Николай Усков. Семь ангелов (фрагмент)

Николай Усков. Семь ангелов (фрагмент)

Отрывок из романа

О книге Николая Ускова «Семь ангелов»

Вертолет Eurocopter 350

Шасси мягко стукнули о бетонную посадочную полосу аэропорта Ниццы. Кен и Лиза поцеловались. Как и все недавние любовники, они отмечали каждый новый эпизод совместной жизни поцелуем. «Елизавета Федоровна, Иннокентий Александрович, добро пожаловать в Ниццу! Погода отличная», — ласково объявил пилот по громкоговорителю. Global travel c надписью «Контек» пронесся мимо пальм и белого здания аэровокзала.

Слово «Контек» украшало не только борт, но также спинки кремовых кресел и диванов салона. Таково было название компании Климова. Заграничное и непонятное, как и все, что появилось в конце 80-х после горбачевского указа об индивидуальной трудовой деятельности. Оно абсолютно ничего не значило. Тогда на фоне кризиса всех отечественных смыслов это выглядело новаторски. «Креативность, ответственность, независимость, технологии», как как пиарщики компании расшифровывали «Контек», надо признать позднейшим апокрифом. «Контек» начинал с варки джинсов и делал это не особо креативно, местами безответственно, зависимо — они «заносили» некоему Шавкуту, — а из всех технологий располагал кастрюлей да деревянными щипцами. Впрочем, затем «Контек» перепробовал все, чем жила страна, — торговлю оргтехникой, банковскую деятельность, приватизацию, залоговые аукционы, нефть, цветные металлы, строительство и нанотехнологии. Проявил немало креативности и технологий, но с ответственностью и независимостью у компании все равно имелись очевидные проблемы, хотя бы потому, что под «ответственностью» при Путине стали понимать полную зависимость от вертикали.

Кен и Лиза быстро попрощались, зато долго махали друг другу из вертолетов, в которые их рассадили служащие аэропорта и охрана. Вообще-то, Алехин воображал, что у трапа будут стоять большие черные лимузины, как в кино. Но времена изменились, и не в лучшую сторону. Гостей встречал серебристый микроавтобус «Мерседес», который сначала доставил их на специальный паспортный контроль, а потом к вертолетам.

Лопастные агрегаты были тесными и шумными, а то, что они позволяли увидеть, совершенно не радовало глаз. «Сущий Адлер», — мрачно констатировал главный редактор «Джентльмена». Уродливые следы человеческой жизнедеятельности, обычно скрытые от глаз, когда едешь на машине, теперь предстали во всем курортном бесстыдстве: бетонные курятники многоэтажных отелей и блочные пятиэтажки торчали, словно гнилые зубы, по всему Лазурному берегу. «Вертолеты здесь надо запретить, — подумал Алехин — это как увидеть гейшу голой, совершенно непонятно, из-за чего было столько шума. Обычный курортный гадюшник. Одним словом, ЮБФ», — так было принято сокращать Южный берег Франции в московском обществе. Кену стало грустно, что технический прогресс лишил его красивой дороги, которая петляла прямо над морем в окружении старинных вилл и террасных садов. «Хотя, — утешил он себя, — в Авиньон меня все равно повезли бы по автобану». Скоростная трасса пролегала выше, но и она, плавно изгибаясь между гор и виноградников, была лучше разоблачительного путешествия на вертолете.

Кен решил не смотреть в окно. Он достал копию с духовной Климента и стал думать: «Семь ангелов хранят секрет». Семь? Почему не четыре, не шесть и не восемнадцать? Есть число зверя, а есть число лоха. Семь — число лоха: 777 — самый лошиный номер автомобиля, но во времена авиньонского папства еще так не думали. Семь небес, семь циклов Земли, семь планет, однако ангельских чинов не семь, а девять: серафимы, херувимы, престолы, господства, начала, власти, силы, архангелы и собственно ангелы. Тут Алехин вспомнил теорию средневековых астрологов, согласно которой за каждым человеком закреплен не только ангел-хранитель, но и своя планета, а у той в свою очередь имеется особый планетный ангел. Планет действительно семь, но имен ангелов Кен припомнить не смог.

