Донец Ольга Александровна, драматург. Пишет сценарии для кино и театральные пьесы. Спектакль по пьесе Ольги Донец «Из жизни огней» (реж. Юрий Мельницкий, драматический театр «Бенефис», г. Елец) был номинирован на премию «Золотая маска». Автор сборника рассказов «Антрацитовое небо» (издательство «Амфора», 2015).
Рассказ «Генетический код» вошел в шорт-лист литературной премии Дмитрия Горчева и публикуется в авторской редакции.
ГЕНЕТИЧЕСКИЙ КОД
Ира любит Андрея. Сильно и будто впервые в жизни. Во всяком случае, именно так она говорит Розе Лимбернахт, загорая с ней на террасе своей дачи.
Роза Лимбернахт, полная, одинокая и пьющая, прищуривается:
— У тебя каждый раз — впервые. И каждый раз — в последний.
— Твоя ирония тут не к месту, Роза! — вспыхивает Ира. — Я дня без Андрея прожить не могу!
Ира искренне верит в то, о чем говорит. Роза, тоже искренне, не верит. Они подруги с юности, искренность сблизила их еще на первом курсе филфака. Сблизила и склеила навек.
Ира работает на местном телеканале шеф-редактором программы «Новости». Она выбирает те новости, которые можно показывать зрителю. А новости, которые показывать нельзя, зарубает на корню. Этот нехитрый алгоритм Ира отрабатывает уже пятнадцать лет.
Андрей оказался в разделе, который показывать нельзя.
Спецкор «Новостей» подготовил репортаж о взрыве во дворе мужской бани. Большой оригинал, он заснял свидетелей в том виде, в котором их застала катастрофа.
Андрей во время взрыва находился в парной. А во время интервью — на улице, в лучах игривого солнца. Ира новость зарубила, так как никогда не поддерживала оригинальность спецкора. А вот Андрея, у которого из одежды были только березовый веник и войлочная шапочка, потного и мускулистого, оценила высоко.
Он и говорил интересно — о связи взрывного огня и банного жара. Еще — об Аристотеле, который эти понятия объединил уже давно, как, впрочем, и все явления во Вселенной.
— Вот так и родилась философия, — произнес Андрей в камеру, оператор взял его общим планом, и у Иры в животе затрепетало.
Узнав у спецкора адрес этого прекрасного свидетеля, Ира тут же поехала обсуждать Аристотеля. Вечер завершился незаметно, протянулся в ночь, а утром Ира и Андрей решили жить вместе…
— Опять косточки главреду обмываем? — Андрей идет по дорожке, вдоль грядок клубники и широко улыбается.
— Ой, зашелестела вся, — Роза подтрунивает над встрепенувшейся Ирой. — Ты не вибрируй так усердно. Мужики любят неприступность.
— Много понимаешь, — фыркает Ира, вскакивает, бежит навстречу Андрею.
…Она любит кидаться к нему на шею и шептать о том, как скучала. Ноги не касаются земли, родной запах гладит душу, Ира чувствует себя совершенно счастливой…
— Мне нужно вечером уехать, любимая. Самолет с серебристым крылом. Такие дела. Да.
Ирино счастье кидается в сторону, уступает дорогу тревоге.
— Как? Куда?
— Конференция. В Кракове. Две недели.
— Но я не смогу без тебя две недели. И это же так далеко — Краков.
— Я буду звонить и писать в интернете.
— Но я не смогу.
— Ира, это все-таки работа. Перестань.
Потом Андрей и Роза на террасе шумно спорят о чем-то. А Ира кромсает помидоры, укроп и петрушку, снимает с плитки кастрюлю с пельменями и беззвучно плачет.
Продолжая плакать, она зовет к столу.
— Роза, вот объясни своей подружке, что я не могу игнорировать конференции. Наука требует общения с миром, — Андрей цепляет вилкой кусок помидора.
— Подружка, философия — наше всё! — Роза поднимает бокал вина.
— А две недели — это долго, — грустно отвечает Ира.
— И все-таки, я предлагаю выпить вина! — предлагает Роза и выпивает.
— Мне скоро на самолет, не хочу пить, — отказывается Андрей.
— А я буду водку, — говорит Ира.
— А разве у нас есть водка? — радостно восклицает Роза. — Тащите, я тоже буду!
— Роза, у нас нет водки, — Андрей строго смотрит на Иру. — А тебе ни к чему ее пить, даже если бы была.
— К чему, — бурчит Ира, накидывает шаль и уходит.
Водку продают в ларьке, который находится на железнодорожной станции, в паре километров от дома. Ира бредет по дороге, всхлипывает и периодически оборачивается, в надежде увидеть бегущего за ней Андрея. Но никого нет.
