Глава из романа Ильи Стогоffа «Русская книга»
О книге Ильи Стогоffа «Русская книга»
1
Рано утром я натянул кеды, сел на рейсовый
автобус и двинул дальше. Уже к обеду был в Ростове. На крошечном ростовском вокзале кинул
вещи в камеру хранения, купил, наконец, сигарет и пешком дошагал до белых стен красивого
местного кремля. В газетном ларьке перед входом продавались открытки с видами и буклетики, рассказывающие, каким именно маршрутом
артисты Яковлев и Куравлев бегали по кремлю
во время съемок фильма «Иван Васильевич меняет профессию».
Сам кремль выглядел роскошно. Луковки
церквей, могучие стены, тесные арки, строгие
лики на фресках. Казалось, будто даже воздух
тут пахнет чем-то древнерусским, хотя на самом-то деле кремль был выстроен не так и давно: достраивали всю эту лепоту всего лет триста
назад, уже после основания Петербурга.
Единственное исключение: стоящий посреди
кремля Успенский собор. Вот он — да, настоящая всамделишная старина. Поговаривают,
будто это вообще самый древний христианский
храм на территории России и даже былинный
богатырь Алеша Попович получил свое прозвище потому, что был сыном попа — настоятеля
этого самого собора.
Чтобы сомнений насчет богатыря ни у кого
из экскурсантов не возникало, прямо напротив
собора имелась дорогая пиццерия «Алеша Попович». Вход в нее украшал смешной мультипликационный Алеша с курносой рожицей и
тяжелым мечом в руках.
В некоторых былинах отчество богатыря указывается конкретнее: не просто «Попович», а
Леонтьевич. Оно и понятно: Леонтием звали
крестителя Залесья — самого первого ростовского епископа. Кем он был и когда конкретно
жил, на самом деле не известно. О том, что творилось на территории нынешней Российской
Федерации до прихода татаро-монголов, вообще известно лишь из малоправдоподобных легенд. Ясно лишь, что лет через девяносто после
крещения Киева Леонтий попытался крестить
еще и залесских язычников. Те в ответ вроде бы
подняли восстание и епископа убили.
Еще лет через семьдесят на гроб с мощами
святителя случайно наткнулся князь Андрей
Боголюбский. По местной легенде, князь велел отлить епископу красивую раку из чистого золота весом в несколько пудов. Понятно, что
история насчет золотого гроба — такая же байка, как и все, что сегодня рассказывают о началах русской истории, но в древности кто-то явно пытался ее проверить. Когда уже в наше
время археологи разобрали пол собора, под которым был похоронен владыка Леонтий, то обнаружили, что саркофаг вскрыт, крышка его
расколота и валяется на полу, а мощи искрошены в труху. Выглядело все это так, будто древние расхитители гробниц пробрались сюда,
расстроились, что гроб оказался вовсе не золотым, и с обиды просто надругались над похороненным телом.
2
В Ростов я приехал, чтобы поговорить с директором тамошнего музея-заповедника. Директора
звали Андрей Евгеньевич. Даже дверная ручка в
его кабинете была не простой, а этакой древнерусской: лев, держащий в пасти кольцо. Зато стоящий на столе компьютер был дорогим и вполне
себе современным. Сам директор производил
очень приятное впечатление: спортивная осанка,
короткий ежик седых волос, мужественный подбородок. В пальцах Андрей Евгеньевич постоянно крутил незажженную сигарету. Индиана
Джонс на пенсии.
Вверенный ему музей отмечал какой то круглый юбилей. На директорском столе лежала
поздравительная телеграмма из Кремля от президента РФ. Стоит ли удивляться, что, прежде
чем согласиться со мной поговорить, господин
директор попросил предъявить журналистское
удостоверение?
Никакого удостоверения с собой у меня не
было. Если быть совсем честным, то удостоверения у меня не было не только с собой, но и вообще никогда в жизни. Директор выжидающе
на меня смотрел. Чтобы хоть как-то вырулить
из ситуации, я набрал свою фамилию в Яндексе
и показал Андрею Евгеньевичу пару собственных фоток с подписью «журналист». Фотки были дурацкие, но директора это устроило. Он
сказал, что у меня есть полчаса.
