- «Астрель», 2013
- Издатели начали охотиться за этой книгой задолго до ее выхода, отдельные части, выложенные в интернете — собрали огромное количество отзывов. Всем хотелось узнать о приключениях необыкновенной девочки, живущей в удивительном краю, среди лошадей и собак.
Глория Му, сохранила детскую остроту восприятия и, прочитав именно этот роман, Борис Акунин*, пригласил Глорию Му в соавторы. - Купить электронную книгу на Литресе
Как залетела моя мама — не знаю. Я не о технической стороне вопроса, тут все ясно, я о том, что рожать ей было никак нельзя (порок сердца) и как они с папенькой не уследили
за этим шустрым сперматозоидом — неизвестно. Почему она
не сделала аборт — тоже остается загадкой. Маменька была
врачом. И папенька был врачом. И все их друзья были врачами. И друзья их друзей. Проблем бы не было.
Но вот — решили рискнуть.
Мало того — папенька, воспользовавшись безответностью
беременной женщины, утащил ее из столиц в какую-то немыслимую глушь, где ему, папеньке, предложили место главврача
и уездную больничку в виде кучи мусора.
Разные люди на протяжении всей папиной жизни задавали
ему один и тот же вопрос: в своем ли он уме?
Вот и в этот раз не обошлось. Ну сами подумайте: вместо
того чтобы давать взятки, искать хороший роддом, обольщать
профессуру, он увозит больную жену к черту на рога, где из
всех доступных медицинских услуг — только он сам. Но папа
знал, что делал.
Он посадил маму в большой кирпичный дом на большую
арабскую кровать, которую выиграл в карты (да, папенька был
не просто долбанутым — он был долбанутым покерным), выписал из далеких краев мамину польскую родственницу, чтоб приглядывала, а сам принялся отстраивать больничку.
Через девять месяцев там было лучшее оборудование, которое только можно было найти, и лучший штат врачей — таких,
знаете, молодых львов, которых папенька сманивал откуда
только мог, обещая, что «будут деньги, будет работа, только
славы не будет — будем сидеть тихо, как мыши, чтобы эти не
лезли».
«Эти» — у папы так называлась советская власть, которую
он сильно не любил. Воевать с «этими» не имел ни времени, ни
желания, поэтому решил просто спрятаться подальше.
Итак, рождение героя. Ну что сказать? Роды были ужасными. Маменька чуть не отдала Богу душу, ребенка спасли чудом
(слава молодым львам). Не знаю, почему ей не сделали кесарево, роды продолжались много часов, а результат мог быть и получше. Я родилась слишком маленькой, синей и, что со мной
ни делали, лет до пяти упорно ползла к могиле.
Но папенька был упертым, поэтому разработал целую методу по дальнейшему вычухиванию меня и маменьки. С мамой дело заладилось, а со мной вот пришлось повозиться.
Папенька баронствовал в невеликой украинской деревеньке, и тамошние места славились бабками-знахарками. Папа ездил, знакомился, проявлял уважение — и они таки делились
опытом. Устоять было невозможно, его всегда бабы любили,
всех возрастов. Очень высокий, за два метра ростом, черноглазый, веселый — ну как такому откажешь? Бабки спрашивали: «А чего ж ребенка не везешь?» А он отвечал: «Я сам, вы
только научите».
Как видите, у него получилось. Я все еще здесь.
Но папенька не забывал и о деле. За два года его больничка поимела славу и в окрестностях, и в ближайшей столице. Потянулись люди. А он был не только «золотые руки» и «золотая
голова», он был неплохим дельцом, мой папенька, и деньги зарабатывать любил и умел.
Денег надо было много: молодым львам, чтобы не разбежались; больнице, чтобы не развалилась; любимой жене, чтобы не
скучала, и самому папеньке — на его маленькие слабости. Маленьких слабостей хватало: карты, книги, бабы, оружие, красивые вещи, охота. Собаки, да.
Я уже говорила? У моего папы было пятнадцать собак.
Будучи не только долбанутым картежником, но и долбанутым охотником, он держал три смычка гончих (это шесть голов,
если вдруг кто не знает). Как кого звали — не помню и породу точно не назову. Мне кажется, что русские — рыженькие такие, с серыми жопками. Гончие — смешные собаки, сами разговорчивые и любят, чтобы с ними поговорили.
