Наступила вековая годовщина геноцида армян — 24 апреля сто лет назад в Константинополе турецкие власти арестовали более 600 представителей духовенства и интеллигенции. Массовые депортации и убийства армян-подданных Османской империи продолжались до 1923 года — за это время погибло, по разным оценкам, до 1,5 миллионов человек. К памятному дню геноцид был признан 22-мя государствами — теперь к ним присоединились Австрия, Болгария и Германия.
На экраны тем временем вышел фильм Карина Ованнисяна и Алека Мухибяна «1915»: «Прочтение» рассказывает о нем и еще нескольких лентах, связанных с темой трагического преступления, следы которого еще долгие годы будут вести в будущее.
«1915» Карина Ованнисяна и Алека Мухибяна, 2015
Дебют американских журналистов армянского происхождения снимался несколько лет — за это время режиссеры успели пройтись (а когда и пробежаться) по разным жанровым направлениям. Неизвестно, как выглядел замысел картины поначалу, но в итоге она под музыку Сержа Танкяна развернулась где-то на стыке мистико-сюрреалистической семейной драмы и исторической трагедии. Это сочетание (скорее настораживающее, чем интригующее) оказалось эффектным и поистине эффективным — дело здесь не столько в противопоставлении частного и национального горя, сколько в столкновении нескольких реальностей: театральной, политической и бытовой.
Проблемы принятия, покаяния и примирения — таковы ключевые мотивы этой истории, главный герой которой, режиссер Симон (Симон Абкарян), ставит в старейшем театре Лос-Анджелеса пьесу об армянке Ани (Анджела Сафарян), что решается ради спасения жизни принять ухаживания турецкого полковника (Сэм Пейдж). Под окнами театра разворачиваются пикеты разгневанных сюжетом соотечественников Симона — но его гораздо больше беспокоит состояние жены Анджелы, исполняющей роль Ани. Обвиняя себя в смерти их маленького сына, она уже который год соглашается жить только прошлым — да и вообще, чувствует себя живой, лишь входя в образ своей героини.
«Шрам» Фатиха Акина, 2014
Единственный в этом списке фильм, подробно иллюстрирующий не только постгеноцидные травмы в разных их проявлениях, но и сами события 1915 года, был создан этническим турком. Эта снятая на 35 миллиметров работа талантливого режиссера Фатиха Акина, постоянного призера европейских фестивалей, участвовала в прошлогоднем венецианском конкурсе — и не снискала похвалы критиков. Между тем история чудом выжившего, но онемевшего после ранения кузнеца Назарета Манукяна (Тахар Рахим) и его долгой одиссеи (Турция — Ливан — Куба — США) в поисках спасшихся дочерей не заслуживает и половины предъявленных к ней высоколобых претензий.
Кто-то обвиняет Акина в склонности к полумерам — но жестокость турецких солдат показана в «Шраме» весьма детально. Кто-то упрекает в уклонении от рассуждений о причинах и следствиях геноцида — однако едва ли они уместны и возможны в рамках выбранного Акином жанра частной драмы, и без того расширенного здесь до возможного предела. Кто-то называет его «сентименталистом» — тем временем повседневность сама по себе полна трогающих до слез мгновений: поддаваться им время от времени — не значит демонстрировать дурной вкус. Куда важнее, впрочем, другое: Фатих Акин, первым в кино начавший разговор об армянском геноциде с широким зрителем, коснулся в нем еще одной важнейшей темы — вненациональной жестокости, феномена жертвы и палача, ждущих своего часа внутри одного и того же человека.
«Рассвет над озером Ван» Артака Игитяна и Вагана Степаняна, 2011
В Армении проживает в 2,5 раза меньше армян, чем за ее пределами — так что тема сохранения и передачи новым поколениям культурной идентичности остается для этого народа одной из главнейших. Ей и посвящен «Рассвет над озером Ван» — снятая в Америке армяно-французская трагикомедия о жизни трех поколений семьи Памбукчян в современном Лос-Анджелесе. Восьмидесятилетний Карапет (Карен Джангирян), сын спасшейся во время геноцида армянки, каждый апрель сжигает на ступенях консульства Турции ее флаг. Попытки сына Тиграна (Жан-Пьер Ншанян) урезонить папеньку заканчиваются лишь ссорами: один давно считает себя американцем, другой презирает такой конформизм и все больше скучает по родным землям. Конфликт усугубляется, когда Карапет узнает, что его внук Геворк (Арен Ватьян) встречается с турчанкой (Гюнышигы Зан).
