Ян Карский. Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства

Книга Яна Карского, легендарного курьера польского антигитлеровского Сопротивления, впервые вышла в 1944 году и потрясла мир. В 2012 году издательство Corpus опубликовало ее на русском языке. Это уникальное свидетельство участника событий, происходивших в оккупированной Польше, разделенной между Германией и СССР по пакту Молотова — Риббентропа. Мобилизованный 24 августа 1939 г., молодой поручик Ян Козелевский (Карский — его подпольный псевдоним) сначала испытал ужас поражения от немцев, а затем оказался в советскому плену. Чудом избежав Катыни, он вернулся в Варшаву и стал работать в подполье. Он первым принес союзникам и польскому правительству в Лондоне весть о массовом уничтожении евреев нацистами. Награжденный в годы войны Крестом храбрых и дважды — орденом Воинской доблести, Карский не принял просоветский режим в Польше и остался жить в США. Лишь в 1995 г. он был признан героем на родине.

С 4 февраля 2016 года в кинотеатрах идет документальный фильм «Ян Карский. Праведник мира», снятый режиссером Славомиром Грюнбергом.

Когда руководство сочло, что я достаточно ознакомился с методами и правилами подпольной работы, мне дали первое задание. Я отправлялся в Познань, причем с меня взяли клятву, что я никогда не разглашу деталей этой миссии. В общих же чертах дело
заключалось в следующем: я должен был встретиться с одним участником Сопротивления — до войны высокопоставленным
государственным чиновником — и вместе с ним изучить, каковы шансы вовлечь в нашу борьбу его бывших подчиненных.
По роду деятельности у него, как и у его сотрудников, имелись обширные связи среди немцев. Для Сопротивления эти связи
и все, что он знал, представлялось чрезвычайно важным.

Повод для поездки придумали отличный. Дочь человека, к которому я ехал, назвалась моей невестой. Познань относилась к той части Польши, которая была присоединена к Третьему рейху. Жители этих областей имели право ходатайствовать о получении немецкого гражданства. С ведома Сопротивления
моя «невеста» воспользовалась этой привилегией, кроме того,
она носила немецкую фамилию, что тоже было благоприятным
обстоятельством. Подобную фамилию в интересах дела взял и я.
Она испросила для меня в гестапо разрешение приехать к ней,
объяснив, что ей не терпится помочь мне «осознать свое немецкое происхождение и почувствовать немецкую кровь». Разрешение выдали очень быстро, так что выполнить первое задание
мне было легко — немцы сами этому поспособствовали.

До Познани я добрался без всяких затруднений. Этот город,
один из древнейших в Польше, я хорошо знал еще до войны. Он
расположен примерно в трехстах километрах к западу от Варшавы, и многие считают, что именно тут сложилась польская нация
в те далекие времена, когда наша страна была сильной европейской монархией. Местное население — чистокровные поляки;
на протяжении пятисот лет они успешно противостояли попыткам насильственной германизации. Одну из них предпринял
Фридрих Великий: он отправлял молодых поляков в Германию
и заставлял их служить в драгунских полках прусской армии.
Фридрих всеми силами старался подчинить эту область немецкому влиянию, насаждал немецкую культуру, но безуспешно.

Позднее Бисмарк проводил сходную политику, лишая польских землевладельцев их имений и превращая в рабов Пруссии.
Периодически планы германизации Познани строились и после смерти Бисмарка. Все они провалились. В 1918 году, когда
Польша обрела независимость, от немецкого влияния не осталось и следа, и Познань снова превратилась в область, заселенную коренными поляками.

Вот о чем я думал, шагая по познанским улицам. Теперь
этот польский город с древними традициями совершенно онемечился. Вывески магазинов и банков, таблички с названиями
улиц, надписи на памятниках — только на немецком. На всех
углах продаются только немецкие газеты. И слышна повсюду
только немецкая речь, часто с акцентом, порой даже нарочитым,
но никакой другой язык не допускается.

