- Издательство «Текст», 2012 г.
- Героиня романа останется загадкой для читателя.
Четыре ее портрета создают, рассказывая о ней, ее муж, отец, подруга, дочь, но нигде не слышен голос самой Анны.
Кто она?
Обольстительная свободная художница — мечта любого мужчины? Подруга, о которой мечтают все девушки? Милая и заботливая мать? А может, коварная предательница, способная на измену?
Автор предоставляет читателю право самому ответить на эти вопросы.
Первый тираж романа Силлы Науман читательницы Швеции смели с прилавков в считанные часы. Интрига и чувственность — вот причины успеха романа «Что ты видишь сейчас?» Силлы Науман. - Силла Науман. Что ты видишь сейчас?
- Купить книгу на Озоне
— Не возвращайся сегодня домой, Томас.
Во взгляде Паскаля не было ни малейшего
сомнения в том, что я действительно не приду
сегодня в нашу темную съемную комнату на
окраине Биаррица. Он произнес что-то еще, утонувшее
в шуме товарной станции за окнами.
— Почему? — спросил я, хотя прекрасно знал
ответ — должна была прийти Анна.
Я чувствовал, что Паскаль смотрит на меня,
но не оборачивался. Он молча домыл посуду,
повернулся ко мне с напряженным лицом и облокотился
на мойку.
Я стоял возле окна, всего в нескольких метрах
от него. Мне вдруг захотелось изо всех сил
ударить его в лоб. Чтобы его шрам разошелся и
хлынула кровь, темная и густая, как тогда, когда
доска для серфинга, отскочив от волны, врезала
ему между глаз. Вода окрасилась в темный цвет,
волосы облепили пульсирующую рану. Прежде
чем мы добрались до берега и нашли носовой
платок, даже я, привыкший к виду крови, перепугался.
В тот день мы заплыли очень далеко. Все
указывало на хороший ветер и высокие волны
в бухте прямо на границе между Испанией и
Францией. Мы приехали рано. Только несколько
австралийцев лежали на своих досках, как
маленькие тени в солнечном сиянии. Паскаль
зашел в воду первым и ловил волну за волной.
Трагедия произошла, когда мы проплавали уже
пару часов. Он неправильно вскочил на гребень
волны, потерял равновесие и соскользнул в неудачный
момент. Доска отскочила и ударила его
прямо в лоб, что хоть раз в жизни случается со
всеми серфингистами. Помочь ему я не успел.
Из разговоров о серфинге с людьми, ни разу
не стоявшими на доске, я понял, что этот вид
спорта не считается опасным, а океан представляется
несведущим огромной безмолвной далью.
Никто и не подозревает, сколько мощных звуков
исходит из сердца океана, как они захватывают
дух и перекрывают все другие ощущения до такой
степени, что хочется бесконечно внимать
этой силе и неистовству.
Прежде чем отвезти Паскаля к врачу в Хендайе,
я оказал ему первую помощь, но кровь не
останавливалась. Он со смехом утверждал, что
ему совсем не больно, и хвалил мою врачебную
хватку. По дороге в больницу его вырвало прямо
в машине, но он не жаловался, ведь его ждала
Анна, которая любила захватывающие истории.
Мы оба знали о ее любви к драмам.
— Обещай, что не придешь. — Паскаль поставил
посуду в кухонный шкаф и вновь уставился на
меня. Мне хотелось ударить его, я не мог допустить,
чтобы он провел с ней хоть одну лишнюю
секунду.
После первой встречи с Анной он сказал, что
он созданы друг для друга, теперь существовали
только он и Анна, не Грегори и Анна, как прежде,
и не Жак и Анна, как до этого. Но он еще
не знал, что она запала мне в душу. Эта девушка
будет моей! Паскаль — ничтожество, хотя я признавал,
что он симпатичный: приятная внешность,
красивые руки и крупный мягкий рот.
Вчера вечером я долго наблюдал за их поцелуями,
представлял себя на месте Анны и прижимался
своими губами к его губам, а потом был
Паскалем и целовал ее.
— Ты ведь можешь переночевать у Бернара или
в машине. — Взгляд Паскаля стал почти умоляющим,
что ему было совсем несвойственно.
Разве он еще не понял, что дело касалось нас
обоих? За окнами, заскрежетав колесами, остановился
поезд.
— Ты же понимаешь, что ее нельзя вести
сюда, — возразил я и махнул рукой на перепачканные
песком доски для серфинга, которые
грудой лежали на полу среди одежды и промокших
полотенец.
