечерком. Все это было практически неосуществимо, потому что я очень опоздала и оказалась в своем веке человеком случайным…

О книге Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

Глава из романа

Субботнее утро выдалось прохладным, с легкой дымкой, которую солнце наверняка развеяло бы к полудню. Лорел догадывалась, что все, кто пойдет на пикник, так или иначе искупаются в холодном океане, и была отчасти рада, что не идет. Она несколько минут лежала в кровати, любуясь розовыми, оранжевыми и нежно-голубыми красками утреннего неба. Большинство людей восхищаются закатом, но Лорел захватывало дух именно от рассвета. Она потянулась и села, не сводя взгляда с окна. Интересно, сколько жителей Кресент-Сити сейчас спят, не видя этого великолепного зрелища? Уж ее отец всегда был соней, а в воскресенье (Сонный день, как он его называл) редко просыпался раньше полудня.

Лорел улыбнулась, но тут же вспомнила о своем горе. Она потянулась к бугру… и взвизгнула, когда ее руки соединились на спине.

Бугор исчез. На его месте было что-то другое. Длинное и прохладное.

Очень большое.

Выругав себя за то, что не повесила в комнате зеркало, Лорел выгнула шею и увидела лишь закругленный край чего-то белого. Она откинула тонкую простыню, подбежала к двери и, беззвучно повернув ручку, приоткрыла ее. Из спальни доносился храп отца. Впрочем, мама иногда просыпалась очень рано и умела не шуметь. Лорел распахнула дверь — впервые в жизни мысленно поблагодарив отца за смазанные петли — и по стенке прокралась в ванную.

Дрожащими руками она прикрыла за собой дверь ванной и защелкнула замок. Затем прислонилась головой к необработанному дереву и заставила себя дышать медленнее. Нащупала пальцами выключатель и зажгла свет. Сделав глубокий вдох, сморгнула темные пятна и подошла к зеркалу.

Ей не пришлось даже поворачиваться спиной, чтобы увидеть новое образование. Над плечами поднимались вытянутые бело-голубые овалы — дивной красоты.

Лорел медленно повернулась к зеркалу спиной. На месте шишки выросли этакие лепестки. Самые длинные — они выглядывали из-за плеч и талии — были длиной в фут и шириной с ладонь. Лепестки поменьше — около восьми или девяти дюймов в длину — занимали оставшееся пространство в середине цветка. У его основания даже было несколько зеленых листиков.

Все лепестки были темно-синие ближе к центру и нежно-голубые, почти белые на концах. Своими волнистыми краями они напомнили Лорел жутковатые африканские фиалки, которые мама старательно выращивала на кухне. Лепестков было около двадцати, может, больше.

Лорел вновь повернулась лицом к зеркалу, не сводя глаз с парящих над плечами лепестков. Они выглядели почти как крылья.

Громкий стук в дверь вывел ее из забытья.

— Ты скоро? — сонно спросила мама.

От ужаса Лорел сжала кулаки и впилась ногтями в ладонь. Спору нет, лепестки очень красивые, но у кого на спине растут цветы?! Это в десять… нет, в сто раз хуже, чем шишка! Как это спрятать?

Может, просто выдернуть лепестки? Лорел схватила один и дернула. Боль пронзила спину, и Лорел прикусила щеки, чтобы подавить крик. Один всхлип все же сорвался с ее губ.

Мама постучала снова.

— Что такое?

Лорел дождалась, пока боль утихнет и к ней вернется дар речи.

— Ничего, мам,— слегка дрожащим голосом ответила она.— Я сейчас. Ее глаза забегали по ванной комнате в поисках чего-нибудь подходящего. От тонкой ночной рубашки на бретельках толку не будет. Лорел схватила большое полотенце и плотно в него закуталась. Быстро взглянув в зеркало и убедившись, что ни один лепесток не торчит, Лорел открыла дверь и натянуто улыбнулась.

