Георгий Панкратов. Йети

Георгий Панкратов родился в 1984 году в Ленинграде. Проживает в Москве и Севастополе. Публиковался в журналах «Нева», «Урал», «Зинзивер», «Север», «Сибирские огни», «Нижний Новгород» и на портале «Лиterraтура». В 2014 году вошел в шорт-лист премии «Дебют», в 2015 и 2016 годах — в длинный список премии «Ясная Поляна». Участник XVI Форума молодых писателей.
В 2016 году в издательстве «РИПОЛ-классик» вышла дебютная книга Георгия Панкратова «Письма в квартал Капучино».
Рассказ «Йети» приводится в авторской редакции.

ЙЕТИ

— А самое яркое шоу сезона — для вас, наши маленькие посетители! Вы можете пообщаться с нашим знаменитым снежным человеком. Снежный человек — своеобразный символ наших мест. Многие не оставляют попыток присвоить себе нашу славу. Бог им в помощь, вот только йети — если мы говорим о настоящем йети — живет только здесь и переезжать пока не желает.

На этих словах аниматор в костюме клоуна хлопнул в ладоши и рассмеялся: ну надо же, йети — и переезжать! Взрослые смотрели с отрешенным видом, дети — горящими глазами: что же будет дальше?

— Именно здесь впервые в нашей стране в незапамятном тысяча девятьсот семьдесят каком-то… нет, видимо все-таки запамятном. Вот, даже я запамятовал, — продолжал веселить публику клоун, — был обнаружен след снежного человека — огромная пятерня…
— Ух ты! — вырвалось у одного мальчика.

Анатолий прислушался к приглушенным голосам из-за дверцы и понял, что пора заканчивать.

— Слушай, дружище, — сказал он в трубку. — Ну давай в другой раз, ладно? Я на работе. Ну я ж йети теперь, забыл? Детишек развлекаю… Как Дед Мороз раньше. Ну, теперь Дед Мороз — не интересно. Платят неплохо, вот и работаю, че. Ааа… Сейчас денег нет, жду зарплаты. Ну, какой калдырить. Не, я не по этой части больше. Увидимся, давай.

Он подошел вплотную к дверце и прищурился — в развлекательной зоне продолжал махать руками клоун.

— Давай, приезжай, дружище! К йети в гости, ага…

Выключил на телефоне звук и спрятал трубку под ледяной трон, на котором предстояло отработать, приветствуя веселых детишек, ближайший час. Ледяным трон, разумеется, лишь назывался, но дизайнер поработал так, что свиду и не отличишь. Курорт недешевый, денег вбухано немало, могли вот только пещерку для йети сделать побольше. Анатолий частенько думал, что в этом случае с удовольствием бы в ней жил. Дома скучно — он коротал свои дни один в старом домишке. Так давно, что, казалось, другой жизни уже и не помнил. С тех пор, как пить бросил, сам стал как йети — за собой не следил, никуда, кроме работы, не ходил, все валялся на старом диване.

Внезапно в его пещеру ворвался свет, а вместе с ним и шум — распахнулась дверца, отделявшая жилище йети от мира нормальных людей — зимних туристов-лыжников. Дети загалдели, взрослые, напротив, замерли в ожидании, рассматривая темные стены с искусственными сталактитами.

— Холодно здесь, — произнесла молодая девушка и прижалась к худому парню в больших черных очках.

«Эти зачем здесь? — подумал Толик. — Тоже, что ль, желание загадывать?». Он ощутил привычный прилив неуверенности, но знал — это сейчас пройдет. В конце концов, кто его видит, кто знает, что это он? И кому до него есть дело? Есть снежный человек — забава для скучающих детишек из чужих, богатых городов. Все они уедут — кто завтра, кто через пару дней, а ему оставаться здесь, жить. Вот уж действительно, йети.

Клоун-аниматор подмигнул Толику и вновь принялся жестикулировать.

— Познакомьтесь, дети, это дядя йети, — лепетал он блаженным голосом, словно просветленный кришнаит.

Нужно было как-то обозначить, что живой. Йети-Толик издал довольное урчание, совсем как в те времена, когда приговаривал первую бутылку пива. Дети завизжали от восторга, взрослые слегка зааплодировали.

— Дядя йети каждого услышит, — гнул свою бесхитростную линию аниматор. — И желанье каждого запишет… Он желанье каждого запомнит, и на следу-ю-щий год исполнит.

— Господи, как убого, — услышал Толик тихий женский голос и тут же вздрогнул: хоть он ничего еще не сделал, а все-таки неприятно. Хотя, если это про клоуна, рассудил йети, возможно, она и права. Да и если не про клоуна? Ему самому все это казалось глупым — ну йети и йети, зачем из этого делать цирк? Вот будь он сам ребенком — купился бы на такое?

Толик принялся выискивать в толпе женщину, которая сказала те слова, как вдруг вспомнил нечто важное. «Вот черт», — выругался он мысленно, а вслух тихонько зарычал: забыл проверить перед работой, нет ли в костюме дыр. Он заелозил на троне, опутил голову, посмотрел вправо, влево и удовлетворенно вздохнул. И тут же снова испугался: слишком уж по-человечески вышло.

— Да это ж Чубака! — раздался звонкий голос прямо возле толикова уха: подскочивший мальчик дергал йети за шкуру, словно стараясь отхватить клок шерсти на память.

— Ррр! — возмутился йети. Как часто ему встречались такие мальчики: и по заднице шлепнуть нельзя, и конфуза избежать необходимо. А уж сколько раз он слышал про Чубаку! Не мудрствуя лукаво, костюмер — или кто там сшил эту шкуру — «слизал» макет с персонажа «Звездных войн», осветлив до бежевого шерсть, добавив когтей и увеличив в размерах лапы. Которые ноги. Или ноги, которые лапы — тут уж Толик никак не мог определиться.

