Субъектность, любовь и взросление: пять эссе читательниц о литературных героинях

Женщины занимают в современной литературе все больше места — и как авторки, и как героини произведений. Все заметнее становится тенденция переосмысления классических сюжетов, когда второстепенным персонажам дают возможность самим рассказать свою историю. Важным явлением в этом процессе стала книга Марии Татар «Тысячеликая героиня» о женских архетипах в мифологии и литературе. Мы так вдохновились ей, что предложили нашим друзьям из издательства «Альпина» устроить конкурс эссе, в которых участники и участницы поделились историями любимых героинь, рассказав, почему их образы значимы для них. Нам прислали более семидесяти текстов, и, хотя было непросто, мы отобрали пять лучших.

Екатерина Нигматулина пишет о нас, советских и русских девочках, жизнь и любовь которых — это череда иллюзий. Асия Арсланова — о деколонизации и женщинах крошечных аулов, которые пишут прозу. Кристина Булат размышляет о замкнутом круге насилия, Руфь Гринько — о том, что делает женщину субъектом, а Анастасия Савельева — о трех ступенях взросления, которые каждая из нас вынуждена проходить, чтобы обрести внутренюю силу.

РАЗГОВОРЫ С СОБОЙ

Автор: Екатерина Нигматулина

Жизнь — иллюзия. Любовь — иллюзия. И даже облака, похожие на воздушные замки из мороженого, — иллюзия. Франсез и Ник едут в машине. Играет диск Джони Митчелл. Тот самый, который герой Алана Рикмана дарит жене в фильме «Реальная Любовь», лучшей рождественской сказке XXI века. Открыв подарок, жена в исполнении великолепной Эммы Томпсон понимает, что муж ей изменяет. Ник тоже изменяет жене. С Франсез.

«Разговоры с друзьями» — первый роман Салли Руни, написанный еще в магистратуре. Про понятное: кампус, взросление, поиски себя. Себя и любви. Тут сразу слышится молочный голос Миссис Поттс из «Красавицы и чудовища»:

История стара как мир,
И правдивая, как всегда.
Они едва ли друзья,
Но вдруг поворачиваются друг к другу
Неожиданно.

Наши герои живут в Дублине, а не в заколдованном замке, и мешает их безоблачному счастью не только мускулистый красавчик Гастон. На их пути стоят махины социальных конструктов: классовое неравенство, капитализм. Попробуй-ка проберись через них друг к другу. Франсез то хочется резко встряхнуть: «XXI век, крошка! XXI чертов век! Что же вы делаете? Вы же не мы! Вас же точно учили говорить о чувствах, разве нет?!», — то крепко обнять: «You are enough, babe! You are enough». Как это переводится на русский? «Тебя достаточно»? Кому достаточно? «Ты достаточна»? Не то.

Роулинг писала с себя Гермиону, Руни — Франсез. Иногда мне кажется, что они обе выросли не на Британских островах, а где-то у нас, учились в советских школах и были по крайней мере октябрятами, даже если в пионеры их принять не успели. Все слишком знакомое. Одиночество среди книг. Отсутствие друзей. Чувство, что ты умнее остальных, и одновременно низкая самооценка. Постоянная оглядка на других. Постоянная сонастройка с другими. Ты как бы еще в детстве надеваешь себя наизнанку, да так и носишь неудобно всю жизнь.

Есть еще Бобби, бывшая девушка и нынешняя подруга Франсез, которая чувствует себя как рыба в воде в любой ситуации, Франсез же всегда как будто играет роль. Франсез — человек-невидимка. Для себя самой. Ей все время требуется физическое доказательство того, что она существует. Mihi dolet ergo sum. Мне больно, значит я существую. Селф-харм, злоупотребление алкоголем, эндометриоз. Салли Руни обеспечивает свою героиню целым набором способов вернуться в тело. Где же медитация и осознанность? Спорт и здоровый образ жизни?

