Рассказ из сборника Чарльза Буковски «Музыка горячей воды»
О книге Чарльза Буковски «Музыка горячей воды»
Мег и Тони довезли его жену до аэропорта. Едва
Долли поднялась в воздух, они зашли в аэропортовый
бар выпить. Мег взяла себе виски с содовой.
Тони — скотч с водой.
— Жена тебе доверяет,— сказала Мег.
— Ну,— ответил Тони.
— А я, интересно, могу тебе доверять?
— Тебе не нравится, когда тебя ебут?
— Дело не в этом.
— А в чем?
— В том, что мы с Долли подруги.
— Мы тоже можем быть подругами.
— Но не так.
— Будь современной. Это новое время. Люди
свингуют. Их ничего не сдерживает. Они ебутся на
потолке. Они трахают собак, младенцев, кур, рыбу…
— Мне нравится выбирать. Мне должно быть
не все равно.
— Это, блядь, так сусально. Небезразличие встроено.
А если его культивируешь, не успеешь опомниться
— уже думаешь, что это любовь.
— Ладно, Тони, а чем тебе любовь не нравится?
— Любовь — форма предвзятости. Любишь то,
в чем нуждаешься, любишь то, от чего тебе хорошо,
любишь то, что удобно. Как ты можешь говорить,
будто любишь одного человека, если в мире,
может, десять тысяч людей, которых ты бы любила
больше, если б знала? Но ты с ними не знакома.
— Хорошо, тогда мы стараемся, как можем.
— Готов допустить. Но все равно мы должны
понимать, что любовь — просто результат случайной
встречи. Большинство на ней слишком залипает.
А поэтому хорошую поебку не стоит недооценивать.
— Но и она — результат случайной встречи.
— Ты чертовски права. Допивай. Возьмем еще.
— Хорошо забрасываешь, Тони, но ничего не
выйдет.
— Что ж,— сказал Тони, кивком подзывая бармена,—
я и по этому поводу не стану переживать…
Был вечер субботы, и они вернулись к Тони,
включили телевизор. Показывали до обидного мало
что. Они попили «Туборга», поговорили, перекрывая
звуки с экрана.
— Слыхала,— спросил Тони,— что лошади слишком
умные, поэтому на людей не ставят?
— Нет.
— Ну, это, в общем, поговорка такая. Ты не поверишь,
но мне тут на днях сон приснился. Я в конюшне,
заходит лошадь и ведет меня на выездку.
На меня сажают мартышку, она руками и ногами
меня за шею — а от само′й дешевым пойлом разит.
Времени шесть утра, с гор Сан-Гейбриэл холодный
ветер. Больше того — везде туман. Меня прогнали
три фарлонга за пятьдесят два, проворно. Потом
еще полчаса выгуливали, а после отвели в стойло.
Пришла лошадь, принесла мне два крутых яйца,
грейпфрут, тост и молоко. Потом я вышел на скачки.
На трибунах — одни лошади битком. Ну, как
по субботам. Я был в пятом заезде. Пришел первым,
это оплачивалось тридцатью двумя долларами сорока
центами. Приснится же, да?
— Да уж,— сказала Мег. Одну ногу она закинула
на другую. На ней была мини-юбка, но без колготок.
Сапоги закрывали ей икры. Бедра голые, полные.—
Ничего себе сон.
Ей было тридцать. На губах слабенько поблескивала
помада. Брюнетка — волосы очень черные,
длинные. Ни пудры, ни духов. Отпечатки пальцев
никогда не снимали. Родилась на севере Мэна. Сто
двадцать фунтов.
Тони встал и принес еще две бутылки пива. Когда
вернулся, Мег сказала:
— Сон странный, но таких много. Вот если в
жизни странное происходит — тогда поневоле задумаешься…
— Например?
— Например, мой брат Дэмион. Он вечно книжки
читал… мистицизм, йога — такая вот ерунда. Заходишь
в комнату, а он, скорее всего, стоит на голове,
в одних трусах. Даже на восток пару раз съездил…
в Индию, еще куда-то. Вернулся тощий, полубезумный,
весу в нем фунтов семьдесят шесть осталось.
