Роман Сенчин. Зона затопления

Роман Сенчин. Зона затопления

  • Роман Сенчин. Зона затопления. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. — 381 с.

    Новое произведение Романа Сенчина — остросоциальная вещь, вступающая в диалог с известной повестью Валентина Распутина «Прощание с Матерой». Жителей старинной сибирской деревни в спешном порядке переселяют в город — на этом месте будет строиться Богучанская ГЭС. Книга наполнена яркими историями людей — среди них и потомственные крестьяне, и высланные в сталинские времена, обретшие здесь малую родину, — не верят, протестуют, смиряются, бунтуют. Два мира: уходящая под воду
    Атлантида народной жизни и бездушная машина новой бюрократии…

    ИДЕТ ВОДА

    Игнатия Андреевича Улаева называли в родной деревне Молоточком. Слышалась в этом прозвище насмешка над его прямо страстью вечно всё перестраивать, ремонтировать. Забор подновлял два раза
    в год — осенью и весной, крыши стаек, дровяника
    перекрывал бесперечь, настил во дворе при первом
    намеке на то, что одна плаха затрухлявела или просто не так плотно прилегает к другим, начинал перебирать. Даже ящики для куричьих гнезд и собачью
    будку не оставлял Молоточек в покое.

    Жена, пока жива была, ругалась: «Уймись ты, долбила! В мозгу уже эти гвозди твои!» Соседей тоже
    раздражал стук и стук с утра до ночи.

    Теперь у Игнатия Андреевича молотка не было.
    Вообще квартира стояла почти пустая — лишь самое
    необходимое, чтоб поесть, поспать, посидеть перед
    телевизором.

    Хотя привез из деревни много чего. Всю квартиру
    забил до отказа. Из прихожей расходились узенькие
    тропинки в комнату, кухню, туалет. А вокруг мешки,
    коробки, углы разобранной мебели, коврики, половики, даже струганые доски на всякий случай.

    Приезжала дочь из Ачинска, попыталась разобрать, распределить; Игнатий Андреевич махнул рукой: «Сам потом».

    Больше года прожил так, все собираясь, а потом
    понес на улицу. Удивился, увидев возле контейнеров
    целые горы коробок, тряпок, полок, железок. По привычке подбирать нужное стал было в этих горах копаться. Опомнился, отдернул руки, заматерился.

    Через пару дней встретил в магазине своего земляка Виктора Плотова, бывшего учителя труда, сказал ему, что выкинул многое из того, что привез, чем
    там, в деревне, дорожил.

    — Да мы тоже избавились, — ответил Виктор
    скорбно. — Куда тут девать? А давило так, моя аж задыхаться стала.

    — Во-во! И я. Спать не мог… К чему мне теперь уж
    барахло это?..

    Жил Игнатий Андреевич один. Побоялся уезжать
    далеко от родины к кому-нибудь из детей.

    — Седьмой десяток добиваю. Докряхчу тут уж.
    Хоть кого знакомых буду видеть. А чего мне в Ачинске или Бердске каком-то?

    Вскоре, правда, ему пришлось пожалеть, что так
    круто обошелся с вещами: зимой в гости зачастили
    мужики-односельчане, а усадить всех — собиралось
    иногда человек семь-десять — было некуда. Пришлось
    идти в магазин мебели, купить несколько табуреток.

    Выпивали редко, в основном под чай и сигареты
    вспоминали прошлое, делились новостями и слухами, известиями, что там и как теперь на месте их деревни Пылёво.

    — Сын плавал тут перед шугой — вода до школы
    дошла, — сообщал старик Мерзляков, и собравшиеся
    несколько минут молча представляли место, где была
    школа, расстояние и высоту до того, прежнего, берега.

    — Высоко-о, — вздыхал за всех кто-нибудь.

    — А, это, там ведь памятник фронтовикам стоял, —
    вспоминал другой. — Не слыхал, его-то забрали?

    — Забрали-забрали. Теперь все такие памятники
    на кладбище стоят. Рядком.