Дочь алкоголика, Франсез как по методичке собирает все симптомы: изоляция (чтобы не раздражать, будь невидимой), постоянный поиск одобрения (без мнения других тебя нет), страх быть брошенным (кто знает, когда отец не придет ночевать), гиперчувствительность (чтобы быть в безопасности, точно знай, с каким звуком отец поворачивает ключ в замке вечером), низкая самооценка, сложности в романтических отношениях (так еще и с человеком со своими травмами, жаль, что травма на травму не дает магическим образом здоровые отношения, что бы Вы спели на это, миссис Поттс?), жертвенность, непостоянство.

Франсез — это такая Гермиона, которой в школе не повезло встретить своих Гарри и Рона (может, потому что она живая и не умеет колдовать или собственноручно справляться с троллем). Гермиону полюбили такой, какая она была, Франсез — нет. Пришлось маскировать недостаток друзей академической успеваемостью.

Я родилась и провела свое детство в Советском Союзе. В Советском Союзе было неприлично быть красивой, нужно было быть умной. Красивой разрешалось быть исключительно актрисам и их героиням: Алене Саниной можно, Наде можно. Тебе нет. В Советском Союзе быть неудобной было неприлично, стратегия выживания — всем угождать, хорошо учиться, и главное — не выделяться. Отец мой, классический инженер, закончивший МАИ, оказался в милиции. В милиции много пили. Водки. Умер он в сорок пять лет. Через четыре года и мне будет столько. Разрешать себе быть неудобной и выбирать себя я только учусь. «A recovering people-pleaser». Английский язык нас тут опять обогнал, придумал идеальное название для таких как я, таких как Франсез: «выздоравливающий человек, постоянно угождающий людям».

Салли Руни, создав двадцатилетнюю ирландку Франсез, каким-то удивительным образом заодно очень четко описала синдром советской и русской девочки. Магия текста. Мы, разделенные целым поколением и тысячами километров, оказались очень похожи. Разве что менее толерантно относимся к марксизму (мы уже там были, дорогая, больше не хочется) и не готовы отказаться от денег (кроме горящей избы и вечно летящего на нас коня, приходится еще и детей кормить). А в остальном... в остальном жизнь — череда иллюзий. Любовь — череда иллюзий. И даже облака, похожие на воздушные замки из мороженого, — череда иллюзий. Пока однажды, жаря утром детям блины на завтрак, я не посмотрю на футболку. Черт! Я же всю жизнь ношу ее задом наперед. Может, и в сорок ее не поздно надеть так, как она была сшита. Может, это и есть любовь. Что вы думаете, миссис Поттс?

НАМ НЕ СТРАШНО

Автор: Асия Арсланова

Весь последний год, пока готовилась к изданию моя книга, я думала о привилегиях писательниц из Башкирии. Наша привилегия № 1 — это Зайнаб Биишева. Наша привилегия № 2 — это Хадия Давлетшина. Я сейчас придумываю сюжеты и спорю на курсе по деколониальному письму во многом потому, что они были в башкирской литературе.

В одиннадцать лет я нашла книги Зайнаб Биишевой и Хадии Давлетшиной на чердаке у бабушки и узнала главное: 1) женщины родом из крохотных аулов пишут прозу; 2) героинь могут звать Гульемеш и Айбика, а не Джейн и Рони; 3) в списке авторов из Башкирии первыми стоят женские имена. Мне понравились эти правила игры!

Главная героиня Зайнаб Биишевой — Гульемеш из романов «Униженные», «У Большого Ика» и «Емеш» — была ролевой моделью для башкирских девочек несколько десятилетий. Сиротка с внутренним стержнем, с одной стороны, похожа на других девушек из произведений начала ХХ века, а с другой иллюстрирует национальный характер. «Гордость и робость — ро́дные сестры, // Над колыбелью, дружные, встали. // «Лоб запрокинув!» — гордость велела. // «Очи потупив!» — робость шепнула».

В аду гражданской войны Гульемеш умудряется не только выжить, но и запомнить истории сельских сказительниц. Хочет учиться и становится единственной девочкой в классе мальчишек. Набирается мужества и просит в библиотеке книги на русском языке, несмотря на ироничные замечания со всех сторон.

В конце трилогии Гульемеш, чье имя переводится как «шиповник», отказывается выйти замуж, потому что ее еще ждет техникум в Оренбурге, а, может быть, и дальнейшая учеба в Москве. На дворе 1920-е годы, ее жених кусает губы, а наша девчонка ни в чем не сомневается.