— Извини, что так долго.

Мама заморгала.

— Ты принимала душ? Я не слышала воду.

— Да я быстро сполоснулась! — выпалила Лорел.— И голову не мочила.

Но мама уже думала о другом.

— Одевайся и спускайся на кухню, приготовлю тебе завтрак,— зевнув, сказала она.— Похоже, сегодня будет чудесный день.

Лорел проскочила мимо матери в свою комнату. Замка на двери не было, поэтому она приперла ручку спинкой стула, как всегда делают в кино.

Лорел скинула полотенце и осмотрела примятые лепестки. Больно не было. Она перетянула один через плечо и внимательно изучила. Шишка — одно дело, но что ей делать с этим?!

Лорел понюхала белый лепесток, отвела в сторону, еще раз понюхала. Пахло цветами фруктового дерева, только сильнее. Намного сильнее. Дурманящий аромат наполнял всю комнату. Ладно хоть эта штука не воняет. Придется сказать маме, что купила новую туалетную воду. Лорел принюхалась еще раз и пожалела, что в магазинах ничего подобного не продается.

До Лорел постепенно дошел весь ужас ее положения; грудь сдавило, голова закружилась. Что делать?

Перво-наперво нужно это спрятать.

Лорел открыла шкаф и растерянно встала перед ним. Чем же скрыть огромный цветок, выросший на спине? Когда в августе Лорел ходила по магазинам, такая задача перед ней не стояла. Шкаф был полон светлыми легкими блузками и сарафанами. Они вообще ничего не скроют!

Она перерыла всю одежду и достала несколько топов. Убедившись, что на горизонте чисто, пробежала в ванную, дав себе клятву, что сегодня же купит в комнату зеркало. Дверь закрылась чуть громче, чем хотелось, но, прижав ухо к прохладному дереву, Лорел никого не услышала.

Первый топ даже не налез на огромный цветок. Лорел уставилась в зеркало. Ведь должен быть какой-то выход!

Она схватила как можно больше лепестков и попыталась обернуть их вокруг плеч. Не получилось. Да и вообще, Лорел не хотела до конца жизни носить одежду с рукавами — даже если жить ей осталось недолго.

Тогда она попыталась обернуть лепестки вокруг талии. Вышло лучше — гораздо лучше. Лорел взяла шелковый шарф и закрепила им лепестки, потом надела шорты и застегнула их поверх шарфа. Больно по-прежнему не было, хотя тело сдавило.

Она надела просторную блузку в крестьянском стиле и с замиранием сердца посмотрела в зеркало.

«Впечатляет». Ткань блузки и так была неровная — никто не заметит, что под ней что-то есть. Оставалось прикрыть едва заметный бугорок волосами, и одна маленькая проблема решена.

Зато множество других никуда не делись.

Странный признак полового созревания, ничего не скажешь. Резкие перемены настроения, безобразные угри и даже менструации, идущие месяцами,— все это более-менее нормально. Но огромный цветок, выросший из прыща размером с теннисный мяч?!

Такое можно увидеть в дешевых ужастиках. Если Лорел кому-нибудь признается, кто ей поверит? Даже в худших ночных кошмарах с ней не происходило ничего подобного.

В ванной вдруг стало слишком жарко. Слишком тесно, душно, темно… слишком всё. Мечтая поскорей выбраться из дома, Лорел бегом спустилась на кухню, взяла из холодильника банку содовой и открыла заднюю дверь.

— Пошла прогуляться? — Ага,— не оборачиваясь, ответила Лорел.

— Приятной прогулки.

Лорел что-то буркнула и выскочила на улицу. Она зашагала по тропинке к лесу, не обращая внимания на покрытую росой траву. На западном горизонте, у самого океана, еще виднелся туман, но небо над головой было голубое, ясное, и солнце уверенно поднималось к зениту. День и впрямь обещал быть чудесным. Матушка-Природа словно издевалась над Лорел: ее жизнь шла наперекосяк, а все вокруг, как назло, было таким красивым…

Она спряталась за большое скопление деревьев, где ее не увидели бы ни с дороги, ни из дома. Нет, здесь еще рано; Лорел зашагала вперед.

