Малин Кивеля. Ты или никогда (фрагмент)

Малин Кивеля. Ты или никогда (фрагмент)

Отрывок из романа

О книге Малин Кивели «Ты или никогда»

Снег опускается на город кристаллами. Отсюда, из-за
штор, отчетливо видны снежинки, остроконечные,
шести-, иногда двенадцатиконечные, изредка
треугольные. Пяти- и семиконечных не бывает.
На каждом лучике сложный кружевной узор, такой
хрупкий, тающий от мгновенного прикосновения
пальца.

Under the microscope I found that snowflakes were
miracles of beauty; and it seemed a shame that this beauty
should not be seen and appreciated by others.*


* Под микроскопом я увидел, что снежинки — это чудо красоты,
и мне стало жаль, что другие не могут увидеть и оценить
эту красоту (англ.)

Есть несколько наиболее распространенных видов
снежинок, несколько способов образования
кристаллов в зависимости от температуры, ветра
и влажности, есть несколько групп, на которые люди
делят снежинки, однако каждая отдельная снежинка
отличается от всех остальных.

Я не специалист. Я совсем немного знаю. Я читаю
книгу о снеге, сегодня дошла до страницы 389. Книга
толстая и тяжелая. Я медленно продвигаюсь, лист
за листом, каждое слово требует времени. Когда-то
жил фо тограф по имени Уилсон Бентли. Он изучал
снежинки на протяжении сорока лет, на своей ферме,
сам по себе. За это время он запечатлел пять тысяч
снежинок, не обнаружив и двух одинаковых. Так
написано в книге. И это полностью соответствует
земной логике, а может быть, и космической — одно
живое не бывает полностью идентично другому.
Ничто, будь оно живое или мертвое, не может быть
полностью идентично другому.

Всякий рожденный природой предмет уникален.

Так там говорится.

(И все же, позже, письмо:

I do not know how to tell you this. I think I have made a
revolutionary finding.*


* Я не знаю, как рассказать вам об этом. Кажется, я сделала
революционное открытие (англ.)

Но это позже, много позже, сейчас не стоит и думать.)

Сейчас.

Снег опускается на город кристаллами. Словно
фата покрывает шпили церквей и тротуары, людей
и собак. Окутывает живые свечи и искусственные
фонари. Тень в окне. Я. Вижу танцующие снежинки.

Снег опускается на город кристаллами. Это спокойные
снежинки, они скользят в воздухе, опускаются
зигзагами.

Если бы мне понадобилось описать себя, если бы
кто-нибудь спросил. Если бы мне понадобилось себя
описать, я начала бы сверху, опускаясь все ниже
по стволу, к корням. Я живу под землей, работаю
на земле — и в земле. Иногда я поднимаюсь в лифте
на седьмой этаж — чаще всего, чтобы посмотреть
на ночные огни. Выше я не бывала.

Сейчас этот сад покрыт снегом, ни намека на растительность
насколько хватает взгляда, одни «дендриты», «иглы» и «столбики», они опускаются, тают.
Зима — лучшее время сада. Все скрыто, все возможно.
Нечего выпалывать, нечего закапывать, можно
просто быть. Сады нуждаются в регулярном уходе,
даже зимой. Чем больше времени проводишь в саду,
даже бездействуя, тем больше узнаешь о нем. Чем
дольше наблюдаешь сад, даже покрытый снегом,
тем лучше его знаешь.

Я не специалист по снегу. Я читаю книгу о снеге.
Я ни в чем не специалист, кроме разве что георгинов.
На часах четыре, и уже темно. В этом городе
в это время года всегда так. Я пробираюсь через сугробы,
без записной книжки. Я декабрьский садовник.
От города неподалеку остались лишь кубы света,
световые точки светоисточников.

Зима — время строить планы и видеть перспективы.
Время спать под снежным покровом и под
другими одеялами. Я пытаюсь представить себе сад,
увидеть через весь этот снег, каким он был в прошлом
году, как выглядели растения, как они выглядят
сейчас, во сне, эти корни, спрятанные под землей,
наполненные зеленым хлорофиллом.