В любом случае, судя по стихам Климента, только четыре из них как-то заметны пилигриму, то есть путнику. Еще три Хуго де Бофор должен был представить в своем воображении. «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». При чем тут роза? Ну, положим, что древо жизни — это крест Спасителя, древо вечной жизни. Своей искупительной жертвой Иисус открыл врата Царства Небесного для праведников, то есть указал путь вечной жизни. Крест дает нам цифру четыре. Четыре ангела. 4+3 = 7. Что-то знакомое — он схватил за саван призрак некой средневековой формулы, который, однако, мгновенно распался, и в голову стали лезть ненужные: E = mc2, 90—60—90, fifty-fifty. «Точно!» — Внезапно вскрикнул главный редактор. Француз-пилот, получивший по ушам через переговорное устройство — массивные наушники с микрофоном, опасливо оглянулся на русского пассажира, мысленно сказал: «Merde», а вслух произнес вежливо-вопросительное: «Pardon, monsieur?» Но Алехин не ответил. Семь — число вселенной, микрокосма: первое число, которое содержит одновременно и духовное, и мирское: четыре, кажется, обозначает что-то земное, телесное. Это так называемые элементы — первоосновы мироздания: земля, воздух, огонь, вода. Три — Троица, духовное начало. Правда, энтузиазм Алехина был недолгим: «И якорь обретешь… Там пятый ангел будет ждать тебя. Так, розу сладкую вкусив… Слепца прозревшего возьми в проводники» — ну вот, нельзя было обойтись без роз, слепцов и якорей. Просто сказать: иди вниз по лестнице, поверни сначала налево, потом направо и будет тебе счастье. Вероятно, старик опасался, что письмо может попасть в чужие руки.

В наушниках заговорил пилот. Сквозь гул лопастей Кен услышал певучее «Le palais des papes, monsieur». Над упитанной дугой полноводной Роны высилось нагромождение башен охристого известняка, властно подавлявшее утлое малоэтажье окрестностей. Золотая статуя Девы Марии, венчавшая шпиль дворцовой церкви, парила над оскалившимися в небо стенами. Она была в позе «вольно», со слегка согнутой в колене ногой, словно хотела сказать взиравшему с небес Сыну «расслабься»: людишки здесь, хоть и тщеславные, но не до конца пропащие. Где-то там Климент водил Хуго де Бофора к тайнику, в котором укрыл то, что считал принадлежащим своей семье.

Кап-Ферра

Лиза не стала распаковывать вещи, а сразу побежала купаться. Путь к морю спускался террасами, благоухавшими душными южными цветами. Они были в земле, горшках, амфорах, кадках, утопали в сочной маслянистой зелени деревьев, кустарников, плющей и пальм. Изредка в листве мелькали сероватые мраморные статуи, представлявшие то полноватых красавиц, то щекастых героев со смехотворным хозяйством. Журчала вода фонтанов, где-то далеко гудели моторы лодок.

Лиза успела окунуться, — море все еще было холодным, — раскинулась на ротанговом шезлонге и даже немного вздремнула, как вдруг зазвонил ее айфон:

— Кенчик! — обрадовалась она. — Тут такая красота, бери папу и приезжай.

— Лиза, что-то случилось, — голос Алехина был сухим и неуверенным. — Меня привезли, а вокруг дома полиция. Ваш начальник охраны, по-моему, сошел с ума. Он бегает в одной майке и кричит французам на русском языке, что Климова похитили черти. Я ничего не понимаю.

— Как похитили?

— Видишь ли, я толком не разобрался. Меня встретили, привезли, а у дома полиция, человек тридцать, и этот сумасшедший. Офицер сказал мне, что Климов исчез. В одной из комнат они обнаружили следы борьбы и кровь.

— Кровь! — вскрикнула Лиза.

— Все, не могу разговаривать, меня хотят допросить. — Алехин разъединился.

Лиза, привыкшая к тому, что в любой чрезвычайной ситуации надо просто позвонить папе, машинально набрала его номер. Это был секретный телефон, только для семьи. Механический английский голос предложил перезвонить позже. Только теперь Лиза поняла, что, собственно, сказал ей Кен. Папа либо убит, либо пропал. Папы нет. Что-то крутилось у нее в голове, какая-то странная, мимолетная мысль, но сосредоточиться на ней Лиза не смогла. Она побежала в дом и уже через четверть часа голубой «бентли-азюр» уносил ее в сторону автобана, ведущего в Авиньон.

