- «Азбука-Аттикус», 2012
- Кэрол Берч — известная английская писательница, автор одиннадцати романов, лауреат многих литературных премий. Роман «Зверинец Джемрака» был номинирован на премию Orange Prize for Fiction и вошел в шорт-лист Man Booker Prize за 2011 год. В основе сюжета — реальная история о чудесном спасении мальчика, побывавшего в пасти у тигра, и документальный рассказ о трагической гибели китобойного судна «Эссекс».
Знакомство с хозяином лондонского зверинца Чарльзом Джемраком изменило судьбу юного Джаффи Брауна, открыв ему неведомый прежде мир экзотических животных и увлекательных приключений. Плавание в дальние моря вместе с неразлучным другом Тимом едва не стоило ему жизни и стало суровым испытанием веры, воли и дружбы. - Перевод с английского Оксаны Якименко
Полоски липкой бумаги от мух висели над каждой
дверью и каждым торговым лотком, черные от мириад
насекомых, но мухи продолжали беспечно кружиться
над тончайшими ломтями рубца — утром подмастерье
мясника первым делом нарезал его и выставлял в витрине.
На Уотни-стрит можно было купить все, что душе
угодно. В том конце, где обитали мы, были жилые дома,
а остальную часть занимали магазины, пивные и рынок.
Продавали тут дешево ношеную одежду, старые железяки,
всякий хлам. Кочаны капусты, крупные шишковатые
картофелины, баранья печенка, соленые огурцы, кроличьи
шкурки, связки колбас, коровьи копыта, округлые и
раздутые животы шедших мимо женщин — все это мелькало
у меня перед глазами, когда я проходил по рынку.
Толпы нищих и всякой шушеры рылись в кучах изношенных
туфель и платьев, сновали, точно муравьи, толкались,
пихались, ругались последними словами — злобные
старухи, дети вроде меня, матросы, расторопные
смышленые девицы и потрепанные мужчины. И все орали
что есть сил. Когда я впервые вошел в эту толпу, то
подумал: «Боже ж ты мой, как бы не утонуть в этой грязи!» — а с моим ростом это было легко. Главное — держаться
поближе к телегам, чтобы было за что ухватиться.
Мне нравилось бегать с поручениями в разные места.
Одно было в окрестностях Тауэра, другое — в Шедвеле.
Лавки были набиты заморскими товарами, и я любил
разглядывать витрины и болтаться у дверей, жадно
вдыхая аромат этого диковинного мира. И когда миссис
Реган послала меня раз за жевательным табаком для
мистера Рубена, на дорогу до табачного дока у меня ушло
как минимум полчаса. Забрав пол-унции у одной из торговок, я отправился обратно, погрузившись в свои
фантазии, и потому не заметил ни того, как упал на мостовую
лоток с гребнями, оброненный желтушной девицей
с шишкой на шее, ни того, как всех прохожих
будто ветром посдувало в подъезды и переулки и поприжало
к стенам. Я не услышал, как привычный уличный
шум вдруг затих, точно все разом задержали дыхание.
Как я мог что-то заметить? Что я знал про Хайвей?
Мне здесь были знакомы лишь темная вода, пузыри
грязи да перекинутые через помойные реки дощатые
мостки, которые скрипели и раскачивались, как легко
по ним ни ступай. «Новое место, Джаффи, матросский
город, тут и уютно, и тихо», — говорила мать. Все здесь
было другое. Я уже успел повидать то, чего раньше никогда
не видел. Неизведанный лабиринт узеньких улочек,
кишащих голосами и лицами со всего мира. На углу,
у пивной под вывеской «Копченый Джек», чинно
при танцовывал бурый медведь. То тут, то там попадались
люди с попугаями на плечах — у величественных
птиц с алыми, ярко-желтыми и голубыми, как небеса,
перьями глаза были умные и слегка озадаченные, а ноги
покрыты чешуйками. На углу улицы Марты стоял сладковатый
запах арабского шербета, и женщины в шелковых
одеждах, пестрые, точно попугаи, подбоченившись
стояли в дверях, выставив вперед пышные бюсты, подобно
грудастым сиренам на носах кораблей, стоявших
вдоль причалов.
