- Издательство «Эксмо», 2012 г.
- Захватывающая история интриг, заговоров, разборок, насилия и хаоса в древней церкви. Победители в войнах за Иисуса решили, во что и как будут верить все христиане, а проигравшие были заклеймены как еретики, прокляты, уничтожены и забыты. Первая популярная книга о самой темной и загадочной эпохе в истории христианства от всемирно известного специалиста.
Серьезный, информативный и точный рассказ о том, как исторически развивалось ортодоксальное христианство. Автор проделал огромную работу, чтобы представить столь мало освещаемый исторический период церковной истории, время волнений и интриг, и блестяще рассказал об этой удивительной эпохе. Четкое объяснение, почему на заре христианства простые люди так страстно занимались решением вопросов высокого богословия.
- Купить книгу на Озоне
В 449 году
самые
выдающиеся
отцы
христианской
церкви
собрались
в
Эфесе, городе
в
Малой
Азии, чтобы
обсудить
насущные
богословские
проблемы. В
критический
момент
залом
овладела
толпа
монахов
и
солдат, которые
заставили
епископов
подписать
чистые
листы
бумаги, на
которых
позже
победители
поместили
свои
вероучительные
положения. Этот
документ
содержал
нападки
против
константинопольского
патриарха
Флавиана, одного
из
трех-четырех
наиболее
влиятельных
священнослужителей
христианского
мира. Толпа
монахов
с
криками «Убить
его!» набросилась
на
Флавиана
и
так
сильно
его
избила, что
он
скончался
несколько
дней
спустя. Это
было
столь
вопиющим
насилием, что
окончательные
победители
в
споре
объявили
этот
собор
незаконным. Его
назвали
Latrocinium —
«Разбойничьим
собором».
Позднее
в
истории
христиане
не
раз
применяли
насилие, особенно
против
иноверцев, но
в
данном
случае
противные
стороны
по
многим
пунктам
были
согласны
между
собой. Они
читали
то
же
Писание, придерживались
одних
и
тех
же
представлений
о
церкви
и
иерархии
и
согласно
верили, что
Иисус
Христос
был
воплощенным
Богом, вторым
лицом
Святой
Троицы. Но
они
яростно
спорили
о
природе
Христа. Враги
Флавиана
с
их
армией
монахов
верили
в
единую
природу
Христа, где
преобладала
божественная
часть. Им
казалось, что
партия
Флавиана, отвергшая
эту
истину
и
провозгласившая
две
природы, предала
самую
суть
христианства. Они
в
буквальном
смысле
считали, что
Флавиан
разделил
Христа
на
части.
Современного
человека
ставит
в
тупик
такая
жестокость,
вызванная, казалось
бы, рядовым
философским
спором. Это
спор, как
кажется
нам, о
самых
утонченных
определениях — таких
же
причудливых, как
знаменитый
диспут
о
количестве
ангелов, умещающихся
на
головке
булавки. Что
здесь
могло
вызвать
столь
отчаянную
ненависть? Фактически
за
этим
спором
стоит
один
парадокс, стоящий
в
самом
центре
христианской
веры. Христиане
должны
верить
в
то, что
их
Бог
в
полном
смысле
слова
человек
и
в
полном
смысле
божество,
но
при
таком
раскладе
слишком
легко
поместить
центр
тяжести
в
одну
или
другую
сторону. Либо
мы
считаем
Христа
только
Богом, и
тогда
он
уже
лишен
человеческих
свойств, не
причастен
нашему
человеческому
опыту
и
становится
божеством
на
небесах
вроде
Зевса
или
Тора; либо
мы
так
сильно
выделяем
человеческую
сторону, что
отвергаем
божественный
элемент
и
ставим
под
сомнение
воплощение. Мы
также
можем
проповедовать
Христа, обладавшего
двумя
природами
и
двумя
сознаниями, в
буквальном
смысле
нечто
шизофренически
расщепленное. Противники
Флавиана — несправедливо
и
неверно — видели
грех
патриарха
именно
в
этом,
и
их
жестокость
была
реакцией
на
то, что
он
нанес
великое
оскорбление
Сыну
Божьему.
Эту
жестокость, как
и
любые
гонения
и
насильственные
обращения, оправдать
невозможно.
