Отрывок из романа
Как же счастливо Ольга встречала весну!
Никогда в ее жизни не было такого ровного счастья, как теперь. Может быть, конечно, это ей только казалось, трудно ведь оценить свое состояние со стороны, но, во всяком случае, она давно уже не чувствовала себя так спокойно и радостно, как этой весною.
Она шла по Тверскому бульвару и смотрела на зеленую лиственную дымку, которая плыла над аллеей. Два дня назад все почки распустились разом, и деревья стояли не в листьях еще, а в нежном тумане. Это было очень красиво.
Но в общем-то состояние счастья, в котором она теперь жила, заключалось не в природе и не в погоде, а в ней самой. Счастье окатывало ее изнутри, как ровно набегающие волны, и не зависело ни от каких внешних, изменчивых вещей.
Она отлично помнила, когда началось такое ее состояние — когда вступила она в это долгое, глубокое счастье.
Это было в тот день, когда ее выписали наконец из больницы.
Ольга и представить не могла, что будет лежать в больнице так долго, почти два месяца. И с чем — не с переломом же позвоночника, а с самой обыкновенной простудой. Правда, обыкновенная простуда мгновенно, за одну ночь, превратилась в бронхит, а потом, уже в больнице, куда ее с этим бронхитом забрали, перешла в воспаление легких, которое назавтра стало двусторонним. Врачи только руками разводили, а заведующий отделением сказал:
— У вас, дама, организм просто сыплется. Эффект домино какой-то. Стресс, что ли, перенесли?
Ольга пробормотала в ответ что-то невразумительное. В голове у нее все плыло от жара, так что ответить что-нибудь толковое она все равно не смогла бы. Даже если бы знала, как называется то, что она перенесла.
Оно выходило из нее тяжело и медленно, как болезнь, но так же, как болезнь, неотвратимо. От него можно было или умереть, или выздороветь. Она не умерла — значит, должна была выздороветь, и она выздоравливала, становилась бодрее с каждым днем, но длилось это очень долго, почти всю зиму.
Это была странная, похожая на бред зима. Ольга с удивлением сознавала теперь, что прожила ее именно она, а не какой-то другой человек. Сознание ее было смещено, оно медленно, очень медленно возвращалась в свое прежнее положение, и так же медленно возвращалась к себе прежней она сама.
И только тот день, когда это наконец произошло — когда будто бы раздался громкий щелчок и жизнь ее вошла в свои пазы, — она помнила ясно, ярко, пронзительно.
В тот день Ольгу выписали из больницы. Она не чувствовала себя здоровой, но врачи говорили, что это так, и она не возражала. Правда, когда ей принесли документы на выписку и сказали, что она может идти домой, это вызвало у нее что-то вроде недоумения.
— Как — домой? — спросила она медсестру.
— Обыкновенно, — пожала плечами та. — Родственники же за вами приедут? Ну так дождитесь их и идите.
Только тут Ольга сообразила, что родственники-то за ней как раз и не приедут: из-за странной своей заторможенности она никому не сообщила о том, что ее сегодня выписывают. И как раз в это время у Андрея лекции, и Нинка тоже на лекциях у себя на истфаке… Да и зачем их попусту дергать? Одежда у нее в тумбочке, от больницы до дому идти полчаса, на улице тепло, а хоть бы и холодно, можно ведь вызвать такси.
Такси Ольга вызывать не стала: последний, мягкий уже февральский холод показался ей приятным, и она решила пройтись.
Солнце светило уже почти по-весеннему, кремлевские стены и башни сверкали ярко, как на лаковой шкатулке. Но, идя мимо этих веселых стен, Ольга не замечала их.
Она уже свернула на Тверскую, оказалась в обычном для буднего дня плотном людском потоке. До Тверского бульвара, с которого можно было повернуть к себе на Патриаршие пруды, пройти оставалось немного. И она даже не очень поняла, почему вдруг замедлила шаг. Замедлила, еще замедлила, свернула в арку, прошла через дворы… И попала в незыблемый и неизменный университетский мир.
