Отрывок из романа
О книге Лорен Оливер «Прежде чем я упаду»
— Бип бип! — кричит Линдси.
Пару недель назад моя мама наорала на нее за то, что
она жмет на гудок в шесть пятьдесят пять каждое утро,
и Линдси придумала этот трюк.
— Иду! — откликаюсь я, хотя она прекрасно видит,
как я вываливаюсь из передней двери, одновременно на
тягивая куртку и запихивая в сумку скоросшиватель.
В последний момент меня ловит Иззи, моя восьмилетняя сестра.
— Что? — вихрем оборачиваюсь я.
У Иззи, как и положено младшей сестре, есть встроенный радар, с помощью которого она определяет, что
я занята, опаздываю или болтаю по телефону со своим
парнем. И тогда она сразу начинает меня доставать.
— Ты забыла перчатки, — сообщает она.
Вообще то у нее получается: «Ты забыла перфятки».
Она отказывается посещать логопеда и лечиться от шепелявости, хотя все одноклассники над ней смеются. Сестра утверждает, что ей нравится так говорить.
Я забираю у нее перчатки. Они кашемировые, и сестра наверняка перемазала их арахисовым маслом. Вечно
она копается в банках с этой дрянью.
— Сколько можно повторять, Иззи? — Я тыкаю ее
пальцем в лоб. — Не трогай мои вещи.
Она хихикает как идиотка, и я вынуждена затолкать
ее в дом и закрыть дверь. Если дать ей волю, она будет
таскаться за мной весь день как собачка.
Когда я наконец выметаюсь из дома, Линдси свешивается из окна Танка — это прозвище ее машины, огромного серебристого «рейнджровера». (Всякий раз, когда
мы катаемся в нем, кто-нибудь обязательно произносит
фразу: «Это не машина, а целый грузовик», а Линдси уверяет, что может столкнуться лоб в лоб со здоровенной
фурой и не получить ни царапинки.) По настоящему
свои машины есть только у нее и у Элли. Машина Элли —
миниатюрная черная «джетта», мы называем ее Крошкой. Иногда я одалживаю у мамы «аккорд»; бедняжке
Элоди приходится довольствоваться старым желтовато коричневым отцовским «фордом таурус», который
уже почти не заводится.
Воздух ледяной и неподвижный. Небо светло синее
без единого пятнышка. Солнце только взошло, слабое
и водянистое, как будто с трудом перевалило через горизонт и ленится умыться. Позже обещали метель, но
кто знает.
Я забираюсь на пассажирское сиденье. Линдси уже
курит и указывает сигаретой на кофе «Данкин донатс»,
купленный специально для меня.
— Рогалики? — спрашиваю я.
— На заднем сиденье.
— С кунжутом?
— Ясное дело.
Она трогается с подъездной дорожки и еще раз оглядывает меня.
— Симпатичная юбка.
— У тебя тоже.
Линдси кивает, принимая комплимент. На самом деле у нас одинаковые юбки. Два раза в год мы с Линдси,
Элли и Элоди нарочно одеваемся одинаково: в День Купидона и в Пижамный день на Неделе школьного духа,
потому что на прошлое Рождество купили чудесные комплекты в «Виктория сикрет». Мы три часа проспорили,
розовые или красные наряды выбрать — Линдси терпеть
не может розовый, а Элли только в нем и живет, — и наконец остановились на черных мини юбках и топиках с
красным мехом, которые откопали в распродажной корзине в «Нордстроме».
Как я уже сказала, только в эти два дня мы нарочно
одеваемся одинаково. Хотя, если честно, в нашей средней школе «Томас Джефферсон» все выглядят более
или менее одинаково. Официальной формы нет — это
муниципальная школа, — но все равно на девяти из десяти учениках джинсы «Севен», серые кроссовки «Нью беланс», белые футболки и цветные флисовые куртки
«Норт фейс». Даже парни и девушки одеваются одинаково, разве что у нас джинсы поуже и волосы мы укладываем каждый день. Это Коннектикут, здесь самое главное — не выделяться.
Я не утверждаю, что в нашей школе нет чудаков, —
конечно есть, но даже они чудаковаты на один лад. Экогики ездят в школу на велосипедах, носят одежду из конопли и никогда не моют голову, как будто дреды помогают сократить выброс парниковых газов. Примадонны
таскают большие бутылки лимонного чая, кутаются в
шарфы даже летом и не общаются с одноклассниками,
потому что «берегут голос». У членов Математической
лиги всегда в десять раз больше книг, чем у остальных,
они не брезгуют использовать свои шкафчики и всегда
насторожены, словно ждут крика «фу!».
