Вступление к роману
О книге Марка Далета «Орбинавты»
Виа Сан-Лоренцо, преодолев притяжение нависающих
друг над другом церквей, палаццо, особняков, вырывалась
из тесного лабиринта улочек и переулков, ведя к громаде
кафедрального собора Святого Лаврентия. Вечерняя служба еще не началась, людей в соборе и около него было немного, но прихожане постепенно начинали прибывать.
Некоторые только что пришли из коммерческих заведений — так называемых «скамей» или «банков», — которыми так славится Генуя, и теперь, стоя группками у поражающего массивными арками и розеткой фасада, они,
не торопясь войти внутрь, тихими голосами обсуждали
денежные и торговые дела.
Двое молодых венецианцев присмотрели себе очередную жертву в группке беседующих банкиров у входа в собор. Согласно плану, Альдо должен был отвлечь генуэзского толстосума разговорами, а Джина — аккуратно
срезать висящий у него на поясе мешочек. В результате
многократных повторений этот трюк был доведен ими до
совершенства и до сих пор почти ни разу не срывался,
если не считать одного досадного эпизода, когда парочку разоблачили, но Альдо и Джине удалось тогда без труда уйти от погони.
Альдо, машинально поправив складку на элегантном,
слегка поношенном плаще, решительно направился в сторону беседующих мужчин, когда кто-то схватил его за запястье. Венецианец попытался выдернуть руку, но хватка
оказалась железной. Он оторопел, увидев, что его держит
высокая незнакомка в лазурной пелерине.
— Что вам угодно? — спросил он по-тоскански. Местное лигурийское наречие Альдо худо-бедно понимал, но
говорить на нем почти не мог.
— Я предлагаю вам немедленно покинуть это место! —
произнесла женщина, глядя вору в глаза.
Тосканский для нее тоже не был родным. Альдо не сумел определить ее акцент, но был уверен, что ни одно из
итальянских королевств и республик не является ее родиной.
Джина в недоумении уставилась на них, не решаясь подойти. Женщина, публично держащая за руку незнакомого мужчину, — такое зрелище необычно даже для Италии,
несмотря на то, что там уже полвека, начавшись с творчества великих флорентийских мастеров, распространялись
новые веяния, о чем свидетельствовала невозможная
прежде смелость живописи и скульптуры.
— Как видите, на нас смотрят, — проговорила незнакомка в синей пелерине. — Думаю, этим господам будет
очень интересно узнать о ваших намерениях. Особенно
тому седому синьору справа.
Она быстро и безошибочно, в малейших деталях, изложила план Альдо и Джины.
— Чего вы хотите? — спросил Альдо, задохнувшись от
страха.
— Сдать вас городской страже, разумеется, — объяснила иностранка. — Но я готова отпустить вас с условием,
что вы больше никогда не попадетесь мне на глаза.
— Мы ведь ничего не сделали, — ядовитым шепотом
произнесла Джина, подошедшая к ним и услышавшая
часть разговора. На напарника, который по-прежнему был
словно парализован — то ли неожиданным разоблачением, то ли решительностью странной незнакомки, — Джина глядела с презрением. — Что вы можете сказать гвардейцам? Что мы собирались кого-то ограбить? А как вы
это докажете?
— Вы правы, — спокойно ответила иностранка. —
Именно поэтому я вас сейчас и отпущу. Но в следующий
раз я дам вам выполнить задуманное и лишь после этого
схвачу вас. Если думаете, что сумеете ускользнуть, не буду
вас разубеждать. Можете рискнуть, если вам хочется.
С этими словами она отпустила руку Альдо. Джина
что-то еще хотела сказать, но напарник, растирая побелевшую кисть, торопливо зашагал прочь.
— Это же ведьма, — уговаривала его Джина, стараясь
не отстать. — Как же иначе она могла узнать про нас?
А если она ведьма, то мы и сами можем сдать ее страже.
Альдо что-то возражал, но женщина в синей пелерине
уже не слышала их.
Того, ради которого она каждый вечер приходила к собору Святого Лаврентия, здесь опять не оказалось.
В первые дни она заходила внутрь и подолгу сидела,
любуясь фресками, или ходила по собору, заглядывая в
мраморную капеллу Сан-Джованни-Батиста, где хранились мощи Иоанна Крестителя, привезенные генуэзскими купцами в 1098 году. Разумеется, видела она и другие
реликвии этого храма — синее блюдо и кубок из зеленоватого стекла. Прихожане были убеждены, что именно на
этом блюде жестокой Саломее принесли когда-то отрубленную голову Предтечи, а кубок был одним из тех, которыми пользовались Спаситель и апостолы в Гефсиманском саду во время Тайной вечери.