Еще и лицо сделали доброе, сокрушался он. Чтобы детишек не спугнуть. Так что рычи не рычи… Как захотлось выпить! Приложиться к бутылке и долго, судорожно глотать, забывая себя, свою жизнь одинокого и разведенного йети, живущего в этой дыре… Но нельзя: сорвется — кранты, это Толик про себя знал наверняка. И попробуй устройся потом — вся работа, что здесь есть — обслуживать этих, курортников… Занималась этим одна-единственная фирма: все, подкачаешь — назад ни в жизнь не возьмут. Ему вон и так повезло: хоть не клоун, глупостей не говорит…

— Детишки, постройтесь в очередь! Вот так, молодцы, умнички! Дядя йети всех услышит, на всех времени хватит, — с прибауток аниматор, кажется, переключился на унылые причитания. Йети тихо вздохнул: предстояло все то же, что он слышал здесь каждый божий зимний день: подари мне то, дядя йети, подари мне это… Кому же пришла в голову идея низвести красивого и мощного загадочного силача до этой унизительной роли — слушать капризы, кивать и рычать в ответ? Впрочем, всяко уж лучше детишки, чем клоун. Аниматора Толик не очень любил. Тот был не местным, да и к тому же… А, впрочем, разве одного этого недостаточно? Тот был не местным.

— Дядя йети, хочу приставку «Иксбокс»!

— Дядя йети, хочу летом на море.

— Слышь, дядя йети, хочу понравиться Катьке.

Толик брезгливо сморщился под волосатой маской — ну что ж за молодая поросль пошла? Хоть одно слово знает, кроме этого «хочу-хочу-хочу»? А этот, последний, вообще взбесил: хочешь понравиться Катьке — пойди и понравься, увалень. Он недовольно рыкнул.
— А я… а я… хочу, чтобы у нас был с родителями вот такой дом! — уже новый малыш разводил руки — так широко как мог. — И с бассейном!

Толик устало кивал.

— Смотри у меня, — бросил на прощание малыш. Потом зачем-то вернулся, стоял и смотрел на йети.

— Пойдем, малыш, — взял его за руки клоун. — Твое желание исполнится, — и тут же изменился в лице, снова принял блаженную улыбочку и запел противным голоском: — Не бросает дядя йети обещания на ветер!

Толик скривился и закрыл глаза. «Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой — он трудный самый…»

— Привет, дядя йети, — он услышал неожиданно серьезный голос. Перед ним была девочка в сером клетчатом платьице с тугой косичкой и рюкзаком за спиной. «Зачем ей рюкзак? — почему-то подумал Толик. — Она что, в школу собралась?»

Девочка присела к йети на колени и помолчала. Она совсем не улыбалась.

— Рррр? — неуверенно прорычал Толик.

Девочка вздохнула, будто собираясь с мыслями, и прижалась к его уху — точнее, к уху костюма — и заговорила, медленно и тихо:

— Дядя йети, я хочу, чтобы ты убил моего папу.

Толик вздрогнул и чуть не подпрыгнул.

— Он не любит маму, а только использует. Загрызи его — смотри, какие у тебя мощные лапы. Не то что у него. Кровища будет так и хлестать, так и хлестать.

Толик не на шутку испугался. Первым его желанием было сбросить девочку с себя, но ведь вокруг полно взрослых — как он объяснит им этот странный поступок? А девочка оживилась, принялась дергать йети за щеки, и тот испугался, что она оторвет ему голову, хотя костюм и цельный, и сделать это будет тяжело.

— Ррра! — не зарычал даже, а заревел он.

— Сделаешь? — девочка подмигнула ему, и Толик ощутил болезненный укол в сердце. «Что за черт? — подумал он и поднялся — Как будто она…»

— На сегодня хватит, — неожиданно сказал аниматор, словно это была приемная важного чиновника, а не веселое развлечение для отдыхающих. Но очередь к йети уже рассосалась.

Краем глаза Толик заметил, как девочка подбежала к какой-то женщине. Быстро оценил: красивая, в костюме, волосы в пучок — шпилька. Рядом стоял, чуть раскачиваясь, высокий парень — расслабленный, в цветастом пуховике и спортивных штанах, на лбу — темные очки от солнца. Ну да, решил Толик, она очевидно старше. Примазался, небось, к женщине проходимец и получает все тридцать три удовольствия. А ребенок страдает.

«А, тебе-то какое дело», — махнул он рукой, оставшись в пустой пещере, когда аниматор-клоун наконец спровадил всех гостей. Толик кое-как пришел в себя, снял костюм снежного человека, надел свою привычную одежду, убрал телефон в карман. Причесал редкие волосы.

Затем незаметно, через другую дверь вышел в коридор для персонала, прошел по нему и оказался в широком зале, где уже отдыхали все его недавние гости и несколько человек из персонала — менеджеры по сопровождению, экскурсоводы и аниматор — все в том же клоунском наряде, но уже хранивший мрачное молчание. Посреди зала стоял большой шведский стол; взрослые налегали на шампанское, дети — на фрукты, пирожные. Кто-то рассматривал сувениры. Все как всегда. Толик вытер с лица пот: можно расслабиться, без дурацкого костюма он вряд ли будет здесь кому-то интересен.

«Эти все завтра уедут, — думал Толик. — А я останусь».

Как хотелось выпить! Но он подошел к столу, налил вишневого сока и отошел в сторонку. Наблюдал за людьми.
И тут вспомнил странную девочку. Сколько ей было? На вид первоклассница. А может, и третьеклассница? Кто ее разберет? Зачем она так сказала? Это же надо — так ненавидеть отца…

Он искал глазами строгую женщину с ее расслабленным приятелем. Вначале хотел подойти, рассказать про желание девочки — ну, если не им обоим, так хотя бы жене… партнерше? Черт его знает, в каких они там отношениях.

«А в каких я сам? — грустно подумал Толик. — Новый год скоро, мне б самому загадать что-нибудь у йети. Когда видел дочку в последний раз?» Лицо его приобрело глупый вид, мальчишка с водяным пистолетом пробежал мимо и не удержался, прыснул несколько раз:

— Пиф-паф, дяденька, вы убиты!

Услышав эти слова, клоун с бокалом шампанского в руке повернулся в его сторону и как-то зловеще ухмыльнулся.

«Ну надо же, — думал Толик. — Все просрал. Все, что мог — все просрал».

Он стоял и пытался вспомнить — сколько же лет дочке? Когда в последний раз общался с женой? Пусть бывшей — все равно женой. Матерью его ребенка.

Бывало, заходил деньжат перехватить — а то на йети много ведь не заработаешь. Потом жена запретила. Говорит: дочка плачет потом, как узнает, что ты приходил. Стал видеться с женой на улице, ну или здесь, случайно — она тоже работала «на туристов». Перекидывался парой фраз.

— Слышите? — раздалось где-то рядом. — Вы меня слышите?