Папенька почти не спускал меня с рук, когда не был занят
на работе (бабки насоветовали, мол, ты свою дохлость при себе держи, грей, тогда, может, и не помрет), поэтому кормить
собак, натаскивать собак — это все было со мной.
Гончие жили в большом вольере, и папа заходил туда с двумя ведрами в одной руке и со мной — в другой. Меня он сажал на солому, а сам вываливал корм в корыто — собаки орали, толкались, даже пытались драться, было весело.
Папа никогда не пользовался арапником — только голосом.
Был у него такой фокус, мне и самой потом пригодился.
Как-то раз собаки вырвались из вольера и устроили жуткую драку во дворе (помним, да, что было еще девять, кроме
этих). Побоище было страшное — тут же куры еще да гуси,
визг, рык.
Папенька (со мной на руках, как водится) вломился в эту
кучу и заорал (а голос у него вполне росту соответствовал):
«Сидеть!!!»
И сразу начался тихий такой сракопад — собачки загупали
задницами об землю и умильно посмотрели на папу — что, мол,
кричишь? Вот, мы уже сидим все.
Кстати, и вам советую, если вдруг собака неуправляемая,
оставьте все эти «ко мне» и «фу». Собаки довольно быстро соображают, что к чему. А вот если хорошо натаскать хитрую
тварь на «сидеть» — все, она у вас в лапах. «Будет сидеть.
Я сказал». Только не торопитесь. Сначала добейтесь, чтобы эта
команда выполнялась безукоризненно, а потом уж пускайте ее
в ход.
Да, про гончих. После кормежки мы все шли гулять в ближайший прилесок — папе не хватало рук, поэтому меня он сажал в рюкзак, а псов вел на сворках.
«Собаке надо бегать», — говорил папа. А еще: «Суки лучше кобелей, они хладнокровные и управляемые». А еще: «Никогда не лезь к собаке, когда она ест».
Было два кобеля и четыре суки. Время от времени они рожали еще гончих, а так как все папины собаки (ну, почти все)
были голубых кровей, то, распродав пару пометов, папенька отправлял маменьку в Болгарию — отдохнуть и развеяться.
Дальше. В доме жила пара вельштерьеров — редкие тогда
собаки, — кобель и сука. Ну, вы понимаете. Когда они рожали
новых вельштерьеров, папенька их продавал, и…
Из норных была еще фокстерьер Адочка — тихая такая сучка, любила в шкафу сидеть. Бывало, что и запирали ее там, и она
весь день развлекалась, прогрызая ходы в куче ватных одеял.
Шкаф откроешь — а там Адочка, вся в вате, как Снегурочка.
Был еще легаш, курцхаар Ангел. Головастый, забавный,
очень умный. Вообще легавые — странные собаки. Вот вроде
бы впечатлительные, внимательные к миру, умные, интеллигентные псы. Соображают как никто. А все же гопники — и морда
в крови и перьях, и говно жрут, и чувство юмора — так себе.
Я иногда думаю, что сама чем-то похожа на них — вот вроде
две «вышки», и лицо такое обманчиво-интеллигентное, и умею
быть оскорбительно-вежливой. А на самом деле люблю тяжелую работу, жареное мясо и поржать. А матом-то…
Я опять отвлеклась, а список кораблей всего-то до середины. Продолжим.
Итак, украшение дома и царица полей — пекинес Тиффани.
Для своих просто Фани.
Папенька привез ее из Москвы, — разумеется, купил на выигрыш. Умудрился пронести щенка в самолет во внутреннем
кармане пиджака. Лететь было недолго, меньше двух часов, собака бо́льшую часть времени спала, но иногда все же просыпалась и начинала скулить. Стюардессы удивленно оглядывались, а папенька, мой долбанутый красавец-папенька, делал им
глазки и сам начинал прискуливать, «как песик от восторга перед вашей несравненной красотой, дорогая, мне, пожалуйста,
коньяк». И что вы думаете? Сошло с рук, улыбались и давали.
Коньяку.
Охраняли двор два местных волкодава-полукровки. Нигде и
никогда я таких собак больше не видела — мосластые, гигантские, серо-бурые монстры. Спокойные — никакую живность не
обижали; в семье сохранилась фотка: младенец-я стою между
передними лапами одного из них, как в воротцах. Рабочий прием был — всех впускать, никого не выпускать. До дальнейших
распоряжений. За щенками прилетали даже из Сибири пару раз.
