1945: сентябрь
— Даже не знаю, благословение это или проклятие, — сказала Хелена.
— Ну хоть какие-то перемены, — ответила Ник. —
К черту продуктовые талоны. И к черту бесконечные
поездки на автобусе. Хьюз сказал, что купил «бьюик». Аллилуйя.
— Бог знает, где он его раздобыл, — сказала
Хелена. — Наверняка у какого-нибудь жулика.
— Да кого это заботит. — Ник лениво вытянула
руки в ночное небо Новой Англии.
В одних ночных рубашках они сидели на заднем
дворе своего дома на Вязовой улице и пили чистый
джин из старых баночек из-под желе. Это было самое жаркое бабье лето на памяти обитателей Кембриджа.
Ник смотрела на патефон, неустойчиво примостившийся на подоконнике. Иголку заело.
— Так жарко, что только и остается, что пить. —
Она откинула голову на спинку ржавого садового
кресла. Луи Армстронг все повторял, что имеет право
петь блюз. — Первое, что я сделаю, добравшись до Флориды, — заставлю Хьюза купить гору лучших
патефонных игл.
— Что за мужчина, — вздохнула Хелена.
— Точно, — ответила Ник, — даже слишком хорош. «Бьюик» и самые лучшие патефонные иглы.
Чего, спрашивается, еще желать девушке.
Хелена хихикнула в стакан. Села ровнее.
— Кажется, я пьяная.
Ник стукнула своим стаканом по ручке кресла, так
что металл задребезжал:
— Давай танцевать.
Ветви дуба, росшего во дворе, рассекали луну
на
доли,
небо
налилось
полночной
глубиной,
но
в
воздухе
еще
было
разлито
тепло.
Пахло
летом, словно траве забыли сообщить, что сентябрь
перевалил на вторую половину. Ник казалось, что
она может слышать ночные раздумья соседки с третьего этажа. Это ощущение преследовало ее всю неделю.
Она смотрела на Хелену, в вальсе кружившую ее
по траве. «И Хелена могла бы стать как эта женщина, — подумала Ник, — с ее-то плавными, как
у виолончели, формами и ухажерами-военными». Но
кузина сумела сохранить свежесть — сплошь песочные локоны и гладкая кожа. Она не потускнела, как
те женщины, что ложились в постель с бесчисленными незнакомцами, подорвавшимися на минах или изрешеченными «шмайссерами». Ник видела этих женщин, увядающих в очередях за продуктами или выскальзывающих из почтового отделения, выцветших
почти до полного небытия.
Но Хелена снова выходит замуж.
— Ты снова выходишь замуж! — чуточку пьяно
воскликнула Ник, точно эта мысль только что посетила ее.
— Знаю. Правда, не верится? — вздохнула Хелена. Ее теплая ладонь лежала на спине Ник. — Миссис
Эйвери Льюис. Как думаешь, звучит не хуже, чем
миссис Чарльз Феннер?
— Чудесно звучит, — солгала Ник, разворачивая
Хелену.
Для нее имя Эйвери Льюис звучало в полном
соответствии с его сутью — голливудский прохвост,
торгующий страховками и привирающий, будто крутил роман с Ланой Тернер*(Лана Тернер (1921–1995) — одна из самых популярных
актрис классического Голливуда, наиболее известный фильм с
ее участием «Почтальон всегда звонит дважды» (1946). — Здесь
и далее примеч. перев.), или о ком он там
все время болтает. — Фену он бы наверняка понравился.
— О нет, Фен бы его возненавидел. Фен был
мальчиком. Милым мальчиком.
— Дорогой Фен.
— Дорогой Фен. — Хелена остановилась, побрела
к стакану с джином, поджидающему ее на кресле. —
Но теперь у меня есть Эйвери. — Она сделала глоток. — И я перееду в Голливуд, возможно, заведу
ребенка. По крайней мере, так я не превращусь в
старую деву, в Безумного Шляпника с бородавками
на носу. В третьего лишнего у вашего с Хьюзом
семейного очага. Боже упаси.