Толик привычно слегка зарычал, забыв, что он уже не йети. Но тут же опомнился, увидев, кто стоял перед ним. Та самая женщина — в костюме, с пучком. Узнала, зараза, — понял он и немедленно принял решение: все объяснить, рассказать о словах девочки.

— Да, вы знаете… — промямлил он. — Я сам так удивился, когда услышал…

Но тут его дернули за рукав, и Толика словно ударило током. Он увидел ту самую девочку. Она смотрела на женщину и серьезным, будто печальным голосом произносила страшные слова.

— Вот мой папа. Вот это мой папа, видите? Я его нашла.

— Ну вот и славно — воскликнула женщина. — Слушайте, ваша девочка нас замучила! «Где-то здесь должен быть мой папа, помогите найти папу…» А мы же торопимся.

Толик стоял и сглатывал слюну. В его глазах застыл ужас.

— У нее тут подружка, ну и потащила: «На йети пойдем посмотрим». А мама отпустила, что ж у вас за мама-то такая! Сказала: папашу… ну, папу найдешь своего, побудь с ним… А я потом заберу. Так что ждите.

Женщина говорила еще что-то, потом расслабленный парень взял ее за руку и увел. А Толик все стоял и смотрел вперед себя, словно боясь опустить взгляд вниз, к дочери. «Кем же надо быть, в кого превратиться, чтоб не узнать собственную дочь? — думал он. — Нет, я точно йети».

— Люда? — наконец спросил он неуверенно.

— Мы ведь дождемся маму, да? — произнесла девочка, а в воспаленном сознании Толика пронеслось, как скоростной поезд: «Убей! Будет хлестать… кровища…».

— Дождемся.

Девочка помолчала, а потом снова дернула его за рукав.

— А ты с нами будешь Новый год встречать? — все тем же холодным голосом спросила она.

— С вами… — твердо ответил Толик. — Если жив буду.

Автор иллюстрации на обложке статьи:

Коллекция несчастий

  • Вадим Шамшурин. Сети. – СПб.: Ил-music, 2016. – 177 с.

Оказывается, ракушки приносят несчастье. Их нельзя держать дома. Но они же такие красивые! Вот и герой одного из рассказов сборника «Сети», несмотря на предрассудки, расставляет их по дому. Свою «коллекцию несчастий».

Кажется, что именно такую коллекцию собрал для своей первой книги Вадим Шамшурин. Рассказы будто выделяют какую-то неприятную липкую субстанцию, и вот ты уже вязнешь в ней, как муха в меду (хотя скорее в чем-то менее приятном). Действие тормозит, не разворачивается, запутывается в сознании героя, концентрируется на рефлексии, всё вокруг – тлен, все попытки изменить это – тщетны. «Герой» в единственном числе, потому что сущность его во всех рассказах, не объединенных, однако, единым сюжетом, одинакова. Главная его цель – «социальная адекватность». Её требует от героя отец, подразумевая, видимо, стабильную работу, уважение общества, некоторое количество нормальных друзей, а в дальнейшем – жену, детей и кружку пива по пятницам. От проповедей родителя герой отнекивается, даже специально приходит домой попозже, но на самом деле он и сам стремится к этому: найти свое собственное место. Однако слишком скоро понимает, что оно для него не предусмотрено:

Мне казалось, что есть мир, в который можно попасть, изучая изо дня в день названия облаков по-латыни. Стоит только найти этих людей, которые примут меня и признают за своего. Но становилось все более очевидно, что никакого такого светлого мира со своей особой системой координат нет. Для меня нет.

Название сборника попадает в точку: героя опутывают сети несчастий, бюрократии, сети общества, в котором нельзя не быть продажником, семейные сети, которые иногда становятся слишком тесными, а порой, наоборот, такие уже дырявые и непрочные, что и хотел бы удержаться, связать все расплетшиеся нити, да не можешь. Все эти сети наслаиваются друг на друга так, что в финале одного из рассказов герой улетает на Луну: жить на этой планете уже не представляется возможным, лучше в космос, ввысь, прочь от груза навалившихся бед.

Нынешнюю свою жизнь герой противопоставляет детству, которое слишком быстро закончилось:

Я о том, как чувствовалась тогда жизнь. Я о том, как хотелось просыпаться утром, и о том, как не хотелось засыпать. Как каждый день был, что ли, совершенно законченным, весь в себе. Каждое утро просыпался в новом удивительном и теплом мире…

Собеседница возражает: мы часто приписываем детству то, чего не было. И, пожалуй, она права и в случае с наши героем: вряд ли его детство действительно было счастливым. В таком случае остается один выход – пытаться существовать в мире на грани реальности и выдумки (да, как у Рэя Брэдбери, которого Вадим Шамшурин считает своим учителем в литературе). И тут возникают дельфины, мигрирующие на юг по небу, один из которых запутался в проводах. Когда герой освобождает его, он подключается «к сети радости существования». Это последняя строка книги, и становится понятно, что возможен только такой выход. То есть выход не реальный, а метафизический: герой может быть свободен от сетей лишь посредством освобождения своего сознания.

Другого не дано, потому что плевал герой на социальную адекватность. Он сам бежит от нее: быть этим нормальным человеком, работать на нормальной работе – не его это. Встретив, например, бывшего одноклассника, ставшего успешным и богатым (полная противоположность нашему герою), который предлагает ему пост коммерческого директора, он просто сбежал:

Я шел, не особо задумываясь куда, только время от времени прятался в тень от проезжающих мимо полицейских машин, которые выискивали меня, чтобы наутро сделать **аным директором.

А все потому, что коллекция несчастий у него любимая, как у любого коллекционера, расставаться с ней он не намерен.

Кроме героя, который будто везде един, в некоторых рассказах повторяются события, места, что создает эффект «дня сурка». Понятно, что это очень важные моменты в жизни самого автора, вызвавшие максимально острые переживания, и, естественно, они больше всего влияют на его творчество. Прежде Вадим Шамшурин публиковался в журналах и сборниках, где обычно от автора требуется одно-два произведения. Публика у журналов разная, и повтора событий никто не заметит. В сборнике рассказов одного автора повтор мог бы стать приемом, собирающим все тексты воедино. Но этого не происходит: рассказы «Тело» и «Море солнце песок» явно выпадают из общего ряда.