Но не бросал. Знакомится он с этим мужиком —
Рам Да Жук его зовут или еще как-то похоже. У этого
Жука большой шатер стоит под Сан-Диего, и он
с лохов дерет по сто семьдесят пять долларов за пятидневный
семинар. Шатер стоит на утесе над морем.
А хозяйка земли—эта старушка, с которой Рам
Да спит, она его к себе на участок пустила. Дэмион
утверждает, что Рам Да Жук подарил ему окончательное
откровение, которого ему только и не хватало.
И Дэмиона оно потрясло. Я живу в квартирке
одной в Детройте, а Дэмион вдруг объявляется и
меня потрясает…
Тони провел взглядом выше по ноге Мег и спросил:
— Дэмион потрясает? Чем потрясает?
— Ну, понимаешь,—просто объявляется…—Мег
взяла бутылку «Туборга».
— В гости приехал?
— Можно сказать. А если объяснять: Дэмион
умеет дематериализовываться.
— Правда? И что бывает?
— Где-то появляется.
— Вот так вот просто?
— Вот так просто.
— И дальнобойно?
— В Детройт — ко мне в эту квартирку — он
явился из Индии.
— И сколько добирался?
— Не знаю. Секунд десять.
— Десять секунд… хмммм.
Они сидели и смотрели друг на друга. Мег — на
тахте, Тони — напротив.
— Слушай, Мег, у меня от тебя аж все чешется.
Моя жена никогда не узнает.
— Нет, Тони.
— А сейчас твой брат где?
— Поселился у меня в Детройте. Работает на
обувной фабрике.
— Слушай, объявился бы он в хранилище банка,
забрал бы деньги и смылся, а? Его талант можно
пустить на пользу. Зачем ему работать на обувной
фабрике?
— Он говорит, что такой талант нельзя использовать
во зло.
— Понятно. Слушай, давай про брата больше
не будем?
Тони подошел и сел рядом с Мег на тахту.
— Знаешь, Мег, зло само по себе и то, что нас
учат считать злом,— разные вещи. Общество нам
рассказывает про зло, чтобы мы не рыпались.
— Например, грабить банки — зло?
— Например, ебаться вне подобающих инстанций.
Тони схватил Мег и поцеловал. Она не сопротивлялась.
Он еще раз ее поцеловал. Ее язык скользнул
к нему в рот.
— Мне все равно кажется, что мы не должны,
Тони.
— Ты целуешься так, будто тебе хочется.
— У меня уже много месяцев не было мужчины,
Тони. Устоять трудно, но мы с Долли подруги.
Я очень не хочу с ней так поступать.
— Ты не с ней так поступаешь, а со мной.
— Ты меня понял.— Тони поцеловал ее опять —
теперь долго, по-настоящему. Тела их прижались
друг к дружке.
— Пойдем в спальню, Мег.
Она пошла за ним. Тони начал раздеваться, кидать
одежду на стул. Мег ушла в ванную, примыкавшую
к спальне. Села и пописала, не закрыв дверь.
— Я не хочу забеременеть, а пилюли не принимаю.
— Не беспокойся.
— Почему не беспокоиться?
— У меня протоки перерезаны.
— Вы все так говорите.
— Это правда, перерезаны.
Мег встала и смыла.
— А если тебе когда-нибудь захочется ребенка?
— Мне не захочется когда-нибудь ребенка.
— По-моему, ужас, когда мужчине протоки режут.
— Ох, елки-палки, Мег, хватит мне мораль читать,
ложись давай.
Мег голая вошла в комнату.
— То есть я как-то вот думаю, Тони, что это преступление
против природы.
— А аборт? Тоже преступление против природы?
— Конечно. Это убийство.
— А резинка? А мастурбация?
— Ой, Тони, это не одно и то же.
— Ложись, а то помрем от старости.
Мег опустилась на кровать, и Тони ее схватил.
— Ах-х, хорошо. Как резиновая, воздухом надутая…
— Тони, откуда у тебя столько? Долли мне ни
разу не говорила, что у тебя… он же огромный!
— А с чего ей тебе рассказывать?
— Ну да. Только засунь его в меня поскорее!
— Погоди, ты только погоди чуть-чуть!
— Давай же, хочу!
— А Долли? Думаешь, так поступать правильно?
— Она скорбит над умирающей матерью! Ей он
ни к чему! А мне — к чему!
— Хорошо! Хорошо!
Тони взгромоздился на нее и засадил.