Но
древние
христиане
правы
в
том, что
страстно
относились
к
этому
вопросу,
хотя
они
и
применяли
сомнительные
средства. Главный
предмет
спора
отнюдь
не
походил
на
философские
тонкости, но
речь
шла
о
важнейшем
вопросе
для
идентичности
христианства
и
для
развития
веры
на
протяжении
его
дальнейшей
истории. Споры
о
Христе
имели
и
имеют
последствия,
причем
они
влияют
не
только
на
религию,
но
и
на
политику
и
культуру.
Битвы за Иисуса
В
первые
века
христианства
существовала
мощная
тенденция
делать
Христа
более
божественным
и
небесным. Во
всех
религиях
самые
первые
пророки
и
основатели
оказываются
на
высоком
пьедестале. Будда, обращаясь
к
ученикам
с
последними
словами, велел
своим
последователям
не
полагаться
ни
на
каких
внешних
спасителей, но
через
несколько
веков
Будда
стал
божественным
существом
из
иного
мира, так
что
его
останки
окружили
почетом
и
чуть
ли
не
поклонялись
им
как
самостоятельной
святыне. Перед
христианами
также
постоянно
стояло
искушение
превратить
Христа
в
божественную
личность, свободную
от
всего
человеческого.
Когда
христианство
становилось
законной
верой
и
господствующей
религией
в
империи, верующие
обычно
начинали
воображать
себе
небесного
судью
или
правителя
вселенной, всевластного
pantokrator, который
взирает
на
людей
с
купола
грандиозной
базилики, так
что
крайне
трудно
увидеть
в
нем
что-либо
человеческое.
В
недавние
годы
слишком
человеческие
образы
Христа
воспламеняли
ярость
в
тех, кому
трудно
себе
представить,
что
он
погружен
в
мирские
заботы. В 1980 году
образ
Иисуса, имеющего
жену
и
детей, вызвал
обвинения
в
богохульстве
в
адрес
фильма «Последнее
искушение
Христа». Многих
людей
исполняет
негодованием
сама
мысль
о
том, что
основоположник
христианства
мог
испытывать
человеческие
страсти
и
слабости, сомневаться
в
своем
призвании
или
мучительно
думать
о
своей
миссии. Человеческая
сексуальность
относится
к
тем
вещам, которые
никак
невозможно
соединить
с
чисто
божественным
существом. Христос
ходит
среди
людей
как
некий
божественный
турист.
И
тем
не
менее, на
протяжении
веков
другие
христиане
боролись
за
то, чтобы
сохранить
человеческий
лик
Иисуса,
и
помещали
его
на
поверхность
земли
и
в
среду
людей.
Отчасти
это
объясняется
распространенной
потребностью
людей
в
доступном
божестве, в
том, кто
понимает
нашу
жизнь
и
слышит
наши
молитвы. И
даже
там, где
Христа
помещали
в
недостижимую
для
людей
сферу, появилась
его
замена
в
виде
любящей
Марии, девы
и
матери. Тем
не
менее
образ
Иисуса
как
человека
ярко
представлен
в
Новом
Завете. Верующие
никогда
не
могли
забыть
о
жителе
Галилеи,
который
страдал
от
физических
мук, который
знал
сомнения
и
искушения, который
стал
братом
и
образцом
для
страдающих
людей.
Они
знали, что
Иисус
плакал.
На
протяжении
двух
тысячелетий
христиане
снова
и
снова
пытались
решить
вечный
конфликт
между
христологией
сверху
и
христологией
снизу, но
именно
во
время
соборов V века
споры
шли
о
самой
сути
христианства.
В
некоторые
десятилетия
той
эпохи
могло
показаться, что
церковь
неизбежно
откажется
от
веры
в
человеческую
природу
Христа
и
будет
смотреть
на
него
исключительно
как
на
божественное
существо.
Если
оставить
в
стороне
детали, эта
история
достаточно
проста. За
всеми
богословскими
спорами
стояла
борьба
между
великими
патриархатами — Александрийским
и
Антиохийским, — а
Константинополь
был
здесь
главным
полем
битвы. Антиохия подчеркивала
реальность
человеческой
природы
Христа;
Александрия
отвергала
любые
формулировки, которые
отделяли
человеческое
от
божественного. В
годах V века
монах
Несторий, ставший
архиепископом
Константинополя, привез
с
собой
сюда
антиохийское
учение, а
за
этим
последовала
катастрофа. На
Первом
Эфесском
соборе 431 года
Несторий
был
осужден
за
то,
что
учил
доктрине
двух
природ, разделявших
божественное
и
человеческое.
