Андрей Левкин. Место без свойств

• Андрей Левкин. Место без свойств. — СПб.: Jaromír Hladík press, 2023. — 216 с.

Рижско-московский прозаик Андрей Левкин (1955–2023) считается одним из интеллектуальных и культурных лидеров новой русской литературы Латвии рубежа 1980-х — 1990-х годов. Он был фактическим редактором русского издания значимого рижского журнала «Родник», получил премию Андрея Белого в 2001 году, курировал интернет-проект Polit.ru. 

Сборник коротких текстов «Места без свойств» Андрея Левкина завершается его последним произведением «Уемнога такого темного ятоткажкься сммым темным», которое он написал во время болезни, незадолго до своей смерти в феврале этого года. Изданная друзьями писателя, эта книга — «своего рода туннель, в котором левкинскую прозу возят туда-сюда под жутковатый саундтрек нашего катастрофического пост-времени». Сборник как бы подводит итог способу оригинального, «паутинного» художественного мышления автора, исключительного в своей рефлексии, деавтоматизирующего язык и нарушающего привычное восприятие реальности.

 

Город Кулдига

Выбоина, яма или камень: автобус встряхнуло, и череп оказался точно посаженным на кол позвоночника. Потребовалось время, чтобы выйти из боли.

Автобус урчал мягко, покачивался усыпляюще; за окном, сменив лес, оборвавшийся с беззвучным, как в метро из (бумажный надутый кулек) туннеля, хлопком, начались поля. Мягкие, друг в друга вписывающиеся и одна другую продолжающие выпуклости: зеленые, блекло-зеленые, соломенные, взрыто-коричневые, светло-бежевые поверхности.

Автобус мог вместить человек тридцать сидящих, двойные сидения, проход между рядами двойных сидений, над окнами против соответствующих сидений их номера: нечет-чет,

нечет-чет,

синей краской по трафарету. Сидения красного — не алого, скорее клюквенного цвета, может быть — брусничного: дерматиновая обивка, на ощупь приятная, мягкая, малинового цвета.

Салон был светлым, серо-белым, празднично-больничным, таким же — небо за окном. В автобусе, не считая шофера, человек шесть: крестьяне, в теплых и ладных, добротных, не цветных, очевидно весьма им удобных одеждах. Лица крестьян были выключены, от рождения поставленные на один из самых крупнозернистых режимов работы, здесь, вне его, они были замкнуты на себя в непонятно чего (конца дороги) ожидание. У них лица сбойные, то чего-то много, то — чего-то нет: то нижняя губа -подбородок, то брови — веки.

Они были как бы не уравновешены самими собой, поскольку мыслиться и быть изображенными без инструмента в руках не могли.

Трава за окнами зеленая, у крестьян в руках пустые сумки, вероятно они едут в город, кажется, теперь было позднее утро.

Решительно ничего само с собой не совпадало и не желало совпасть, лишь только зудяще-подвывающий звук автобусного движка был приятен своей смутной знакомостью или просто шерстяной теплотой. Не мог я понять что я

что есть автобус да где чего я тут почему есть.

Посередине автобуса был проход, на дне его лежала резиновая дорожка из рифленой резины, к дорожке прилипли несколько, от липы и от клена, листьев.

Прикосновение пальцев к стеклу создавало ощущение слегка засаленной прохлады, зудение мотора резонировало в голове, оно было голубовато-серым, схожим с молотковой краской.

Мягкими не чешуйками даже, но наплывами; похоже, я ехал куда-то домой, сидя на почти привычном месте — поза была естественной, правый башмак
грелся на автобусной трубе; за окном начинало моросить.

Крестьяне разговаривали между собой, разговор их происходил на чужой частоте, и от голосов их можно было отстраниться, словно убрав голову выше или ниже пласта табачного дыма в комнате

неизвестно где находящейся. Обогнана была лошадь с телегой, лошадь шла расхлябанно, разболтанно, будто пол-лошади-передние-ноги танцевали с пол-лошади-задние-ноги.

Остановки щелкались без остановок, их было немного, пять-шесть, никто ехать не желал, один раз, разве, была увидена торопящаяся цепочка людей возле дома в стометровом от дороги отдалении, — они опаздывали, шофер не увидел или не захотел их увидеть. Он был одет важно, в пиджаке, в вязаной жилетке, в светлой рубашке,

важно глядя вперед, он чуть отвернул руль влево — дорога плавно въезжала в шоссе, которое отмечала цепочка трассирующе увеличивающихся в размере деревьев.

Зашипел асфальт, тряска окончилась, за окнами — первые дома города, не дачные, не сельские и не городские — пригородные, при палисадниках, чисто крашеные или оштукатуренные.

Здесь была осень, в палисадниках стояли высокие яркие цветы.

Автобус проследовал над рекой, и, чуть довернув вправо, поднимался в город — тут город шел уже всерьез: каменные плотные дома, древняя церковь (серый конус на белом цилиндре — шпиль), возле церкви еще вода, узкая, она падала в большую реку; двух и одноэтажные дома, стояще друг к дружке вплотную и впритирку к дороге, будто тротуара тут не было; еще квартал и автобус остaновился, все принялись выходить, наверное надо было выходить; никого в автобусе не осталось, надо было выходить.

Пахло дымом, печным дымом,

автобус ушел куда-то дальше, а здесь была площадь, небольшая, схожая с короткой и широкой улицей. Двухэтажные серые и темно-голубые дома, возле газетного киоска длинная вереница людей, они покупали газет помногу, на неделю впрок.

Ощущалось, что город невелик; площадь была сообразна домам ее окружавшим, погоде и, очевидно, размеру всего города, чувства неуюта который не вызывал, напротив — надежность в этих щербатых стенах и рамах окон, серых, потрескавшихся

тут было приятно быть, стоять, оглядываться по сторонам, глазеть на витрины-окна парикмахерского салона, где в электрическом свете белые простыни, блики на ножницах и кольцах