Паскаль дернулся, отчаянно пытаясь подобрать
слова, которые могли бы убедить меня.
Вид у него был совершенно глупый. Как я мог
считать его красивым? Его волосы выцвели от
солнца и соленой воды, под глазами залегли
тени, рана на лбу, затянувшись, оставила уродливый
шрам.
Он резко шагнул ко мне:
— Ей наплевать, как выглядит наша комната…
Черт, да она просто хочет развлечься.
Паскаль рассмеялся, посуда в шкафу задребезжала,
поезд на товарной станции снова заскрипел
колесами. На кухонном полу под ногами
скрипели песок и крошки.
— Твою мать, здесь же сплошная грязь кругом,
не видишь разве?! — закричал я на него.
Шум от проносящегося поезда многократно усилился. Ему нельзя было приводить сюда Анну,
касаться ее, разговаривать с ней. Он не имел на
это права.
Мы с Анной встречались каждый день, но никогда
не оставались наедине. Сначала ее подруга
Моника, а потом Паскаль были третьими лишними.
Первая мысль, которая приходила мне в
голову после пробуждения: на какой пляж она
поедет сегодня? Туда я и отправлялся. Иногда
она оставляла записку. Паскаль всегда думал,
что это для него, но я был уверен, что сообщение
предназначалось мне.
Паскаль кинул в меня газетой:
— Черт, да скажи ты что-нибудь… Ну, обещаешь?
Я резко швырнул в него газету — она угодила
прямо в лоб, — взял ключи от машины и вышел.
Но идти мне было некуда. По какой-то необъяснимой
причине Анна принадлежала ему, а его жалкая
комнатенка была и моей тоже. Как бы сильно
я ни желал, ничего нельзя было изменить. Кроме
комнаты, у меня имелась доска для серфинга, несколько
пар джинсов и рубашек и машина. Большего
не позволял бюджет поездки. Отец пришел
бы в ужас, узнав, как я трачу его деньги, но в то
время я делал все вопреки его желаниям и планам.
Я просто хотел жить самостоятельно. Отец знал,
что его денег хватало на мою скромную студенческую
жизнь, и меня это вполне устраивало. Он
представлял себе мою жизнь повторением своей
собственной. На мне непременно свежая отглаженная
рубашка, я занимаюсь днями напролет в
уютной комнате, читаю, жду ужина и начала семестра.
Он не имел ни малейшего представления
о том, что я оставил учебу и уже целый год исследую побережье Атлантики в поисках высоких
волн. Не знал, что я собираюсь остаться здесь еще
на год, не в силах оторваться от моря. И конечно,
он и подумать не мог, что я стал похожим на
странных бродяг на побережье, даже внешне не
отличался от них. Серфингисты съезжались сюда
со всего света, наслаждались ветром и волнами и
совершенно не интересовались внешним миром.
Я быстро вышел из дома. Может, я встречу Анну
по дороге. Но что мне ей сказать? Как помешать
ей увидеться с ним? Задержать пустой болтовней?
Солгать, что ее новый парень, Паскаль, болен
всеми самыми ужасными болезнями, маньяк и
псих? Что он считает ее исключительно порочной
и легкодоступной девицей? Что он сукин сын?
Черт! Проклятье!
Анна.
Я нигде ее не видел.
Ей нельзя идти к Паскалю и позволять ему прикасаться
к себе. Хрупкие ростки чувств, вспыхнувших
между нами, будут уничтожены в ту секунду,
когда она увидит, как я живу. До этой минуты
мы только обменивались взглядами, жестами,
еле уловимыми намеками… В сущности, мы
еще совсем не знали друг друга. Близкие отношения
могли и вовсе не начаться, как часто бывает,
а могли… Наши зарождающиеся чувства, исполненные
искренности и радости, исчезнут навсегда,
как только она увидит мои грязные простыни
и разбросанную одежду, перепачканную мокрым
песком, в съемной комнатушке у железнодорожной
сортировочной станции.
Анна.
Я нигде ее не видел, хотя научился находить
ее первым, различать в темноте и в солнечном
свете, выделять именно ее движения в толпе людей.
Я постоянно искал ее и все-таки нашел первым,
задолго до Паскаля.
Для непосвященных мы с Паскалем были лучшими
друзьями и вместе занимались серфингом,
что в принципе соответствовало реальности, но
по большей части мы вместе искали Анну. На
ее поиски у нас уходили часы, если утром мы не
встречались за завтраком или у пирса на Большом
пляже. Мы кружили по самым отдаленным
местам, и в конечном счете я всегда находил ее.