— Никаких третьих лишних, никаких бородавок,
зато целый Эйвери Льюис.
— Да, теперь мы обе обзавелись чем-то своим.
Это важно, — задумчиво сказала Хелен. — Я только
думаю… — Она умолкла.
— О чем? — Ник разгрызла кубик льда.
— Ну а что, если… если с Эйвери будет то же
самое. Ну, знаешь, как с Феном.
— Ты имеешь в виду в постели? — Ник быстро
повернулась и посмотрела в лицо кузины. — Будь я
проклята. Неужто непорочная Хелена и впрямь упомянула соитие?
— Злая ты, — сказала Хелена.
— Я знаю, — ответила Ник.
— А я пьяная, — сказала Хелена. — Но вот я
думаю. Фен — мальчик, которого я любила, до Эйвери, я имею в виду. Но Эйвери ведь мужчина.
— Раз ты его любишь, я уверена, все будет замечательно.
— Конечно, ты права. — Хелена допила джин. —
Ох, Ник. Поверить не могу, что все меняется. Мы
были так счастливы здесь, несмотря ни на что.
— Вот слез не надо. Мы будем видеться, каждое
лето. Если только у твоего нового мужа нет аллергии
на Восточное побережье.
— Будем ездить на Остров. Совсем как наши матери. Дома дверь в дверь.
Ник улыбнулась, вспомнив Тайгер-хаус с его просторными комнатами, обширной лужайкой, сбегающей
к бухте. И чудесным маленьким коттеджем, который ее отец построил в подарок для матери Хелены.
— Дома, мужья и полуночные вечеринки с джином, — сказала Ник. — Ничто не изменится. Самое
важное останется. Навсегда.
Бостонский поезд Ник опоздал, и на вокзале Пенн* (Междугородний
железнодорожный
вокзал
в
Нью-Йорке)
ей пришлось пробиваться сквозь толпу людей, спешащих окунуться в хаос из багажа, шляп, поцелуев и
утерянных билетов. «Хелена уже половину округа, наверное, проехала», — подумала она. Ник сама заперла
квартиру и дала последние распоряжения домовладелице, куда и что отослать: коробки с романами и стихами во Флориду, чемоданы с корсетами — в Голливуд.
Поезд, в который она наконец вошла, пах хлоркой
и возбуждением. «Гавана Спешиал» шел от Нью-Йорка до самого Майами, для нее это было первое ночное путешествие на поезде в одиночку. Она прижимала запястье к носу, вдыхая аромат ландышевых духов,
точно нюхательную соль. В суматохе она чуть не
забыла дать чаевые носильщику.
В купе Ник положила свой кожаный чемоданчик
на полку и открыла, проверяя, все ли захватила.
Ночная рубашка для поезда (белая) и вторая, для
Хьюза (зеленая, с халатом в тон). Две бежевые сорочки, трое трусиков и бюстгальтеры к ним (она
сможет стирать их через день, пока остальные ее
вещи не прибудут в Сент-Огастин), косметичка (дорожный флакончик духов, одна помада, красная; драгоценный крем для рук «Флорис», который Хьюз
привез ей из Лондона; зубная щетка и паста; мочалка и кусочек мыла «Айвори»), два хлопковых платья, две
хлопковые блузы, одна пара габардиновых брюк (ее
брюки в стиле Кэтрин Хепберн), две хлопковые юбки
и один хороший, тонкой шерсти, костюм (кремовый).
Она изучила три пары хлопковых перчаток (две пары
белых и одна кремовая) и розово-зеленый шелковый
шарф, принадлежавший ее матери.
Мать любила этот шарф, она всегда брала его с
собой, когда путешествовала по Европе. Теперь шарф
у Ник. И, хотя она пока не собиралась ехать в такую даль, как Париж, встреча с Хьюзом после столь
долгой разлуки была сродни путешествию в Китай.