Витрины лавок в Бермондси были покрыты слоем
пыли. Прижав лицо к стеклу, можно было разглядеть
старые липучки от мух, бледные куски мяса, посыпанные
сахарной пудрой пироги, луковые косы, шелуха с
которых осыпалась на желтеющие газетные листы. Лавки
на Хайвей полнились птичьим гомоном. Клетка на
клетке до потолка, и в каждой — стаи пташек, похожих на воробьев, только пестрых, как карамельки: красные,
черные, белые, желтые, пурпурные и зеленые, попа дались
и палевые, и бледно-лиловые, словно вены на головке
у младенца. Посмотришь, как они теснятся, упираясь
крыльями в соседей, — дух захватывает. На фонарных
столбах вдоль Рэтклифф-хайвей сидели зеленые
волнистые попугайчики. За высокими стеклянными окнами,
точно драгоценности, блестели на многоярусных
подставках торты и пирожные. Белоглазый и золотозубый
негр расхаживал с питоном на шее.
Откуда мне было знать, что здесь возможно, а что
нет? И когда невозможное предстало предо мной посреди
Рэтклифф-хайвей во всей своей красе, откуда мне
было знать, как себя вести?
Кошек я, конечно, видал и раньше. По ночам они лазили
по крышам в Бермондси и завывали как черти, не
давая спать. Царапучие, с дикими глазами, они жили
стаями и крадучись пробирались по дощатым мосткам,
сражаясь с крысами. Но этот котяра…
Само солнце спустилось на землю и вышагивало по
ней.
Если птицы в Бермондси были мелкие и блеклые,
а здесь, в новом обиталище, — крупные и переливались
всеми цветами радуги, то и коты на Рэтклифф-хайвей
должны были превосходить тощих крысоловов, населявших
южные районы. Этот кот был размером с небольшую
лошадь, с широкой крепкой грудью, под кожей
перекатывались мощные мышцы. Шерсть у него была
золотая, и все тело покрывали ровные аккуратные полосы
черного — чернее не бывает — цвета. Лапы — со
ска меечку для ног, а грудь — белая, словно снег.
Где-то я видел этого кота: на афише, за рекой, на Лондон-
стрит. Там он прыгал через огненный обруч с разинутой
пастью. Таинственный, сказочный зверь.
Не помню, как я шел, не помню булыжников под ногами.
Меня тянуло к нему, как пчелу на мед. Страха не
было. Я подошел к божественно-равнодушной морде и
заглянул в ясные желтые глаза. Нос у него был покрыт
золотистым пушком, ноздри — розовые и влажные, как
у щенка. Толстые губы с белыми пятнышками раздвинулись
в улыбке, а усы задрожали.
Сердце вдруг поднялось куда-то под горло и забилось
быстро-быстро, будто маленький кулачок решил
выскочить наружу.
Ничто в мире не могло помешать мне поднять руку
и погладить теплый пушистый приплющенный нос.
Даже сейчас помню, как это было прекрасно. Никогда
раньше не доводилось мне касаться такой мягкой и чистой
поверхности. По правой лапе пробежала дрожь,
кот поднял ее — размером эта лапа была больше моей
головы — и лениво сбил меня с ног. Точно подушкой
ударил. Я ударился оземь, но больно не было, только
дыхание перехватило, а потом все было как во сне. Помню
крики и вопли, но откуда-то издалека, будто я опускался
под воду. Мир перевернулся и пронесся мимо ярким
потоком, земля ушла из-под ног, волосы упали на
глаза. Меня охватила какая-то странная радость — уверен,
это было ничуть не похоже на страх, скорее на безудержный
восторг. Я оказался в его пасти. Жаркое дыхание
обжигало мне шею. Мои босые ноги волочились
за нами следом; я чувствовал смутную боль. Я видел,
как золотисто-оранжевые лапы с белыми пальцами нежно,
словно пушинки, касаются земли.
Помню, как плыл вверх по бурным волнам, как завывали
миллионы раковин, помню бесконечное смятение.
Я был никем. Нигде. Мне не было имени. Потом наступил
момент, когда я осознал, что превращаюсь в ничто, и это стало концом безвестности и началом страха. Никогда
прежде не чувствовал я себя таким потерянным,
хотя в будущем мне еще не раз доводилось пережить
подобное чувство. В окружающем реве стали проступать
голоса, до поры невнятные, а потом — слова…
— …умер, умер, умер, господи прости…
И вдруг, внезапно — твердые камни, холод под щекой.
Женский голос.
Чья-то рука у меня на голове.
— Нет, нет, глаза-то открыты, гляди, он же… тихо,
тихо, хороший мальчик, дайте пощупать… Нет, нет, нет,
все в порядке… умер, умер, умер…
— …очнись, сынок…
— …ну давай…
И я родился. Сел на мостовой, хлопая глазами от потрясения,
вызванного встречей с реальностью.