Это была моя личная победа. И я всегда устраивал
так, чтобы она оставалась с нами весь день.
Она любила расположиться на заднем сиденье
в моей машине, где лежали сухой купальный
халат, подушка и свежая газета. Светлая кожа
Анны не переносила сильного солнца, поэтому
она обычно открывала все окна, куталась в халат
и читала.
Картины прошлого часто возвращаются ко
мне. Ее огненные волосы на голубом халате, Паскаль
вытягивается рядом с ней, соленая вода
стекает по ее лицу. Она смеется, а он начинает
целовать ее. Закрепляя доски для серфинга на
крыше машины, я наблюдаю, как они страстно
целуются, а она тонкими руками обнимает его
спину.
Анна.
Она так и не встретилась мне по дороге. Я
спустился в подвал кафе «Колонны», где гремела
музыка, и заказал первую кружку пива. Если
эти двое проведут сегодняшнюю ночь вместе, я
напьюсь. Если они будут заниматься сексом в
нашей убогой комнате, я буду делать то же самое
в другой съемной квартире. Если напряжение
сплетенных тел будет ослабевать во сне под звуки
ночного поезда, грохочущего мимо, то переплюну
их и в этом.
Думаю, Паскаль догадывался о моем чувстве к
Анне и о том, что оно не было безответным. А
еще об изощренной игре между нами.
Я хотел его… Хотя ненавидел, когда он обнимал
Анну, но одновременно распалялся. Желание
не стало реальностью, после чего мое влечение
к мужчинам прекратилось. Я по-прежнему
замечаю привлекательность того или иного мужчины,
но страсти ушли навсегда.
Моя тяга к мужчинам обнаружилась еще в
школе. Сначала меня одолевала одна и та же
фантазия о том, как я, стоя в раздевалке, касаюсь
члена одноклассника, чувствую его шелковистую
кожу, тяжесть в руке, силу эрекции. Это
неизвестно откуда взявшееся желание никогда
не пугало меня, не было и определенного объекта
моих фантазий. Оно просто жило во мне,
очевидное и сильное. И спустя годы исчезло
неожиданно и бесследно.
Паскаль уехал из Биаррица вслед за Анной. Он
собирался на фестиваль солнца в Перу, который
проходил раз в сто лет.
— Такое нельзя пропустить, — говорил он,
пакуя чемоданы.
Провожая Паскаля до вокзала, я знал, что
никогда его не увижу вновь. Поезд подали на
посадку, и мы в замешательстве поглядывали
на часы. До отправления оставалось еще четверть
часа, но Паскаль протянул руку и обхватил
меня за шею, причинив боль. Когда он разжал
эти странные объятия, я подумал, что в тот
момент прикоснулся к Анне. Его собственное
тело меня больше не волновало.
Анна исчезла за неделю до отъезда Паскаля, сразу
после той ночи, когда я освободил для них комнату.
Паскаль ничего не рассказывал, но я подозревал,
что тогда все случилось совсем не так, как
он хотел. Когда Анна сбежала, не сказав ни слова,
он словно обезумел. Его отчаяние заставило меня
серьезно взглянуть на ситуацию и повергло в панику.
В тот день мы больше не притворялись, что
ищем высокие волны, а колесили в моем автомобиле
по всей округе. Мы расспросили всех наших
знакомых, но безрезультатно.
Ближе к вечеру мы поняли, что Анна действительно
пропала. Ее подруга притворялась спокойной,
но я видел, что она еле сдерживала слезы,
и вспомнил, как внезапно проснулся от проезжавшего
поезда именно в то утро. Грохот вырвал
меня из сна на несколько коротких секунд, прежде
чем я повернулся в постели и снова заснул.
На перроне Паскаль выпустил меня из своих
неуклюжих объятий, и наша дружба была окончена.
Он шутливо толкнул меня и закинул свою
большую сумку в вагон. Я крикнул ему, чтобы
через неделю он не забыл снять швы. Паскаль
исчез на несколько секунд в коридоре, прежде
чем снова появиться в окне купе. Я видел, как
он пытается приподнять окно, но оно не поддавалось,
он беззвучно шевелил губами, однако я
ничего так и не разобрал.
Я шагал от вокзала по улице Королевы, думая
об Анне и о том, что отъезд Паскаля — всего
лишь уловка, чтобы избавиться от меня, а на самом
деле он мчится к ней.