Эти здания, простая красота которых устояла перед напором скороспелого богатства, эти облезлые лавочки во двориках возле старых университетских корпусов — все это она любила безмерно. И, пожалуй, не было ничего удивительного в том, что, выйдя из больницы, она решила зайти к Андрею на факультет. Она ведь часто заходила к нему вот так, без видимой цели, просто чтобы вместе пойти домой. Раньше — очень часто…
Шли лекции, в коридорах было тихо. Ольга поднялась на второй этаж и остановилась перед дверью аудитории, в которой — она посмотрела по расписанию — читал сейчас Андрей. Оттуда, из-за двери, доносился его размеренный голос. И что-то такое сильное, такое новое послышалось ей вдруг в этой размеренности, в этой знакомой ровной простоте, что она замерла. Но потом все-таки приоткрыла дверь и заглянула в щелку.
— Каждая из этих стадий развития сопровождается кризисом, который рассматривается как поворотный момент в жизни, возникающий вследствие достижения определенного уровня психологической зрелости, — говорил Андрей, глядя на студентов, которые сидели в первом ряду.
Он однажды сказал Ольге, что всегда обращается именно к ним, потому что ему легче сосредоточиться, когда он встречает внимательные взгляды.
Ольга слушала его, смотрела на него. В его голосе, во всем его облике не появилось ничего нового, он был знаком ей до последней черточки. Но, вглядываясь в эти знакомые черты, она чувствовала такой восторг, как будто у нее на глазах совершалось сейчас что-то необыкновенное, захватывающее. Он поднимался у нее в груди высокой волной, этот восторг, стремительно летел вверх, к горлу, и горло перехватывало от самого настоящего счастья.
— Для здоровой личности, — продолжал Андрей, — характерен выход за пределы собственных нужд, ощущение своей ответственности за этот мир, своей способности и обязанности заботиться о других.
Ольга почувствовала, что сейчас заплачет. Все ненужное, чужое сползало, спадало; ей казалось, она слышит шум, треск, гул, с которым обваливаются с нее какие-то тяжелые наросты. И из-под этой корки, из этой скорлупы она вылупливается как птенец — живая, полная сил и счастья.
Прозвенел звонок. Ольга широко распахнула дверь аудитории.
— Спасибо, до встречи через неделю, — сказал студентам Андрей. И сразу же увидел ее. — Оля? Ты здесь?
В его голосе звучало недоумение, а на лице проступали удивление, испуг и сразу вслед за ними, сметая их — сильное и радостное, конечно, радостное изумление.
— Оля! — воскликнул он. И спросил со смешной опаской: — Ты здорова?
— Да, — ответила она, глядя в его лицо, четко прорисованное солнечным светом, заливающим аудиторию. — Я здесь. И совершенно здорова.
Только теперь она наконец поняла это не умом даже, а всем своим существом: она здорова, дух ее здоров, и ничто не может помешать ей быть счастливой.
И вот сегодня она шла к мужу на работу, как и тогда, и ей казалось, что тот солнечный день все длится и длится. Сегодняшний апрельский день был похож на тот, февральский, не столько солнцем, сколько счастьем.
Ольга немного опоздала. Когда она подошла к факультету, занятия уже закончились, и из здания выбегали студенты, выходили преподаватели. Она села на лавочку под кленом и стала высматривать среди них Андрея. Поток людей постепенно иссяк, а его все не было. Это было странно: он просил ее не опаздывать, потому что у него были еще какие-то дела и он мог уделить походу в магазин ровно час, не больше.
А в магазин надо было пойти непременно: у Андрея закончились костюмы. Именно так он называл это явление — когда привычные костюмы начинали уже выглядеть просто неприлично, причем почему-то все разом, и, хочешь не хочешь, приходилось покупать новые. Процесс этот Андрей ненавидел. У него была нестандартная фигура — рост, довольно высокий, не совпадал с размером, — поэтому приходилось перемеривать целые шеренги костюмов, чтобы выбрать более-менее подходящий, а потом все равно вызывать портного для окончательной подгонки. Учитывая, что любым, самым распрекрасным костюмам он вообще-то предпочитал джинсы и свитер… нетрудно было догадаться, как его радовало это занятие. Ольга, разумеется, принимала в нем самое активное участие; неизвестно, состоялось бы оно без нее вообще.
Она постаралась прийти без опоздания, зная, что Андрей и так будет раздражен необходимостью потратить время на, как он говорил, глупость и условность. Она пришла, а он почему-то нет.
Ольга набрала Андреев номер — его телефон был выключен.