После
низложения
Нестория
сторонники
одной
природы
попытались
с
новой
силой
добиться
признания
своего
учения
при
мощной
поддержке
со
стороны
александрийских
патриархов. В 449 году
партия
единой
природы
совершила «военный
переворот» на
Втором
Эфесском — «Разбойничьем» — соборе, провозгласив
правоту
своей
доктрины, но
порвав
при
этом
отношения
с
римскими
папами. На
протяжении
последующих
двух
лет
партия
ортодоксов-кафоликов
удивительным
образом
укрепила
свои
позиции. Прежде
всего, они
объединились
вокруг
одного
текста — послания
папы
Льва, которое
носит
название «Томос». Кульминацией
их
политического
воскресения
стал
Халкидонский
собор
451 года, который
признал
Томос
как
верное
руководство
по
христологии. Постепенно — на
это
ушло
около
одного
столетия — Халкидон
стал
краеугольным
камнем
ортодоксии
империи.
Несколько
десятилетий
спустя
после
собора
один
писатель
латинского
Запада
суммировал
выводы
собора
в
виде
серии
богословских
положений, снабдив
их
грозным
заключением. Дав
детальное
описание
эдиктов
Халкидона,
Афанасьевский
символ
веры (который
на
самом
деле
не
имеет
никакого
отношения
к
почитаемому
святому
Афанасию) провозглашает: «Это — кафолическая
вера.
Тот, кто
искренне
и
твердо
не
верует
в
это, не
может
обрести
спасения». Здесь
в
буквальном
смысле
сказано
следующее: твое
вечное
спасение
зависит
от
точного
исповедания
правой
веры — от
тех
определений, которые
были
предложены
в 451 году
Таким
образом, Первый
Эфесский
и
Халкидонский
соборы
определили
форму
христианского
богословия
до
нынешнего
дня, заявив, что
из
правильного
представления
о
Христе
невозможно
устранить
ни
божественный,
ни
человеческий
аспекты. Христос
не
просто
происходит
из
двух
природ; он
существовал
в
двух
природах.
Как
писал
папа
Лев, быть
голодным
и
жаждать,
утомляться
и
спать — это
явно
человеческие
проявления;
но
не
менее
очевидна
божественность
Христа, который
мог
напитать
пять
тысяч
и
ходить
по
воде
или
приказывал
буре
умолкнуть. Иисус
как
человек
плакал
о
своем
друге
Лазаре, и
здесь
же
божественный
Христос
произнес
слова, которые
воздвигли
его
друга
из
мертвых. Папа
Лев
заключает: «Ибо
его
человечество,
которое
меньше
Отца, исходит
от
нашей
стороны; его
божество, которое
равно
Отцу, исходит
от
Отца». Мы
уже
настолько
свыклись
с
победой
Халкидона, что
эти
слова
Томоса
кажутся
нам
простым
и
даже
утешительным
выражением
христианской
веры. Тем
не
менее,
Томос, хотя
его
автор
искал
верные
и
уравновешенные
формулировки, вызвал
гневные
протесты
в
старейших
центрах
христианской
веры.
Что, если Бог был один из нас
Битва
вокруг
вопроса
о
природах
окрашивает
наши
основополагающие
представления
о
мире. Тот, кто
считает
Христа
исключительно
божественным, не
склонен
замечать
ничего
доброго
в
материальном
мире
и
обычно
противопоставляет
абсолютно
благой
духовный
мир
до
конца
испорченному
материальному
творению. Тот
же,
кто
верит
в
Христа
как
человека, в
большей
мере
готов
увидеть
потенциальную
благость
материального
мира.
Хотя (понимает
он) этот
мир
глубоко
погряз
в
грехе,
он
по
крайней
мере
доступен
искуплению. Вера
в
воплощение
ведет
к
пониманию
сакраментального. По
мнению
папы
Льва, отрицание
двух
природ
влечет
за
собой
еще
более
серьезные
богословские
заблуждения:
«их
слепота
погружает
их
в
такую
бездну, что
для
них
лишаются
основы
и
Страсти
Господа, и
его
воскресение.