Как мне рассказали, поляков, которые не пожелали германизироваться, почти из всех районов города просто выселили.
Полякам запрещалось появляться на многих улицах, свободно
передвигаться они могли только на окраинах. Зато десятки тысяч
коммерсантов и «колонистов» приехали заселить этот «исконно немецкий город». На каждом углу развевались гитлеровские
флаги, в каждой витрине красовался портрет фюрера.

Меня душил гнев при виде немецких солдат, вразвалочку
прогуливающихся по улицам. Попади сюда сейчас самый беспристрастный наблюдатель — он сказал бы, что Познань действительно «чисто немецкий город». Я и сам не мог поверить,
что передо мной тот самый город, который я знал до войны, —
так сильно он переменился за считаные месяцы.

В целях конспирации мне выдали на время поездки паспорт на имя реально существующего поляка немецкого происхождения; сам он вот уже месяц как уехал в Париж, а его семья скрылась из Варшавы. Все сведения о своей «родне» я выучил
наизусть. Итак, меня звали, скажем, Анджей Фогст, и я приехал
к Хелене, скажем, Зиберт, которая поручилась за мое поведение
в Познани и во всей Германии.

Если бы гестапо задумало проверить личность этого Фогста,
разоблачить обман было бы не просто. Такой человек числился
прихожанином евангелической церкви и был зарегистрирован
по всей форме. В принадлежащей ему квартире жили дальние
родственники, которые отлично знали его и получили указания,
как вести себя, если вдруг их вызовут на допрос. На этот адрес
писала ему и познанская «невеста». Фогст работал в компании
по производству парикмахерского оборудования и там же, в парикмахерских, закупал натуральные волосы, дорогой в военное время товар. У него имелись все документы, необходимые
для свободного передвижения по всему Генерал-губернаторству.

Для полного счастья Фогсту не хватало только самому очутиться в Познани и получить от «невесты» горячие заверения
в том, что он немец. Это тоже имело подтверждение, поскольку
его дед действительно был немцем, который женился на девице
из варшавского буржуазного семейства, а потому совершенно
ополячился. Так что моя миссия была тщательнейшим образом
подготовлена, чтобы свести риск к нулю. Не какие-нибудь дилетанты работали!

Я прибыл по указанному адресу, где меня ждала «невеста».
Прелестная хрупкая темноволосая девушка — трудно было поверить, что передо мной один из лучших и храбрейших бойцов
Сопротивления, как мне о ней говорили. Человек, с которым
я должен был встретиться и обсудить то, ради чего меня послали, еще не пришел, в ожидании его мы устроились в просторной, обставленной в старинном духе гостиной. Поговорили
о том, как я доехал, потом я рассказал ей последние варшавские
новости. Она в свою очередь рассказала, что происходит в Познани. Всю интеллигенцию и всех более или менее состоятельных людей из города выгнали. То же самое творилось во всех
областях, присоединенных к рейху. Остаться разрешили только
тем полякам, которые признали себя немцами или согласились
жить на положении неполноценных граждан. Этим последним
приходилось терпеть немыслимые унижения. Они были обязаны уступать дорогу и кланяться немцам, им запрещалось ездить в автомобилях, трамваях и даже на велосипедах. Их права
не защищались законом, и все их имущество, движимое и недвижимое, было в распоряжении немцев.

Девушка говорила бесстрастным, деловым тоном, будто зачитывала страницу из учебника истории и все это никак не касалось ее лично. Многие в Сопротивлении усвоили эту манеру
рассматривать вещи, имевшие к ним самое непосредственное
отношение, как бы со стороны. Опыт показывал: чтобы выполнить задачу с хладнокровием стоящего у операционного стола хирурга, нужен объективный подход, без лишних эмоций.

Я попытался отвечать ей в тон, хотя был новичком и все
увиденное в Познани вызывало у меня чувства, которые плохо
сочетались с трезвым научным мышлением.

Когда моя собеседница закончила детальное описание установившихся на присоединенных территориях порядков, я спросил, как, по ее мнению, мы сможем их потом изменить.

