Б-Г и другой БГ
Пасхальная служба этого года (19 апреля) в храме Федоровской иконы Божьей матери, что располагается в конце Полтавской улицы (за «Рэд-клубом», у товарной станции), будет первой после начала масштабных работ по реконструкции. В ходе этих работ ликвидировали перекрытия, разделявшие этажи молокозавода (он существовал здесь с тридцать какого-то года). На барабанах уже монтируются остовы пяти куполов, кресты готовы. Летом — засияют на солнце. Закончится реконструкция к 2013 (к столетию постройки).
Обо всем этом сообщил председатель Попечительского совета Храма, начальник Госдумы Б. Грызлов. Тот самый, что, вручая некогда Б. Гребенщикову то ли медаль, то ли орден, выдал заодно афоризм «Вы БГ и я — БГ».
Храм вернули церкви в 2005-м, и автору этих строк повезло встретить в нем два первых Рождества. На тех самых разобранных сейчас перекрытиях, среди пустых холодильников, перед алтарем, прислоненным к отбитому кафелю. Художница В. плела и развешивала весь день перед службой голубей, художница Л. украшала молокозавод бумажными цветами, в русской половине общины — знакомых много, а вторая половина прихожан — финская (не помню, почему; так исторически сложилось), и один из служивших батюшек был финном, он смешно ломал старославянскую речь, и это впрямь было Рождество.
И вот теперь на Пасху приедет, наверное, торжественный Грызлов. В усах, с охраной, с телевизором. Без комментариев. То есть он-то как раз с комментариями.
Так и учит жизнь смирению: ну да, Грызлов. Надо церковь восстанавливать? — надо. Не все же пестовать духовность по молокозаводам. Если от Грызлова воротить нос, то вообще нужно вычеркиваться из РПЦ. Так что смирись, гордый человек.
Выход-то всегда есть. Вот, скажем, в набоковском «Подвиге» о матери главного героя: «Была некая сила, в которую она крепко верила, столь же похожая на Бога, сколь похожи на никогда не виденного человека его дом, его вещи, его теплица и пасека, далекий голос его, случайно услышанный ночью в поле. Она стеснялась эту силу назвать именем Божиим, как есть Петры и Иваны, которые не могут без чувства фальши произнести „Петя“, „Ваня“, меж тем как есть другие, которые, передавая вам длинный разговор, раз двадцать просмакуют свое имя и отчество, или еще хуже — прозвище. Эта сила не вязалась с церковью, никаких грехов не отпускала и не карала, — но просто было иногда стыдно перед деревом, облаком, собакой, стыдно перед воздухом, так же бережно и свято несущим дурное слово, как и доброе»