Еще долгое время я видел Анну повсюду. Иногда
Паскаля тоже, но чаще ее одну. Ее волосы полыхали
огнем в солнечных лучах на пирсе, она
сидела на закате в уличном кафе или бледным
пятном лежала посреди блестящих от крема загорающих
на пляже. Я ловил каждое ее движение,
мог заметить ее силуэт даже под прозрачной
волной, в опасной близости от моей доски. Волосы
Анны в воде потемнели и потеряли свой
цвет, став матово-пепельными.
* * *
— Что ты видишь сейчас?
Бледное лицо Анны рядом с моим. Холодным
бесцветным утром вокруг нас гудят машины.
Она смотрит в мои глаза, будто пытаясь увидеть
то, что вижу я. Голубое шерстяное пальто красиво
оттеняет ее серо-лиловые глаза. Около зрачка
в ее правом глазу есть темное пятно, похожее на
каплю. Секундой позже она опускает взгляд и
отворачивается.
— Что ты видишь сейчас?
Ее вопрос, вернее, тон, которым она задает
его уже много лет, что мы вместе, по-прежнему
заставляет сжиматься мое горло, а потом и сердце.
Я делаю вдох, и мне хочется плакать.
Анна идет по улице и, не оборачиваясь, машет
мне рукой. На сапогах разводы после вчерашнего
снегопада. Она идет уверенным шагом.
— Что ты видишь сейчас?
Вопрос преследует меня в течение всего дня.
На улице под окном я всегда вижу ее. Тяжелый
воздух наполнен выхлопными газами и дымом,
дышать тяжело. Моя клиника всего в шаге от
реки, и иногда мне кажется, что это ее илистые
воды пропитывают воздух сыростью, но не уверен
в этом. В Париже всегда холодно и влажно.
Каждый день, прежде чем запереть дверь, я выглядываю
в окно, пытаясь отыскать ее силуэт.
Несколько подростков спешат к метро. На
одном из них красная блестящая куртка со светоотражателями,
смех и голоса слышны по всей
улице. Но Анны нигде нет. Только пожилая дама
прогуливается с собачкой. Я смотрю в противоположном
направлении, дохожу до угла улицы,
но и там пусто.
Мне так хотелось, чтобы она появилась немедленно
и встала передо мной. Редкие визиты
моей жены Анны заставляют меня все время искать
ее взглядом на узкой улице. Но в душе я
всегда жду, что она исчезнет.
К пяти часам вечера я закрываю окно и выключаю
все лампы. Моя медсестра уходит домой
в три, а я в это время заполняю журнал. Она,
наверное, думает, что я скоро закончу, надену
плащ, потушу свет и тоже уйду. Но вместо этого
я ставлю чайник, зажигаю свет в приемной
и готовлю процедурный кабинет для последних
пациентов. Их я принимаю без сестры, у них нет
историй болезни в архиве, только зашифрованные
записи в картотеке в одном из ящиков моего
письменного стола.
Ровно в половине четвертого на мониторе домофона
в полумраке подъезда начинают двигаться
серые тени. Иногда их бывает много, иногда
всего несколько, но снаружи никогда не бывает
пусто. Чаще всего это незнакомцы, но бывало,
что возвращался один из моих старых пациентов и приводил знакомого. Я впускал только тех,
кого мог осмотреть за полтора часа, но редко отказывал
кому-нибудь.
Сначала эти послеобеденные часы предназначались
для бесплатного приема студентов,
но я давно уже перестал спрашивать студенческий
билет. Я просто лечил тех, кто приходил ко
мне. Сначала приходили в основном студенты за
справками в институт, а потом… кто угодно…
Еще раз я выглянул в окно. Улица была пуста.
Дама с собачкой тоже ушла домой. Смеркалось.
В последних лучах заката серо-белые фасады домов
выглядят театральными декорациями. Я нажимаю
кнопку домофона, и монитор опять показывает
пустую лестничную клетку, подъезд и
кусочек безлюдного тротуара. Звук от домофона,
глухой и резкий, отдается эхом в ушах.
Я хожу по комнате и гашу лампы. На письменном
столе фотография Анны спрятана под стекло,
чтобы никто, кроме меня, ее не видел. А на
столешнице стоит в рамке фотография двух наших
дочерей, еще совсем маленьких. Они сидят
на скамейке в Люксембургском саду. Маленькая
трясогузка приземлилась между ними, и все трое
смотрят прямо в камеру.
Время от времени кто-нибудь обращается ко
мне с серьезными травмами, и я начинаю сомневаться
в правильности того, что не заявляю
в полицию. Но я продолжаю делать все от меня
зависящее — облегчаю страдания и стараюсь
вылечить. Полиция, социальные службы, пожарные
и охранники пусть занимаются своими
делами в других районах этого города.