— Там обитают драконы, — сказала она чемодану.
Раздался свисток, Ник поспешно захлопнула крышку и села. Война закончилась, и картина за окном —
машущие платочками женщины и заплаканные дети —
уже не так трогала ее. Никто не отправляется на
смерть, люди едут навестить пожилую тетушку или по каким-то скучным делам. Но Ник все же чувствовала
волнение, мир был ей в диковинку. Она ехала на встречу с Хьюзом. Хьюз. Она прошептала его имя, бывшее
для нее талисманом. Сейчас их разделяет всего лишь
день пути, но Ник боялась, что ожидание сведет ее
с ума. Забавно, как оно бывает. Шесть месяцев позади, и вот остались считанные часы, но они почти невыносимы.
Последний раз они виделись весной, когда его сторожевой корабль стоял в нью-йоркских доках и Хьюзу дали увольнительную. Их разместили на борту
эсминца «Джейкоб Джонс», в одной из кают для женатых офицеров. Там были блохи, и ровно в тот
момент, когда рука Хьюза скользнула к ней под юбку,
щиколотки точно огнем обожгло. Она пыталась сосредоточиться на его пальцах, изучающих ее тело.
Артерия на шее пульсировала под его губами. И все
же она не сумела сдержать вскрика.
— Хьюз, в постели что-то есть!
— Да знаю, господи.
Они кинулись в душ, где обнаружили, что ноги у
них в красных следах от укусов, а вода из лейки
еле сочится. Хьюз костерил корабль, костерил войну.
А Ник все гадала, заметил ли он, что она голая. Но
он, отвернувшись, ожесточенно намыливался.
Зато он сводил ее в «Клуб 21» («Клуб 21» — легендарный ресторан в Нью-Йорке, открывшийся в годы сухого закона, популярный среди политиков и
звезд Голливуда). И это был один
из тех моментов, когда казалось, весь мир сговорился,
чтобы сделать их счастливыми. Хьюз никогда не брал
денег у родителей и не позволял Ник тратить ее
сбережения, а с его скудным жалованьем младшего
офицера можно было и не мечтать об ужине в таком роскошном месте. Но он знал, как Ник любила истории о гангстерах в костюмах с искрой и их шикарных
подружках, что веселились там в годы сухого закона.
— Мы можем позволить себе только два мартини
и блюдце маринованных оливок и сельдерея, — ска-
зал он.
— Вовсе незачем туда идти, раз нам это не по
карману, — ответила Ник, глядя на мужа. В его лице
была печаль, печаль и что-то еще, что-то неуловимое.
— Нет, — возразил он. — Это-то нам по карману.
Но после придется уйти.
Они вошли в обитый темными панелями барный
зал, стены которого до самого потолка хаотично
покрывали безделушки и спортивные трофеи, и Ник
мгновенно ощутила перемену, которую произвели ее
молодость и красота. Она чувствовала, как взгляды
мужчин и женщин, сидевших за маленькими столика-
ми, скользят по ее красному чесучовому платью, по
коротким густым темным волосам. Хьюз ей нравился
еще и тем, что не требовал, чтобы она походила на
целлулоидную блондинку — из тех, что глядят со
стен спален парней по всей стране. И она на них не
походила. Она всегда выглядела слишком серьезной,
ее чуточку резковатые черты лица не позволяли на-
звать ее миленькой. Подчас ей казалось, что она
ведет нескончаемую битву, стараясь доказать миру
свою непохожесть, отдельность. Но здесь, в модном
«Клубе 21», она почувствовала свою правоту. Здесь было полно женщин со стремительными движениями
и пронзительными глазами, напомнившими ей скоростные экспрессы. И с ней был Хьюз — с волосами
цвета меда, с изящными руками, длинными ногами,
облаченный в военно-морской мундир.
Официант устроил их за столик номер 29. Справа
от них сидела пара. Женщина курила и что-то показывала в тонкой книжице.