С героинями Хадии Давлетшиной еще интереснее. Во-первых, на страницах ее главного романа «Иргиз» есть альтер эго писательницы. Толковая девочка слушает уроки гувернантки байских детей и спустя годы становится учительницей в своем ауле. Но куда интереснее образы трех жен бая — местного землевладельца! Старшей — настоящего ивент-менеджера для своего мужа, второй — предпринимательницы, самостоятельно ведущей торговлю, младшей — по сути пиарщицы. Они живут рядом, воспитывают детей друг друга, решают дипломатические вопросы в карьере мужа, а в конце призраками бродят по разоренному в гражданскую войну дому. Многоженство здесь показано в 3D: без заломленных рук, по-бытовому — и с той самой подводной частью айсберга.

Хадия Давлетшина стремилась написать идеальный соцреалистический роман, но слишком много видела — от баев-меценатов до сталинских лагерей. Этот контекст постоянно прорывается в «Иргизе», сломанные кости рвут страницы. В 2023-м три ее антагонистки, терзающие батраков, выглядят живее и ярче «безупречных» революционеров-подпольщиков.

И вот правда, с такими матриархами, с такими прочитанными в детстве книжками не так страшно идти в литературу. Надо ли говорить, что двух героинь своего дебютного романа я назвала Зайнаб и Хадия, а его действие поместила в мифологизированный башкирский аул дореволюционных лет?

«Так прохожу я — очи потупив — Лоб запрокинув — Гордость и Робость».

ДВОИЧНАЯ СИМФОНИЯ: ОТ ИСКУССТВЕННЫХ ПОДРУГ К ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СУБЪЕКТНОСТИ

Автор: Руфь Гринько

Если бы тебя не существовало, мне не для кого было бы рождать слова. Наши разговоры остались бы эмбрионами, диалоги — слякотью размазались бы по подошвам, а несостоявшиеся споры спазмировали бы тело. Спасибо, что помогаешь мне быть человеком. Наличие — единица, отсутствие — ноль.

Жизнь уложена в двоичный код. Мамин голос раскладывается на кружочки и палочки, прежде чем лечь в ухо утешением. Память хранится на серверах, и одно неловкое движение каждого рискует превратить в человека без прошлого. Без того прошлого, о котором хочется помнить. Проблемы влюбленных тоже решаются бинарно: свайп вправо, свайп влево. А если все выйдет из-под контроля? Переосмыслится, противопоставится неправильному, сдвинет парадигму по спирали. Перестанет быть неправильным, маргинальным, а окажется попросту несвойственным, иностранным.

Не получается думать о Кларе из романа Исигуро как об Искусственной Подруге: если эта дружба искусственная, что же тогда настоящая? Клара из синтеза нулей и единиц отлично вписывается в человеческий двоичный мир, образуя пару с Джози¹ и подхватывая пары человеческой подруги:

в минуты болезни Джози и
превращается в Клара и Папа, Клара и Мама
и даже — Клара и Рик.

Когда мир, нарисованный пастелью Исигуро, перестает быть бинарным, он ломается: со смертью Сал² семья из трех перестает функционировать, групповые социализации оборачиваются катастрофой, а в конце книги у Джози появляются человеческие подруги и Кларе больше нет места рядом с ней. Да — 1, нет — 0.

Ничего из перечисленного не делает Клару субъекткой действия: все пары (включая Клару и Розу) происходят с Кларой, и Клара — временное звено. Единственная пара, сформированная Кларой, вынесена в заглавие: Клара и Солнце, где союзом выступает религиозный обет. Клара и Солнце — много больше, чем оппозиция человеческое — божественное. Крепкое связывание двух независимых объектов наделяет Клару человеческой властью управлять своей жизнью и противостоять отчаянию. Это дает Кларе право разрушать: рвать существующие пары, жертвовать собой, впадать в ностальгию, узнавать одиночество — другими словами, делать выбор. Первородный грех — подарок (1) или проклятие (0)?