Через несколько минут она остановилась и прислушалась. Не заметив ничего подозрительного, она подняла блузку и развязала стягивающий шарф. Облегченный вздох слетел с ее губ, когда лепестки свободно распрямились на спине — Лорел точно выпустили из душной коробки.

Солнечный луч пробился сквозь кроны деревьев и обрисовал ее силуэт на траве. Тень напоминала огромную бабочку с прозрачными крыльями. Похожие тени отбрасывают воздушные шарики — серые, с легким оттенком какого-нибудь цвета. Лорел думала пошевелить своими «крыльями», но, хоть она прекрасно их чувствовала — в ласковых лучах солнца ясно ощущался каждый дюйм,— управлять ими она не могла. Нет, такая красота не может быть смертельной…

Лорел долго смотрела на свою тень, соображая, что делать. Рассказать родителям? Да, обязательно расскажет — в понедельник, если бугор не исчезнет.

С другой стороны, он исчез…

Притянув к себе один лепесток, Лорел провела по нему пальцами. Мягкий, нежный… И никакой боли она не почувствовала. «Может, сам отвалится?» Так ей говорила мама: большинство болезней проходят сами собой. Вдруг… вдруг все будет хорошо?

Хорошо! Это слово заполнило все ее мысли и эхом отзывалось в голове. «Из моей спины торчит гигантский цветок! Что в этом хорошего?! »

Пока в груди бушевали чувства, мысли неожиданно сосредоточились на Дэвиде. Вдруг он поможет ей… найдет какое-нибудь научное объяснение? Хорошо бы показать ему кусочек этого странного цветка. Даже если он не разберется, хуже Лорел все равно не будет.

Она снова обернулась шарфом и поспешила домой. На пороге кухни чуть не врезалась в отца.

— Пап! — взвизгнула она. Нервы — и так напряженные до предела — окончательно сдали.

Он наклонился и поцеловал ее в макушку. — Доброе утро, красавица.— Папа приобнял Лорел за плечи, и она испугалась, как бы он не нащупал под блузкой лепестки.

Впрочем, до второй чашки кофе отец редко что-либо замечал.

— Чего ты так рано? — с легкой дрожью в голосе спросила Лорел.

Папа застонал.

— Надо открывать магазин. Медди попросила выходной.

— Понятно,— рассеянно ответила Лорел, стараясь не принимать эту перемену в заведенном порядке за дурной знак.

Отец вдруг замер и принюхался. Лорел оцепенела.

— Отличные духи. Пользуйся ими почаще.

Она кивнула, чувствуя, что глаза вот-вот выскочат из орбит, и отстранилась от папы. Затем быстро схватила трубку радиотелефона и побежала к себе.

В комнате Лорел долго смотрела на телефон, прежде чем дрожащими пальцами набрать номер Дэвида. Он ответил после первого гудка.

— Алло?

— Привет,— тут же сказала она, чтобы не бросить трубку.

— Лорел, привет! Как дела?

Несколько секунд она не могла выдавить ни слова. — Лорел?

— Да.

— Зачем ты звонишь?

Опять тишина.

— Можно, я приду? — наконец выпалила Лорел.

— Конечно… Когда?

— Прямо сейчас.

О книге Эприлинн Пайк «Крылья»

Колонка Харуки Мураками для японского женского журнала «Ан-ан» из сборника «Радио Мураками»

Согласно науке физике, и это ни для кого уже не секрет, в нашей Вселенной не существует ничего вечного. А вот «как бы вечное», ну или наполовину вечное очень даже существует. Взять, например, какипи¹ и процесс его поглощения.