— В этой строчке мне видится весь фильм, —
сказала она.
— Да, — согласился мужчина, не слишком убежденно.
— И определенно это квинтэссенция Богарта.
— Похоже, что он — единственный логичный выбор.
Ник смотрела на Хьюза. Ей хотелось рассказать ему,
как сильно она его любит за то, что он привел ее сюда,
за то, что не пожалел целого состояния на коктейли, за
то, что позволяет ей быть собой. Она попыталась вы-
разить все это в улыбке. Говорить ей не хотелось.
— А ты знаешь, — сказала женщина, внезапно по-
высив голос, — мы ведь за их столиком. Ты понима-
ешь, что мы сидим за их столиком и говорим о них?
— В самом деле? — Мужчина глотнул виски.
— Ну да, двадцать первый столик, — со смешком
ответила женщина.
Ник подалась вперед.
— Чей это столик, как ты думаешь? — прошепта-
ла она Хьюзу, прикрыв губы обтянутой перчаткой
ладонью.
— Что, прости? — растерянно спросил Хьюз.
— Они говорят, что они сидят за чьим-то столи-
ком. За чьим?
Ник внезапно поняла, что женщина смотрит прямо
на нее. Та явно все слышала, видела, как она пытает-
ся укрыть свое любопытство за перчаткой. Ник по-
краснела и опустила взгляд на красно-белую клетча-
тую скатерть.
— Это столик Хэмфри Богарта и Лорен Бэколл,
дорогая, — сказала женщина. Любезно сказала. —
Они были тут на первом свидании. Здесь любят этим
хвастаться.
— Правда? — Ник пыталась найти верный тон,
между вежливым и безразличным. Она пригладила ладонями свои уложенные волосы, ощущая под пальцами мягкую бархатистость ослабевшего лака для
волос.
— О, Дик, давай уступим им этот столик. — Женщина рассмеялась. — Вы ведь любовники?
— Да, — ответила Ник, чувствуя себя отчаянной и
опытной. — Но мы еще и женаты.
— Это редкость, — хмыкнул мужчина.
— Точно, — сказала женщина. — И потому заслуживаете столик Богарта и Бэколл.
— О нет, пожалуйста, мы не хотим вас беспокоить, — отказалась Ник.
— Чепуха. — Мужчина взял свой стакан с виски и
крюшон спутницы.
— Похоже, моя жена вас очаровала, — сказал
Хьюз. — Ник…
— О, мы это обожаем, — ответила женщина. —
И чары у нее особенные.
Ник посмотрела на Хьюза, он улыбнулся ей.
— Это так, — согласился он. — Пойдем, дорогая,
из-за тебя нам всем придется переезжать.
Поданный мартини напомнил Ник о море и их
доме на Острове: чистый, соленый и такой знакомый.
— Хьюз, это, наверное, лучший ужин в моей жизни.
Отныне я хочу только мартини, оливок и сельдерея.
Хьюз коснулся рукой ее лица:
— Прости меня за все это.
— Как ты можешь такое говорить? Посмотри,
где мы.
— Нужно попросить счет, — сказал он, помахав
официанту.
— Все в порядке, сэр?
— Прекрасно. Будьте добры счет, пожалуйста? —
Хьюз смотрел на дверь. Не на Ник, не на ее красное
платье, не на ее блестящие черные волосы, которые
ей пришлось оберегать под сеткой всю дорогу от
Кембриджа до вокзала Пенн.
Официант испарился.
Ник вертела в руках сумочку, смотреть на Хьюза
она избегала. Пара, уступившая им столик, уже ушла;
вставая, женщина сжала свое плечо и подмигнула
Ник. Она попыталась перестать гадать, о чем сейчас
думает Хьюз. Она так многого о нем не знала, не
знала его по-настоящему, и хотя ей всегда хотелось
открытого столкновения, хотелось расколоть его од-
ним умелым движением и заглянуть внутрь, какой-то
животный инстинкт подсказывал ей, что путь этот
ошибочный.