Обе
эти
вещи
в
Спасителе
ставятся
под
сомнение,
если
мы
не
верим
в
то, что
он
обладал
нашей
плотской
природой». Материальные
действия
ведут
к
искуплению
материального
мира.
В
итоге
в
центре
споров V века
стояло
искупление,
и
христианство, лишенное
этой
идеи, развивалось
бы
совершенно
по-другому. Христиане
уже
давно
размышляли
о
смысле
смерти
Христа, и, даже
если
церкви
понимали
его
по-разному, большинство
из
них
сходилось
на
том, что
Христос
был
причастен
человеческой
природе
и
это
позволило
ему
через
свою
жертвенную
смерть
искупить
человечество. Доктрина
искупления
имеет
какой-то
смысл
лишь
в
том
случае, если
Христос
был
в
полной
мере
человеком, то
есть
обладал
телом
из
плоти, а
кроме
того, имел
волю
и
ум
человека. Как
писал
отец
церкви
Григорий
Назианзин, «если
кто-либо
верит
во
Христа
как
человека
без
человеческого
ума,
таковой
сам
лишен
ума
и
недостоин
спасения. Ибо
того, чем
Христос
не
обладает, он
и
не
исцелил».
Однако
именно
такая
причастность
Христа
к
человечеству
смущала
тех, кто
верил
в
одну
природу. Если
Христос
не
был
в
полном
смысле
божественным, говорили
они, его
смерть
не
могла
нас
спасти. Более
того,
Христос
пришел, чтобы
дать
нам
не
только
спасение, но
и
обожение — это
представление
до
сих
пор
важно
для
некоторых
восточных
церквей, включая
православную.
Как
заявил
в IV веке
великий
александрийский
епископ
Афанасий, Сын
Божий
стал
человеком, чтобы
мы
могли
стать
Богом, и
только
во
всей
полноте
божественный
Христос
мог
передать
своим
последователям
эту
божественность. Это
было
удивительным
обетованием.
От
понимания
человеческой
природы
Христа
зависят
и
те
нравственные
уроки, которые
верующие
черпают
из
его
жизни
и
смерти. На
одном
полюсе
стояли
такие
сторонники
единой
природы, как
Аполлинарий,
который
видел
в
Христе
нечто
вроде
автомата, которым
сверху
управлял
Логос: такой
Христос
не
мог
бы
по-настоящему
подвергаться
искушениям, не
мог
мучиться
нравственными
дилеммами
или
преодолевать
соблазны,
толкающие
на
зло. Разумеется, Аполлинарий
предполагал,
что
Бог
способен
противостоять
искушению
и
греху,
но
что
в
этом
ценного
для
нас? Если
Аполлинарий
прав, нам
остается
лишь
поклоняться
божественному
непревзойденному
герою, который
пришел
избавить
нас
от
темных
сил, держащих
весь
мир
в
плену. Однако
подлинные
сторонники
двух
природ, такие, как
Павел
Самосатский
в III веке, учили
совершенно
иному.
По
их
мнению, человек
Иисус
стал
Христом, когда
на
него
сошел
Божий
Дух, и
следовательно, божественным
он
стал
во
многом
благодаря
чистоте
и
святости
своей
жизни. Павел
учил, что
обычные
верующие
могут
и
должны
подражать
Иисусу.
Подобные
этические
соображения
были
чрезвычайно
важны
для
богословов
антиохийской
школы, которые
оказались
в
передних
рядах
бойцов, когда
начались
войны
за
Иисуса. Хотя
они
отвергали
грубые
представления
об
отделении
одной
природы
от
другой,
они
отстаивали
наличие
человеческой
воли
во
Христе. По
их
мнению, Христос
активно
сопротивлялся
искушениям
и
стремился
делать
добро, а
затем
искупил
грех
и
своей
смертью, и
примером
своих
добрых
дел. Тем
самым
он
показал
обычным
людям
путь
ко
спасению
и
дал
человеческой
природе
потенциальную
возможность
возвыситься
до
уровня
божественной. Используя
название
одной
из
самых
известных
христианских
книг
во
всей
истории, можно
сказать, что «подражание
Христу» не
просто
возможно, но
и
необходимо. Когда
сегодня
либеральные
богословы
заявляют, что
слишком
возвышенный
образ
Иисуса
делает
его
этическое
учение
недостижимым, они
воскрешают
один
из
самых
древних
споров
христианского
мира.
