Отрывок из романа
О книге Алексея Варламова «Все люди умеют плавать»
Однажды на дороге он обогнал молодую женщину.
Марыч затормозил и дождался, пока она поравняется
с машиной.
— Садись!
Женщина посмотрела на него с испугом.
— Да не бойся, ты! Куда тебе?
— В больницу.
— Простудилась, что ли? — захохотал он.
Она посмотрела на него враждебно.
— Я там работаю.
Всю дорогу она молчала, сидела, полуотвернувшись
от него, и глядела в боковое окно, так что он мог
видеть только ее шею и нежное, припухлое основание
груди. Сарафан колыхался, открывая маленькую
грудь до самого соска, и Марыч вдруг почувствовал,
как его бьет озноб, оттого что эта темноволосая, невысокая,
но очень аккуратная женщина, плоть от плоти
степи, сидит рядом с ним в машине. Она не была красива
и не вызывала обычного приятного волнения, но
в ту минуту ему хотелось одного — сорвать с нее сарафан
и губами исцеловать, выпить эту грудь и все ее незнакомое
чужое тело.
У больницы она остановилась и быстро, чуть наклонив
голову, вошла в ветхое одноэтажное здание.
«Точно зверек какой-то», — подумал он удивленно.
Весь день она не шла у него из головы и против воли
он все время вспоминал и представлял ее тело. Эти
картины распаляли его, а день был особенно душный,
Марыч все время пил воду, обливался потом и снова
пил, а вечером остановился у больницы.
Зачем он это делает, он не знал, но желание видеть
эту женщину и овладеть ею было сильнее рассудка. И
когда в коридоре он увидел ее в белом халате, надетом
прямо на смуглое тело, кровь бросилась ему в голову.
— Ты ходишь на танцы? — спросил он хрипло.
— Нет.
—Я хочу, чтобы ты пошла со мной на танцы, — сказал
он упрямо, и его серые глаза потемнели.
— Нет, — повторила она.
— Тогда я хочу, чтобы ты поехала со мною, — он
взял ее за руку, больно сжал запястье и повел к двери.
В коридоре показалась пожилая врач в очках с
крупными линзами. Она вопросительно посмотрела
на Марыча и медсестру, и он понял, что сейчас степнячка
вырвется, уйдет и ничего у него с ней не получится
ни сегодня, ни завтра. От этой мысли его снова, как
тогда в машине, зазнобило, но ему на удивление
девушка не сказала ни слова, и со стороны это
выглядело так, как будто они были давно знакомы.
Они сели в машину, плечи ее дрожали, и Марыч остро чувствовал и жалость, и безумное влечение к неизвестному телу под белым халатом. Трясущимися
руками вцепившись в руль, он отъехал от поселка и
вышел из машины.
Она не противилась ему, не кричала и не царапалась, но и не отвечала на его ласки, и он овладел ею
грубо, как насильник, крича от ярости и наслаждения,
когда входил в гибкое, изящное и неподвижное тело,
склонившись над повернутой в сторону головою с полуоткрытыми глазами, впиваясь губами и зубами в ее
нежные плечи, влажные губы и грудь, и что-то яростное, похабное бормотал ей в ухо, ощущая себя не человеком, но степным зверем.
Он не помнил, сколько это продолжалось. Едва
угаснув, возбуждение снова возвращалось, ее холодность и отстраненность лишь подхлестывали его.
Никогда в жизни не испытывал он подобного и думать не мог, что он, незлой и нежестокий человек,
всегда имевший успех у женщин и потому не добивавшийся их силой, на такое способен. Но когда все
было кончено, и, одевшись, он, тяжело дыша, сидел
в машине и курил, а она по-прежнему молчала, Марыч ощутил угрозу. Исходила ли эта угроза от ночной
степи, вобравшей в себя его крики и ее молчание, от
слишком великолепного громадного звездного неба
или от самой покорившейся ему женщины, он не
знал, но вдруг поймал себя на мысли, что жалеет о
случившемся.
Он не боялся, что она пойдет жаловаться, да и ни
разу, ни единым словом или жестом она не выразила
возмущения, но он почувствовал, что сколь ни велико
и поразительно было испытанное им наслаждение,
душа его опустошена.
Вернувшись в казарму, он лег поверх одеяла, положил руки за голову и задумался: даже рассказывать о степнячке ему никому не хотелось. Снова и
снова он вспоминал ее гладкое, точно мореное, тело, трогательный мысок, поросший мягкими
волосами внизу живота, тугие маленькие ягодицы,
умещавшиеся в ладонях, когда он поднимал и
распластывал ее на колючей сухой траве, прерывистое дыхание, вырывавшееся изо рта, острые белые
зубки — все это было живо в памяти необыкновенно, все было неожиданно и ново, но он чувствовал
себя не счастливым любовником, не насильником,
но вором, укравшим у этой земли то, что ему не
принадлежало и принадлежать никогда не могло.
С этими мыслями он не заметил, как уснул, а на
рассвете его разбудил плотный коренастый прапорщик с мокрыми подмышками по фамилии Модин и
шепотом спросил:
— Слышь, партизан, заработать хочешь?
— Чего? — не понял спросонья Марыч.
— В степь, говорю, поедешь баранов привезти? Заплатят хорошо.