Тут Ира начинает рыдать в голос. Они с Андреем никогда дольше, чем на день, не расставались. А вместе уже четыре недели!
Ира замолкает, задумывается. Ведь получается не «уже», а «всего». Всего двадцать восемь дней. Шестьсот семьдесят два часа. Сорок тысяч… Ира садится на дорогу, берет палочку и карябает ею по земле — считает в столбик. Сорок тысяч триста двадцать минут. А рядом еще один столбик — четыре миллиона четыреста девятнадцать тысяч двести секунд.
Все-таки «уже», а не «всего». Она обводит написанное. На земле образуется сердце с двумя столбиками внутри. И вот после этого «всего» он так спокойно «уже» бросает ее на две недели! Четырнадцать дней в уме!
Она встает и уверенно продолжает свой путь к водке.
У ларька курит одинокий пьяница в грязной одежде.
— Бутылку водки, пожалуйста, — говорит Ира продавщице.
— «Добрый медведь»? «Путинка»? «Столичная»? — интересуется та.
— «Столичную» бери, — подсказывает пьяница. — Недорого, мягко вставляет и с генетическим кодом.
— С чем? — Ира удивленно косится на мужчину.
— Генетика в неё заложена. Еще дед мой «Столичную» ценил. Образно выражаясь, веками проверена.
Ира пожимает плечами.
— «Столичную» дайте, — отвечает она продавщице. — И один пластиковый стаканчик.
Ира расплачивается, отходит от ларька.
— Зачем тару такую неуважительную берешь? — слышит она над ухом голос пьяницы. — Граненый стакан нужен. Иначе водка не полюбит тебя, пойдет не так, как подобает.
— Отстаньте от меня, — просит Ира.
Но пьяница не отстает.
— Вообще, «Столичная» нынче не та, что раньше. А пью я тринадцать лет, — разговаривает он сам с собой. — Нет, качество как было отменное, так и осталось. Так сказать, приятный вкус и послевкусие — тоже ничего. Но!
Тем временем Ира садится на скамейку, пытается отвинтить пробку. Ничего не выходит.
— Позволь, помогу, — пьяница тянет руку к бутылке.
Ира недовольно смотрит на него. Но бутылку отдает. Пьяница быстро справляется с пробкой и тут же присаживается на скамейку рядом с Ирой.
— Так вот, есть «но», — продолжает он свой монолог. — И «но» — в том, что усилились негативные последствия. Ну, которые проявляются на следующий день после выпитого. Если раньше они происходили после употребления пяти-шести бутылочек, то сейчас довольно трёх-четырёх. Иногда — и двух, в плохие дни…
— Бутылку верните, — перебивает его Ира, забирает водку, наливает полный стаканчик и залпом выпивает.
Ира не знает, какая именно генетика заложена в «Столичной», но водка прожигает её гортань, встает горячим комом в груди, не дает нормально продышаться. Ира закашливается.
— А всё из-за того, что перед первой всегда нужно позаботиться о закуске, — пьяница протягивает ей яблоко. — Не побрезгуй.
Ира хватает яблоко, вгрызается в него, начинает судорожно пережевывать и глотать спасительную мякоть. Жжение постепенно проходит. Воздух проникает в легкие. Ира хмелеет. Она смотрит на соседа уже довольно благодушно, даже замечает, что он симпатичный. Правда, смущает спутанная борода, но дачники всегда выглядят неряшливо. Ну а что? Почти деревня вокруг.
В кармане гудит мобильный. Это Андрей. Поколебавшись секунду, Ира сдержанно говорит в трубку:
— Слушаю вас.
— Ирка, ты где? — взволнованно спрашивает Андрей.
— Я тут. А вы уже в Кракове?
— Что происходит?
— Происходит «уже», а не «всего»! — она отключает телефон и видит, что новый знакомый протягивает ей запыленный граненый стакан.
— Держи, — говорит он. — От деда достался. У меня и второй имеется, от бабки. Она тоже в «Столичной» разбиралась.
Пьяница крякает в бороду, достает второй стакан, аккуратно извлекает из Ириной руки бутылку, разливает водку по стаканам.
— За что пить будем? — спрашивает он.
— Не знаю… — Ире вдруг становится нестерпимо грустно, ей хочется позвонить Андрею, но «уже» не пускает, хотя «всего» настойчиво требует включить телефон. — Давайте просто так.
Они чокаются, выпивают. Пространство начинает вибирировать. Пьяница расплывается. Невидимый виртуальный карандаш рисует перед Ирой замысловатые узоры, в которых кроется дилемма, впрочем, «уже» — непонятно какая.
— Скажите, — выдыхает Ира в темный августовский воздух. — Вы любили?
— Это — смотря — что под этим понимать, — рассуждает пьяница, — Можно сказать, что иногда и любил.