Это кино примечательно прежде всего на редкость ироничным и в то же время теплым взглядом, которым Артак Игитян и Ваган Степанян смотрят на своих героев. Они с явным удовольствием обыгрывают разнообразные стереотипы, обыкновенно ассоциируемые с образом эмигранта в Штатах — всякого вообще и армянского в частности. Обаяние главного героя — с его темпераментным фанфаронством, страстью к драматическим бенефисам и вечными нардами — сглаживает драматургические огрехи «Рассвета». Диалоги здесь далеки от безупречности — как и игра некоторых актеров второго плана, из-за чего лента начинает периодически напоминать глуповатое «мыло». С другой стороны, она и задумывалась как мозаика самых разных культурных кодов — так что и в этом эффекте можно найти прелесть.
«Арарат» Атома Эгояна, 2002
Для канадского кинематографиста армянских кровей Атома Эгояна геноцид является истинно генетической травмой — жертвами резни стали его прабабушка и прадедушка. Неудивительно, что после известия о съемках «Арарата» поклонники ждали от него программного высказывания на тему в духе «Списка Шиндлера» Стивена Спилберга или «Пианиста» Романа Полански, но Эгоян поступил изобретательнее. Не интересуясь потребностями рядового зрителя в мощной истории с конкретным человеческим лицом, он решил собрать свое полотно из отдельных лоскутков — и так увлекся игрой в закрывание собственных гештальтов, что с какого-то момента перестал следить и за сочетанием цветов, и за сопоставимостью фактур ткани. Обладая завидным запасом самоиронии, Эгоян потешается над этой пестротой — и ловко отшучивается от самых трудных вопросов.
Далеко не всякому заинтересованному зрителю такой подход придется по душе, но трудно представить человека, который не увлечется какой-нибудь из линий эгояновского сложносочиненного сюжета. Одному будет любопытно наблюдать за режиссером Сарояном (Шарль Азнавур), который снимает фильм о геноциде; второму — за его помощником, армянским юношей Раффи (Дэвид Алпей), чей отец считается террористом после убийства турецкого дипломата; третьему — за отношениями матери Раффи (Арсине Ханджян), историка, тоже работающего на съемках у Сарояна, и ее падчерицы (Мари-Жозе Кроз), что обвиняет мачеху в смерти собственного отца и спит с Раффи… Судьбы персонажей на деле переплетены еще крепче — словом, того, кто отважится свести с ними более близкое знакомство, ждет еще немало семейных и политических секретов.
«Майрик»/«Мать» и «Улица Паради, дом 588» Анри Вернея, 1991
Символично, что именно эти две картины (вторая является продолжением первой) стали последними работами французского режиссера армянского происхождения Анри Вернея. Идею создания экранной автобиографии ему предложил Анри Труайя, вдохновленный семейной историей друга, родители которого в 1924 году переехали с трехлетним Анри (тогда еще Ашотом) из Турции в Марсель. Изменив ряд деталей, Верней положил в основу фильма две свои новеллы и создал полный любви и остроумия рассказ о жизни армянской семьи Закарян, трудившейся на износ ради того, чтобы единственный ребенок получил лучшее образование. Этот гимн сыновней любви (заметим сразу, лишенный всякого пафоса), для которого Верней написал сорок вариантов сценария, можно сравнить разве что с «Обещанием на рассвете» Ромена Гари.
Несмотря на то, что темы геноцида Верней напрямую касается лишь в самом начале «Майрик», после выхода фильма турецкие власти навсегда запретили прославленному актеру Омару Шарифу, который исполнил роль отца семейства, въезд в страну. Клаудия Кардинале (мама) избежала этого страшного наказания — как и Ришар Берри, сыгравший повзрослевшего главного героя.
«Тоска» Фрунзе Довлатяна, 1990
Один из величайших и самых недооцененных фильмов перестроечного периода был снят Фрунзе Довлатяном по сценарию Генриха Маляна и Рубена Овспеяна, положившим в его основу одноименный роман Рачии Кочара. (В сущности, слово «великий» следовало бы поставить и перед каждым из четырех этих имен.) «Тоска» — еще и одна из самых страшных картин о XX веке и его слепых жерновах, лавировать между которыми, так и не став жертвой ни там, ни здесь, мало кому хватало сил и/или отваги.
Крестьянин Аракел (Рафаэл Атоян) — этакий армянский Платон Каратаев — сумел спастись во время геноцида и перевести семью через воды Аракса. Кое-как смирившись с тем, что Армения теперь располагается на советской земле, он с детской прямосердечностью критикует усатого вождя и не понимает всеобщего ужаса и трепета. Однажды ночью, после сельского праздника в честь принятия «Сталинской конституции», Аракел переходит через реку обратно — чтобы навестить родные могилы и прийти назад. Вернувшись он, разумеется, попадает в самый настоящий ад.
«Тоска», некоторые сцены которой навсегда сохранятся даже в самой легкомысленной голове, — это, кроме прочего, очень честная история об одиночестве, памяти и прощении.