Отрывок из романа
О книге Алексея Шепелева «Maxximum Exxtremum»
Заселившись на эту квартиру, мы, конечно, решили начать новую жизнь: О’Фролов сказал, что не будет пить, и сегодня ровно три недели, как он не пьёт; три раза в неделю репетиции, причём их все стабильно посещают, причём все в
трезвом виде — пить всем запрещено лидерами (то есть мной
и ОФ); я даже в неплохой физической форме, потому что на
каждой репетиции прыгаю все три часа; более того, мы ежедневно ходим в институт (хотя как всегда к третьей паре);
иногда, поверите ли, заходим в магазин, чтобы купить сгущёнку или орешки в шоколаде; а вечером, после репетиций
и перед сном, когда я пью свой литор самого дешёвого в мире пива под названием «Уваровское», а ОФ потягивает свою
мизерную бутылочку «Фанты» (которую я как дурак ему покупаю), он по своей инициативе читает мне курс философии
по советскому учебнику, объясняя, правда, всё на примерах
таза и урины, неизменно присутствующих у нас почти на
всех квартирах (особо меня поразил «перевод» гилозоизма
Баруха Спинозы — «таз с уриной опижживают»!), а Демокрита, Демосфена и Декарта называя Домкрат-1, Домкрат-2,
Домкрат-3…
Надо ли говорить, что всё вышеизложенное немыслимо
и чудовищно — для тех, кто хоть что-нибудь слышал о наших Саше и Саше, то есть О’Фролове и Саниче (в тамбовской рок-среде, с которой, к слову сказать, мы никак не связаны, о нас ходят идиотические легенды), это просто мир
встал с ног на голову!
Я пришёл из институда поздно — до репетиции оставался ровно час, а туда ехать на троллейбусе минут пятьдесят, а
надо ещё поесть и собраться, дойти до остановки. А есть-то
нечего — с одной стороны, остатки «философской еды» —
моего деликатеса — прожаренной, ужаренной, прокалённой фасоли, с другой — остатки его картошки — мятой, с
покрошенными прямо в неё солёными огурцами. Первое
жестковато — челюсть болит, и это воспринимать внутрь
надо философски — не спеша и долго, как семечки, читая
или слушая о метафизических истинах; второе — ненавижу, плебейская офроловская стряпня, она меня раздражает,
даже когда он её поглощает, а я только смотрю. Остаётся
универсальный репорецепт — кусок чёрного хлеба, политый растительным маслом и посыпанный солью. Быстро,
вкусно, дёшево и вполне по-русски. Ещё можно выдавить
на него зубчик чеснока. Или, если хлеб чёрствый и у вас,
как и у нас, нет этого приспособления, можно просто корку натереть. Но я за неимением времени и сил обычно делаю проще — употребляю чеснок вприкуску — осталось
только масло прихлёбывать из горла! Шарю вокруг — хлеба-то нет, забыл зайти по пути в магазин. Может, О.Фролов купит, думаю я, хотя знаю, что он не имеет такой привычки. Кстати, где он? Пора уже ехать, а без него вообще
не будет ничего. Неужели у них четвёртая пара и он на неё
остался? Нельзя так безответственно относиться к своему
долгу перед Родиной — воспроизводству дебильной музыки!
Мои нервы не выдерживают. Приступ голода — всего
минут пять-семь, потом проходит. А репетиция? а работать? а институт? а новый хороший образ жизни? а любовь,
которая далеко на горизонте — за горизонтом — вокруг горизонта, — не говоря уже о проблемах чисто метафизических!..
Заваливается ОФ. Жрать, говорит, хочу! Мечется, на
меня смотрит. Я равнодушно-повествовательным тоном сообщаю, что до отхода троллейбуса осталось пять минут. Следующий через одну тысячу восемьсот секунд — бывает,
правда, он запаздывает… и Санич обычно уезжает с этой же
остановки — что́ он подумает и какой пример мы, фолловзелидеры, подадим ему и всем-остальным-навсегда-оставь-в-покое-мой-дисциплинированный?!..