    — М-м, ну ладно…

    Но обязательно появлялся и несогласный с «ладно»:

    — Не на кладбище таким памятникам место, а на
    площадях центральных, возле школ. Это символ,
    чтоб ребята видели, помнили.

    — Здесь, в городе-то, столько площадей не наберешься — со всех деревень расставить.

    — Ну да…

    Курили, вздыхали.

    — И сколько деревень затопило, получается?

    — Ну давай считать.

    И с горьким каким-то удовольствием перечисляли названия не существующих больше сел и деревень:

    — Кутай, Пылёво наше, Сергушкино…

    — Сергушкино-то при чем? Оно стоит. До него
    никакой потоп не доберется.

    — Избы стоят, а людей убрали. Техники там! Всё,
    что насобирали по окрестью, — туда. Барж на десять
    хватит загрузить железом.

    — Ну, мы не про это счас… В общем, Сергушкино
    тоже считаем…

    — Проклово, Большаково.

    — Усово…

    — Красивая деревенька была.

    — Да, маленькая, но как игрушка.

    — Немцы строили, чего ж…

    — Не немцы, а литовцы.

    — Ну, разницы-то…

    — Косой Бык, Селенгино, — упорно продолжал тот, кто предложил сосчитать.

    Но его снова перебивали:

    — Селенгино уж давно пустым стояло.

    — По бумагам-то было. Да и дома оставались…

    — Костючиха там до последнего жила. Старуха такая — ух! Всех гоняла…

    — Померла.

    — Да ты что! Не слыхал…

    — Буквально перевезли ее, и через месяц… Теперь
    какой-то суд с роднёй.

    — А чего?

    — Ну, квартира не в собственности была, поэтому
    город, или кто там, не отдает родне… Ну, там черт ногу сломит разбираться.

    — Мозги.

    — А?

    — Мозги сломит.

    — Мозги-то мы себе здорово повывихивали. До сих пор как в чаду.

    — Эт точно.

    — Эх-х…

    — А с Таежным как? Неужели оставят?

    — Часть расселили, но в основном стоит.

    — Там так — у кого изба на суше, а огород — на дне. Кочегарка на самой кромке — метров десять буквально от воды…

    — Вроде, слышал, дамбу какую-то мощную сыплют. Важный, говорят, поселок, нельзя терять.

    — Ну дак, федеральная трасса через его проходит.

    — И чего? Дорога дорогой, а людей-то зачем там
    держать? Они вообще там в панике — каждый день
    ждут, что затопит. Тем более сейчас, зимой…

    — Может, хе, деньги кончились — переселять. Разорились на нас.

    — Они разорятся…

    — Вон и Путин на пуск гидры не приехал. Из Москвы руководил. Сэкономил.

    — Приехал бы, порыбачил заодно.

    — Да чё ему у нас… Его Шойгу на рыбалку в такие
    места возит!.. А мы… в говно превратили реку…

    Приходил к Игнатию Андреевичу и Алексей Брюханов. После долгой непонятной болезни он похудел, потускнел… В первое время, выписавшись, пытался добиваться правды — что же все-таки это у него за язвы на руках (они, черноватые, то исчезали, то
    появлялись снова, гноились), но заметил: чем громче
    добивается, тем сильнее сторонятся его окружающие, — мало ли, действительно, чем заражен, — и
    бросил. Принимал рекомендованные лекарства, они
    вроде бы помогали.

    В основном помалкивал, усмехался горьким шуткам и острым словам земляков. А потом стал приносить листочки.

    — Дочери купил компьютер и сам в него лазить
    наладился. В Интернет. Много там всего… Для чего раньше надо было целую библиотеку перелопатить, теперь за пять минут найти можно. Там и про
    наши места много чего. Могу почитать. Записал
    кое-что.

    — Давай-давай, Леш, хоть узнаем.