Большеголовый человек с красным лицом и стрижеными
светлыми волосами держал меня за плечи. Он
при стально смотрел мне в глаза и все время повторял:
«Ну же, парень, молодец… молодец, парень».
Я чихнул, и все захлопали в ладоши. Человек улыбнулся.
Я понял, что вокруг меня собралась огромная
толпа и все на меня глазеют.
«Бедненький!» — раздался женский крик. Я поднял
голову и увидел, как из толпы выступила женщина с
удивленным взглядом; ее волосы торчали в разные стороны,
а расширенные от ужаса глаза казались еще больше
из-за круглых очков с толстыми стеклами. Она держала
за руку маленькую девочку. Разномастная толпа
напоминала дешевую мазню неумелого художника —
кое-как намалеванные лица, бесформенные тела, беспорядочно
разбросанные яркие пятна — алые, зеленые,
темно-фиолетовые. Людское море то вздымалось, то опадало, и я не был в состоянии вобрать в себя это зрелище,
оно расплывалось перед глазами, словно замутненное
слезами, хотя глаза у меня были совсем сухие.
Это море колыхалось, дрожало и затягивало в свой водоворот,
накрывая волнами гула, пока меня опять чтото
не встряхнуло, и я увидел — яснее ясного — лицо девочки,
стоявшей в первом ряду и державшейся за руку
матери. Это лицо мне представилось очень отчетливо —
так ледяная глыба выступает из дымки тумана.
— Ну-ка, парень, — большеголовый ухватил меня за
подбородок и повернул к себе, — сколько пальцев видишь?
— В его голосе отчетливо слышался какой-то чужеземный
акцент. Другую руку он выставил передо
мной, загнув мизинец и большой палец.
— Три, — ответил я.
Толпа снова одобрительно загудела.
— Молодец, парень! — произнес мужчина, как будто
я выкинул какой-то ловкий фокус, и поставил меня на
ноги, продолжая держать за плечи. — Отошел? — спросил
он меня и встряхнул легонько. — Молодец, храбрый
парень. Отлично! Лучше всех!
Я заметил слезы в уголках его глаз — они не проливались,
и мне это показалось странным, ведь он так настойчиво
улыбался, демонстрируя абсолютно ровные
мелкие и блестящие белые зубы. Широкое лицо было
совсем близко, гладкое и розовое, как вареный окорок.
Мужчина поднял меня на вытянутых руках, посмотрел
прямо в лицо и спросил:
— Скажи, как тебя зовут, храбрец, и мы отведем тебя
домой, к маме.
— Джаффи Браун, — ответил я и вдруг почувствовал,
что держу во рту большой палец. Осознав это, я тут
же его вытащил. — Меня зовут Джаффи Браун, и живу
я на Уотни-стрит.
В то же мгновение в воздухе послышался ужасный
шум, точно стаи гончих, демонов из ада вырвались на
свободу, горы начали рушиться, все закричали «ату»,
«лови его!».
— Балтер, бога ради, загони его обратно в клетку!
Он увидел собак! — прогромыхал вдруг краснолицый.
— Меня зовут Джаффи Браун! — выкрикнул я как
можно четче, ведь я уже совершенно вернулся в этот
мир, хотя к горлу подкатила неприятная тошнота, —
и живу я на Уотни-стрит.
Домой великан нес меня на руках как маленького
и всю дорогу приговаривал:
— Что маме-то скажем? А мама что скажет, когда
узна ет, что ты играл с тигром? «Мама, здравствуй, я тут
с приятелем поиграл — с тигром! По носу его похлопал!» Какой мальчик может этим похвастаться? Многие
ли мальчишки встречают на улице тигров? Ты парень непростой!
Особенный. Настоящий храбрец! Один на десять
миллионов!
Один на десять миллионов. К моменту, когда мы
свернули на Уотни-стрит вместе с толпой зевак, следовавших
за нами по пятам, голова у меня раздулась, как
купол собора Святого Павла.
— Я вам говорила, мистер Джемрак, что такое может
случиться! — визжала очкастая женщина с маленькой
девочкой, семеня поодаль. — А мы как же? Нам-то с вами
рядом жить? — Она картавила на шотландский манер
и сверкала глазами от негодования.
— Зверь был сыт и собирался спать, — отвечал мужчина.
— Тигр как следует отобедал минут за двадцать до
того, не больше, а то бы мы его не отогнали. Прошу прощения,
подобное не должно было случиться и больше
не случится, обещаю. — Он смахнул слезу. — Но опасности
никакой не было.