— Мне рекомендовали вас как главного в
стране специалиста по Алеше Поповичу.
— По Алеше Поповичу?
— Ну да. Я слышал, вы опубликовали статью
о том, что этот былинный герой вроде как существовал в реальности и коллеги-археологи подняли вас на смех.
— Да нет. С чего вы взяли? Кто это поднял
меня на смех? Никто не поднимал меня на смех.
Эта моя статья вышла лет тридцать тому назад.
В ней я проанализировал сведения относительно богатыря, известного как Алеша Попович, и
в конце действительно сделал вывод, что поводов сомневаться в его реальном существовании
вроде бы нет.
— А их нет?
— Почему я должен сомневаться в том, в чем
не сомневаются даже сами древнерусские летописцы? То, что о нем рассказывается, это, конечно, легенды, но эти легенды неплохо соотносятся
с данными археологии. Известна биография богатыря. Известно, какому именно князю он служил. Называется место, где он погиб. Об Александре Поповиче сведений у нас больше, чем о
многих деятелях той поры, которые считаются
вполне историческими.
Передо мной сидел серьезный ученый. И высокопоставленный администратор. Я еще раз
посмотрел на лежащую у него на столе телеграмму от президента.
— Вы назвали его «Александр»? Разве он не
Алеша?
— Летописи называют его Александр.
— Я читал, вы даже откопали его замок?
— Ну, откопал. На замке не написано, что он
принадлежал именно богатырю. Просто тысячу
лет назад на месте Ростова существовал довольно большой город, выстроенный местным
финским племенем меря. Как он назывался,
кто там правил и даже кто именно в нем жил,
историкам не известно. О том, что творилось
здесь в те времена, не существует даже неправдоподобных легенд — вообще ничего. Известно лишь, что вскоре после прихода на эти земли
славян город вымер и исчез. О том, как это происходило, сказать нам тоже нечего. Зато известно, что еще лет через двести на руинах древнего поселения был выстроен небольшой
деревянный замок. И летописи утверждают,
будто хозяином замка был ростовский боярин
Александр Попович.
3
За окном директорского кабинета бабы в кокошниках торговали сувенирами: матрешками
и балалайками. Именно так, считается, и должна выглядеть русская старина. Притом что
кокошник — финно-угорский головной убор,
неизвестный в древней Руси, балалайка — татарский музыкальный инструмент, официальное название которого — «бас-домбра», а матрешек русские военнопленные навострились
строгать в Японии после поражения в войне
1905 года.
Я поблагодарил Андрея Евгеньевича за то,
что он нашел время пообщаться, вышел на улицу и огляделся. Пора было подумать о том, где
бы перекусить. Выбор в центре Ростова был невелик: либо пиццерия имени богатыря, либо ресторан, который в фильме про Ивана Васильевича играл роль московского Кремля. Я вытащил из нагрудного кармана куртки оставшиеся
деньги, три раза подряд пересчитал их и сделал
выбор в пользу ресторана.
Администратор, провожавший меня до столика, был немного пьян. На ногах у подошедшей официантки виднелись подзажившие синяки. Зато в меню я отыскал такой изыск, как
медвежьи лапы. Правда, рядом с лапами ручкой
было приписано «Временно отсутствуют», и
поэтому официантку я попросил принести всего лишь окрошку, какой-нибудь салат, блины с
брусникой и в самом конце — кофе.
Официантка подняла бровь:
— Водочки?
Я сказал, что, пожалуй, воздержусь. Тогда она
посоветовала хотя бы попробовать знаменитую
переславскую селедку. Я согласился.
Кухня ресторана позиционировалась как
«русская». Русская кухня в русских палатах
самого русского города России. Я курил сигареты, смотрел в окно и думал: кто бы объяснил мне, что означает это слово? Тысячу лет
назад на том месте, где я сидел и ждал свою селедку, находился городок племени меря. В лесах вокруг лежало еще несколько городков,
принадлежащих другим финским племенам.
Где в тот момент была Россия? Или эти городки, населенные черт знает кем, и были Россией?