Вы знаете, что такое какипи? Это такая сухая закуска. Она состоит из двух компонентов — из душистого арахиса и хрустящих рисовых хлопьев, облитых глазурью с примесью соевого соуса и кайенского перца. Когда ешь какипи, самое важное—соблюдать оптимальную пропорцию!

Сладкое и острое! Сочетание неожиданное, прямо скажем. Не знаю, кто это придумал, но придумано здорово. Хотя и не настолько, чтобы взять и наградить этого человека Нобелевской премией мира (и если бы даже он вдруг сделался номинантом, думается, никто к этому не отнесся бы серьезно). Однако идея сама по себе, безусловно, гениальная.

Из-за глазури рисовые хлопья становятся темнооранжевыми, напоминая и по цвету, и по форме косточки от хурмы. Собственно, поэтому их так и называют — «хурмовые косточки». Кстати, они очень гармонируют с белесоватым и пухлым арахисом.

Рыжий и белый, все так и есть: «хурмовые косточки» выступают в роли остряка, арахис — в амплуа туповатого, медлительного резонера². Впрочем, арахис хоть и туповат, но у него тоже есть характер, свое понимание вещей. Так что не надо думать, что в этом вкусовом тандеме он только кивает и поддакивает,— нет-нет да и отразит с неожиданной ловкостью очередную остроту «хурмовых косточек». «Хурмовые косточки » прекрасно знают об этой особенности арахиса и потому несколько утрируют свои реплики. Одним словом, отлично сыгранный дуэт с прекрасной координацией.

Именно поэтому (хотя и не поручусь, что только поэтому) поглощать какипи под пиво можно бесконечно. То есть можно говорить о почти вечном процессе. Только вошел во вкус, глядишь —упаковка уже опустела и надо открывать новую. А чем больше ешь, тем больше хочется пить, так что и пива надо все больше и больше. Просто ужас. Какая уж тут диета, какое сбалансированное питание.

Но даже о таком шедевре кулинарного искусства, как какипи, не скажешь, что он без изъяна. Основная проблема заключается в том, что стоит вмешаться в процесс постороннему, как хрупкое равновесие между «хурмовыми косточками» и арахисовыми орешками сразу же нарушается. Например, когда я ем какипи со своей женой, которая очень любит арахис, то очень быстро на тарелке остаются только «хурмовые косточки». А если я пытаюсь протестовать, то слышу в ответ: «Так ведь ты же не любишь бобовые. Ешь свои „хурмовые косточки“ и радуйся».

Да, признаю—»хурмовые косточки» я люблю больше, чем арахис (я вообще сладкому предпочитаю острое). Но когда речь заходит о какипи, я делаю над собой усилие — по-своему приятное — и употребляю рисовые хлопья и арахис в равной пропорции. Во мне, отчасти насильственно, развилась некая «система равновесия какипи», и строгость этой системы доставляет мне — лично мне — пусть странное и едва уловимое, но удовольствие.

В нашем мире сладкое и острое сосуществуют и взаимодополняют друг друга. И я каждый раз в этом заново убеждаюсь. Но объяснить другому человеку сложнейший психологический принцип этого взаимодействия и добиться в этом вопросе понимания чрезвычайно сложно. Да, наверное, и не нужно. Так что я отвечаю на реплику жены невнятным бормотанием и обреченно доедаю оставшиеся на тарелке «хурмовые косточки».

Эх, сложная это штука, семейная жизнь.

Как раз сегодня я ел какипи и в очередной раз об этом подумал.

---

¹Название какипи образовано из двух слов: японского «каки» — хурма и английского «peanuts» — арахис. Из английского слова взят только первый слог.

²Рыжий и белый — клоуны, основные персонажи буффонадной клоунады. Острослов и туповатый резонер —амплуа двух актеров-комиков, работающих в традиционном японском жанре «мандзай» (жанр сценического диалога с юмористическим содержанием).

О книге Харуки Мураками «Радио Мураками»

Отрывок из романа

Весна 1086 года. Англия

Первым признаком беды стали во́роны.