Эти
споры
касаются
не
только
богословия,
но
и
того, что
мы
называем
реальным
миром, — хотя
тогдашние
богословы, несомненно,
сказали
бы, что
этот
термин
указывает
на
небеса, а
не
на
эту
временную
жизнь. Мысль
о
человеке
по
имени
Иисус
на
протяжении
всей
истории
Запада
вдохновляла
людей
на
подражание
ему: это
выражалось
в
общественной
деятельности
и
политических
реформах, не
говоря
уже
о
мистическом
поиске
и
искусстве.
В
сравнительно
недавние
времена
сторонники
теологии
освобождения
заговорили
о
таком
Иисусе, который
действительно
опустошил
себя, отказавшись
от
божественных
привилегий
и
почетного
статуса, и
ходил
по
земле
как
один
из
самых
бедных
и
презираемых
людей.
Он
одновременно
и
образец
для
бедняков, и
их
вождь
в
борьбе
за
справедливость. Как
убедительно
говорил
Чарльз
Шелдон
в
своем
романе 1897 года «По
его
стопам», где
говорилось
о
радикальной
социальной
реформе,
христиане
должны
задавать
себе
такой
вопрос:
«Что
бы
сделал
Иисус?» Конечно, бесчисленные
провалы
в
истории
христианства
показывают, что
верующие
не
всегда
задавали
себе
этот
вопрос
или
не
всегда
могли
на
него
правильно
ответить. Но
стремление
к
этому
никогда
не
умирало.
Можно
вспомнить
и
о
другом
этическом
вопросе:
как
мы
судим
о
том, насколько
весомы
слова
Христа,
записанные
в
Новом
Завете? Для
простоты
допустим,
что
Писание
верно
передает
высказывания
Иисуса,
хотя, конечно, это, быть
может, и
не
всегда
верно. Когда
Иисус
рассказывает
притчу
или
что-то
утверждает,
что
мы
слышим: слова, буквально
и
непосредственно
исходящие
от
Бога, или
мысли
человека, на
которые
накладываются
ограничения
его
времени
и
места? Возьмем
конкретные
примеры: если
Иисус
говорил
с
божественным
авторитетом, верующим
следует
всерьез
принять
его
слова
о
радикальном
отличии
света
от
тьмы, а
также
в
буквальном
смысле
верить
в
дьявола
и
бесов.
Признавая
Христа
человеком, верующий
не
обесценивает
и
не
отвергает
его
учение, но
ему
приходится
больше
размышлять
о
том, какой
авторитет
несут
данные
слова
и
как
их
применить
в
современных
условиях.
Божественный
или
богочеловеческий
Христос? Чтобы
лучше
понять
два
этих
подхода, стоит
задаться
вопросом:
что
именно
боялась
потерять
каждая
сторона
в
случае
победы
противников? У
тех
и
других
в
самом
центре
веры
стояла
мысль
об
Эммануиле, о
Боге
с
нами. И
те
и
другие
по-своему
опасались
такого
богословия, которое
бы
закрывало
перед
людьми
возможность
получить
доступ
к
полноте
божественного, но
у
каждой
стороны
было
свое
решение
этого
вопроса. С
точки
зрения
антиохийцев,
вера
в
одну
природу, которая
делала
Христа
совершенно
божественным, отделяла
его
от
человечества
и
делала
во
всем
непохожим
на
человека. Эта
вера
также
приводила
к
ужасающе
абсурдному
выводу, что
Бог
Творец
страдает
и
умирает, то
есть, говоря
богословским
языком, «подвержен
страстям». Сторонники
же
одной
природы
желали, чтобы
ничто
не
ставило
под
сомнение
характер
тесной
связи
между
Богом
и
человечеством.
Эта
связь
должна
быть
полным
соединением, а
не
частичным
пересечением
или
случайным
союзом. Они
боялись,
что
чужое
богословие
ослабит
образ
Христа, сделает
его
чем-то
меньшим, нежели
явление
Бога
в
нас. Обе
стороны
преследовали
одну
и
ту
же
цель, но
двигались
к
ней
по
совершенно
разным
дорогам.