Метка: Андрей Могучий

«Губернатор» в постановке Андрея Могучего в БДТ им. Г.А. Товстоногова

Художник-постановщик: Александр Шишкин
В спектакле заняты: Дмитрий Воробьев, Ирина Патракова, Анатолий Петров, Георгий Штиль, Валерий Дегтярь, Геннадий Богачев, Сергей Лосев, Руслан Барабанов, Аграфена Петровская, Андрей Феськов/Алексей Мышинский, Александра Магелатова, Рустам Насыров и другие
Премьера: 23 декабря 2016 года

В 2017 году исполняется сто лет с тех пор, как октябрьская революция переменила ход российской истории. К этой дате свою новую постановку приурочил художественный руководитель БДТ им. Г.А. Товстоногова: в конце декабря на основной сцене театра состоялась премьера спектакля «Губернатор» по одноименному рассказу Леонида Андреева. В основе произведения, созданного писателем в 1905 году, когда по стране прокатилась первая революционная волна, невымышленный факт: расстрел толпы бастующих рабочих, пришедших предъявить свои требования губернатору. Однако, несмотря на остросоциальный характер события, послужившего завязкой, в центре рассказа Андреева и спектакля Могучего — экзистенциальная драма отдельно взятого человека.

Пока публика заполняет зал, перед глухой стеной, уходящей к колосникам, в ряд рассаживаются будущие герои. Их лица, покрытые серой краской (под цвет фона), симметричное расположение фигур (посередине яркое пятно — юная девушка с красным знаменем в руках) вызывают ассоциации с многолюдными революционными барельефами. Слой краски стирает с лиц индивидуальность, выдвигая на первый план социальное положение персонажей (рабочий, полицейские, светская дама и т.д.), о котором зритель может судить по костюмам, созданным художником Сергеем Илларионовым. Андрей Могучий собирает и перемешивает на сцене представителей всех классов — так, чтобы они составили однородную, безликую массу людей, руками которых творилась история. Однако с началом действия среди множества запыленных лиц вдруг выделяется, словно берется крупным планом, одно. Это — заглавный герой спектакля.

У андреевского губернатора нет фамилии. Есть только имя и отчество — Петр Ильич, да и те появляются на страницах рассказа вскользь. Этим писатель, а вслед за ним и постановщик подчеркивают: в глазах других людей этот персонаж — прежде всего чиновник, должностное лицо. Губернатор — функция. В своей первой сцене, маясь ожиданием в убого обставленной спальне, казенные стены которой покрашены в белый и грязно-зеленый цвета, герой Дмитрия Воробьева меряет пространство широкими генеральскими шагами: «Так ходят губернаторы». Но в интонации, с которой персонаж произносит эти слова, звучит грустная самоирония — сейчас ему неловко в маске, которую он обязан носить по долгу службы. Тут же он словно отступает в сторону от величавого чиновничьего образа, привычно примеренного на себя, лишний раз отрепетированного, — и вдруг оказывается задумчивым, глубоко обеспокоенным человеком, которому его государственная — обезличенная — функция стала невыносимо тяжела.

Но в чем же дело? Ведь, по мнению самого губернатора, в тот роковой день, взмахом белого платка отдав солдатам приказ стрелять по швыряющей камни толпе, он поступил так, как от него требовалось. Да, в результате сорок семь убитых. Да, среди них есть женщины и даже дети. Но ведь он выполнял свой долг: любой ценой навести порядок. В Петербурге его действия одобрили, стало быть, можно спать спокойно. Однако с первой же минуты на сцене, как и с первой строчки рассказа, губернатор пойман в ловушку собственных мыслей, заточен в свой персональный ад. Сколько бы дней ни прошло со времени события, в его голове, словно кадры замедленной киносъемки, неотвратимо, навязчиво прокручивается мгновение, в которое для него разом остановились все часовые механизмы на свете: взмах белого платка, выстрелы, кровь.

Кажется, именно из этого образа и возникла эстетика, в которой режиссер Андрей Могучий и художник Александр Шишкин решили спектакль. Проза Леонида Андреева чрезвычайно кинематографична. Писатель — словно кинооператор — выхватывает из пространства особенно значимые детали (листок бумаги с надписью «Убийца детей», побелевшее лицо губернатора), монтирует их друг с другом, повторяет по нескольку раз. Могучий проницательно уловил: в переводе на язык кино «взмах белого платка, выстрелы, кровь» — это флэшбек, клиповый образ. Быстрая смена кадров, сопровождающаяся грохотом палящих прямо в зрительный зал ружей.

На сцене БДТ установлены экраны — два высоких прямоугольника по бокам и загорающиеся панели в глубине. Обращение к выразительным средствам кино в «Губернаторе» имеет не только стилистическое, но и историческое обоснование: начало XX века — время, когда снимаются первые немые фильмы. Часто это хроника, запечатлевающая высокопоставленных лиц, военные или гражданские события. Каждый персонаж, выходящий на сцену, попадает под прицел незримой камеры, и это словно придает достоверности его существованию, выделяет из серой массы. Жена губернатора, архиерей, рабочий, гимназистка — замершие на экранах, эти герои перестают быть собирательными и превращаются в конкретных людей, а их изображения — в документальные свидетельства эпохи.