«Может, он у декана? — подумала она. — Ну да, конечно, у него какая-нибудь важная беседа, что же еще. А потом скажет, что на магазин уже времени нету!»
Ей нравились эти простые заботы и нравилось легонько досадовать на мужа.
Андрей появился через полчаса и почему-то не из здания — его машина подъехала к факультетскому дворику.
— Ты уже здесь? — сказал он, подходя к Ольге.
Его голос звучал рассеянно, и такой же рассеянный у него был вид.
— Я-то здесь, — сказала Ольга, поднимаясь с лавочки. — А вот ты где ходишь?
— На фирме. Срочно вызвали.
— Почему срочно? — удивилась Ольга.
Фирма, в которой подрабатывал Андрей, занималась психологическим консультированием политиков, в основном мелких и недавних, растерявшихся от непривычной для себя роли. Нельзя сказать, чтобы ему доставляла удовольствие эта работа, но все три года, что он ею занимался, доход она приносила неплохой. Правда, обычно Андрей ходил на эту фирму два раза в неделю, и сегодня он туда как будто бы не собирался.
— Вызвали, потому что появилась необходимость, — ответил он.
Теперь в его голосе прозвучало раздражение. В чем состояла необходимость его немедленного появления на фирме, объяснять он не стал.
«Костюм не хочет выбирать, потому и сердится», — догадалась Ольга.
— Ну, пойдем, — сказала она. — Час-то у нас есть, надеюсь?
— Полчаса. Потом я должен вернуться.
— Куда? — не поняла она.
— На фирму, я же сказал!
Раздражение в его голосе сделалось отчетливее.
«За полчаса никак не успеем, — подумала Ольга. — Это же только до ЦУМа доехать! Но попробовать все равно придется».
К ее удивлению, они не только уложились в полчаса с выбором целых двух костюмов, но успели даже отдать их в работу цумовскому портному.
— Ты сегодня просто как вихрь, — улыбнулась Ольга, когда они уже вышли из ЦУМа. — На костюмы и не взглянул даже, по-моему. Взял, что первое под руку попалось.
— Все? — нетерпеливо спросил Андрей.
— Ну да. — Она недоуменно пожала плечами. — Если ты считаешь, что двух костюмов тебе на ближайшее время достаточно, то все.
— Считаю, считаю. Я поехал.
Он разве что не подпрыгивал от нетерпения. Это было так странно для него, так на него не похоже!
— Я думала, мы куда-нибудь зайдем, — разочарованно сказала Ольга. — Пообедаем.
— Я спешу, — быстро ответил он. — Вечером дома пообедаем.
— Нет, вечером ты меня не жди, ешь сам. У меня же сегодня допоздна занятия.
— Да. А я забыл. — Он о чем-то задумался, но ненадолго — махнул Ольге рукой и сел в машину. — Ну ладно, пока.
«Что это с ним? — думала она, глядя, как его машина нервно лавирует по рядам. — Даже не рассказал, что у него на фирме вдруг случилось».
Но, несмотря на необычность такого его поведения, оно все-таки не должно было вызывать ни недоумения, ни тем более тревоги. Андрей был из тех людей, которые, увлекшись какой-нибудь задачей, погружаются в нее полностью. Видимо, такая задача сейчас у него по работе и возникла, вот он и торопился поскорее избавиться от бытовых дел.
Есть Ольге все-таки хотелось. К тому же по плечам зашелестели дождевые капли. Надо же, она и не заметила, как небо успело затянуть тучами. И настроение стало смутным тоже незаметно.
Ольге не понравилась такая пошлая символичность. Она открыла первую попавшуюся дверь и вошла в кафе.
Кафе показалось шумным, неуютным, но выбирать что-нибудь получше не было желания.
«Что за ерунда! — сердясь на себя, подумала Ольга. — Что уж такого особенного произошло?»
Но удивление ее, почти оторопь не проходили от того, что она на себя сердилась.
Правда, уже через пять минут можно стало считать, что сердится она не на себя, а на работу этого дурацкого кафе. Официантка лениво болтала с барменом, не выказывая намерения подойти к ее столику, музыка играла так громко, что закладывало уши, на столе видны были разводы от мокрой тряпки… Ольга обвела сердитым взглядом зал — может, попадет в поле зрения другая официантка, которая заодно и стол как следует протрет? — и вдруг ее взгляд дрогнул, заметался, замер…
За столиком справа от нее сидел Сергей Игнатович. Он, наверное, заметил ее раньше — смотрел не отрываясь, словно старался обернуть к себе ее взгляд.