— Вот так, Тони! Теперь двигай, двигай!
Тони задвигал. Медленно и постоянно, будто рукоятью
масляного насоса. Чваг, чваг, чваг, чваг.
— Ах же, сукин ты сын! Господи, какой же ты
сукин сын!
— Хватит, Мег! Слезай с кровати! Ты совершаешь
преступление против врожденной порядочности
и доверия!
Тони почувствовал у себя на плече руку, затем
понял, что его стаскивают. Он перекатился и посмотрел
наверх. Над ним стоял человек в зеленой
футболке и джинсах.
— Эй, послушай-ка,— сказал Тони.— Ты чего
это делаешь у меня в доме?
— Это Дэмион! — сказала Мег.
— Облачись, сестра моя! Тело твое до сих пор пышет
стыдом!
— Слушай сюда, хуеплет,— произнес Тони, не
подымаясь с кровати.
Мег уже одевалась в ванной:
— Прости меня, Дэмион, прости меня!
— Вижу, что я прибыл из Детройта вовремя,—
сказал Дэмион.— Еще несколько минут, и было бы
слишком поздно.
— Еще десять секунд,— сказал Тони.
— Ты тоже мог бы одеться, собрат,— сказал Дэмион,
глядя на Тони сверху вниз.
— Еб твою,— произнес Тони.— Вообще-то я
здесь живу. А вот кто тебя сюда впустил, я не знаю.
Но я считаю, что, если мне вздумается разгуливать
тут в чем мать родила, у меня будет на это право.
— Поспеши, Мег,— сказал Дэмион,— и я выведу
тебя из этого рассадника греха.
— Слушай, хуеплет,— сказал Тони, вставая и натягивая
плавки,— твоей сестре этого хотелось, и
мне хотелось, и это два голоса против одного.
— Пока,— сказал Дэмион.
— Ничего не пока,— сказал Тони.— Она только
собиралась разрядиться, и я только собирался разрядиться,
а тут врываешься ты и мешаешь приличному
демократическому акту, прерываешь старую
добрую еблю!
— Собирайся, Мег. Я увожу тебя домой незамедлительно.
— Иду, Дэмион!
— Я не прочь врезать тебе по мозгам, еболомщик!
— Просьба сдерживаться. Я не терплю насилия!
Тони размахнулся. Дэмион исчез.
— Ку-ку, Тони.— Теперь он стоял у двери в ванную.
Тони кинулся на него. Тот опять пропал.—
Тони, ку-ку.— Он стоял на кровати — даже ботинки
не снял.
Тони бросился через всю комнату, запрыгнул,
ни с кем не столкнулся, перелетел через кровать и
упал на пол. Встал и огляделся.
— Дэмион! Эй, Дэмион, дешевка ты, блефун,
супермен обувной — где ты? Эй, Дэмион? Сюда,
Дэмион! Иди ко мне!
Тони двинули по затылку. Вспыхнуло красным,
слабо взревела труба. Тони упал мордой в ковер.
Сознание ему через некоторое время вернул телефонный
звонок. Удалось доползти до тумбочки,
где стоял аппарат, снять трубку и рухнуть с нею на
кровать.
— Тони?
— Да.
— Это Тони?
— Да.
— Это Долли.
— Привет, Долли, как делишки, Долли?
— Не остри, Тони. Мама умерла.
— Мама?
— Да, моя мама. Вчера вечером.
— Соболезную.
— Я остаюсь на похороны. А потом вернусь домой.
Тони положил трубку. На полу он увидел утреннюю
газету. Подобрал ее, растянулся на кровати.
Война на Фолклендах еще не закончилась. Стороны
обвиняли друг друга в нарушениях того и сего.
Продолжалась стрельба. Эта чертова война когданибудь
прекратится?
Тони встал и вышел в кухню. Добыл из холодильника
салями и ливерную колбасу. Сделал себе с ними
бутерброд—добавил острую горчицу, приправу,
лук и помидор. Осталась одна бутылка «Туборга».
Тони сел за столик, выпил пиво, съел бутерброд с
ливерной колбасой и салями. Потом закурил и посидел,
подумал: может, старушка хоть немного денег
оставила, это было б славно, чертовски славно
бы это было. Мужик заслужил немного удачи после
такой адовой ночи.