Обращает на себя внимание рассказ «Близнец». Композиция держится на единстве образа, действие развивается стремительно и удерживает внимание читателя до самого конца. Хотя повествование, как и в других рассказах, ведется от первого лица, здесь нет бесконечных переживаний: чтобы читатель понял, насколько герой раздавлен, не обязательно говорить: «Я совершенно несчастен». Неожиданная, парадоксальная концовка вызывает катарсис, которого и ждешь от произведений этого жанра. И правильно, в любой коллекции, даже в не самой выверенной, не разложенной по полочкам, должен быть свой бриллиант.

Дарья Облинова

Борис Мячин. Пулемет Джойса

Борис Мячин родился в 1979 году. Учился на историческом факультете СПбГУ, работает редактором на телевидении. Публикуется с 2014 года. Постоянный участник литературной мастерской Дмитрия Орехова и Андрея Аствацатурова.
Рассказ «Пулемет Джойса» приводится в авторской редакции.

ПУЛЕМЕТ ДЖОЙСА

Однажды я познакомился с музой. Я лайкнул фотку в фейсбуке, и мы начали переписываться, обсуждать литературу. А потом договорились встретиться на Маяковке. На ней было старомодное пальто и еще что-то красное, то ли шапка, то ли перчатки, я не помню точно, что. А я пришел с ноутбуком под мышкой, весь из себя понтовый и одеколоном надушенный.
— Так вот ты какой, молодой писатель Борчес! — сказала муза. — Я Рита.
— Может быть, мы, это, кофе попьем, — робко предложил я.
— Пойдем, — кивнула девушка.
Я тоже кивнул, и мы пошли пить кофе.
— М-м-м, как же вкусно! — сказала Рита, сделав глоток капучино. — Расскажи о себе. Я хочу знать все: где родился, когда женился, из-за чего развелся, а главное, почему начал писать.
— Я сидел на «Петровском» как-то раз в апреле, — соврал я, — смотрел футбол, и вдруг понял, что мог бы написать книгу…
У нее были резкие, какие-то пролетарские, что ли, черты лица. Так выглядели девушки в двадцатых годах, вспомнил я, в эпоху военного коммунизма. Кажется, по тогдашней моде нужно было носить красный платочек, чтобы совсем уже отречься от старого мира, от хлыстика и перчаток, забытых на столе.
— Рита, — сказал я, — вы мне очень симпатичны. Не подумайте плохо, мне просто нравится, как вы думаете. Я почитал ваш фейсбук и проникся.
— А мои физические характеристики тебя, значит, не вдохновляют? — обиделась муза. — То есть светлая косая челка и шикарная грудь первого размера как бы выпали из рассказа? Ты писатель, и должен был бы знать, как важно в деталях изображать внешность героев.
— Мне всегда это говорят, — вздохнул я. — Говорят, что я умею писать только диалоги, а во всем остальном я фальшив до мозга костей…
Она правильно говорит, понял я. Вот что мне в ней нравится. Она строит свою речь, как пишут, а не говорят. Люди говорят обычно невпопад, типа «я пойду, сами знаете, куда» или «мне бы надо, это, отлить». А Рита сказала четко, как древнерусский князь Святослав: «Иду в сортир. Заодно посмотрю в зеркало, вдруг у меня грудь выросла».
— Я думала, пока сидела на толчке, — весело проговорила она, вернувшись, — и придумала. Давай я буду твоей музой.
— Рита! — вытаращился я. — Нельзя же вот так… пошло… Тут люди ходят…
— Вот только не надо мне про пошлость заливать. Ты пришел сюда с конкретной целью. Чтобы произвести на меня впечатление, ты вылил на себя флакон какого-то душистого говна. Тоже мне Жан-Батист Гренуй!
Я покраснел.
— Пойдем, — сухо сказала она.
— Куда?
— Туда…

Она надела свое старомодное пальто, и мы пошли на автобус. Было дождливо и ветрено, как это обычно и бывает в нашем городе. Мы купили бутылку дрянного чилийского вина с ламой на этикетке. Она проститутка, подумал я, цепляет мужиков в интернете, а потом тащит их в апартаменты.
— С вас три тысячи семьсот рублей… Одиннадцатый этаж…
Я все боялся, что администраторша гостиницы будет косо смотреть на меня, как если бы это была не администраторша, а, скажем, Лев Толстой. Но все прошло благополучно. Нам выдали магнитную карточку.
— Да здравствует свобода! — крикнула Рита, прямо в пальто падая на койку. — Давай играть в ролевые игры. Например, я французская революционерка, а ты бородатый русский казак, оккупировавший Париж. Скажи что-нибудь по-французски…
— Мадемуазель, бистро… La belle dame sans merci…
— О, месье знаком с поэзией…
Мне представился опять Лев Толстой, который грозит мне пальцем и говорит что-то про нравственную силу и традиции.
— Я так не могу, — сказал я. — Как-то это неправильно все…
— Дай я угадаю, как ты себе это представлял, — Рита начала стягивать сапоги и раскидывать их по разным углам. — Я стою у окна и смотрю на далекую звезду, а ты говоришь: это Сириус, а я говорю: нет, это Бетельгейзе, красный сверхгигант, вокруг которого вращается десять тысяч планет…
— Я просто хочу, чтобы все было естественно…
— Ты все испортил. Пойду в душ.
— А я?
— А ты работай. Ты же молодой ленинградский писатель. Вот и напиши чего-нибудь, стихотворение, что ли.
— Про что написать?
— Да какая разница. Про Троянскую войну. I who have sat by Thebes below the wall…
Она просто сумасшедшая, подумал я.
— Рита, подожди…
— Работай, кукла.
Я сел на кровати, раскрыл ноутбук и начал придумывать стихотворение про Троянскую войну. Ничего путного, конечно, не придумывалось.
— Ну что, написал? — Рита вернулась из душа в одном полотенце.
— Написал…
— Почитай.
Я почитал.