— Есть только один путь, — ответила она. — Сразу после
победы над Германией нужно объявить массовый террор по отношению ко всем без исключения захватчикам, которые тут бесчинствовали. Мы поступим с «колонистами» так же, как они
поступали с нами, поляками. Выгоним их отсюда силой. И никаких компромиссов, иначе мы увязнем в проблеме «дегерманизации» Познани и других областей. Нам будут предлагать
переговоры, референдумы, военные репарации, компенсации
и обмен имуществом. Но не следует обольщаться: ситуация
ухудшается, и остановить этот процесс и повернуть его в благоприятную для нас сторону можно только одним, радикальным способом — массовым террором.

Вот что я услышал из уст этой милой утонченной девушки.

Она тщательно подбирала слова. Но за внешним спокойствием чувствовалось глубокое волнение. Немцев она ненавидела с такой же неистовой силой, с какой любила родину.

Внешне девушка была спокойна, и только легкое подрагивание губ показывало, что творилось у нее в душе. Трудно понять, как при таком умонастроении она решилась, пусть даже формально и для дела, объявить себя немкой.

— Можно вас спросить, — осторожно начал я, — зачем вы записались фольксдойче? Разве без этого нельзя было приносить пользу Польше?

— Совершенно невозможно. У вас там, в Генерал-губернторстве, совсем другие условия, а потому и методы другие. На территории рейха все поляки, и уж тем более интеллигенты, не имеют легального статуса. Это единственный способ остаться и работать тут.

— И много еще польских патриотов записались немцами?

— Честно говоря, к сожалению — нет. Даже мой отец вынужден скрываться в деревне, потому что не хочет объявлять себя немцем — тогда ему пришлось бы вступать в политическое сотрудничество с оккупантами, а на это он ни за что не пойдет. Многие патриоты, занимающие непримиримую позицию, сурово осуждают нас. Но в борьбе с нацистами нужно забыть
о чести и порядочности. Большинство поляков немецкого происхождения совершили предательство еще в сентябре — выступили против нашей страны с оружием в руках. Вот почему, какая бы судьба ни ждала Польшу, мы не можем допустить, чтобы здесь жили немцы. Они верны только Германии. Мы в этом убедились. К ним присоединилась и жалкая кучка предателей-поляков. Остальные же, почти все без исключения польские патриоты, не пожелали стать немецкими подданными. Поэтому
скоро тут вообще не останется поляков. А надо удержаться любой ценой, пусть даже для этого придется стать фольксдойче
или рейхсдойче.

Это звучало убедительно, и я начал склоняться к тому,
что она права. Она и сама восхищалась стойкостью поляков,
которые, обрекая себя на лишения, отказывались называть
себя фольксдойче, но приходилось признать, что гораздо разумнее, особенно для тех, кто способен служить нашему делу,
принять немецкое гражданство. Она заметила, что я изменил мнение.

— Понимаете теперь? За два месяца оккупации немцы выселили отсюда на территорию Генерал-губернаторства более четырехсот тысяч поляков.

— Как они это делают?

— Очень просто. Представителей среднего класса, которые
не зарегистрировались как фольксдойче, арестовывают без предупреждения. Крестьянам, рабочим и ремесленникам приказывают оставить дома в течение двух часов. С собой разрешается
взять пять килограммов багажа — только одежду и еду. В доме
надо все прибрать и приготовить к появлению немцев, которые
в нем поселятся, им же достанется все добро. Полиция часто заставляет детей украшать столы и пороги домов букетами цветов
в знак гостеприимства.

Наш разговор прервал приход ее отца — ведь я его и дожидался. Он подтвердил, что дочь все правильно обрисовала, и согласился с ее выводами. Мы остались с ним наедине и обсудили вопросы, которые мне было поручено ему задать.

В общих чертах дело обстояло так: люди, о которых шла
речь, готовы были работать в Сопротивлении, но не на присоединенных к рейху территориях, а в Генерал-губернаторстве,
и хотели, чтобы им помогли пересечь границу.

По приезде в Варшаву я сразу явился на явочную квартиру
и отчитался, а потом пошел домой.

Пани Новак очень мне обрадовалась, они с сыном смотрели на меня с таким восхищением, как будто я вернулся с фронта. На самом деле в этой поездке я подвергался минимальному риску, но все же чувствовал, что ученичество мое кончилось
и я стал настоящим участником Сопротивления.