Роберт Вальзер. Прогулка

Настоящим сообщаю, что одним прекрасным утром, не
упомню уже, в котором точно часу, охваченный внезапным
желанием прогуляться, я надел шляпу и, оставив писательскую каморку, полную призраков, слетел вниз по лестнице,
чтобы поскорее очутиться на улице. В дополнение к вышесказанному мог бы добавить, что на лестнице я столкнулся
с женщиной, которая выглядела как испанка, перуанка или
креолка. Она излучала какое-то увядающее величие. Однако
должен строжайшим образом запретить себе даже пару
секунд задержаться на описании этой бразильянки или кем
бы она ни была — ведь я не в праве бросать на ветер ни пространство, ни время. Насколько вспоминается мне сегодня,
когда пишу все это, тогда я пребывал в авантюрно-романтическом настроении и, выйдя на светлый и веселый уличный
простор, испытал приступ счастья. Утренний свежий мир,
открывшийся моим глазам, показался мне столь чудесным,
будто я увидел его впервые. На что бы я ни бросил взгляд,
все приятно удивляло приветливостью, добротой и юностью.

Сразу забыл я, как только что угрюмо корпел над пустым
листом бумаги наверху в моей комнатенке. Вмиг растаяли и
тоска, и боль, и все тяжелые мысли, хотя я все еще живо слышал и впереди, и за спиной какое-то торжественное гудение.
С радостным ожиданием я устремился навстречу всему, что
могло встретиться и случиться на прогулке. Шаг мой был ровным и легким, и, смею думать, ступая таким образом, я производил впечатление персоны, исполненной достоинства.
Я не большой любитель выставлять напоказ окружающим мои чувства, но и стараться с болезненной суетливостью прятать их тоже считаю ошибкой и порядочной глупостью. Не успел я пройти и двадцати или тридцати шагов по
оживленной шумной площади, как сразу столкнулся с профессором Майли, светилом первого разряда. Герр Майли
шествовал как непререкаемый авторитет — сосредоточенно, торжественно и величаво. Негнущаяся ученая палка
в его руке внушала мне благоговейный ужас, трепет и почтение. Нос профессора Майли изгибался строгим, властным,
острым клювом орла или ястреба, а губы были сжаты плотно,
будто стиснуты скрепкой юриста. Поступь ученой знаменитости напоминала о неумолимости закона. В суровых глазах
профессора Майли, скрытых под кустистыми бровями, сверкали отблески мировой истории и давних героических деяний. Его шляпа казалась несвергаемым властителем. Тайные
властители — самые горделивые и безжалостные. В целом же
профессор Майли держался, скорее, мягко, ведь ему излишне
было особо демонстрировать окружающим свое могущество и вес в обществе, и эта личность, несмотря на всю свою
непреклонность и суровость, была мне, скорее, симпатична,
поскольку, смею утверждать, далеко не все люди, чарующие
вас сладкой улыбкой, честны и надежны. Известно ведь, что
негодяи любят рядиться в положительных героев и совершать злодеяния под покровом отвратительного таланта —
улыбаться учтиво и вкрадчиво.

Я чую приближение книгопродавца и книжной лавки.
И уже скоро, как я предчувствую и замечаю, появится и будет
упомянута кондитерская с хвастливыми золотыми буквами.
Но прежде еще нужно записать священника или пастора.
С радостным важным лицом проезжает на велосипеде городской аптекарь, он же штабной или полковой доктор, рулит
прямо на пешехода, то бишь на меня. Не должен остаться
незамеченным и незаписанным некий скромный прохожий, который так просится на эту страницу. Вот этот разбогатевший старьевщик и тряпичник. Мальчишки и девчонки носятся друг за дружкой бесшабашно и необузданно
в лучах солнца. «Резвитесь! — подумал я. — Годы вас охладят и обуздают. Жаль только, что это произойдет слишком
рано». Собака лакает из фонтана. В голубизне неба щебечут, кажется, ласточки. Так и лезут в глаза одна-две дамы в
столь коротких юбках, что застают врасплох, и невозможно
оторвать взгляд от их ботиков, удивительно изящных, высоких, разноцветных. Затем внимание мое привлекают две
летние соломенные шляпы. Собственно, вот какая история
с этими шляпами: вдруг вижу, как две мужские соломенные
шляпы ловят нежный ветерок, а под шляпами стоят вполне
порядочные господа и посредством учтивого проветривания
шляп желают друг другу приятного утра. Шляпы в этой церемонии будут явно поважнее своих носителей и владельцев.
Тут автора покорнейше просят воздержаться от излишних
насмешек и держать себя в руках. Ему надлежит оставаться
серьезным, и надеемся, что он намотал это себе на ус.