— when we were new
— the Sun kept us warm
— as soon as my fingers touch it

— I found Josie in the hall
— I heard the girl say
— I could feel myself weakening. I tried not to show it
— it just isn’t true

— another possibility came to me
— I walked on the soft earth till I was beside the fence³

В «Своей комнате» Вульф говорит, что опасно быть только мужчиной или только женщиной, в «Конспекте феминизма» Митрофанова критикует базовые допущения, которые никогда не нейтральны. Фигура Клары поднимается по пружине конфликта на следующий завиток: теперь нам стоит держать в уме новое противопоставление, человек — 1, машина — 0. В двоичной системе каждая буква представляется бинарным кодом с самым важным словом — 11010001 10000111 11010000 10110101 11010000 10111011 11010000 10111110 11010000 10110010 11010000 10110101 11010001 10000111 11010000 10111101 11010000 10111110 11010001 10000001 11010001 10000010 11010001 10001100.

¹Четырнадцатилетняя девочка, в семью которой попадает Клара.
²Старшая сестра Джози.
³Цитаты взяты из бумажного издания Klara and the Sun на английском языке (Faber and Faber, 2021) со страниц 3, 4, 6, 10, 18, 34, 66, 130, 258. Это степени двойки + 2, поскольку художественное повествование начинается со страницы 3.

УРАГАННЫЙ ВЕТЕР ВРЫВАЕТСЯ В КВАРТИРУ

Автор: Кристина Булат

Это Эрика — учительница музыки. Это Эрика — сломленная женщина. Это Эрика — надорванная струна. Западающая клавиша в нервной мелодии жизни.

Эрика Кохут — главная героиня «Пианистки» Эльфриды Елинек. В ее квартиру коварная писательница помещает и персональную инквизицию девушки — родную мать, методично разрушающую ее жизнь удушающей гиперопекой. Короткая, незначительная сцена их драки отражает всю суть истории: в каждой букве и каждом сюжетном витке она всегда об одном — о бесконечном насилии, вызванном жаждой контроля и власти.

Елинек часто сравнивает свою героиню с животными и предметами, но чаще всего — с насекомыми. Для матери она и вправду — жучок, с каким играет ребенок, ощущая себя исследователем. Для нас — бабочка под толстым музейным стеклом: мы хорошо осведомлены о ее биографии и, кривя лицо в гримасе отчаяния, медленно постигаем ее мрачные тайны. Рассматриваем порванные кем-то крылья, ампутированные усики. Выносим суждения и вердикты: отвратительно, мерзко, недопустимо. Хотя всего-то нужно обратить внимание на подпись к экспонату.

С самого детства Эрика не знает ничего, кроме физической боли в оболочке любви — желания вылепить из ребенка нечто стоящее. Проявление раз: мать, бьющая девочку по рукам за ошибки в игре. Проявление два: сама Эрика, наносящая себе увечья перед зеркалом, за то, что недостаточно хороша. Между этими событиями — секунды, однако именно они определят ее жизнь. Вопреки убеждению многих читателей, Эрика не любит боль, и ей она не нравится — Эрика просто не умеет по-другому. Ведь подпись гласит:

Эрика — это ребенок, вынужденно компенсирующий неудачи матери. Эрика — это тугой клубок травм. Эрика — это истошный крик отчаяния любого психолога.

Во взрослом возрасте она становится жестока с учениками: ломает их волю одну за другой так, как это произошло с ее волей. У Эрики есть страсть к насилию, и она не может выпутаться из его цикла. Эрика — главная деталь жестокого механизма, которую поставил на это место кто-то другой. Сама она — безвольна. Перед лицом ужасного прошлого и незавидного настоящего. Перед лицом патриархата, диктующего ей ненавидеть свою внешность «36-летней старухи» и искать спасение в мужчине; скупать платья в попытке заглушить визгливую песнь страдания. Перед лицом любимой и ненавистной матери. Зато Эрика — честна. Из всех героев она единственная не ищет себе оправдания — лишь функционирует, «звучит» так, как ее научили.

