Карл-Йоганн Вальгрен. Тень мальчика

Новый роман шведского писателя, лауреата Августовской премии Карла-Йоганна Вальгрена «Тень мальчика» создан для тех, кто не прочь пощекотать нервы и проверить свою интуицию. В центре этого интеллектуального триллера — события, произошедшие в 1970 и в 2012 годах.

В 1970 году отец отправляется в метро с двумя сыновьями. Один из них желает спускаться в лифте, а хочет сбежать по лестнице. Некая дама предлагает проводить мальчика. Отец соглашается, но когда выходит на перрон, не находит никого. Поезд только что ушел…

В 2012 году Данни Катц невольно становится участником событий, которые приводят к убийству женщины. Чтобы доказать свою невиновность, герою придется разыскать настоящего преступника…

Из Стадсхагена добрались на сорок девятом автобусе. Младший спал в коляске. Начало июня, точнее, седьмое число. Этот день он запомнит на всю оставшуюся ему жизнь.

Старший шел рядом, держался за козырек коляски. Маленькая смуглая, липкая от сладостей ручонка. В автобусе ныл без остановки: пап, живот болит, пап, тошнит, пап, сейчас вырвет — но на свежем воздухе порозовел и оживился.

Рядом с остановкой хозяин магазинчика выложил на стенд свежие газеты. Чемпионат мира по футболу в Мексике. «Афтонбладет» — огромная, во всю первую страницу фотография Уве Грана с кислой физиономией. Должно быть, комментирует проигрыш Италии в групповых играх и обещает отыграться в матче с Израилем. А в «Экспрессене» вообще ни слова о футболе. От огорчения, должно быть. На первой странице — обсуждение предстоящего визита Улофа Пальме в США.

— Жарко, пап. Можно снять куртку?

— Конечно. Положи в коляску.

Наконец-то началось лето. В этом году чуть позднее обычного, но все же началось. День выдался на редкость бестолковый. Сначала ездил на Лидингё, смотрел участок, купленный для них Густавом. К осени там должна стоять вилла. Потом в Стадсхаген, отвел Кристофера на детский праздник к приятелю, — так и не понял, что там за событие: день рождения или что-то еще. Оттуда с коляской на Фридхемсплан — проголодался. Иоанны с ним не было, пошла навестить приятельницу.

Выпил пива. Не так много, три кружки, но все же чувство времени подвело. Посмотрел на часы — и чуть не бегом пустился забирать Кристофера. Даже коляска подпрыгивала на швах тротуара. Ничего, успел вовремя. Он отвернулся от стенда и посмотрел на свое отражение в намытом до зеркального блеска окне автобуса. Искаженная, как в кривом зеркале, физиономия качнулась и поплыла влево, почему-то по дуге — автобус отошел и освободил переход.

Кристофер запрыгал на одной ножке, стараясь попадать на белые полоски «зебры». На входе в Кристинебергский парк стоял бомж и мочился на цветочную грядку, бросая на прохожих высокомерные взгляды. Он позавидовал — хорошо бы так… пиво уже давало о себе знать. Но до такого он не докатится — заботился о своем имидже. Никогда не пил так, чтобы по нему было заметно.

— Пап, купи мороженое! Жарко…

От этого голоска становилось тепло на сердце. Даже когда Кристофер капризничал.

— А конфет тебе мало? Целый пакет в руке. Вы же ели мороженое на празднике! Мама Петера сказала…

— Но я хочу еще! Пап, ну, пожалуйста… у меня кишки закипают.

— Послушай… только что ты жаловался, что болит живот. А теперь требуешь мороженое.

— Но живот же уже же не болит!

Он обожал этого мальчонку. Всего-то семь с половиной лет, как на свет появился, а теперь требует мороженого и отказывается брать отца за руку — он, видите ли, уже вырос из этого возраста. Тонкий детский голосок — «Я уже большой ходить за ручку». С характером. И самое трогательное — темнокожий… гены темнокожести разбежались, перепрыгнули через поколение и вдруг обнаружились у сына. Сам он совершенно белый.

Любовь любовью, но отступать нельзя. На сегодня уж точно хватит сладостей.