Всем царям о локальных успехах доложено;
все спокойно, — в отчете я так накалякал.
За палаткой хохочет бухая наложница,
тихо стонет троянец, посаженный на кол…

— А ниче так, барочненько, — засмеялась Рита. — Иди в душ.
Я пошел в душ, а когда вернулся, Рита уже лежала, закутавшись в одеяло, и безбожно храпела.
Наутро я узнал, что у моей музы есть жених.
— Это че такое? — недовольно поморщился я. — Тут тебе эсэмэска пришла. «Любимый котенок…» Ты без пяти минут замужем!
— Вообще-то чужие эсэмэски читать нехорошо, — зевнула Рита, щелкнув пультом от телевизора.
— Погоди, — строго сказал я. — Давай объяснимся.
— Нечего объяснять, — опять зевнула муза.
Я отобрал пульт и нажал красную кнопку. Рита надулась и сложила руки на груди. Из этой взбалмошной девочки, которая лежит в трусах с покемонами на гостиничной койке, подумал я, можно выжать целую гребаную трагедию в двух частях с прологом на небе и мистическим хором…
— Я не позволю…
— Ох! — вздохнула, почти даже вскрикнула Рита. — На дворе двадцать первый век. Свободная любовь давно что-то вроде асфальта. А ты рассуждаешь, как султан Бахрейна: вот мой гарем, и я буду его иметь. Отрежьте всем детородный орган в радиусе пяти фарсахов от дворца…
— Если ты за свободную любовь, зачем тогда замуж выходить?
— Из-за денег, — сказала муза. — Мой жених — тренер по тайскому боксу. Очень перспективный молодой человек. Мы поссорились, и он уехал на чемпионат. Скоро вернется…
— А я, значит, неперспективный?
— Ты нищеброд. Прости, Борчес, но это правда. Ты живешь в коммуналке, питаешься в Макдональдсе. Ты, конечно, умеешь работать языком, кофе, цветочки, экзистенциальные беседы… Но… современная девушка всегда смотрит в кошелек, а у тебя в нем ничего, кроме давно заблокированной кредитки, нет…
Настала долгая пауза, которая бывает только в те минуты, когда люди расстаются.
— Ладно! — засмеялась Рита и стукнула меня по спине. — Пойдем вниз, сожрем шведский завтрак…
— То есть ты решила назло жениху переспать с первым встречным… Я себя чувствую сейчас аппаратом искусственного кровообращения… Ты меня использовала просто…
— Какой же ты зануда!
Опять настала долгая пауза.
— Не молчи, — тихо произнесла Рита. — Не плачь. Не собирай в складки каких-то там иссохших губ. Будь мужиком. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? Что ты талантлив? Окей. Ты талантлив. Я сошью тебе черную круглую шапочку с буквой «М». Она означает «мудак».
— В жопу литературу! — крикнул я, пихнув ногой ноутбук. — Мне просто нужна ты. Понимаешь?
— Я щас вся расплачусь, — оборвала она мои романтические излияния. — Ты очень ревнив, Борчес. Ревнив и самовлюблен. Ты помешан на своих рассказах. Тебе все кажется, что они кому-то интересны. Но это не так. Людям нравятся рассказы про красивые вещи, про любовь, про чувства. А от твоих рассказов попахивает классицизмом. Все холодно, разумно. Ты как будто прячешь свои чувства под кат. Вместо чувств у тебя куча высокоинтеллектуальной информации: об истории, об искусстве, о всяких научных штуках. Возможно, ты считаешь это новым словом в литературе. Только это не новое слово, а хрень.
— А по-твоему, я должен писать, как Герман Садулаев: ах, мама, милая мама, плохие русские сбросили кассетную бомбу на наш аул…
— Да хоть бы и так.
Пауза, снова пауза.
— Хорошо, — сказал я. — Пойдем жрать шведский завтрак. Только знай, что я просто так теперь тебя не отпущу и у твоего жениха тебя отобью. Я не красавец, че уж там, и не богач. Но я знаю, я чувствую это, что мне нужна только ты. Вот так.
— Дебил… — вздохнула Рита. — Ну, окей. Добился ты меня, и че дальше? Сиськи мои будешь ежедневно трогать и вдохновляться?
— Я уже все сказал. Мне нравится, как ты думаешь, как говоришь. Ты не такая, как все. Если ты хочешь знать, это любовь. Несмотря на твое идиотское пальто, трусы с покемонами и фашистскую манеру злить меня, я тебя люблю!
— А вот это меня завело, — Рита закусила губу. — Фашисткой меня еще никто не обзывал. Значит, так. Сейчас один раз по-быстрому, потом идем в столовую, съедаем омлет, выпиваем сок, возвращаемся в номер и трахаемся до двенадцати, пока администраторша не начнет стучать в дверь.
— Может быть, обойдемся без завтрака?
— Нет, — отрезала муза. — Шведский завтрак — это святое.
Мы встречались еще несколько раз, в гостинице или еще где-нибудь, и всякий раз Рита критиковала мои рассказы, а я дразнил ее старомодное пальто. Однажды ей попалось на глаза мое студенческое эссе про Джойса.
— Ты неправ, — сказала она. — Ты изображаешь Джойса эдаким интеллигентом и пацифистом. Мне кажется, Джойс был совсем другим.
— Очень интересно. Каким же?
— Там есть эпизод, когда он думает: взять бы сейчас пулемет, и по толпе, по всем этим буржуям и ханжам — тра-та-та! тра-та-та! Вот настоящий и живой Джойс. А все остальное придумали Хоружий и Аствацатуров…
— Может быть, может быть…
— Давай не будем больше про литературу. Давай ты лучше еще раз обзовешь меня фашисткой.
— Фашистка…
— Еще!
— Фашистка, дрянь, сволочь…
— А-а-а, круто! Меня прямо в дрожь всю бросает…
Другой раз мы просто лежали, смотрели в потолок и курили.
— Я не верю, что все это из-за денег, — сказал я. — Твоего жениха я имею в виду. Ты взрослая девка, а рассуждаешь, как участница «Дома-2»…
— Как же ты глуп, Господи… Жизнь — это ремесло, а не искусство. Умная девушка всегда предпочтет умелого ремесленника Моцарту…
— Но запомнят-то все Моцарта, а не Сальери…
— А мне-то что с того, кого люди запомнят? Меня-то уже не будет. Мне по фиг будет, потому что я уже буду жить на одной из десяти тысяч планет, вращающихся вокруг красного сверхгиганта Бетельгейзе. Ты мне нравишься, правда. Ты мне сразу понравился. Потому что в тебе есть это, божья искра, какая-то сумасшедшинка. Но жить с тобой, рожать детей и выплачивать ипотеку я не буду…

Закончилось все так же странно, как и началось. Я ждал Риту у подъезда. Была уже почти зима. Я сидел на скамейке, подняв воротник, с ноутбуком под мышкой, и в тусклом свете фонаря думал о творчестве поэта Блока. Рита все обещала спуститься, но не спускалась. Наконец, вместо Риты вышел ее жених, маленький, но мускулистый хрен.
— Вот что, писатель, — сказал хрен, входя в круг света, созданный фонарем. — Рита мне все рассказала. Я думаю, ты здесь лишний.
— Ого! — я встал со скамейки и тоже вышел на импровизированный ринг. — У тебя есть чем думать…
Жених врезал мне, и я ударился лицом о скамейку. Очки, разумеется, всмятку.
— Ненавижу таких, как ты, — причмокнул губами жених. — Интеллигент… Думаешь, если ты умный, то тебе все дозволено? Фотки лайкать? Мою бабу трахать? Я тебе сейчас пальцы сломаю…
— Да, — всхлипнул я. — Я надушился одеколоном и считаю, что мне все дозволено…
— Очнись, придурок! — завопил жених, схватив меня за воротник. — Посмотри по сторонам и скажи, что ты видишь. Ты видишь мир, в котором девушки предпочитают сильных и красивых пацанов… Эволюция, слышал про такое?