То, что губернатору не жить, известно с самого начала — как в рассказе, так и в спектакле. Взмахнув платком, он запустил смертоносный механизм замедленного действия — и почувствовал это всем своим существом. «Седой закон», подобный силе Рока, гласит: кровь за кровь, какими бы ни были обстоятельства и оправдания. Режиссер предопределяет судьбу героя еще в первой сцене: по лестницам, спущенным с небес, на землю сходят двое — в блистающих нагрудных доспехах с металлическими крыльями (Александр Кононец, Егор Медведев). Это ангелы мщения — эквивалент эриний, терзающих персонажей древнегреческих трагедий. Сняв обмундирование, они напоминают агентов тайной полиции: элегантные, в строгих черных костюмах и при котелках, входят они в ночные кошмары Петра Ильича — и убивают его выстрелами в голову. Прошитая пулями подушка, предмет, с которым герой Дмитрия Воробьева будет практически неразлучен на протяжении последующих полутора часов, становится символом неминуемой расплаты: от смерти некуда убежать, когда она сидит в твоей собственной черепной коробке.

Структуру спектакля организуют титры, загорающиеся над сценой: это названия каждого из одиннадцати эпизодов, на которые разделено повествование (прием, позаимствованный немым кино у художественной литературы). Текст от автора (отрывки из рассказа), находясь в ложе, зачитывает Василий Реутов. О чем бы ни шла речь, голос артиста звучит подчеркнуто бесстрастно — повествовательный тон хроникера лишен эмоциональной окраски. У спектакля очень насыщенный, построенный на контрастах звуковой фон. Порой пространство заполняет звенящий, нарастающий, мучительный для уха сигнал — именно так «звучит» нестерпимое мгновение, отныне длящееся для губернатора вечность. За тишиной следует страшный заводской грохот — в сознание главного героя врываются звуки из малознакомого и малопонятного измерения. Этот чужой мир возникает на сцене словно воплощение еще одного ночного кошмара Петра Ильича: сквозь клубы дыма с пламенной речью выступает вперед молодой рабочий (Руслан Барабанов), тут же — его жена, сошедшая с ума (Аграфена Петровская), рассказывает над трупом убитого ребенка сказку о великане. Сменяют друг друга названия эпизодов, на глазах у зрителей взмывают вверх, расходятся и сдвигаются стены помещений, но губернатор не замечает этих метаморфоз. Он словно продолжает мысленно преследовать вылетевшие из ружейных стволов пули — в покорном и достойном ожидании другой, той самой, которая остановит его собственную жизнь.

Спектакль Андрея Могучего — попытка пристально вглядеться в один из маленьких кусочков пазла, составивших масштабную картину исторического перелома. Вслед за Андреевым постановщик уходит от разговора о внешних потрясениях — к размышлениям о потрясениях, переживаемых глубоко внутри. И делает видимым огромный пласт, которым, согласно законам жанра, пренебрегают учебники истории: за каждым действующим на их страницах лицом, вне зависимости от его социально-политической функции (рабочий, крестьянин, губернатор), скрыто существо с человеческой душой. И порой, неожиданно даже для самого себя, оно оказывается — личностью.

 

Фотографии: Стас Левшин

Наталия Соколова

«Гроза» в постановке Андрея Могучего в БДТ им. Г.А. Товстоногова
Художник: Вера Мартынов
Композитор: Александр Маноцков
В спектакле заняты:  Виктория Артюхова, Александр Кузнецов, Марина Игнатова, Анатолий Петров, Василий Реутов, Мария Лаврова, Ируте Венгалите, Дмитрий Воробьев/Сергей Лосев, Алексей Винников/Дмитрий Мурашев, Нина Александрова/Варвара Павлова и другие
Премьера: 16 июня 2016

 

Прошлый сезон БДТ им. Г.А. Товстоногова завершил громко: в середине июня на Основной сцене состоялась премьера музыкально-драматического спектакля «Гроза», режиссером которого стал Андрей Могучий. Одна из самых любимых репертуарным театром пьес Александра Островского в трактовке художественного руководителя БДТ заблистала всеми оттенками лакового черного.

Еще до начала действия постановщик дает зрителям ключ к пониманию эстетики, в которой решен спектакль, – благодаря занавесу, расписанному художником Светланой Короленко. Изображенная на нем композиция называется «Житие Катерины», о чем каждый, кто знаком с пьесой, может догадаться и не подглядывая в программку. Драма, развернувшаяся в вымышленном волжском городе Калинове, рассказана на полотне от начала и до конца – в виде причудливых, фантазийных сценок, вроде тех, которыми украшают поверхность знаменитых палехских шкатулок.