Я видела и другие больничные сады, разумеется.
Большинство из них похожи на этот: состоят из зеленых,
ухоженных лужаек с обязательными табличками
«по газонам не ходить», торчащими по краям.
Вдоль дорожек пролегают прямые ряды самых
обычных парковых цветов: тиарка и маргаритки,
расстояние между саженцами 15–20 сантиметров.
Серо-зеленые космы сирени и черемухи — кроме
нескольких недель в году, когда тяжелые грозди их
соцветий свешиваются над скамейками. Весной —
тюльпаны. Перегной, черный.

Однажды я видела сад, который выглядел иначе.
Он был рожден полетом фантазии. Цветущие яблони,
высаженные наобум. Сама я с начала своей трудовой
жизни, скорее, придерживалась симметрии.

Если бы мне понадобилось описать себя, если бы
кто-нибудь спросил, то я начала бы с волос. Если бы
мне понадобилось обозначить их оттенок, то я сказала
бы, что он напоминает листья ивы серебристой.
Весенние листья ивы серебристой, отливающие зеленым.
В итоге я добралась бы до ступней.

Ступни у меня в высшей степени нормальные.

Однажды кто-то сказал, что у меня красивые
подъемы стоп. Я направлялась к зубному, ехала
в автобусе по улице Таваствэген.

— У вас красивые подъемы стоп, — произнес
кто-то. Это был мужчина.
Я вышла на следующей остановке. Пошла к зубному.
Это было давно. Сейчас передо мной возвышается
больница. Она белая и высокая, и всегда такой
была, это самая большая гинекологическая
больница страны. Здесь рождаются дети, здесь их
взращивают в матках. Спящие в саду машины «скорой
помощи» покрыты тонким слоем звездчатых
кристаллов. Коридоры сегодня пусты, пациентки
не здесь — они в семьях, у друзей. Запах пластика
и стерильности не смешивается с другими запахами,
с запахом умирания. На подоконниках рождественские
звезды, украшенные ягелем, и растения
в горшках, украшенные колокольчиками, в одной из
гостиных работает телевизор — какая-то викторина,
без звука. Вот идет врач, руки в карманах. Он молод,
он насвистывает, кивает, проходя мимо. Листья
растений колеблются от воздушной волны. Мелодия
постепенно стихает, исчезает в дверях лифта.

Эдит стоит на лесенке в своем кафетерии, прилаживает
блестящие гирлянды над прилавком. Рот
приоткрыт, меня она не замечает. Я стою рядом, пока
она не опускает голову. Мы приклеиваем дальше,
вместе. На клейкой ленте налипший песок, но если
клеить в несколько слоев, то держит. На стене сезонная
вывеска, которую сделала Эдит: «ГЛЕНТВЕЙН +
ТОРТ 1 ЕВРО». Но я пью кофе, в любое время года,
игнорируя самые выгодные предложения. Эдит, вероятно,
тоже. Мой столик у окна свободен. С видом
на город. Верхний свет. Все столики свободны. Мы
сидим. Мы пьем кофе. Знакомый вкус кофе, перестоявшего
на плитке. Снег падает на город кристаллами.
Они скользят в воздухе, опускаются зигзагами.

Время меняет темп в зависимости от того, где ты
находишься и что делаешь. Может быть, даже в зависимости
от того, кто ты есть. Стоит подняться достаточно
высоко, и время начинает идти медленнее.
Если бы можно было жить в заранее вычисленной
точке в космосе, то жизнь получилась бы вдвое
длиннее. Почему — я не знаю.

Максимальная продолжительность жизни сосны
— восемьсот лет. Рябина живет не дольше восьмидесяти.
Но у нее есть цветы и ягоды. Белые и красные,
плоды типа «яблоко».

Под моим окном растет рябина. Мне видно только
ствол. Эта рябина выше обычной, не меньше
двадцати пяти метров. Разветвляется она ближе
к вершине, у нее единый ствол, и он не садовый,
а лесной — твердый и самостоятельный.