    Брюханов кашлянул, объяснил:

    — Это путешественник, еще до Петра Первого,
    семнадцатый век… Не путешественник то есть, а посол. В Китай ехал и к нам забрался. Дневник вел…
    И вот он пишет, короче: «На левой стороне деревня
    Кутай, от острова Варатаева две версты. На той же
    стороне речка Кутай. А на той речке поставлена мельница, и сбирают на Великого Государя…»

    — Погоди, — остановил Брюханова Геннадий,
    бывший тракторист, а теперь грузчик в торговом
    центре. — Погоди, почему на левой стороне? Кутай
    же на правой был.

    — Может, раньше на левой, — заикнулся Игнатий
    Андреевич, — три века назад-то…

    — Ну а речка тоже место поменяла?

    — Леха неправильно списал, видать.

    Невесело посмеялись.

    — Я думаю, это он относительно себя определял, — предположил Брюханов. — Он же вверх плыл.
    И от него, значит, слева.

    — Гм… видимо… Чего там дальше?

    — «А как идешь от деревни Кутая, и от того места
    идут всё острова, и другого берега не видать».

    — Угу, угу, значит, точно вверх шел. Островов выше Кутая полно.

    — «На той же стороне деревня Огородникова, от
    речки Кутая пять верст. На той же стороне деревня
    Кромилова, а под деревнею речка Мамырь, от деревни Огородной четыре версты. На правой стороне деревня Софронова…»

    — А что это за Мамырь? — нахмурился, вспоминая, Игнатий Андреевич. — Под Братском, знаю, Мамырь есть, село… Это он уже в Иркутскую область,
    что ли, уплыл?

    — Да вряд ли… Да мало ли Мамырей? У иркутов
    и поселок Кутайский тоже есть. Тоже недалеко от
    Братска.

    — Да?.. То-то с нами не церемонились — одним
    Кутаем больше, одним меньше… Москву бы не стали
    топить…

    — Хе-хе, эт ты к месту сказанул. Про Москву.
    С минуту молчали, представляя, что вот появилась идея перегородить Москву-реку, построить на
    ней ГЭС. И началось расселение москвичей по России…

    — А Пылёво-то, — не выдержал Виктор Плотов, —
    Пылёво наше там хоть упоминается?

    Брюханов мотнул головой:

    — У этого — нет. Дальше будет… А здесь вот что
    интересно: оказывается, столько деревень стояли
    между Кутаем и Усть-Илимском. Тут названий двадцать. — Глянул в бумагу: — Софронова, Суворова,
    Смородникова… И вот, кстати: «Против той деревни
    Смородникова искали жемчуг. И в тех местах жемчугу сыскали небольшое, и велми мелок. Только сыскали одно в гороховое зерно грецкое».

    Это сообщение вызвало долгий спор. Одни удивлялись и не верили, что в их реке могут обитать жемчужницы, другие уверяли, чуть не божились, что видели не только эти раковины, но и мелкие жемчужины в них.

    — Ну, я даже и не додумался, что это жемчужина, — говорил Женька Глухих. — Думал, песчинка
    такая крупная. Мало ли…

    Ему не то чтобы верили, но опасались объявлять,
    что врет, — именно Женька, выпивоха и шалопай,
    никчемный мужичок, притащил несколько лет назад
    в деревню осетра на сорок килограммов…

    — А вот здесь про Пылёва, — продолжал Брюханов, — который, наверно, и деревню поставил. Или
    сын его… «Вверх по реке деревня Кутайская, а в ней
    пашенные крестьяне: Дёмка Привалихин, Васька
    Пылёв, Ивашко да Лучко да Климко Савины».

    — Привалихин, — вздохнул Виктор. — Сколько
    всего случилось за триста лет с лишним, а фамилия
    сохранилась. Не фамилия даже — род!

    — Ну, в документах куча фамилий знакомых. Заборцевы, Рукосуевы, Сизыхи, Верхотуровы, Саватеевы, Усовы. Моих предков полно — Брюхановых.

    — Да-а, веками держались. А вот взяли их… нас всех и — смыли.