Авиньон, ливрея Хуго де Бофора

По нынешним нравам ливрея Хуго де Бофора представляла весьма скромное жилище: массивный серый фасад с разнокалиберными окнами, расположенными в каком-то произвольном порядке, словно здание сначала возвели, а потом по мере необходимости прорубали в нем отверстия для света и воздуха. По центру фасада шла большая кухонная труба, напоминавшая колбу алхимика. За пухлым выступом в цоколе находился камин. В XIV веке, когда Хуго де Бофор выстроил этот дом, кухня как отдельное помещение была еще в новинку, и ее не прятали, а выставляли напоказ для пафоса. Дескать, у нас тут много едят, пока у вас там голодают.

Апартаменты кардинала располагались, вероятно, в бельэтаже, их обозначало самое большое окно стрельчатой формы. Где-то там, думал Кен, Хуго и устроил тайник, обнаруженный Климовым. Через 650 лет в этой комнате нашли кровь и следы борьбы, имеющие отношение к исчезновению русского олигарха. Полицейский провел Алехина в небольшой внутренний двор, опоясанный галереей, и оставил ждать.

Снаружи дом, напоминавший крепость, выглядел неприветливо, зато внутри фасад украшали затейливые безделицы — вырезанные из камня розы и антропоморфоные фигурки на капителях галереи. Алехин вспомнил стихи Климента: «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». Он вздрогнул и бросился бежать обратно на улицу. Прямо над воротами был помещен рельефный герб — щит, увенчанный кардинальской шляпой. На щите — шесть пятиконечных роз. «Пять», «Пять», «Пять» — повторил он вслух — «Там пятый ангел будет ждать тебя» — бормотал главный редактор, не заметив, как к нему подошел офицер:

— Мосье, сейчас не время осматривать памятники. Я оставил вас на секунду во дворе, пройдемте, комиссар ждет вас.

Они опять пересекли дворик, вошли в низкую стрельчатую дверь и оказались в прохладной продолговатой зале. На стенах висели какие-то гобелены, под ними стояли старые резные сундуки. Остальная мебель — пара белых кресел, диван и журнальный столик — были современными. На диване сидел человек в штатском, похожий на мятого европейского профессора. Алехин видел таких в большом количестве во времена своей академической жизни: дешевые очки в полстеклышка на кончике рыхлого красного носа, вельветовый пиджак с замшевыми фальш-заплатками на локтях, синяя рубашка-поло, заправленная в бежевые слаксы.

— Комиссар Комндом, — отрекомендовался «мятый профессор». Алехин хотел было переспросить, так ли он расслышал, но потом решил, что «профессора» с детства зовут «гандоном» и постарался переформатировать гаденькую улыбочку, появивушуюся на лице, во что-то европейско-приветливое.

— Что вы тут делаете? — обратился к нему бесцеремонно комиссар.

— Меня пригласил погостить хозяин дома.

— Как давно вы знакомы?

— Я друг его дочери. Она уже едет сюда из Кап-Ферра.

— Чем занимаетесь?

— Я редактор журнала.

— От вас, русских, одни неприятности. Наркотики, проституция, убийства — хмуро заявил «Гандон».

— Простите, вы знаете, что господин Климов — один из самых богатых людей в Европе. Никакого отношения ни к наркотикам, ни к проституции он не имел. — Комиссар грубо заржал, обнажая пожелтевшие зубы и продолжил свои клеветнические инсинуации:

— Как тот здоровенный олигарх, которого мы взяли за сутенерство в Куршавеле.

— И очень глупо поступили. — Холодно заметил Алехин — Вот представьте себя на месте господина Прохорова. Вы бы стали заниматься сутенерством с состоянием… — Кен на секунду задумался, — на тот момент в пять миллиардов долларов, кажется?

— Это к делу не относится. Чем занимался Климов?

— Большой бизнес, я точно не знаю, — предпочел уйти от прямого ответа Алехин.

— Связан с мафией? — комиссар посмотрел на главного редактора так, как будто и тот был связан с мафией.

— Нет, он торговал матрешками и переодевался медведем. Тем и зарабатывал себе на жизнь.

— Тут не место для шуток, мосье, это допрос.

— А что здесь, собственно, произошло? — голос Алехина звучал раздраженно. Комиссар недоверчиво смерил русского с ног до головы, словно выясняя достоин ли он ответа, и нехотя продолжил:

— Нас вызвал охранник этого Климова, который находился, прямо скажем, в смятении. Сейчас его отвезли в госпиталь и сделали ему укол успокоительного. Он утверждает, что вчера последний раз видел Климова около семи вечера, тот работал в кабинете. А сегодня удивился, что его босс долго не спускается вниз. Постучал, заглянул, видит, все перевернуто вверх дном, а на полу кровь. При этом охранник клянется, что в доме все было тихо и никто к боссу не приходил.