— Это вы… ты? — глупо пролепетала Ольга.
Сергей быстро встал и подошел к ее столику.
— Все время мы друг на друга по жизни натыкаемся, — сказал он. — Видно, судьба.
Что-то странное, непривычное почудилось Ольге в его словах. И тут же она догадалась, что именно: в них была какая-то… назывная банальность. Волга впадает в Каспийское море — вот что он, по сути, сказал.
Как ни странно, она чуть и сама не ответила ему такой же банальностью вроде того, что мы своей судьбы не знаем, или что-нибудь такое же бессмысленное и высокопарное. Хотя — почему это странно? Банальность ведь и порождает только банальность, удивляться тут нечему.
— Садись, Сергей, — сказала Ольга; ей показалось неудобным, что человек стоит рядом с нею, а она сидит. — Как твои дела?
Удивляться можно было сейчас, только безмерно удивляться! Не столько даже тому, что она говорит с ним — с ним! — так спокойно, сколько тому, что ровно так же, спокойно и отрешенно, она смотрит на него, думает о нем. Если вообще о нем думает.
— Да все по-старому, — сказал он, садясь рядом с ней за стол.
— Как твой сын?
— Растет. А я работу поменял.
— Да?
— В нефтяную компанию устроился на персоналку. Начальника вожу. График, конечно, не такой, как на курсах был. Но и зарплата втрое. А я тебя все время вспоминаю, — без паузы сказал он.
Он сказал это не нейтральным тоном — голос его дрогнул. Прежде Ольга сразу чувствовала такую вот легкую дрожь в его голосе, когда он говорил о ней, думал о ней, и от этого по всему ее телу, по сердцу проносился горячий трепет.
А теперь ничто в ней не отозвалось. Она смотрела на Сергея, и пожар не вспыхивал в ее сердце. Ей даже неловко было думать такими вот словами — пожар в сердце… Она смотрела и не понимала, как могла сходить с ума из-за этого мужчины. Почему находила его ослепительно-красивым, почему каждое его слово казалось ей проявлением какого-то особенного ума?
Перед нею сидел самый обыкновенный человек с обыденным, как у большинства людей его возраста, взглядом. Посторонний человек! Да, конечно, дело было именно в этом: он был для Ольги посторонним, и взгляд, которым она смотрела на него, определялся одной лишь ее отрешенностью.
Она не ответила на его слова о том, что он ее вспоминает. Не потому что хотела его обидеть, просто ничего не отозвалось в ее душе на эти слова, и что же она могла ему ответить?
— Продал ты тогда дом? — спросила она.
И тоже без трепета спросила, как будто никак не связана была продажа чудцевского дома с тем невыносимым вечером, когда безумие несло ее через пробитый ветром кочковатый луг.
— Ага, продал. Теперь вот комнату продаю. Вроде уже покупатель нашелся, но я же хочу сразу и квартиру купить. А то, сама понимаешь, вляпаться можно: свою жилплощадь продашь, а с новой проблемы нарисуются, так и вообще без крыши над головой останешься.
Это было, конечно, правильно. Но это было и само собой понятно. И зачем он об этом говорил?
«А о чем ему говорить? — подумала Ольга. — О чем нам с ним говорить? Не о чем. И всегда было не о чем, только я этого не замечала… тогда».
«Тогда» не только поступки ее, но и все отношение к Сергею определялось не разумом, не чувством даже, а вот именно безумием, только им. Во всяком случае, теперь она не находила другого названия для того, что ею тогда владело.
— Будешь обедать, Сергей? — спросила Ольга.
— Да пообедал уже. Счет жду. Девки тут совсем мышей не ловят. Девушка! — отвернувшись от Ольги, позвал он. — Сколько тебя еще ждать?
Ольга сразу расслышала, что его тон изменился по сравнению с началом их разговора: в нем было теперь только раздражение на плохую работу официантки и желание поскорее вернуться к своим обычным заботам. Никакого трепета в нем не было точно. И она понимала, почему: Сергей не почувствовал от нее ответа, и все, что на минуту потянулось к ней у него внутри, весь его инстинктивный порыв сразу иссяк.