Вообще то мне плевать. Иногда мы с Линдси строим
планы, как сбежим после выпуска и вломимся в нью-йоркский лофт, где обитает татуировщик, с которым знаком ее сводный брат, но в глубине души мне нравится
жить в Риджвью. Это успокаивает, если вы понимаете,
о чем я.
Линдси водит не особо аккуратно, любит выворачивать руль, останавливаться ни с того ни с сего, а потом
давить на газ. Я подаюсь вперед, пытаясь накрасить ресницы и не выколоть себе глаз.
— Патрик пожалеет, если не пришлет мне розу, — обещает Линдси.
Она пролетает мимо одного знака остановки и чуть
не ломает мне шею, резко тормозя возле следующего.
Патрик — ее блудный бойфренд. С начала учебного года они рекордные тринадцать раз расстались и помирились.
— Мне пришлось сидеть рядом с Робом, пока он заполнял заявку. — Я закатываю глаза. — Прямо раб на плантации!
Мы с Робом Кокраном встречаемся с октября, но я
влюбилась в него еще в шестом классе, когда он был слишком крутым, чтобы со мной общаться. Роб — моя первая любовь, по крайней мере первая настоящая любовь.
В третьем классе я целовалась с Кентом Макфуллером,
но это явно не считается, мы только обменялись колечками из одуванчиков и поиграли в мужа и жену.
— В прошлом году я получила двадцать две розы. —
Линдси щелчком отправляет окурок в окно и наклоняется глотнуть кофе. — На этот раз должно быть двадцать
пять.
Каждый год перед Днем Купидона ученический совет
ставит у спортивного зала кабинку. В ней за два доллара
продаются валограммы для друзей — розы с маленькими записочками, — их затем разносят купидоны (обычно девятиклассницы или десятиклассницы, которые лип
нут к старшеклассникам).
— Мне хватит и пятнадцати, — замечаю я.
Очень важно, сколько роз ты получишь. По количеству цветков в руках легко определить, кто популярен,
а кто нет. Плохо, если тебе досталось меньше десяти, и
совсем унизительно, если меньше пяти, — обычно это
значит, что ты урод или тебя никто не знает. Либо и то
и другое вместе. Иногда ребята подбирают упавшие розы и добавляют в свои букеты, но это всегда заметно.
— Ну? — косится на меня Линдси. — Ты волнуешься?
Большой день. Ночь открытия. — Она смеется. — Извини за каламбур.
— Ерунда.
Я пожимаю плечами, отворачиваюсь к окну и гляжу, как стекло запотевает от дыхания.
Родители Роба уезжают на выходные, и пару недель
назад он предложил мне остаться у него на всю ночь. Было ясно, что на самом деле он хочет секса. Несколько
раз мы были на грани, но на заднем сиденье «БМВ» его
отца, в чужом подвале или в моей берлоге, пока родители спали наверху, мне всегда становилось не по себе.
Так что когда он предложил остаться на ночь, я согласилась без размышлений.
Линдси верещит и бьет ладонью по рулю.
— Ерунда? Ты серьезно? Моя детка выросла.
— Я тебя умоляю.
Мою шею заливает жаром, и я догадываюсь, что кожа наверняка пошла красными пятнами. Обычное дело,
когда я смущена. Никакие дерматологи, притирки и пудры не помогают. Когда я была помладше, ученики распевали: «Угадайте, что такое: красно-белое, чудное? Сэм
Кингстон!»
Я едва заметно качаю головой и протираю стекло.
Мир за окном сверкает, словно покрытый лаком.
— Кстати, напомни, когда вы с Патриком начали?
Месяца три назад?
— Да, но с тех пор мы наверстали упущенное время, — усмехается Линдси, подскакивая на сиденье.
— Фу, перестань!
— Не волнуйся, детка. Все будет хорошо.
— Не называй меня деткой.
Это одна из причин, по которой я рада, что решила
сегодня переспать с Робом: наконец-то Линдси и Элоди
перестанут надо мной потешаться. Слава богу, Элли до
сих пор девственница, а значит, я не буду последней. Иногда мне кажется, что в нашей четверке я вечная отстающая, вечный наблюдатель со стороны.
— Я же говорю, это ерунда.
— Тебе виднее.
Линдси заставила меня понервничать, и по дороге я
пересчитала все почтовые ящики. Неужели завтра мир
покажется другим? Неужели завтра я буду казаться другой? Надеюсь, что да.
Мы заезжаем за Элоди, и не успевает Линдси нажать
на гудок, как дверь распахивается и Элоди скачет по ледяной дорожке на трехдюймовых каблуках, как будто
ей не терпится сбежать из дома.
— У тебя соски от холода сквозь куртку не торчат? —
спрашивает Линдси, когда Элоди забирается в машину.