Отрывок из романа
О книге Чарльза Портиса «Железная хватка»
Кое-кто не шибко поверит, что в четырнадцать лет девочка уйдет из дому
и посреди зимы отправится мстить за отца, но было время — такое случалось, хотя не скажу, что
каждый день. А мне исполнилось четырнадцать,
когда трус, известный под именем Том Чейни, застрелил моего отца в Форт-Смите, Арканзас, — отнял у него и жизнь, и лошадь, и 150 долларов наличными, да еще два куска золота из Калифорнии,
что отец носил в поясе брюк.
Вот как было дело. У нас имелся чистый титул
на 480 акров хорошей пойменной земли на южном
берегу реки Арканзас недалеко от Дарданеллы в округе Йелл. Том Чейни арендовал у нас участок, но
работал по найму, не за паи. Однажды заявился голодный, верхом на серой кобыле под грязной попоной, а вместо узды — веревочный недоуздок. Папа
его пожалел, дал ему работу и где жить. Из сарая для
хлопка сделали хижину. Крыша там была крепкая.
Том Чейни говорил, что он из Луизианы. Сам-то недомерок, а лицо злое. Но про лицо я потом
еще скажу. С собой носил винтовку Генри. Жил
бобылем, а лет ему было двадцать пять.
В ноябре, как продали остатки хлопка, папе
взбрело в голову поехать в Форт-Смит, мустангов
прикупить. Слыхал, там есть торговец — полковник
Стоунхилл зовут, — так он у техасских гуртовщиков
купил солидный табун укрючных лошадок, которых
гнали в Канзас, и теперь не знает, куда их девать.
Избавляется от них за бесценок, чтоб только зиму
не кормить. А в Арканзасе техасских мустангов не
очень жаловали. Низкорослые, норовистые. Едят одну траву, а весу в них не больше восьмисот фунтов.
У папы мысль была: их для оленьей охоты можно хорошо приспособить — выносливые, мелкие, от
собак в кустарнике не будут отставать. Думал, купит
несколько и, если дело пойдет, начнет их разводить
и продавать для такой нужды. Папа вечно что-нибудь затевал. По-любому вложение для начала небольшое, а у нас пятак озимых овсов пустовал, да и
сена полно, чтобы лошадки до весны не голодали, а
потом на северном выгуле можно пасти — клевер
там зеленый да сочный, в штате Одинокой звезды они такого отродясь не видали. Да и лущеная кукуруза, как я помню, и до пятнадцати центов за бушель не доходила.
Папа хотел, чтобы Том Чейни остался за домом приглядывать, пока его нет. А Чейни разорался, что и он хочет поехать, и долго ли, коротко ли, но папа ему по доброте своей сердечной
уступил. Папе лишь одно и можно в вину поставить — что слишком покладистый. А люди этим
пользуются. Во мне коварство не от него. Мягче и
достойнее Фрэнка Росса не сыскать было человека. Учился в обычной школе, по вере своей был
камберлендский пресвитерианин, масон. Рьяно
бился у таверны «Лосиные рога», но в «сваре» той его не ранили, что б там Люсиль Биггерз Лэндфорд ни заявляла в «Минувшем округа
Йелл». Мне кажется, уж я-то могу судить, где
правда, а где нет. Ранило его в ужасной битве при Чикамоге, что в Теннесси, а по дороге домой он
чуть не умер через нехватку должного ухода.
Прежде чем ехать в Форт-Смит, папа договорился, что один темнокожий — по имени Ярнелл Пойдекстер — станет кормить скот и за нами с мамой
каждый день приглядывать. Ярнелл с семейством
своим жил под нами, они землю у банка арендовали.
Родился у свободных родителей в Иллинойсе, но
один человек — Бладуорт его звали — Ярнелла выкрал в Миссури, а до войны еще привез в Арканзас.
Ярнелл был добрый малый, прилежный, расчетливый, он потом хорошо маляром устроился в Мемфисе, Теннесси. Мы с ним каждое Рождество друг
другу писали, пока он не сгорел от испанки, когда
в
человека не встречала с таким именем — Ярнелл, —
ни черного, ни белого. И на похороны его ездила, и
в Мемфисе братца моего, Фрэнка-меньшого, и его
семью заодно навестила.
В Форт-Смит папа решил ехать не пароходом,
не поездом, а верхом, и мустангов обратно вести в поводу. Так не только дешевле выходило, но и приятнее — верхом можно хорошенько промяться. Как
никому другому, папе нравилось погарцевать в седле. Сама-то я к лошадкам ровно дышу, хотя по
молодости наверняка меня считали недурной наездницей. А животных никогда не боялась. Помню,
как-то на спор проскакала прям сквозь сливовую
чащу на козле, а он злой был до ужаса.
От нас до Форт-Смита миль семьдесят было по
прямой, ехать мимо красивой горы Нево, где у нас
был летний домик, чтобы маму комары не мучили,
а еще мимо Склада — высочайшей в Арканзасе
горы, — да только, по мне, так до Форт-Смита и
семьсот миль могло оказаться. Туда ходили пароходы, кое-кто хлопком торговал там — вот и все, что
я про него знала. Мы-то свой продавали в Литл-Рок,
и вот там я парочку раз бывала.
Папа от нас уехал на своей подседельной лошади — крупной гнедой кобыле, Джуди ее звали, на лбу
звездочка. Еды с собой взял, перемену одежи свернул
в скатку с одеялом и в дождевик замотал. А скатку
к седлу привесил. На поясе пистолет — большой такой, длинный, драгунский, капсюльный и круглыми
пулями стрелял, такие уже тогда устарели. Пистолет с ним всю войну прошел. Красивый был папа — я до
сих пор хорошо помню, как он сидел верхом на Джуди в коричневом пыльнике, в черной своей воскресной шляпе, и над обоими — человеком и животиной — пар клубился в то морозное утро. Совсем как
доблестный рыцарь в старину. Том Чейни поехал на
своей серой, которой бы лучше распашник тянуть,
чем ездока возить. Пистолета у него не было, но за
спину он закинул ружье на веревке. Вот вам паразит
какой. Ведь мог бы от старой сбруи отрезать себе
ремешок. Но нет, к чему стараться.
У папы в кошеле в аккурат под двести пятьдесят
долларов лежало — я не без причины это знала, потому что вела папе бухгалтерские книги. У мамы с
цифирью никогда не получалось, она и слово «кот»
вряд ли б написала. Я не хвалюсь талантами в этом
направлении, нет. Цифры да буквы — еще не все.
Меня, как Марфу, вечно будоражили и тревожили
дневные заботы, а вот у мамы моей сердце было
безмятежное и любящее. Она была как Мария и
сама себе выбрала «эту добрую планиду». А два куска золота, которые у папы спрятаны были в одежде, на свадьбу им подарил мой дедушка Спёрлинг в
Монтерее, Калифорния.