Крытая повозка, запряженная одной лошадью, катила по ухабистой дороге, петляющей между бесконечными полями ячменя, и вдруг в небо черной тучей взмыла стая воронов. Они устремились в голубое небо, шумными кругами поднимаясь все выше и выше, однако это была не обычная паника спугнутых птиц. Вороны кружили в вышине и резко падали вниз, кувыркаясь в воздухе и судорожно хлопая крыльями. Птицы сталкивались друг с другом в небе и дождем проливались на землю. Маленькие черные комки с силой ударялись о дорогу, ломая крылья и клювы. Искалеченные птицы трепетали, слабо поднимая перебитые крылья.

Но самым пугающим во всем этом была полная тишина.

Ни карканья, ни криков.

Лишь неистовое хлопанье крыльев — после чего мягкий шлепок пернатого тела об утрамбованную землю и камни.

Возница осенил себя крестным знамением и остановил повозку. Его глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, не отрывались от неба. Лошадка, встряхивая головой, тяжело дышала, выпуская в прохладный утренний воздух облачка пара.

— Едем дальше,— сказал путник, сидящий в повозке. Мартин Борр, младший из королевских коронеров, был направлен сюда тайным эдиктом самого короля Вильгельма. Кутаясь в теплый шерстяной плащ, Мартин думал о грамоте, скрепленной воском с оттиском большой королевской печати. Казна была обременена тяготами войны, и Вильгельм разослал по всей стране десятки королевских комиссаров, чтобы они составили полную опись его земель и владений. Все собранные сведения заносились в громадную книгу под названием «Земельная опись Англии» одним ученым, писавшим на загадочной разновидности латыни. Делалось это все для того, чтобы точно определить размер податей, которые должны были собираться казной.

По крайней мере, так утверждалось.

Были и те, кто подозревал, что столь подробное изучение всех земель было осуществлено с другой целью. Эти люди сравнивали книгу с библейским описанием Судного дня. В Библии говорится, что Бог ведет учет всех человеческих деяний в Книге жизни. И постепенно молва закрепила за плодом этих великих исследований другое название: «Книга Судного дня».

Скептики, сами того не подозревая, были близки к истине.

Мартин прочитал запечатанную воском грамоту. Он видел, как одинокий писец дотошно заносит сведения, полученные от королевских комиссаров, в огромный том, а в конце ученый вывел по-латыни одно- единственное слово, красными чернилами.

Vastare.

«Опустошенный».

Этим словом были отмечены многие области, в том числе земли, разоренные войной и грабежами. Но две записи были полностью сделаны кроваво-красными чернилами. Одна описывала уединенный остров, затерявшийся между побережьями Ирландии и Англии. И вот теперь Мартин приближался ко второму из этих мест, получив королевский приказ провести подробное исследование. Он дал клятву молчать; в помощь ему были выделены три человека. Сейчас они следовали за повозкой верхом.

Возница дернул поводья, побуждая чудовищно огромного гнедого тяжеловоза ускорить шаг. Повозка двинулась вперед, наезжая колесами на трепещущие тела воронов, с хрустом сокрушая кости и разбрызгивая кровь.

Наконец они поднялись на гребень, откуда открылся вид на раскинувшуюся внизу плодородную долину. Вдалеке приютилась деревушка, зажатая с одной стороны каменным особняком, а с другой — церковью со шпилем. Остальными строениями были десятка два бревенчатых домов и россыпь деревянных овчарен и голубятен.

— Милорд, это про́клятое место,— пробормотал возница.— Помяните мое слово. И разорила здесь все не чума.

— Мы прибыли сюда как раз для того, чтобы все выяснить. В лиге позади горная дорога была перекрыта королевским отрядом. Дальше не пропускали никого, и все же это не могло остановить ходившие по окрестным деревням и селам слухи о том, что на долину обрушился какой-то странный мор.