Уличный фонарь светил мне прямо в разбитое лицо, и я подумал, что было бы, действительно, неплохо взять и вдруг изменить свою жизнь, сделать ее привычным, приятным ремеслом. Почистить плейлист, убрать оттуда Валерия Леонтьева и напихать побольше качественной пацанской музыки… Что там сейчас модно слушать-то, знать бы…

Маргарита, ведь ты не забыла?
Маргарита, ты же помнишь, как все это было…

— Да, я слышал про эволюцию, — сказал я, отряхивая сопли. — Но в том-то и дело, что динозавры иногда вымирают, и их место занимают мелкие теплокровные говнюки…
Я размахнулся и со всей дури ударил его ноутбуком по колену. Жених вскрикнул и опустился на асфальт. Наверху раскрылось окно, выглянула Рита.
— Сереженька! — закричала она. — Не связывайся с ним, он больной! Сережа, любимый! Он ударил тебя? Не поднимайся, я сейчас принесу бинты…

Иногда, когда я закрываю глаза, мне представляется пулеметное гнездо и Рита в красном пролетарском платочке; она пахнет шведским омлетом. А еще почему-то мне снится Хемингуэй, который наклоняется ко мне и с улыбкой говорит: «Ты же знаешь, по кому строчит пулемет Джойса. Он строчит по тебе». А я говорю: «Иди в жопу, Эрни! Иди в жопу!»

Фотография на обложке статьи: Джеймс Джойс, 1926 

Ольга Донец. Генетический код

Донец Ольга Александровна,  драматург. Пишет сценарии для кино и театральные пьесы. Спектакль по пьесе Ольги Донец «Из жизни огней» (реж. Юрий Мельницкий, драматический театр «Бенефис», г. Елец) был номинирован на премию «Золотая маска». Автор сборника рассказов «Антрацитовое небо» (издательство «Амфора», 2015).
Рассказ «Генетический код» вошел в шорт-лист литературной премии Дмитрия Горчева и публикуется в авторской редакции.

ГЕНЕТИЧЕСКИЙ КОД

    Ира любит Андрея. Сильно и будто впервые в жизни. Во всяком случае, именно так она говорит Розе Лимбернахт, загорая с ней на террасе своей дачи.

    Роза Лимбернахт, полная, одинокая и пьющая, прищуривается:
    — У тебя каждый раз — впервые. И каждый раз — в последний.
    — Твоя ирония тут не к месту, Роза! — вспыхивает Ира. — Я дня без Андрея прожить не могу!

    Ира искренне верит в то, о чем говорит. Роза, тоже искренне, не верит. Они подруги с юности, искренность сблизила их еще на первом курсе филфака. Сблизила и склеила навек.

    Ира работает на местном телеканале шеф-редактором программы «Новости». Она выбирает те новости, которые можно показывать зрителю. А новости, которые показывать нельзя, зарубает на корню. Этот нехитрый алгоритм Ира отрабатывает уже пятнадцать лет.

    Андрей оказался в разделе, который показывать нельзя.
    Спецкор «Новостей» подготовил репортаж о взрыве во дворе мужской бани. Большой оригинал, он заснял свидетелей в том виде, в котором их застала катастрофа.

    Андрей во время взрыва находился в парной. А во время интервью — на улице, в лучах игривого солнца. Ира новость зарубила, так как никогда не поддерживала оригинальность спецкора. А вот Андрея, у которого из одежды были только березовый веник и войлочная шапочка, потного и мускулистого, оценила высоко.

    Он и говорил интересно — о связи взрывного огня и банного жара. Еще — об Аристотеле, который эти понятия объединил уже давно, как, впрочем, и все явления во Вселенной.

    — Вот так и родилась философия, — произнес Андрей в камеру, оператор взял его общим планом, и у Иры в животе затрепетало.

    Узнав у спецкора адрес этого прекрасного свидетеля, Ира тут же поехала обсуждать Аристотеля. Вечер завершился незаметно, протянулся в ночь, а утром Ира и Андрей решили жить вместе…

    — Опять косточки главреду обмываем? — Андрей идет по дорожке, вдоль грядок клубники и широко улыбается.
    — Ой, зашелестела вся, — Роза подтрунивает над встрепенувшейся Ирой. — Ты не вибрируй так усердно. Мужики любят неприступность.
    — Много понимаешь, — фыркает Ира, вскакивает, бежит навстречу Андрею.

    …Она любит кидаться к нему на шею и шептать о том, как скучала. Ноги не касаются земли, родной запах гладит душу, Ира чувствует себя совершенно счастливой…

    — Мне нужно вечером уехать, любимая. Самолет с серебристым крылом. Такие дела. Да.
    Ирино счастье кидается в сторону, уступает дорогу тревоге.
    — Как? Куда?
    — Конференция. В Кракове. Две недели.
    — Но я не смогу без тебя две недели. И это же так далеко — Краков.
    — Я буду звонить и писать в интернете.
    — Но я не смогу.
    — Ира, это все-таки работа. Перестань.

    Потом Андрей и Роза на террасе шумно спорят о чем-то. А Ира кромсает помидоры, укроп и петрушку, снимает с плитки кастрюлю с пельменями и беззвучно плачет.
Продолжая плакать, она зовет к столу.