«Ну и хорошо», — с облегчением подумала она, а вслух сказала:
— А я только что сюда зашла.
— Я видел, — кивнул он.
— И голодная. Пообедаю.
Ей казалось, что она объясняет свои намерения на пальцах, как будто разговаривает с глухонемым. Или как будто сама глухонемая. Собственно, так оно и было: они были глухонемыми друг для друга.
Официантка наконец принесла Сергею счет, а Ольге меню. Он расплатился.
— Ну, я пошел?.. — полувопросительно сказал он, глядя на Ольгу.
Ожидание все-таки мелькнуло в его взгляде: вдруг она предложит остаться?
— Да, Сережа, иди, конечно, — кивнула она. Ей нетрудно теперь было называть его вот так, ласковым именем; она выговорила его так же легко, как выговорила бы фамилию или даже профессию. — Рада была тебя увидеть.
Вряд ли то, что она чувствовала сейчас, можно было назвать радостью. Скорее, это было облегчение. Она не ошиблась, когда поняла, что дух ее здоров, и как же хорошо было в этом убедиться!
Мелькнула, правда, неприятная и постыдная мысль о том, как глупо она выглядела тогда: как скакала молодящейся козочкой, как хохотала, сидя в кабинке колеса обозрения, как старалась быть беззаботной… Мелькнула — и тут же исчезла.
«Хороший урок», — подумала Ольга.
Сергей еще смотрел на нее с ожиданием, но это длилось полминуты, не больше. Потом он встал из-за стола и пошел к двери. Она смотрела ему вслед. Она смотрела без всякого чувства, просто ждала, когда он скроется из виду, чтобы больше о нем не думать.
Но все-таки она думала о нем, конечно, думала. Слишком много он значил в ее жизни, чтобы пройти незамеченным даже теперь, когда все связанное с ним осталось в прошлом.
«Вот, значит, как, — думала она. — Вот, значит, как кратко это было. Бред, морок, ну пусть даже страсть, пусть какая-нибудь возвышенная даже страсть. Но как же кратко она, оказывается, была задумана! Она ведь с самого начала была задумана именно так, кратко, теперь-то я это понимаю».
Ольга шла к себе на Ермолаевский переулок. Солнце уже клонилось к закату, наливалось алым, плясало яркими сполохами в стеклянной стене синагоги на Большой Бронной. Мысль, пришедшая к ней, так поразила ее, что она остановилась у синагогальной ограды; охранник посмотрел на нее с подозрением.
«Ведь это все равно было бы так! — потрясенно думала Ольга. — Неважно, как мы с ним провели бы этот год. Может, мы встречались бы, может, даже каждый день бы встречались — это ничего не изменило бы. Вдруг, в один день что-то переменилось бы во мне, и он стал бы мне не нужен. Или я стала бы ему не нужна. Или оба одновременно. Без всякой его вины, без моей вины — просто мы опять стали бы друг другу чужими, какими и до этого были. Но что же было бы, если бы к тому времени я…»
Она вздрогнула, представив, что разрушила бы все, что было ей дорого в жизни, что и составляло ее жизнь, а через год оказалось бы, что она осталась один на один с совершенно чужим мужчиной, который не вызывает у нее не только любви, но даже обычного человеческого интереса, потому что в нем нет ничего, что могло бы у нее такой интерес вызывать, и только безумие страсти, да-да, именно так, глупо и пошло, — только состояние слепой физической страсти не позволяло ей с самого начала это заметить.
Сейчас она не чувствовала ничего кроме опустошения; прошедший год был словно выбит из ее жизни. И если бы она провела этот год с Сергеем, то чувствовала бы теперь то же самое.
«Тогда я не понимала, зачем расстаюсь с ним. Мне казалось, я делаю что-то ужасное, я мучилась, болела. Мне казалось, я отказываюсь от любви. Но, значит, это и не было любовью, не может быть, чтобы любовь была такой короткой, такой… куцей. Бог меня уберег, не иначе».
Охранник уже шел к ней, сурово насупясь. Ольга отпустила прутья ограды, в которые, оказывается, вцепилась, и, успокаивающе кивнув охраннику, пошла дальше по Большой Бронной к Патриаршим.
Она шла по любимым своим, с рождения и даже, может быть, до рождения знакомым улицам, и сердце ее было переполнено счастьем таким родным и одновременно новым, какого она не знала прежде.