—Про́клятое,— повторил возница, направляя повозку вниз по дороге в сторону деревни.— Я слышал рассказы о том, что эти земли когда-то принадлежали безбожникам кельтам. Говорят, для них, язычников, они были священными. По-прежнему в чащах на склонах вон тех холмов можно найти их камни.

Он указал морщинистой рукой на густые леса, которые покрывали вершины высоких холмов, устремленных в небо. Туман, цеплявшийся за верхушки деревьев, превращал зелень крон в грязные оттенки серого и черного.

— Кельты прокляли это место, я вам точно говорю. Принесли погибель тем, кто носит крест.

Мартин Борр не желал слушать эти бредни. Тридцати двух лет от роду, он обретал знания под руководством лучших ученых от Рима до Британии. И сюда вместе со знатоками своего дела явился, чтобы установить истину.

Развернувшись, Мартин махнул рукой, указывая на маленькую деревушку, и трое всадников пришпорили лошадей. Каждый из них знал свою задачу. Мартин последовал за ними, без лишней спешки, изучая и оценивая все, что встречалось на пути. Уединенная деревушка в этой небольшой горной долине, известная под названием Хайглен, славилась в здешних краях своими гончарными изделиями. Глина добывалась из горячих источников, каковыми и объяснялась туманная дымка, затягивающая лес на вершинах. Говорили, что местный способ обжига и состав глины являлись строго оберегаемыми секретами, в которые были посвящены только жители деревни.

И теперь все эти секреты утеряны навсегда.

Повозка, громыхая, катилась по дороге, мимо полей, засаженных рожью, овсом, бобами, мимо грядок овощей. На одних полях, судя по виду, недавно собрали урожай, другие, похоже, были подожжены.

Неужели жители деревни заподозрили правду?

По мере того как повозка спускалась в долину, становились видны ряды овчарен, обрамленных высокими живыми изгородями, которые частично скрывали царящий внутри ужас. Сочные пастбища были испещрены оспинами сотен кучек шерсти, вздутых трупов овец. Ближе к деревне появились также застигнутые смертью свиньи и козы, распростертые на земле, с ввалившимися глазами. В поле валялась пара здоровенных волов, по-прежнему впряженных в плуг.

Повозка подъехала к самой деревушке, спрятанной в зелени деревьев. Вокруг стояла полная тишина. Путников не встретил ни лай собак, ни кудахтанье кур, ни крик осла. Не зазвонил церковный колокол, никто не окликнул чужаков, появившихся в селении.

Тишина была гнетущей.

Как вскоре было установлено, большинство умерших жителей лежали у себя дома, слишком обессиленные перед смертью, чтобы выйти на улицу. Но одно тело застыло на траве, недалеко от каменных ступеней особняка. Мертвый мужчина лежал ничком там, где и упал, возможно, свалившись с лестницы и свернув себе шею. Но даже с высоты повозки Мартин обратил внимание на высохшую кожу, обтянувшую кости, на глубоко запавшие глаза, на неестественную худобу.

То же самое истощение наблюдалось и у домашних животных в поле. Казалось, вся деревня долго была в осаде и все живое в ней умерло от голода.

Послышался приближающийся стук копыт. Реджинальд осадил коня рядом с повозкой.

— Все закрома полны,— доложил он, вытирая руки о штаны.— И еще там крысы и мыши.

Мартин вопросительно посмотрел на высокого, покрытого шрамами воина, пришедшего вместе с королем Вильгельмом с севера Франции.

— Дохлые, как и всё вокруг. В точности как на том проклятом острове.

— Но теперь мор дошел до наших берегов,— пробормотал Мартин.— Пришел к нам на землю.

Вот почему их послали сюда, вот почему дорога в деревню была перекрыта, вот почему все они дали клятву хранить молчание.

— Жирар подыскал вам хороший труп,— продолжал Реджинальд.— Посвежее остальных. Мальчишку. Жирар оттащил его в кузницу. Он указал на деревянный сарай с каменной трубой.