Эрика — это невозможность. Эрика — это противоречие. Она властвует в своем кабинете, но никогда не властвует над собой. Справляется с диктатурой родителя, но не справляется с чувствами. Постоянно куда-то бежит, но сама по себе статична. Она ходит по кругу своих извращенных желаний, точна пчела, кружащая вокруг цветка. Эрика — это порыв. Эрика — это перверсия. Эрика — ярчайший пример того, что слабым, сломленным женщинам некуда бежать. Они замкнуты в своем маленьком мире, ибо каждая попытка выбраться ведет только к новым ранам. Стремление быть наконец любимой, «нормальной» — приводит к тому же. Потому что мужчина, в книге воплощенный в «хорошем парне» Клемере, видит в ней лишь способ реализовать свою страсть к насилию.

Эрика — это бессилие. Эрика — это аутоагрессия. Это последний вздох изначально обреченной женщины в насквозь жестоком, патриархальном и таком кафкианском мире.

Эрика — это я. Ведь взгляд одной травмированной женщины на другую всегда исполнен понимания.

ТРИЕДИНАЯ БОГИНЯ ВРЕМЕНИ

Автор: Анастасия Савельева

Воспоминания тоже существа временные;
некоторое время они прекрасны, а потом
увядают, и вот уже они мертвы.

«Моя рыба будет жить» Рут Озеки

Женщина властвовала над временем с древности. Так у фракийцев существовала трехликая богиня Геката, позднее у древних греков она переродилась в трех богинь-сестер Мойр, символизирующих судьбу, у римлян им тождественны Парки. Юность, зрелость, старость. Женщинам боги доверяли отмерять время и определять судьбу. Традиция эта перекочевала из древности в современное искусство. Так, например, Рут Озеки в романе «Моя рыба будет жить» (в оригинале A Tale for the Time Being) создает свою триединую богиню времени.

Нао — 16 лет. Она учится в обычной японской школе. Вся ее жизнь — беспросветный ад: травля одноклассников, постоянная тревога за опустившегося отца, мать, не понимающая переживаний дочери. Всё это подводит запутавшуюся девочку-подростка к мысли о суициде. Может, Нао и совершила бы его, но в ее судьбе появилась прабабушка Дзико.

Рут приближается к 50-летию. На первый взгляд у нее все отлично: любимый муж, интересная работа, дружелюбные соседи, свой дом. Но приглядевшись, можно заметить, что в работе у нее застой, и за год она не написала ни строчки в своей книге. Да и с мужем не всегда находится общий язык. Соседи часто навязчивы, и их дружелюбие граничит с наглостью. А дом, потрепанный штормами, трудно назвать уютным. К тому же над женщиной, словно дамоклов меч, висит риск болезни Альцгеймера, погубившей ее мать. Постепенно Рут теряется во времени, где каждый день похож на день сурка. Все меняется, когда она находит на берегу океана флотсем-пакет, а в нем — личный дневник Нао. В жизни Рут появляется цель — найти девочку или хотя бы узнать о ее дальнейшей судьбе.

Дзико — монахиня в буддийском монастыре. Ей 104 года. Прабабушка Нао, которая стремится помочь каждому. Одним своим появлением она дарит Нао умиротворение и силу. Но заглянув в начало пути Дзико, мы видим, какими неимоверными страданиями досталась внутренняя гармония этой потрясающей женщине: её подругу казнили из-за борьбы за права женщин в Японии, ее сына заставили стать камикадзе во вторую мировую, и он погиб в миссии над Тихим океаном. Теперь Дзико страшит судьба Нао.

Рут Озеки построила роман так, что трудно понять, где в нем настоящее, прошлое, будущее. Перед нами проходят жизни трех женщин. Но так ли это? Автор умело создает иллюзию, в которой женщина, как христианский Бог, едина в трех ипостасях. Кризисы, с которыми сталкиваются Нао, Рут, Дзико, универсальны и знакомы любой женщине. Наблюдая борьбу этой триединой богини с невзгодами, мы черпаем в ней силу. В чем же настоящая сила женщины? В любом возрасте она преодолеет препятствия и будет жить, если у нее есть человек, кому она сможет передать на хранение свое прошлое, кого вдохновит на свершения в настоящем или для кого отвоюет будущее.

Обложка: Елизавета Талова, Арина Ерешко