Все это поначалу казалось интересным, но успело с тех
пор прискучить высокой иностранке, и она решила, не
задерживаясь здесь дольше, спуститься к морю и погулять
в гавани, над которой возвышался достигавший более
двухсот футов в высоту знаменитый генуэзский маяк.
На сердце у женщины было тревожно. Тот, кого она
надеялась здесь встретить, бежал с родины на несколько
дней раньше, чем она сама. Но, в отличие от нее, у него
почти совсем не было с собой средств, так как покинуть
страну пришлось в спешке, и направился он в Геную не
морем, а сушей, через Францию. Его легко могли схватить
по пути, и каждый день, проходивший без него, наполнял
женщину ощущением унизительной неспособности предпринять что-нибудь ради его спасения. Оставалось лишь
томительное ожидание. В последние месяцы она почти
уверовала в то, что ей все подвластно, отчего переживание
бессилия было особенно мучительным.
Спустившись с паперти на площадь, иностранка в синей пелерине встретила одного из своих немногих местных знакомых. Сухощавый мужчина лет шестидесяти, с
кожей, напоминавшей пергамент, книготорговец Бернардо Монигетти как раз направлялся в собор. Иностранка
время от времени заходила в его лавку, чтобы купить ту
или иную книгу. Ей было приятно и легко с ним разговаривать. Этот генуэзец прекрасно разбирался в литературе
и никогда не проявлял любопытства касательно происхождения своей покупательницы.
— Как вам понравились приключения достойного английского рыцаря, донна Мария? — поинтересовался Монигетти, по чьему совету она несколько дней назад приобрела тосканский перевод чрезвычайно популярной в
Европе книги под названием «Приключения сэра Джона
Мандевиля». В книге, составленной в середине прошлого
столетия, автор описывал свое путешествие по разным
странам, которое якобы длилось тридцать четыре года.
— Написано увлекательно, — ответила та, кого книготорговец назвал донной Марией, — но, кажется, небылиц
в этой книге больше, чем подлинных сведений.
— Что же именно вы считаете небылицами? — Монигетти, заинтересовавшись темой разговора, казалось, больше не торопился в собор. — Вы не верите в существование царства пресвитера Иоанна?
Он имел в виду могущественного царя, якобы правящего огромным христианским государством где-то на Востоке. Многие были убеждены, что рассказы о пресвитере Иоанне являются всего лишь легендами.
— Нет, — улыбнулась донна Мария. — О пресвитере
Иоанне я ничего не знаю. Но все эти рассказы о циклопах, великанах, карликах, заколдованных лесах, о людях с
песьими головами, о девице, превращающейся в дракона,
об источнике вечной юности, наконец… И в то же время —
очень интересные и вполне убедительные описания Константинополя, Вифлеема.
— Божий мир велик и удивителен, — то ли согласился, то ли возразил Монигетти. — Чего стоят, например, недавние открытия нашего соотечественника, генуэзского
картографа Кристуфоро Коломбо, сделанные им на службе у кастильской королевы!
По лицу донны Марии при упоминании великого
первооткрывателя пробежал мимолетный отблеск какого-то невысказанного чувства.
— Вы хотели что-то сказать? — быстро спросил Монигетти. — Я перебил вас?
— Нет, нет, — заверила его донна Мария. — Продолжайте, синьор Монигетти. Вы же знаете, как я дорожу вашим мнением.
Слегка поколебавшись, книготорговец сделал неожиданное признание:
— Конечно, поверить во все это трудно. Но есть вещи,
в которые так хочется верить! — задумчиво произнес он.
— Вы, очевидно, говорите об источнике вечной юности, — предположила собеседница.
— О да! — с жаром подтвердил Монигетти. — Я бы не
отказался испить из него. Вам, вероятно, трудно меня
понять, ведь вы так молоды.
— Ну что вы, — возразила иностранка. — От такого
дара никто бы не отказался — ни стар, ни млад. И я вовсе
не представляю собою исключения. Отвергнуть вечную
молодость просто невозможно. Однако из этого отнюдь не
следует, что подобный дар непременно является благом.