Кивнув, Мартин вылез из повозки. Он должен был убедиться наверняка, а для этого существовал только один путь. Его долг как королевского коронера заключался в том, чтобы выведать правду у мертвых. Хотя самую кровавую часть работы Мартин решил оставить французскому мяснику.

Мартин шагнул в открытую дверь кузницы. Жирар уже ждал его там, склонившись перед остывшим горнилом. Француз трудился в войске короля Вильгельма, отпиливая воинам изувеченные члены и тем самым спасая им жизнь.

Жирар освободил стол посреди кузницы и уже снял одежду с тела мальчишки и привязал его к столу. Мартин окинул взглядом бледное, исхудавшее тело. Его собственный сын был приблизительно такого же возраста, но жуткая смерть состарила несчастного паренька, покрыла его морщинами, каких не должно быть в его восемь или девять лет.

Пока Жирар готовил ножи, Мартин осмотрел тело внимательнее. Ущипнув кожу, он отметил полное отсутствие жировой прослойки. Затем изучил растрескавшиеся губы, клочки уцелевших на голове волос, распухшие щиколотки и ступни, но наибольшее внимание уделил выступающим костям, водя по ним руками, словно пытаясь прочитать на ощупь карту: ребра, скулы, глазницы, таз.

Что здесь произошло?

Мартин понимал, что ответ не лежит на поверхности.

Жирар подошел к столу, сжимая в руке длинное серебристое лезвие.

— Ну что, сударь, принимаемся за работу?

Мартин молча кивнул.

Через четверть часа тело мальчика походило на выпотрошенную свинью. Кожа, рассеченная от паха до горла, была содрана и приколота к доскам стола. Туго переплетенные внутренности лежали в окровавленной брюшной полости, вздутые и розовые. Из-под ребер торчала распухшая желтовато-бурая печень, слишком большая для такого маленького ребенка, иссушенного до костей и хрящей.

Жирар подошел к вскрытому животу. Его руки исчезли в ледяных глубинах.

Мартин, оставаясь в стороне, прикоснулся рукой ко лбу и беззвучно зашевелил губами, моля усопшего простить за это бесцеремонное вторжение. Конечно, сейчас было слишком поздно ждать от мальчишки прощения. Но его мертвое тело еще могло оказать последнюю услугу — подтвердить худшие опасения.

Жирар вытащил желудок покойного, упругий и белый, от которого свисала распухшая багровая селезенка. Несколькими умелыми движениями ножа француз рассек сплетение кишок и бросил освобожденный желудок на стол. Еще один ловкий разрез — и желудок раскрылся пополам. Словно из испорченного рога изобилия, на доски пролилось густое зеленоватое месиво непереваренного хлеба и зерна.

Тотчас же по всей кузнице распространился зловонный запах, сильный и резкий. Мартин прикрыл рукой рот и нос — защищаясь не от смрада, а от жуткой правды.

— Мальчишка умер от голода, это очевидно,— сказал Жирар.— Однако он умер от голода с полным желудком. Мартин отступил назад, чувствуя, как леденеет все внутри. Вот оно, неопровержимое доказательство. Конечно, для полной уверенности надо будет еще изучить другие трупы. Но и здесь, похоже, причина смерти была той же самой, что и на острове, обозначенном в «Книге наблюдений» словом «опустошенный».

Мартин не мог оторвать взгляд от выпотрошенного детского тела. Теперь понятно, в чем заключалась истинная причина их секретной миссии. Найти язву, поразившую родную землю, и истребить ее, прежде чем она успеет распространиться. Причина смерти всех жителей деревни была той же, что и на затерянном острове. Люди, пораженные странной болезнью, ели и ели, но в конце концов умирали от голода, не получая питательных веществ, полностью истощенные.

О книге Джеймса Роллинса «Ключ судного дня»