Папенька принципиально продавал щенков подальше, кстати, «чтобы кровь не портить». Исключение — щенки гончих для
взяток местным «главарям партии». Они приезжали к нам раз
в год, в сезон, с «проверкой». Папенька вел себя как мать Тереза — кормил, поил, развлекал охотой и даже ни разу никого не обыграл в карты и не отколотил.
Собака Рекс, восточно-европейская овчарка. Было ему лет
восемь, и с папой их связывала сложная мужская дружба — кто-то кому-то там спасал неоднократно жизнь в драках с поножовщиной (да, и эту простую русскую забаву папа любил), их «многое связывало», пес появился «до мамы», и отец его не бросил,
повез с собой в новую жизнь. В деревню, в глушь, короче. Пес
не признавал никого, кроме отца, даже на маму взрыкивал, и
поэтому, когда родилась и запоґлзала я, мама настояла, чтобы
Рекса посадили на цепь. И Рекса посадили на цепь.
И вот когда мне исполнилось два года, я задумалась: что
за ерунда, все собаки пасутся на воле, а этот чего на цепи?
Непорядок.
Ага, и пошла отпускать собаку с цепи. Собака, надо сказать,
ничего плохого мне не сделала — так, понюхала и облизала голову. И все бы у нас было хорошо, кабы не Зося, моя польская
нянька. Зося, увидев, где дите, молча (чтобы не провоцировать
пса) бросилась меня спасать. А я спряталась у Рекса в будке.
И тут начинается чистый Дюма-отец.
Папенька оказался недоступен — оперировал как раз. Дома
была только мама — заболела потому что. И вот картина: мама, поднятая с постели страшным известием, бежит в ночной сорочке, босая и простоволосая, и волочет за собой немаленькую
папину двустволку. Добежав до места, понимает, что этим зарядом можно уложить не только пса, но и меня, и будку разнести. Садится на землю и рыдает, красиво заламывая руки. Зося
тащит из дома папин плащ, укутывает маму, садится рядом и
прозаично плачет. Рекс рычит и не подпускает их ко мне.
Нет, я не была жестоким ребенком, я попыталась вылезти из
будки и успокоить маму с Зосей. Но этот номер не прошел. Пес,
рассудив, что не стоит выпускать дите к этим нервным женщинам, затолкал меня обратно, еще и задницей вход заложил для
верности.
Так мы провели два часа, все устали, и собака тоже. Поскольку женщины больше не делали попыток отнять меня, Рекс
залез в будку, где мы с ним и проспали мирно до папенькиного прихода.
Папенька, пришедши, был в шоке. Маму он любил, волноваться ей было нельзя, так что надо было срочно кого-то убить.
Но кого? Собаку? За что? Меня? Так надо было объяснить ребенку, почему ко всем собачкам можно подходить, а к этой —
ни-ни. Разве что Зосю, поскольку недоглядела. Но уж на женщин папа никогда руки не поднимал. Да и сидели мама с Зосей
в одинаковых соплях по колено, куда уж тут бушевать…
Папа достал меня из будки, а я, хоть и сонная, помнила про
ружье, поэтому сразу заканючила: «Папа, ты же не убьешь собачку? Она не виновата, я сама к ней полезла, папа, не убивай
собачку, пожалуйста…»
А папа сказал, что никто никого убивать не будет и что за
глупости.
Мало того, Рекса, как прошедшего тест на безобидность, отпустили с цепи.
Ну и последний — дворовый песик Мишенька. Местные дети сломали ему в щененстве лапы и бросили в пруд. Папенька
его из пруда вынул, детям вломил, собаку вылечил. Мишенька
все равно остался колченогим, но был игручим и добрым, «моя»
собака, детская забава, таскался за мной хвостиком.
Умер он, когда мне было три года. Не знаю отчего — заболел и умер. От меня почему-то это дело скрыли. Почему? Загадка. Я была деревенской девочкой и знала, что детей делают, а не находят в капусте, а про смерть — что она бывает и
как выглядит…
Мне наврали, что собачка потерялась. Я плакала, тормошила взрослых, просила идти искать Мишеньку, но взрослые реагировали вяло. Они-то знали, что Мишенька надежно зарыт под
яблоней, чего ж его искать.
* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.