Поскольку внимание мое приятным образом привлек большой и известный своим отменным выбором книжный магазин, я поддался искушению и не замедлил нанести краткий
и беглый визит, прикинувшись человеком с хорошими манерами, причем отдавал себе отчет в том, что способен лишь,
скорее, на роль инспектора и ревизора, собирателя справок
или утонченного библиофила, а вовсе не обожаемого долгожданного богатого покупателя и хорошего клиента. Вежливым, предельно осторожным голосом и, понятное дело,
в самых изысканных выражениях, я осведомился о последних и лучших новинках изящной словесности. «Не позволите
ли, — застенчиво спросил я, — взглянуть на самое-пресамое из
заслуживающего внимания в области наисерьезного чтения и
потому, разумеется, наиболее читаемое, и сразу почитаемое,
и вмиг раскупаемое? Буду вам премного и необычайно благодарен, если окажете особую любезность и соблаговолите показать мне ту книгу, которая завоевала рьяную любовь не только
у читающей публики — кому как не вам об этом лучше знать, —
но и у внушающей страх и оттого несомненно столь улещиваемой критики, и которая будет почитаема и потомством. Вы
просто не поверите, до какой степени мне не терпится узнать,
какое из творений пера, затерявшихся в этих стопках, является той самой искомой любимой книгой, один вид которой,
скорее всего, как я живейшим образом предполагаю, заставит
меня тут же раскошелиться и превратиться в восторженного
покупателя. Меня всего пробирает до костей от нетерпения
узнать, кто же этот любимец просвещенной публики, сочинивший сей заласканный и захваленный шедевр и, как сказано, может быть, даже таковой и приобрести. Позвольте же
обратиться к вам с просьбой указать мне на сию прославленную книгу, чтобы я мог утолить эту жажду, охватившую все
мое существо, и на том успокоиться». — «Извольте», — ответил
книгопродавец. Он стрелой исчез из поля моего зрения с тем
лишь, чтобы через мгновение вновь предстать перед алчущим
клиентом с книгой, пользующейся наивысшим спросом и
обладающей поистине непреходящей ценностью. Этот драгоценный результат духовной работы он держал столь бережно
и торжественно, будто нес священную реликвию. С благоговением, с блаженнейшей улыбкой, которая может осенять лишь
уста верующих и просветленных, явил он мне призывающе
свое подношение. Взглянул я на книгу и спросил:

— Клянетесь, что это и есть самая-пресамая книга года?

— Без сомнения.

— Но вы уверены, что это именно та книга, которую обязательно нужно прочитать?

— Безусловно.

— И это правда хорошая книга?

— Что за совершенно излишний и неуместный вопрос?

— Сердечно благодарю, — произнес я холодным тоном,
оставил книгу, которую все покупают, потому что ее обязательно нужно прочитать, лежать себе там, где она лежала, и
тихо удалился, не произнеся больше ни слова.

— Темнота! Невежа! — долетели до меня слова по праву
раздосадованного книгопродавца, брошенные мне в спину.
Не обращая внимания на эти речи, я неторопливо отправился дальше, как сейчас станет ясно из нижеследующего,
прямиком в ближайший весьма солидный банк.

По-хорошему нужно было бы зайти туда, чтобы получить
доверительные надежные сведения о некоторых ценных
бумагах. «Как мило и благопристойно заскочить по дороге
в банк, — подумал или сказал я себе, — чтобы поговорить о
финансах и коснуться вопросов, при обсуждении которых
как-то невольно переходишь на шепот».

— Как хорошо и удачно, что вы к нам сами заглянули, —
услышал я из окошка ответственного управляющего, и он
совсем свойским тоном добавил, чуть лукаво, но весьма дружелюбно:

— Удачно, повторюсь, что вы сами зашли! Только что
собирались писать вам, а теперь вот можно обойтись и устным уведомлением, весьма для вас радостным, что по поручению общества или кружка очевидно неравнодушных к вам
добросердечных и человеколюбивых женщин на ваш счет
переведена сумма в размере — прописью:

одна тысяча франков —

да-да, не дебет, а кредит, что мы настоящим и подтверждаем
и просим вас почтеннейше принять к сведению, а еще лучше
записать где-нибудь в подходящем месте, как вам угодно. Пред-
полагаем, что известие это придется вам по душе. Ибо производите вы на нас такое, честно говоря, впечатление, что без должного попечения и нежной заботы вам, тут уж не удержимся и
скажем без экивоков, никак. С сегодняшнего дня деньги находятся в полном вашем распоряжении. Поглядите только, как
тут же радостно засияло ваше лицо! Ваши глаза озарились. Рот
в это мгновение растянулся в улыбке, давно не посещавшей
вас, поскольку назойливые ежедневные заботы самого неприятного свойства ее беспрестанно прогоняли, ведь вас давно уже
не покидало скверное расположение духа, а лоб ваш без конца
морщился от всяких досадных и тоскливых мыслей. А теперь
потирайте ручки от удовольствия и радуйтесь, что некие благородные добросердечные благотворительницы, сподвигнутые
возвышенной идеей приносить добро, утишая скорбь и облегчая нужду, подумали о том, что следует поддержать одного
поэта, бедняка и неудачника (это ведь вы, не так ли?). Вот
нашлись люди, пожелавшие снизойти до вас и вспомнившие о
вашем существовании, так что не всем еще наплевать на презренного поэта, с чем вас и поздравляем.