— Мне очень жаль, но…

— Ну, пап, ну, пожалуйста…

Он дернул Кристофера к себе — по улице Яльмара Сёдерберга промчался на большой скорости «амазон», чуть не в полуметре от коляски. Чертовы лихачи… Мальчонка вполне мог выскочить на дорогу — в знак протеста, раз что-то вышло не по его.

Постоял, не отпуская руки, сделал несколько глубоких вдохов — надо успокоиться. Посмотрел направо, где на фоне неба красовался статный силуэт Транебергского моста. По мосту полз поезд метрополитена, похожий на гигантскую гусеницу на колесиках. Внезапно мост наклонился, даже изогнулся слегка, и сейчас, казалось, стряхнет надоедливую личинку. Но мозг тут же опроверг нелепое видение — нечего было пиво пить. Состав буднично подполз к станции в Альвике и остановился.

Успеем к следующему. Иоанна от подруги наверняка пошла домой — приготовить что-нибудь поесть. Как славно будет посидеть вместе за столом, всей семьей, а потом, когда уложат детей, рассматривать архитектурный проект нового дома. Картинки красивые… отец хочет купить его любовь.

«Вольво-амазон» исчез, и они перешли улицу. Малыш проснулся и мгновенно сел в коляске. Джоель. Полная противоположность брату. Белая, не просто белая, а белоснежная кожа, ни единой черты, свойственной мулатам. Конечно, он и маленького любил, но по-другому… не так безоглядно, не так мучительно. А может быть, Джоель просто не успел завоевать его любовь. Слишком мал. Всего три годика.

Дверь в вестибюль станции поехала в сторону. Он остановился у расписания. Каждые пять минут, и можно выбирать между двумя зелеными линиями — любой поезд довезет его до дома.

Малыш коротко хныкнул. Наверное, приснилось что-то. Он посмотрел на большие часы на стене: половина шестого. Не может быть! Он не мог ошибиться на целый час! Присмотрелся к наручным часам: половина пятого… но секундная стрелка стоит на месте. Его часы просто-напросто встали.

Из дверей «Пресс-бюро» вышла женщина с газетой под мышкой.

— Извините, — обратился он к ней. — Вы не знаете, который час? Неужели и в самом деле полшестого?

— Конечно. Полшестого. Даже чуть больше. — Она дружелюбно улыбнулась.

На голове платок, цветастое платье. Резиновые сапоги. Наверняка жена фермера. Именно такими он и запомнил их с детства, когда семья жила в усадьбе. Жены фермеров, все в цветастых платьях.

— Спасибо…

— Не за что. Хороших выходных!

Значит, он ошибся на целый час… И что это значит? А вот что: Иоанна давно дома, волнуется, куда они запропастились, и еда стынет… Огорчился, врезался коляской в стальную решетку турникета и плюнул с досады. Нашли место, где ставить турникет. Маленький заплакал — то ли от испуга, то ли тряхнуло сильно. Нет, вроде не особенно сильно.

— Так, все успокоились, — сказал он с отцовской интонацией. — Мы опаздываем, мама ждет. Надо поторопиться. Он сунул билет контролеру и обогнул турникет через широкий проход для колясок. Плач перешел в рев. Он знал этот рев — в таком состоянии успокоить его могла только Иоанна.

— Ш-ш-ш… — Он без особой надежды покачал коляску. — Ш-ш-ш… ну не плачь, пожалуйста… Не надо, не надо было пить это чертово пиво. По крайней мере, последнюю кружку. Все из-за пива.

Не то чтобы он был пьян, но взаимоотношения с внешним миром потеряли гибкость и синхронность — перепутал время, ребенка чуть не сбила машина, вмазал коляску в стойку турникета.

Наверху послышался негромкий вой и лязг — очередной поезд затормозил на станции. Сзади напирали люди. Маленький, не прекращая кричать, сделал попытку вылезти из коляски. Он посадил его одной рукой, другой крепко держал Кристофера, а коляску толкал животом.

Лестница или лифт?

По лестнице быстрее, но пандус для колясок выглядел довольно крутым. К тому же Джоель ни на секунду не прекращал орать. Лифт спокойнее. Он нажал кнопку вызова.