Каждое из местных племен говорило на собственном языке. У каждого имелись собственные вожди или князья. Столица племени эрзянь называлась Рязань, столица муромы
носила имя Муром, а у большого племени меря
было аж две столицы: Ростов да Суждаль. Выглядело все это неплохо, да вот беда: у племен
будущего нет. Приходит момент, когда им все
равно придется стать частью более могучей империи. И единственное, что от них зависит, это
выбор, к какой именно империи присоединиться. Чью именно сторону принять.
Шансов на спокойную жизнь у залесских
язычников было не больше, чем у каких-нибудь
бедуинов, в наши дни населяющих нефтеносный район. Эти берендейские леса были слишком богаты и слишком беззащитны, чтобы не
достаться более сильным соседкам. Всего соседок было две. К западу от будущей России лежала могучая Киевская Русь. К востоку — еще
более могучая Волжская Булгария. Державы
были похожи, как близнецы, но посматривали
друг на друга безо всякой симпатии.
Ростов и пара соседних княжеств признали
над собой власть далеких русских князей. Иго
их было легко: раз в год из Киева или Чернигова приезжали сборщики дани, вроде богатыря
Алеши Поповича, и племена сдавали им положенные меха. В остальное время в жизнь
подданных никто не вмешивался. А если находились те, кто, как епископ Леонтий, решал проявить лишнюю инициативу и попробовать
крестить залесских дикарей, то для такого случая у племен всегда находилось зазубренное
копье.
Однако большинство племен предпочло подчиниться не Киеву, а Булгару. Тут простой уплатой дани новые хозяева не ограничивались. От
вчерашних язычников требовали полного подчинения, зато и взамен давали приобщиться к
наиболее свежим достижениям цивилизации.
Прекрасные храмы и дворцы. Возвышенная литература. Доля от участия в прибыльной торговле. Впрочем, известно об этих племенах мало. Почти совсем ничего. Раскапывать их
города толком еще никто и не начинал. Где-то
около Нижнего лежит известная лишь по древним сказаниям столица языческого царя Пургаса. Ближе к Арзамасу — еще несколько ушедших под землю городков. Рядом с Пензой было
открыто (и тут же зарыто обратно) громадное
городище Мохша. Исследовать все это некому.
И некогда. И незачем.
Странное дело: оглядываясь назад в поисках
предков, современная Россия сразу же отыскивает там Киевскую Русь. Притом что то, давнее,
государство на то ведь и киевское, что располагалось на территории современной Украины. Ее
города лежали далеко на западе. А первым государством, сумевшим объединить земли сегодняшней России, была как раз Волжская Булгария. И если путь до Киева из современной Москвы занимает больше двадцати часов, то дорога до Булгара — всего восемь.
Осматривать древний Булгар я ездил пару
лет назад. Когда то это был самый большой и
самый богатый город Восточной Европы. Но
вот то, что осталось от него сегодня, можно
обойти минут за пятнадцать. Руины мечети.
Здоровенный восстановленный минарет. Погрызенные временем фундаменты. Два склепа,
в одном из которых реставраторы грудой свалили собранные по территории надгробные плиты. Крепостные валы. Перед входом на городище стоит ларек, в котором сонная продавщица
торгует выкопанными из земли булгарскими
монетками восьмисотлетней давности. Покупателей нет.
По винтовой лестнице я забрался на самый
верх минарета и просидел там несколько часов,
просто любуясь на окрестности и иногда украдкой выкуривая еще одну сигарету. В те годы,
когда в Киеве жило двадцать пять тысяч человек, а в Суздале полторы тысячи, здесь, говорят,
жило целых пятьдесят тысяч. Вон там стоял
громадный дворец правителя. За ним начинался бесконечный торговый квартал. Восемьсот
лет назад в Булгаре имелось несколько дюжин
бань и полтора десятка учебных заведений. Сегодня от всего этого остался пустырь и пасущиеся на пустыре гуси.