Я весь трясусь от злости и напряжения, а он что-то конообится в коридорчике, где стоит газ, на котором мы варим
пищщу, а также тут же таз, от которого всё вокруг неприлично пропахло уриной, даже уже аммиаком. И вот он в этот самый момент профанистично орёт мне оттуда: «Ты, ублюдок
бастардский, хоть бы раз таз вынес — видишь: нассано уже
до краёв, щас Дядюшка дед придёт…» («Дядюшка дед» —
это, как вы догадались, наш квартирохозяин). Он, как всегда,
берёт переполненный таз за ручки и несёт его выливать в заснеженный огород — весь путь всего десять шагов, но никогда никто кроме бедного смиренного да согбенного О’Фролова их не делает. Я пью из бокала холодную кипячёную воду,
смотрю в окно — четвёртый шаг по гололёду — эффектная
пробуксовка — я выплёвываю воду — ОФ, ругаясь, уже лежит на земле, буквально накрывшись тазом, буквально отплёвываясь мочевиной!
Мы удыхаем минуты три — он там, я здесь, затем скооперировавшись. Я говорю, что всё, надо ехать, и что как
ехать: я есть хочу невыносимо. У него другие проблемы — он
весь воняет (а ду́ша, равно как и сортира, как вы уже поняли,
у нас не предусмотрено, равно как и приличной сменной
одежды), протирается какой-то тряпкой из коридорной
шторки, надевает свои штаны-алкоголички (благо недавно
матушка их ему подзашила-подлатала) и секс-экстравагантную майку в красных звёздочках, в коей, если верить той же
его матушке, фигурировал ещё в пятом классе, эффектно
подчёркивая её красно-белую палитру звёздочкой с кудрявым Володей Ульяновым, мир его духу.
— Олёша, сынку, хуй со мной и хуй с тобой — давай… —
он запнулся, сглотнув слюну, весь взгляд и облик его выражал до боли знакомое мне запредельное «Володя, Володенька, открой дверь, Володя, открой революцию!..», — возьмём…
бутилочку.
— Да ты…
— У! Не надо вот этого — времени нет. Все твои причитания, отягощения, воззвания к совести, разные там аргументы и разумные доводы мы знаем, скажи да или нет.
Я, естественно, сказал да. С большой буквы Да! Сразу
призна́юсь: мне чудовищно понравилось предложенное
этим почти гениальным (в отличие от совсем меня, конечно)
человеком и гражданином разрешение гордиевых хитросплетений данной жизненной ситуации. Да и не такой уж я
поебасик и пидорочичек, чтобы серьёзно верить в «новую
жизнь», в «ЗОЖ» и «хорошо учиться», в «семью и работу».
С этого всё и началось.
* * *
Шинок был по пути, через несколько домов по улице.
ОФ нырнул туда с моим двадцатником, я ощупывал в кармане куртки керамический дедов стаканчик. Мы ведь спешили.
Было уже ровно, ровно, даже больше…
Маленькую запивочку мы приобрели в ларьке у самой
остановки. Санича не было, троллейбуса тоже. «Давай!» —
радостно провозглашает ОФ, отворачивая зубами сначала
одну, потом другую — обе одинаковые бутылочки. «С праздничком!» — произносит он наш классический алкоголический тост и натренированным движением выпивает-запивает. «С праздничком!» — весело отзываюсь я и выполняю так же отточенно-мастерски. Холодное, да и холодно,
да и людишки на остановке лупятся. «Нэболшой», — говорит мой соратник, согруппник, собутыльник и созапивочник, — короче, сразу видно: со-лидер «ОЗ»… Я тоже: «Вах,
нэ болшой!»
Подходит
О’Фролов, «уже подкормлено». Достаём, вернее, не убрали…
по третьей… Как говорит Бирюков — хо-бо-ро! Оно же — зело борзо́! Однако на следующей остановке всё заполняет народ с работы и с рынка — так называемый час-бык — невозможно даже руку ко рту поднять…
По четвёртой выпиваем уже под ёлками у проходной —
обувная фабрика, в красном уголке коей мы почему-то репетируем — за счёт Санича репетируем, кстати, — и ясное
дело, что в доску — в доску в трезвом виде всегда реп-петируем — олвэйз. В коридоре уже слышатся раскаты нестройной музыки — интересно, на чём приехали мы и на чём — напротив — они…
«Короче, делаем вид, что мы насосы; бутылку я спрячу в
куртку».