— Сэр, мадам. Ник подняла взгляд. Возле их столика возник похожий на моржа человек.
— Я управляющий. Вам что-то не понравилось?
— Нет, — ответил Хьюз, оглядываясь по сторонам, видимо в поисках официанта. — Я всего лишь
попросил счет…
— Понятно, — произнес Морж. — Что ж, возможно,
вы не осведомлены, сэр, но ужин, — он сделал паузу,
особенно эффектную благодаря его торжественным
усам, — ужин для моряков сегодня за счет заведения.
— Простите? — переспросил Хьюз.
— Сынок, — улыбнулся Морж, — что будешь
заказывать?
Ник засмеялась.
— Стейк, о, пожалуйста, стейк, — попросила она,
и все в мире вдруг перестало существовать.
— Стейк для леди, — распорядился Морж, не отводя взгляда от Хьюза.
Хьюз ухмыльнулся, и внезапно Ник увидела в этом
загадочном мужчине того мальчика, за которого она
вышла. Мальчика в жестком картонном воротничке и
наглаженной синей форме.
— Стейк, если вы сможете найти его в этом городе. Или в этой стране, — сказал Хьюз. — Я не уверен,
что они все еще существуют.
— Они все еще существуют в «Клубе 21». —
Морж щелкнул пальцами официанту: — Два мартини
для моряка.
А позже снова были блохи. И Хьюз был утомлен —
по его словам, от стейка. Ник сложила свое красное платье и надела черную ночную рубашку, которую он
не увидит в темноте. Она лежала на постели, слушая
шум наладчиков, чинивших корабль в доках. Гулкое
буханье стали.
О романе
Дебютный роман пра-пра-правнучки великого американского классика Германа Мелвилла сравнивают с романом другого классика — с «Великим Гэтсби» Ф. С. Фицджеральда. Остров в Атлантике, чудесное дачное место с летними домиками, теннисом и коктейлями на лужайках. Красивые и надломленные люди на фоне прекрасного пейзажа, плывущего в дымке. Кузины Ник и Хелена связаны с детства, старый дом Тайгер-хаус, где они всегда проводили лето, для них — символ счастья. Но детство ушло, как и счастье. Только-только закончилась война, забравшая возлюбленного Хелены и что-то сломавшая в отношениях Ник и ее жениха. Но молодые женщины верят, что все беды позади. И все же позолота их искусственного счастья скоро пойдет трещинами. Муж Хелены окажется не тем человеком, кем казался, а Хьюз вернулся с войны точно погасшим. Каждое лето Ник и Хелена проводят на Острове, в Тайгер-хаусе, пытаясь воссоздать то давнее ощущение счастья. Резкая и отчаянная Ник не понимает апатии, в которую все глубже погружается мягкая и нерешительная Хелена, связавшая свою жизнь со странным человеком из Голливуда. Сестры постоянно чувствуют, что смерть всегда рядом, что она лишь дала им передышку, и предчувствие их не обманывает. Однажды их дети, Дейзи и Эд, находят убитую девушку, и это событие становится определяющим для судьбы героев. Но роман Лайзы Клаусманн вовсе не детектив и не триллер. «Тигры в красном» — это семейная драма, чувственный психологический роман с красивыми героями и удивительно теплой атмосферой. Автор предлагает читателю посмотреть на мир глазами каждого из пяти своих главных героев — и как разительно отличается их восприятие одних и тех же событий. У каждого своя правда, спрятанная от чужих взглядов, — правда, с которой человек всегда наедине.
Лайза Клаусманн мозаикой выкладывает элегическую и тревожную историю, в которой над залитым солнцем Островом набухают грозовые тучи, и вскоре хрупкий рай окажется в самом центре шторма. Название роману дали строки из стихотворения еще одного классика — замечательного поэта Уоллеса Стивенса.