— А если бы она ушла, вы бы стали догонять? — Ира чувствует, что генетический код «Столичной» начинает перестраивать ее жизнь, меняя местами сегодня и вчера, складывая из развалившихся смыслов новые.
— Это — смотря куда ушла, — продолжает рассуждать пьяница. — И кто.
— Например, я, — внезапно предполагает Ира. — Да, вот вы, к примеру, любите меня, а я обиделась и ушла. Будете догонять?
— Это — смотря зачем ушла.
— Ушла пить водку, — Ира берет предложенный пьяницей наполненный стакан. — С вами.
Он внимательно смотрит на нее:
— А ты бы не ушла.
— Почему это?
— А зачем от меня уходить, когда выпить можно и со мной?
Ира вдруг осознает безграничную мудрость сказанного.
— Вы сами сейчас сделали такой вывод? — произносит она, генетически плохо проговаривая слова.
— Конечно, сам. А кто еще? — пьяница вытирает мокрые усы.
— Аристотель, например, — Ира протягивает ему «уже» пустой стакан. — Или другой какой философ.
— Это — смотря — какой другой, — пьяница выжимает из бутылки остатки водки. — Если типа меня, то — за ради бога. Если нет — то нафига? Какого хрена?
В одно мгновение перед Ирой проносится вся Вселенная в мельчайших подробностях. «Уже» и «всего» становятся крошечными частицами, к которым прибавляются другие, их все больше и больше. «Зачем», «нафига», «какого-хрена» и «плевать» водят неспешный хоровод в пустынной мгле. Ира чувствует слияние с пространством и забывается в окончательном понимании истины.
Роза сидит в кресле на террасе. Она держит перед собой мобильный и каждые полминуты набирает Ирин номер. Перед ней, по двору, взад-вперед ходит взъерошенный Андрей.
— Абонент вне зоны, — мрачно сообщает Роза. — Вот почему ты не пошел за ней?
— Роза, блин! Говорю же, я думал, что она шутит! — взрывается Андрей.
— Но теперь-то не до шуток.
— Я не знаю — где ее искать! Я не знаю — где тут берется водка! Я ничего не знаю! Это не моя дача!!!
Тут они слышат шорох со стороны калитки. Андрей хватает фонарик и кидается на шум. Роза идет за ним.
Под кустом черноплодной рябины они обнаруживают Иру, которая спит, положив голову на колени пьяного бородатого мужика. Мужик откупоривает бутылку «Столичной».
— Ира, что происходит? — кричит Андрей и светит ей в лицо фонариком.
Роза нервно закуривает, и, в свою очередь, обращается к пьянице:
— Вы кто, мужчина?
— Это — смотря как посмотреть, — отвечает тот.
Ира просыпается, прикрывается рукой от слепящего света.
— Мы — «уже»? — спрашивает она.
Андрей поднимает Иру с земли, несет к дому. По дороге она его узнает, пытается вырваться, рыдает, кричит и обвиняет Андрея в бесчеловечности. Андрей целует ее мокрое лицо. Он объясняет, что отказался от конференции. Потому что понял, что не сможет без Иры так долго.
— Четырнадцать дней, а на три тысячи шестьсот умножь сам, — подытоживает Ира, успокаивается и снова засыпает. Андрей аккуратно заносит ее в дом, кладет на постель. Он смотрит на ее перепачканное лицо, вдыхает пары перегара и решает, что утром сделает ей предложение.
Роза и пьяница сидят под кустом. В руках у них граненые стаканы. Бутылка уже почти распита. Пьяница гладит Розу по обширной груди.
— А где ты живешь, нахал? — спрашивает разомлевшая Роза.
— Это — смотря когда, — отвечает он. — Бывает что и нигде.
— Давай ты будешь жить у меня, — предлагает Роза.
— В общем-то, я не против,- говорит он. — Но у меня есть вопрос.
— Задавай любой! — восклицает Роза.
— У тебя как с генетикой? Три бутылочки осиливаешь? — он прищуривается и впервые за вечер становится напряжен.
— Это — смотря под какую закуску, — отвечает Роза. — Так-то могу и четыре.
Пьяница чумеет от радости, заваливает Розу под куст. Она не сопротивляется и забывается в его объятьях.
С неба светит полная Луна. Вяло тявкают соседские собаки. Звенят цикады.
Ире снится прошедший день, и она понимает, прямо во сне, что день этот показывать нельзя, но и зарубать его не стоит. Опять дилемма — думает Ира, но потом проваливается в более глубокий уровень бессознательного, где нет ничего, кроме ощущения счастья. Генетически заложенного.
Иллюстрация на обложке статьи:
Дмитрий Горчев «Эдем». Холст, масло. 1994 (фрагмент)