    — Роза, вот объясни своей подружке, что я не могу игнорировать конференции. Наука требует общения с миром, — Андрей цепляет вилкой кусок помидора.
    — Подружка, философия — наше всё! — Роза поднимает бокал вина.
    — А две недели — это долго, — грустно отвечает Ира.
    — И все-таки, я предлагаю выпить вина! — предлагает Роза и выпивает.
    — Мне скоро на самолет, не хочу пить, — отказывается Андрей.
    — А я буду водку, — говорит Ира.
    — А разве у нас есть водка? — радостно восклицает Роза. — Тащите, я тоже буду!
    — Роза, у нас нет водки, — Андрей строго смотрит на Иру. — А тебе ни к чему ее пить, даже если бы была.
    — К чему, — бурчит Ира, накидывает шаль и уходит.

    Водку продают в ларьке, который находится на железнодорожной станции, в паре километров от дома. Ира бредет по дороге, всхлипывает и периодически оборачивается, в надежде увидеть бегущего за ней Андрея. Но никого нет.

    Тут Ира начинает рыдать в голос. Они с Андреем никогда дольше, чем на день, не расставались. А вместе уже четыре недели!

    Ира замолкает, задумывается. Ведь получается не «уже», а «всего». Всего двадцать восемь дней. Шестьсот семьдесят два часа. Сорок тысяч… Ира садится на дорогу, берет палочку и карябает ею по земле — считает в столбик. Сорок тысяч триста двадцать минут. А рядом еще один столбик — четыре миллиона четыреста девятнадцать тысяч двести секунд.

    Все-таки «уже», а не «всего». Она обводит написанное. На земле образуется сердце с двумя столбиками внутри. И вот после этого «всего» он так спокойно «уже» бросает ее на две недели! Четырнадцать дней в уме!

    Она встает и уверенно продолжает свой путь к водке.

    У ларька курит одинокий пьяница в грязной одежде.
    — Бутылку водки, пожалуйста, — говорит Ира продавщице.
    — «Добрый медведь»? «Путинка»? «Столичная»? — интересуется та.
    — «Столичную» бери, — подсказывает пьяница. — Недорого, мягко вставляет и с генетическим кодом.
    — С чем? — Ира удивленно косится на мужчину.
    — Генетика в неё заложена. Еще дед мой «Столичную» ценил. Образно выражаясь, веками проверена.
    Ира пожимает плечами.
    — «Столичную» дайте, — отвечает она продавщице. — И один пластиковый стаканчик.
    Ира расплачивается, отходит от ларька.

    — Зачем тару такую неуважительную берешь? — слышит она над ухом голос пьяницы. — Граненый стакан нужен. Иначе водка не полюбит тебя, пойдет не так, как подобает.
    — Отстаньте от меня, — просит Ира.
    Но пьяница не отстает.
    — Вообще, «Столичная» нынче не та, что раньше. А пью я тринадцать лет, — разговаривает он сам с собой. — Нет, качество как было отменное, так и осталось. Так сказать, приятный вкус и послевкусие — тоже ничего. Но!

    Тем временем Ира садится на скамейку, пытается отвинтить пробку. Ничего не выходит.
    — Позволь, помогу, — пьяница тянет руку к бутылке.

    Ира недовольно смотрит на него. Но бутылку отдает. Пьяница быстро справляется с пробкой и тут же присаживается на скамейку рядом с Ирой.
    — Так вот, есть «но», — продолжает он свой монолог. — И «но» — в том, что усилились негативные последствия. Ну, которые проявляются на следующий день после выпитого. Если раньше они происходили после употребления пяти-шести бутылочек, то сейчас довольно трёх-четырёх. Иногда — и двух, в плохие дни…
    — Бутылку верните, — перебивает его Ира, забирает водку, наливает полный стаканчик и залпом выпивает.

    Ира не знает, какая именно генетика заложена в «Столичной», но водка прожигает её гортань, встает горячим комом в груди, не дает нормально продышаться. Ира закашливается.
    — А всё из-за того, что перед первой всегда нужно позаботиться о закуске, — пьяница протягивает ей яблоко. — Не побрезгуй.

    Ира хватает яблоко, вгрызается в него, начинает судорожно пережевывать и глотать спасительную мякоть. Жжение постепенно проходит. Воздух проникает в легкие. Ира хмелеет. Она смотрит на соседа уже довольно благодушно, даже замечает, что он симпатичный. Правда, смущает спутанная борода, но дачники всегда выглядят неряшливо. Ну а что? Почти деревня вокруг.

    В кармане гудит мобильный. Это Андрей. Поколебавшись секунду, Ира сдержанно говорит в трубку:
    — Слушаю вас.
    — Ирка, ты где? — взволнованно спрашивает Андрей.
    — Я тут. А вы уже в Кракове?
    — Что происходит?
    — Происходит «уже», а не «всего»! — она отключает телефон и видит, что новый знакомый протягивает ей запыленный граненый стакан.

    — Держи, — говорит он. — От деда достался. У меня и второй имеется, от бабки. Она тоже в «Столичной» разбиралась.
    Пьяница крякает в бороду, достает второй стакан, аккуратно извлекает из Ириной руки бутылку, разливает водку по стаканам.
    — За что пить будем? — спрашивает он.
    — Не знаю… — Ире вдруг становится нестерпимо грустно, ей хочется позвонить Андрею, но «уже» не пускает, хотя «всего» настойчиво требует включить телефон. — Давайте просто так.

    Они чокаются, выпивают. Пространство начинает вибирировать. Пьяница расплывается. Невидимый виртуальный карандаш рисует перед Ирой замысловатые узоры, в которых кроется дилемма, впрочем, «уже» — непонятно какая.

    — Скажите, — выдыхает Ира в темный августовский воздух. — Вы любили?
    — Это — смотря — что под этим понимать, — рассуждает пьяница, — Можно сказать, что иногда и любил.
    — А если бы она ушла, вы бы стали догонять? — Ира чувствует, что генетический код «Столичной» начинает перестраивать ее жизнь, меняя местами сегодня и вчера, складывая из развалившихся смыслов новые.
    — Это — смотря куда ушла, — продолжает рассуждать пьяница. — И кто.
    — Например, я, — внезапно предполагает Ира. — Да, вот вы, к примеру, любите меня, а я обиделась и ушла. Будете догонять?
    — Это — смотря зачем ушла.
    — Ушла пить водку, — Ира берет предложенный пьяницей наполненный стакан. — С вами.
    Он внимательно смотрит на нее:
    — А ты бы не ушла.
    — Почему это?
    — А зачем от меня уходить, когда выпить можно и со мной?

    Ира вдруг осознает безграничную мудрость сказанного.