Говорят, что обилие ягод предвещает снежную
зиму. Рябина на моем дворе обильно плодоносит
каждую осень и сохраняет ягоды всю зиму. Каждую
зиму я могла бы собирать урожай рябины — мерзлой,
сморщенной, мелкой, но всегда такой красной
на фоне всего белого и серого, до рези в глазах.
Я могла бы делать желе и морс в больших канистрах.
Варить варенье и мармелад. Рябина помогает от камней
в почках и цинги. Часть запасов я хранила бы
в холодильнике, часть в погребе, и эти запасы становились
бы все больше и больше.

Иногда время можно измерять в чашках перестоявшего
на плитке кофе. Сейчас семь. Небо темное,
звезды невидимы. Внизу не проезжают машины.
Эдит встает, вытирает столы и снимает фартук.
Я уношу и мою чашки, убираю несколько кастрюль
и стираю слой пыли с прокладок для груди. В стеклянную
дверь стучится мама Эдит в шляпе и пальто.
Они будут праздновать Рождество вдвоем, как
обычно. Сначала пойдут в церковь. Потом к могилам.
«Счастливого Рождества!» — говорят они. Мама
протягивает Эдит руку. Эдит машет. Счастливого
Рождества.

Если бы мне понадобилось описать себя, если бы
кто-нибудь спросил. Тогда я сказала бы, что меня
зовут Айя.

Меня зовут Айя.

Если начать сначала, то следует заметить, что называть
все падающие с неба замерзшие частицы воды
снежными хлопьями — ненаучно. Снежные хлопья
— это обиходное название комбинаций отчасти
растаявших прозрачных снежных кристаллов, столкнувшихся
и смерзшихся друг с другом в процессе
падения на землю. Снежные кристаллы, в свою очередь,
образуются, когда вокруг мельчайших частиц
в земной атмосфере — таких как пыль или грязь —
смерзаются водные молекулы.

Что это за частицы и как они, в свою очередь, возникают
— об этом пока еще не говорилось в толстой
и тяжелой книге о снеге.

Но я уже знаю, что существует сорок один вид
снежных кристаллов, это уже в 1954 году установил
Укихиро Накайя, когда создал свою основополагающую
таблицу, изучая выращенные искусственным
путем кристаллы в своей поразительной лаборатории
на острове Хоккайдо. И «звездчатый дендрит»
оказался самым красивым даже с научной точки
зрения.

То, что мы видим снег белым, объясняется высокой
способностью снежинок отражать солнечный
свет, который, несмотря ни на что, постоянно присутствует
в атмосфере.

То, что мы видим снег коричневым, объясняется
выхлопными газами, которые тоже присутствуют
в атмосфере.

Природа изменчива. Каким образом она меняется
— никто не знает, пока изменение не произойдет.
Или почему. В этом вся суть природы. Можно
делать прогнозы и выдвигать гипотезы. Можно говорить
об эволюционных теориях и парниковых эффектах. Можно писать «любим, скучаем». Но вопросы
остаются. Например, как все-таки ужасно
то, что снег, выпадающий в городе вроде этого,
за час наполовину окрашивается в коричневый
цвет. Никто об этом не знает, и в тот день, когда это
станет очевидно, никого из нас здесь уже не будет.

В одном из окон третьего подъезда горит свет.
Светятся одинокие рождественские венки и электрические
подсвечники. Остальные спят или бодрствуют
в темноте. Я варю себе кофейник кофе. Снежинки
за окном продолжают делать то же, что
и прежде. Кружатся и падают. Касаются земли
и снова взлетают от ветра. Приземляются. Замирают.
Насовсем. Скрываются под покровом новых,
под их весом. И почти никто не наблюдает за ними.
За их танцем. Снег — как покрывало, приглушающее
цвета. Медленные хлопья снега скользят в воздухе,
опускаются зигзагами. Вот и трамваи уже
не ходят, а машин и так не было.

Когда становится поздно, я иду к раковине. Мою
свою чашку. Гель для мытья посуды дает обильную
пену. Аромат «Citrus lemon» распространяется по
всей кухне, затем по всей квартире. Через улицу
мигает огонек. Красный. Я задергиваю шторы
и ставлю чашку дном вверх на ребристую поверхность
сушилки для посуды.

Купить книгу на Озоне