Я прикуривал еще одну сигарету. Когда-то в
этом городе жил поэт Кул Гали. На Руси собственных поэтов никогда не было, а в Булгарии —
пожалуйста. Этот Кул Гали написал поэму о библейском красавце Иосифе, который всегда помнил: как бы прекрасна ни была жизнь, за ней
обязательно последует смерть. В этой поэме девушка говорит Иосифу, что у него красивые глаза. «Глаза — это первое, что сгнивает после смерти»,— отвечает Иосиф. Она восторгается его
волосами, но Иосиф в ответ сообщает, что в могиле волосы не разлагаются, так и лежат поверх
пустых черепов. Она говорит, что его лицо —
будто лицо ангела.
— Через три дня после того, как я умру, открой мой гроб, — говорит возлюбленной
Иосиф. — И с отвращением взгляни на то, что
казалось тебе таким красивым.
Мораль: ничто не вечно под луной. Волжская
Булгария блестяще подтвердила мысль своего
уроженца. Это государство было богатым, но
при этом мирным. Как вы понимаете: не самое
выгодное сочетание. Полтысячелетия подряд
Булгарию грабили все кому не лень. И даже после того, как ее столица наконец опустела, этот
уже мертвый город еще долго разбирали на
стройматериалы. Так что в наши дни от Булгара
остался лишь пустырь размером в четыреста
гектар. Но главное даже не это, а то, что сегодня
никто уже и не понимает, почему от этого города вообще должно было хоть что-то остаться?
Какое отношение он имеет к нашему с вами
прошлому?
Официантка, наконец, принесла мне обещанную селедку. Та оказалась, и вправду, ничего.
Я расплатился и вышел из ресторана. Мой поезд уходил через сорок минут, а нужно было
еще успеть дойти до вокзала и забрать из камеры хранения рюкзак.
4
Из Ростова я двинул еще дальше на восток.
Там, под Саранском, на этой неделе проводился
праздник, который его организаторы позиционировали как главное событие года в календаре
каждого уважающего себя язычника. Несколько дней назад я звонил из Петербурга в головной офис приволжского язычества и пытался
выяснить, какова будет программа. Жрец, или
кто уж там взял трубку, неразборчиво бубнил и
не понимал, чего я от него хочу.
— Что значит «программа»?.. Ну, у нас ведь
это каждый раз одинаково… Чего?.. Нет, человеческих жертвоприношений не будет… Ну, потому что у нас так не принято… Чего?.. Ну там,
древние обряды, моления, прыжки через костер… Разврат с деревенскими девками?.. Ну, это
уж как договоритесь.
Кондиционер в вагоне, как обычно, не работал. Дышать было нечем. Соседями по купе были какие-то неприятные люди. Мне будет трудно объяснить, в чем именно состояла их неприятность, но поверьте, вам бы они тоже не понравились. Вместо того чтобы валяться в купе,
я стоял в тамбуре, прикуривал одну сигарету от
другой и просто смотрел в окно. Там мелькала
моя страна. С людьми в купе у меня был общий
язык. И паспорт одного и того же цвета. И даже
похожая форма носа. Но считать их «своими»
было выше моих сил. Почему — пытался понять я.
Из Саранска до места, где язычники устраивали свои камлания, нужно было еще довольно
долго ехать на машине. Дорога была чудовищная. Я сидел спереди, рядом с водителем. В одном месте вылетевший из под колес встречного грузовика камешек ударил нам в лобовое
стекло. По стеклу поползла причудливая трещина. Водитель негромко матюгнулся, но руль
из рук не выпустил и даже не стал останавливаться.
Сам праздник проводился на берегу озера.
Оно было необыкновенно красивым. На такой
декорации хотелось снять какое-нибудь дорогое кино. Язычников было от силы человек
тридцать. Ну, может быть, пятьдесят. Сначала
все долго готовили угощение и обнимались с
прибывающими на «жигулях» единоверцами.
Женщины рубили курам головы. Куры принимали смерть безропотно. Кто-то наперегонки
лазал по вкопанному в землю бревну, кто-то кричал, что пора идти искать цветок папоротника. Я сидел в стороне и пытался угадать,
дойдет ли дело до обещанного разврата или не
дойдет? Шансов, что дойдет, было немного:
молодежи на праздник прибыло мало. Подрастающее поколение язычников осталось в самом Саранске, потому что там в ту же ночь
проходила дискотека с участием модного столичного DJ. Вот где, наверное, било настоящее
веселье.