«Гмм-г».
«В перерыве все пойдут курить — возвращаемся раньше — только по одному — и по одному… И на Санича не дыши — сразу учует…»
Немного возбуждённые, заходим. Санич прекратил долбить, Вася аж что-то пропиликал как на скрипке, Репа привычно ухмыльнулась, потирая лапками поверх трёхструнного
баса.
— Хе-хе, родные, время-то сколько, осознаёте?!
— Спокойно, — начал я довольно уверенно, — наше
опоздание связано с тем…
— …что мы жрём, — тихо подсказал ОФ, и я сбился, замялся, и… и мы всё-таки удохли. Вдвоём. Другим я, откашлявшись, продолжил: мол, институт, троллейбусы и т. д. — да
никто, как всегда, и не обратил внимания на мою «лидерскую болтовню».
Все стали что-то наигрывать, отстраивать звук; О’Фролов, то и дело нырявший к своей куртке за отвёрточкой, проводком или изолентой, сильно беспокоил меня. Санич был
тоже подозрителен и мрачно-неодобрителен.
Наконец воззвали ко мне:
— Ну что, Лёня, что будим?
— Новое пока не будем, погнали то же самое, все шесть
песен.
— Тьфу! — послышалось некое неодобрение изо всех углов, особенно от Саши.
— Хуль «тьфу!» — спроси у Репы, выучила ли она партию, — внезапно поддержал меня ОФ.
— Сынок, ты выучил партию? — строго спросил Саша.
— Да, мать! — По ответу Репы всё было ясно. Она вовсю
лыбилась и светилась румянцем.
— Темпо, темпо, сыночек, ты слишком медленно ведёшь… вяло… — с умным видом оборачиваюсь я к Репе,
бесстыдно спустившей ниже яиц корягу-бас, упрощённый
до трёх струн, зато подключенный к мерзкому квадродисторшену.
— А то непонятно, что́ можно сыграть такими мягкими,
блять, как ватка, лапками… — буркнул ОФ, и мы начали.
Репа, конечно, опять отставала, оспаривала замечания, и
вскоре на неё перестали обращать внимание (она и предварительно была сделана потише остального). Она только нагловато лыбилась, розовея щеками с мужественными баками.
Но что-то было не то ещё. По привычке мы косились
на Сашу — обычно он только начинает играть какой-нибудь из своих особо остроумно изобретённых или не менее
остроумно содранных с «Therapy?» боёв — раз, и сбился,
бросает палочки, опускает длинные трясущиеся руки, мы
слышим тяжкий вздох его брутального большого мешка и
сипло басовый выработанный им самим текст: «Я сегодня
не могу» (обычно он всегда с жёсткого похмелья). Он и сегодня был с бодунища — и все знали об этом (нельзя же вообще людям запретить пить!). Но он бросил играть и, обращаясь бесцеремонно к нам, лидерам-основателям гениального за счёт нас «ОЗ», сказал: «Эй вы!.. да, да, те, кто из
Пы́рловки, я что-то не въехал — вы не то пьяные?!» (Да,
как вы знаете, мы родились в деревне, вернее, в селе — я
в Сосновке, ОФ в Столовом — посему и снимаем углы.)
Все обратили взоры к нам. Особенно Репа. «Охуели, что
ли?!» — довольно натурально возмутился О.Фролов. —
«Поди-ка сюда, — сказал Саша, вставая, — сюда, сюда и
дыхни-ка сюда!..»
Так наш обман был разоблачён, лидерство дискредитировано, настрой на серьёзную работу и новую жизнь напрочь
отшиблен — что и явилось причиной давно ожидаемого распада группы. Кроме того, халатное отношение привело к разрушению материально-технической базы…