Подчас мы не способны отказаться и от того, что сулит
неизбежную муку.
Внимательно глядя ей в лицо, словно желая прочесть
ее мысли, Монигетти сказал:
— Вы, вероятно, имеете в виду, что подобный дар противоречил бы Божественному замыслу? — Повернувшись
лицом к собору, он осенил себя крестным знамением и
поднес руку к губам. — Разумеется, вы совершенно правы, и проявленная мною мечтательность доброму христианину не к лицу.
— Я не богослов и не пророк, добрейший синьор Монигетти, — возразила донна Мария. — Воля Господа мне
неведома. Я имела в виду совсем не это.
— А что же?
— Видите ли, — медленно произнесла иностранка,
подбирая слова, — неувядающая молодость предполагает
вечную жизнь, то есть, в сущности, бессмертие. Но я не
уверена, что бессмертный может быть счастлив среди
смертных. Ведь он неизбежно переживет тех, кого любит.
Ему придется наблюдать их старение, болезни, дряхление,
подчас сопряженное со слабоумием и унизительными телесными слабостями, и — в конце концов — неизбежную
кончину.
Монигетти кивнул:
— Я уже сожалею о том, что на мгновение поддался
грезам о вечной юности. Это был весьма незрелый порыв.
Донна Мария оценила его способность признать свою
неправоту.
— Впрочем, повторюсь, — поспешила она добавить, —
я все равно не смогла бы отказаться от такого дара. — Как
видите, я разделяю вашу незрелость.
Книготорговец покачал головой:
— Благодарю вас, синьора, за любезность, однако вы
совершенно правы. Счастье невозможно в одиночку. Если
бы я нашел источник вечной юности, я позаботился бы о
том, чтобы из него испил всякий, кто мне дорог. И всякий,
кого я уважаю.
— А все остальные? — спросила донна Мария. — Вы
поделились бы только с избранными, но не со всем человечеством?
Вопрос застал Бернардо Монигетти врасплох. На лице
его появился румянец, и он отвел глаза.
— Не знаю, — ответил книготорговец очень тихо.
Донна Мария продолжала пребывать в тональности
этого разговора и после того, как рассталась с Монигетти.
Можно ли быть счастливым в одиночку? Ей представлялось, что для счастья необходимо желать его другим. Она
не верила в достижимость всеобщего счастья, но предполагала, что без такого намерения, независимо от его осуществимости, быть по-настоящему, безусловно, безоговорочно счастливым невозможно.
Обходя преграждающее дорогу к порту палаццо Сан-Джорджо, в котором располагался знаменитый банк, донна Мария размышляла о том, кого она каждый день приходила искать у входа в собор. Этот человек когда-то
полностью изменил ее жизнь. Открыл ей ее возможности,
о которых она не могла и помыслить.
Порой донна Мария ловила себя на том, что воображает, будто сочиняет книгу, в которой описывает все, что с
ними произошло. С чего бы она начала? О чем рассказала бы в первой главе? О своем детстве? Может быть, о том,
как складывалась ее жизнь до встречи с ним?
Иногда ей казалось, что начать нужно с древности —
может быть, со времен индийского похода Александра
Великого или с периода римского императора Аврелиана.
Однако в этот раз перед мысленным взором донны
Марии вдруг возник образ мальчика. Это был тот, кого она
ждала, но не сейчас, а в то далекое время, когда ему было
двенадцать лет и престарелый дед в обреченном мусульманском городе открыл ему тайну их семьи.
Донна Мария очень отчетливо представила себе отрока, жаждущего овладеть способностями, которые кажутся
ему волшебным даром. Ему еще невдомек, что счастье в
одиночку невозможно.
Донна Мария воображала минареты, зазубренные башни, лепящийся на зеленых холмах город и мальчика, который силится увидеть этот город как собственный сон.
Вот он бродит по террасам парка, и рядом журчит, пенясь
каскадами, вода фонтанов. Она бежит по узким каналам
и заполняет водоемы.
Нет, мальчику пока не удается увидеть привычный,
знакомый с рождения ландшафт как сновидение. Он
слишком привык воспринимать всю эту декорацию вокруг себя незыблемой явью, миром навсегда установленных
объектов. Взор мальчика поднимается, минуя купы цитрусовых рощ и темные заостренные силуэты кипарисов, и
ему предстают сверкающие на фоне яркого неба, покрытые вечными снегами вершины далеких гор.