Когда-то давным-давно людей объединяла
религия. Приходи в храм и там отыщешь тех,
кто станет тебе «своим». Да только последнее
время религии что то вышли из моды. Сегодня
ближним принято считать не тех, с кем у тебя
общая вера, а того, кто принадлежит к одной с
тобой национальности.
Странная штука, эта «национальность». За
этим словом каждый раз скрывается что-то
совсем не то, что обычно подразумевается.
В больших городах, типа моего Петербурга, никакой национальности у людей ведь нет. Там
живут «обычные люди»: те, кто говорит на понятном языке, ест то же, что и все, одевается без
особых выкрутасов и следует общепринятым
правилам поведения. А национальность, это
когда ты не похож на «обычных людей». Отыскать ее можно лишь где-нибудь на окраинах: в
горах, тайге, на дальних хуторах. Вот там живут
те, у кого есть эта самая «национальность». Они
говорят на «национальных» (непонятных) языках, соблюдают «национальные» (странные)
обычаи, носят «национальные» (не такие, как у
нормальных людей) костюмы, едят «национальные блюда» (всякую гадость) и отмечают
свои странные праздники. Типа того, на котором под Саранском присутствовал я.
Помолившись богам, язычники сели, наконец,
за стол. Готовили его больше трех часов, но главным блюдом оказалась все равно водка. Первый
тост был за процветание родной земли. Закусывали мясом принесенных в жертву куриц. Руководил застольем жрец в самодельном облачении. Под мышкой он держал книжку, обернутую
в газетку. Мне все хотелось подойти поближе,
взглянуть, что за книжка. За последние лет пятнадцать чуть ли не каждая область, чуть ли не
каждая республика Центральной России обзавелась собственным священным писанием. За
время, пока я катался по стране, дома у меня собралась вполне приличная библиотека таких
вот языческих библий. Мансийская «Янгал-Маа», коми-зырянская «Му Пуксьм», эрзянский «Свияжар», хантыйский «Так Молупси».
В России живут представители ста сорока национальностей, и трудно вспомнить хоть одну,
представители которой не отыскали бы у себя
древней, но сокрытой до поры до времени священной книги.
Русский белогвардейский офицер случайно
нашел допотопную «Велесову книгу», вырезанную рунами на деревянных табличках. Оттуда русские узнали, наконец, о древних тайнах
своей истории. Татарский краевед напал на след
выкраденной КГБшниками тысячелетней летописи «Джафгар-тарих». Из нее о древних тайнах своей истории узнали, наконец, и татары.
В Республике Коми сокровенное языческое
знание «Курыд Збыль» удалось отыскать в сундучке у местной пенсионерки, а в соседней
Мордовии подходящей пенсионерки не нашлось, и там древний эпос сочинил лично дядя
президента республики. Дядина книжка тоже
открывала читателям некие древние тайны.
Каждая из этих священных книг объясняла:
главная ценность на свете — это родная земля.
Священная родная земля. Ее следует любить,
ей поклоняться, в нее верить. И если понадобится, то за нее следует пожертвовать самой
жизнью. Потомки навсегда сохранят память о
тех, кто пошел на такую жертву. О них споют
песню и, может быть, напишут еще одну поэму,
типа тех, что я только что перечислил.
Ночной воздух пах скошенной травой, хотя,
может быть, это была просто трава. Я — горожанин, в таких вещах разбираюсь не очень. После
полуночи на берег с озера потянуло прохладой.
Ряженый колдун пускал по воде листики кувшинки, на каждый из которых он поставил по
зажженной свече. Несколько бабок в допотопных купальниках плескались у самого берега.
Угрюмые языческие мужчины смотрели на них,
но сами оставались на берегу.
Столы с объедками они сдвинули в сторону.
Под столами обнаружились горкой наваленные
куриные головы. Все, что осталось от принесенных в жертву птиц. Один из мужчин взял лопату, выкопал ямку и закопал головы. Вряд ли
кто-нибудь споет об этих курицах хоть какую-нибудь песню. А уж поэму и точно никто не напишет.
Уже уходя с праздника, я подумал, что тот,
кто верит в святую землю, скорее всего, будет
просто закопан в этой земле — вот и все.