    — Вы сами сейчас сделали такой вывод? — произносит она, генетически плохо проговаривая слова.
    — Конечно, сам. А кто еще? — пьяница вытирает мокрые усы.
    — Аристотель, например, — Ира протягивает ему «уже» пустой стакан. — Или другой какой философ.
    — Это — смотря — какой другой, — пьяница выжимает из бутылки остатки водки. — Если типа меня, то — за ради бога. Если нет — то нафига? Какого хрена?

    В одно мгновение перед Ирой проносится вся Вселенная в мельчайших подробностях. «Уже» и «всего» становятся крошечными частицами, к которым прибавляются другие, их все больше и больше. «Зачем», «нафига», «какого-хрена» и «плевать» водят неспешный хоровод в пустынной мгле. Ира чувствует слияние с пространством и забывается в окончательном понимании истины.

    Роза сидит в кресле на террасе. Она держит перед собой мобильный и каждые полминуты набирает Ирин номер. Перед ней, по двору, взад-вперед ходит взъерошенный Андрей.
    — Абонент вне зоны, — мрачно сообщает Роза. — Вот почему ты не пошел за ней?
    — Роза, блин! Говорю же, я думал, что она шутит! — взрывается Андрей.
    — Но теперь-то не до шуток.
    — Я не знаю — где ее искать! Я не знаю — где тут берется водка! Я ничего не знаю! Это не моя дача!!!
    Тут они слышат шорох со стороны калитки. Андрей хватает фонарик и кидается на шум. Роза идет за ним.

    Под кустом черноплодной рябины они обнаруживают Иру, которая спит, положив голову на колени пьяного бородатого мужика. Мужик откупоривает бутылку «Столичной».
    — Ира, что происходит? — кричит Андрей и светит ей в лицо фонариком.
    Роза нервно закуривает, и, в свою очередь, обращается к пьянице:
    — Вы кто, мужчина?
    — Это — смотря как посмотреть, — отвечает тот.
    Ира просыпается, прикрывается рукой от слепящего света.
    — Мы — «уже»? — спрашивает она.

    Андрей поднимает Иру с земли, несет к дому. По дороге она его узнает, пытается вырваться, рыдает, кричит и обвиняет Андрея в бесчеловечности. Андрей целует ее мокрое лицо. Он объясняет, что отказался от конференции. Потому что понял, что не сможет без Иры так долго.
    — Четырнадцать дней, а на три тысячи шестьсот умножь сам, — подытоживает Ира, успокаивается и снова засыпает. Андрей аккуратно заносит ее в дом, кладет на постель. Он смотрит на ее перепачканное лицо, вдыхает пары перегара и решает, что утром сделает ей предложение.

    Роза и пьяница сидят под кустом. В руках у них граненые стаканы. Бутылка уже почти распита. Пьяница гладит Розу по обширной груди.
    — А где ты живешь, нахал? — спрашивает разомлевшая Роза.
    — Это — смотря когда, — отвечает он. — Бывает что и нигде.
    — Давай ты будешь жить у меня, — предлагает Роза.
    — В общем-то, я не против,- говорит он. — Но у меня есть вопрос.
    — Задавай любой! — восклицает Роза.
    — У тебя как с генетикой? Три бутылочки осиливаешь? — он прищуривается и впервые за вечер становится напряжен.
    — Это — смотря под какую закуску, — отвечает Роза. — Так-то могу и четыре.
    Пьяница чумеет от радости, заваливает Розу под куст. Она не сопротивляется и забывается в его объятьях.

    С неба светит полная Луна. Вяло тявкают соседские собаки. Звенят цикады.

    Ире снится прошедший день, и она понимает, прямо во сне, что день этот показывать нельзя, но и зарубать его не стоит. Опять дилемма — думает Ира, но потом проваливается в более глубокий уровень бессознательного, где нет ничего, кроме ощущения счастья. Генетически заложенного.

Иллюстрация на обложке статьи:
Дмитрий Горчев «Эдем». Холст, масло. 1994 (фрагмент)

Ольга Донец

Литературная премия «Дебют» определила лауреатов 2015 года

В этом году независимую литературную премию для начинающих авторов в возрасте до 35 лет вручали в пяти номинациях. География лауреатов — от Сочи до Санкт-Петербурга.

В номинации «Крупная проза» победу одержал писатель из Московской области Сергей Горшковозов, более известный как Сергей Самсонов. Его роман «Соколиный рубеж» смог взять первую премию, в то время как более ранние произведения оставались в пределах шорт- и лонг-листов премий: в 2013 году повесть «Поорет и перестанет» вошла в длинный список «Дебюта», в 2014 году роман «Железная кость» оказался в лонг-листе «Национального бестселлера», а в 2009 году в короткий список этой же премии прошла «Аномалия Камлаева».

Рассказы ростовского журналиста Глеба Диденко оценили в номинации «Малая проза». В номинации «Поэзия» победителем стал Владимир Беляев — автор из Петербурга и организатор ежегодного поэтического фестиваля «Пушкинские лаборатории». Владимир Беляев тоже не новичок премии: его стихи уже попадали в короткий список в 2013 году.

За «Эссеистику» наградили Николая Подосокорского из Великого Новгорода. Николай написал эссе про «Черную курицу» Антония Погорельского («„Черная курица“ Антония Погорельского как повесть о масонской инициации»).

Также в 2015 году основатель премии Андрей Скоч учредил специальный приз за развитие детской литературы, что было связано с большим количеством поданных на премию текстов, обращенных к маленьким читателям. Лучшим литературным произведением для детей и подростков сочли повесть «Маджара» Дмитрия Бучельникова (Кунгурцева). Он впервые участвовал в конкурсе.

Приз по каждой номинации составил 1 млн рублей. В жюри вошли писатель, лауреат специального гранта на перевод от премии «Русский Букер — 2015» Алиса Ганиева, писатель и поэт Владимир Губайловский и историк, краевед Евгений Ермолин. Председателем жюри в 2015 году стал писатель Андрей Геласимов.

Напомним, премию «Дебют» учредили в 2000 году. Изначально претендовать на нее могли только авторы в возрасте до 25 лет. Куратор премии — Ольга Славникова, букеровский лауреат за роман «2017». Ежегодно премию вручают в пяти-семи номинациях, в 2015 году оргкомитет заранее объявил, что количество номинаций будет минимальным из-за сложной экономической ситуации.