Герои Островского и впрямь словно бы перенесены режиссером на черный фон палехского ларчика. Картинка, задуманная Могучим, фронтальна: бо́льшая часть спектакля проходит на авансцене, персонажи смотрят (а порой и обращаются) в зал и редко – друг на друга. Смена сцен происходит при помощи расписанных занавесов, то вытесняющих действие на передний план, то открывающих зрителям зияющую черноту улиц и дворов Калинова. Жители городка по планшету почти не ходят – их, до поры до времени неподвижных, выкатывают из-за кулис на небольших площадках лакового черного цвета. Каждый из них – словно на своей собственной стороне шкатулки, каждый – обособлен и обвит золотистой рамкой. Фронтальная ориентированность мизансцен, условные костюмы авторства Светланы Грибановой (мрачные, минималистичные, без явной отсылки к эпохе), отточенность пластики, мимики и интонационной партитуры отдельных персонажей (например, демонической Феклуши в исполнении Марии Лавровой) так и наводят на мысль провести стилистические параллелели со «Сказками Пушкина», поставленными Робертом Уилсоном в московском Театре Наций. 

Однако если у американского режиссера-сценографа во главе угла стоит визуальное решение, то для Могучего в «Грозе» не менее важна музыкальная составляющая спектакля (композитор – Александр Маноцков). Его герои очень по-разному подают текст Островского. Так, в устах Кудряша (Василий Реутов) и других калиновских мужиков он превращается в разухабистый речитатив, сопровождающийся притоптываниями и непрерывным, глухим грохотом барабана – гроза уже рокочет в отдалении, напряжение нарастает. Совсем иным героем на этом фольклорном фоне предстает Борис Григорьевич, племянник купца Дикого, человек приезжий и, согласно ремарке, «порядочно образованный» – в общем, по всем параметрам нездешний, – чье появление, как гром среди ясного неба, нарушает уклад жизни замужней Катерины. В Борисе постановщик увидел персонажа оперы, по воле обстоятельств оказавшегося в чуждой ему народной среде. В исполнении Александра Кузнецова, солиста труппы Михайловского театра, монологи и реплики героя в сторону превращаются в оперные партии.

Сложнее прочих – музыкально-речевая характеристика Катерины (Виктория Артюхова). Поначалу ее отличает лишь волжский говорок, но после тайного свидания с Борисом партитура меняется. Чувствительная, восприимчивая, она вдруг подхватывает оперную эстетику, в которой существует ее возлюбленный. Какое-то время Катерина и Борис оказываются «созвучны» друг другу – не только с сюжетной, но и с музыкальной точки зрения. Однако миг счастья, выгаданный у судьбы столь высокой для Катерины ценой, краток. И в финале, после признания постылому мужу Тихону в измене и прощания с Борисом, уезжающим по поручению дяди, героиня Артюховой обретает свой собственный голос. Последний монолог она поет уже иначе. Печальные слова, которыми молодая женщина подготавливает себя к самоубийству, становятся щемящей, лирической народной песней. Это не панихида по собственной жизни и молодости. Скорее так, негромко, с ласковой улыбкой и интонацией, игриво взлетающей вверх на конце фразы, убаюкивают засыпающего ребенка. 

Город Калинов, каким увидел его Андрей Могучий в соавторстве с художником Верой Мартынов, – темное царство без проблеска солнечного света. Всполохи молний – единственное, что озаряет глубину сцены, на мгновение выхватывая из темноты притаившиеся в ней фантасмагорические кошмары. Приватная жизнь калиновцев скрыта от чужих глаз – во мраке, за заборами, за засовами. Но под инфернальные звуки «Калинки-малинки» сквозь внешнюю сдержанность и благочинность нет-нет да и проступит завораживающая бездна. Вспышки электричества в небе, понимаемые героями как гнев Божий, делают невидимое – видимым, тайный ужас – явным. Правда, лишь на мгновение. Люди здесь давно привыкли к мысли: главное – приличный фасад, а что за ним, никого не касается.

И только Катерина, единственное яркое пятно в палитре спектакля, вобравшей в себя, кажется, все оттенки черного, – не способна принять повсеместно распространенную ханжескую мораль. В трактовке Могучего она, одетая в красное платье, – не «луч света», а воплощение бескомпромиссного, не умеющего и не желающего маскироваться чувства, которому нет места в безвоздушном калиновском мире. И потому выход для нее один: самой перестать существовать. Катерина Артюховой не бросается в волны в порыве отчаяния – она спокойно уходит по помосту в речную пучину. Ее страшила перспектива быть убитой молнией и унести с собой на тот свет неотмоленные грехи. Но теперь, отпустив Бориса и примирив во время финальной песни собственные внутренние противоречия, она готова к встрече со смертью.

«Гроза» Андрея Могучего – спектакль мрачный, тревожный, но его финал не назовешь пессимистичным. Узнав о самоубийстве героини, жители городка собираются вместе, слушая, как несчастный Тихон оплакивает жену. Вдруг из-за кулисы, с нескрываемой гордостью держа в руке край занавеса, появляется Катерина. И уверенно пересекает пространство, скрывая за расписным полотном замерших в последней мизансцене персонажей. Она сошла с крышки шкатулки в другое измерение. А они остались.

 В статье использована фотография Стаса Левшина

Наталия Соколова