— Пап, а можно, я по лестнице?

И этот взгляд снизу вверх, противостоять которому невозможно. Карибский взгляд. Как у бабушки Кристофера, его матери, которую он, впрочем, почти не помнил. Или как у собаки с длинными ушами.

— Нет, нельзя.

— Ну, пожалуйста… вы на лифте, а я побегу по лестнице. Спорим, я раньше?

— Ты еще слишком мал.

Кристофер так и не выпускал из руки наполовину съеденный пакетик с конфетами, щека измазана чем-то красным. Шоколадная ручонка… вдвое меньше его собственной. Как он мог пить пиво кружку за кружкой с двумя детьми на руках? Идиот…

— Пожалуйста! Ну, пожалуйста! Я подожду вас там, наверху…

— Я сказал — нет.

На лицо мальчика внезапно упала тень. Он повернулся. Та самая крестьянка.

— Можешь пойти со мной по лестнице. Я буду держать тебя за руку, а папа приедет.

Она прошла через турникет сразу за ними, вежливо уступив место отцу с двумя капризничающими детьми. Кристофер уставился на нее во все глаза — не знал, что делать: то ли застесняться, то ли принять предложение.

— Можно я пойду с тетей? — решился он наконец.

— Ну, хорошо. Только держи тетю за руку, а то упадешь. Смотри, сколько народу. А на перроне сядь на лавку и подожди полминуты.

— Я посижу с ним, — любезно предложила женщина. — Мы вас дождемся, не волнуйтесь. Пошли, молодой человек…

Кристофер улыбнулся во весь рот, показав задорные прогалы на месте выпавших молочных зубов. Тетушка ласково, чуть не по- матерински смотрела на него и тоже улыбалась… эту улыбку он тоже не забудет. Впечаталась в память навсегда.

Посмотрел им вслед — маленькая ручка Кристофера в большой руке женщины. Она что-то ему сказала, он посмотрел на нее своими черными, как маслины, глазенками и весело кивнул. Как раз в эту секунду звякнул колокольчик — лифт возвестил о своем прибытии.

Он вкатил коляску и нажал кнопку… Мозг сделал несколько поляроидных снимков. Очень скоро они проявятся и останутся с ним навсегда — наборный потолок с тремя лампами, табличка — «750 килограммов или 10 человек», окурки на полу, в углу — недопитая банка пива.

Лифт дернулся и остановился.

Открыл дверь, и его внезапно — и совершенно непонятно почему — прошиб холодный пот. Он совершенно протрезвел. Малыш в коляске замолчал, словно не хотел больше надоедать взмыленному папаше. Покатил коляску на перрон. С одной стороны металлическая сетка, отделяющая пассаж от лестницы, с другой — плексигласовая перегородка. Отсюда видны рельсы, но не видно лестничную площадку.

Идущий в противоположном направлении поезд всосал последних пассажиров. «Прошу занять свои места. Двери закрываются»… двери и в самом деле с сытым чмоканьем закрылись. Состав медленно пополз вдоль перрона.

Сейчас он увидит Кристофера на скамейке с этой приветливой тетушкой.

Как он любит Кристофера…

Он завернул за угол с коляской и огляделся. Лестница пуста. Ни одного человека. Отсюда видно дверь лифта внизу, ту самую дверь, в которую он только что втолкнул коляску, белые кафельные стены на площадке, свисающие с потолка гофрированные лампы. Граффити на пустой скамейке.

Джоель опять захныкал. Он освободил его от ремня, поставил на пол и посмотрел на перрон. Пустые скамейки. Красные драконьи глаза уходящего поезда. Какой-то пенсионер внимательно читает объявления на стенде.

— Кристофер! — крикнул он.

Вернее, хотел крикнуть, но получилось почти шепотом, будто он внезапно потерял голос.

Его передернуло. Ледяной ком распер грудь и медленно, под собственной тяжестью, опустился в промежность.

— Кристофер! КРИСТОФЕ-Е-ЕР!

Эхо заметалось от одной кафельной стены к другой, и откуда-то издалека, словно из другого времени, из другого мира, из черной пасти туннеля до него донесся плач Джоеля.