— Либо начальник охраны врет, либо в доме есть подземный ход, — сообразил Алехин.

— Мы его, вероятно, задержим, — сказал в раздумьях комиссар. По всей видимости, мысль про подземный ход не пришла ему в голову и теперь медленно стала ворочаться в его мозгу.

— Вы осмотрели дом?

— Ребята сейчас исследуют место преступления.

— Можно взглянуть? — вкрадчиво осведомился Алехин.

— Это не театр, мосье, — с достоинством сообщил комиссар.

— Просто я мог бы быть полезен. Климов пригласил меня помочь с одним документом, представляющим немалую ценность.

— Вы сказали, что вы редактор журнала.

— Да, но по образованию я историк-медиевист.

— Что это за документ? — комиссар приготовился делать пометки в разлинованном блокноте.

— Письмо папы Климента к хозяину этого дома, — сухо ответил Алехин.

— К Климову? — деловито осведомился комиссар.

— Да нет, к Хуго де Бофору.

— Француз! Это интересно. Вы с ним знакомы?

— Послушайте, вы живете в Авиньоне и не знаете, кто такой папа Климент?

— Папа? Русские так называют боссов своей мафии? — на лице комиссара застыло деловито-серьезное выражение, отчего Алехин чуть не рассмеялся.

— Папа — это папа, босс римско-католической церкви. В XIV веке папы жили в Авиньоне. Ну, так случилось. Долго рассказывать почему. Одного из них звали Климент VI. Перед смертью он написал письмо кардиналу Хуго де Бофору, который был хозяином этого дома. В XIV веке! — раздраженно подчеркнул Алехин — Это письмо, мосье, я и имел в виду. Климов пригласил меня с ним поработать.

— Древности, — разочарованно констатировал комиссар и отложил блокнот.

— Тем не менее письмо представляет большую историческую ценность.

— Оно могло бы стать мотивом для убийства? — комиссар опять взял блокнот.

— Не думаю, — Алехин решил перестать откровенничать, — но было бы неплохо, если бы вы позволили мне взглянуть, на месте ли оно.

На лице комиссара отразилась мучительная внутренняя борьба:

— Хорошо, только ничего не трогайте.

Они встали и отправились в кабинет. Через низкую стрельчатую арку комиссар и Алехин попали в башенку, где располагалась узкая винтовая лестница с каменными ступенями, продавленными сотнями ног за сотни лет. Они оказались на втором этаже и прошли через несколько почти не обставленных комнат. По углам стояли какие-то коробки, на одной из которых Алехин заметил штамп Christie’s. Видимо, Климов уже покупал аукционную мебель и картины для дома, но заняться обстановкой так и не успел. Наконец, они остановились перед распахнутыми коваными дверями, за которыми были видны синие спины жандармов и вспышки фотоаппаратов. Комиссар торжественно замер и сурово повторил:

— Ничего не трогайте, мосье.

В кабинете было тесно от людей и того, что теперь стало вещдоками. У стрельчатого окна стоял стол с выдвинутым ящиком, из которого в беспорядке торчали листы бумаги. Стул валялся рядом, резной шкаф эпохи барокко был распахнут, какие-то книги и коробки вывалены и живописно разбросаны по узорчатой плитке пола. Один бронзовый канделябр Наполеона III c пастушками стоял на старом камине, другой валялся на полу, там где полицейские очертили мелом бурые следы. На золоченой ножке канделябра также просматривались пятна, напоминавшие кровь.

— Мы предполагаем, — важно начал комиссар, — что Климов сидел за столом, когда в комнату вошел преступник. Он взял с камина канделябр и нанес удар потерпевшему. Падая, Климов уронил стул. Затем преступник начал что-то искать. Исполнив свой замысел, он спрятал тело.

— Зачем? — холодно спросил Алехин. На лице француза появилась досада.

— Мы пока этого не знаем. Преступника, по-видимому, действительно интересовали бумаги Климова. Как выглядел ваш документ?

— Это пергамент, он лежал в оранжевой кожаной папке, — комиссар обратился по-французски к кому-то из копошившихся в комнате жандармов. Отозвался смуглый молодой человек с птичьим лицом, который пропел: «No, monsieur le commissaire».

— Нет, папка, вероятно, пропала, — торжественно заявил Комндом и сделал пометку в своем разлинованном блокноте.