- Издательство «Азбука-Аттикус», 2012 г.
- Автор культового романа «Над пропастью во ржи» (1951) Дж. Д. Сэлинджер
вот уже шесть десятилетий сохраняет статус одной из самых загадочных фигур
мировой литературы. Он считался пророком поколения хиппи, и в наши дни его
книги являются одними из наиболее часто цитируемых и успешно продающихся.
«Над пропастью…» может всерьез поспорить по совокупным тиражам с Библией,
«Унесенными ветром» и произведениями Джоан Роулинг.
Сам же писатель не придавал ни малейшего значения своему феноменальному успеху и всегда оставался отстраненным и недосягаемым. Последние полвека своей жизни он провел в затворничестве, прячась от чужих глаз, пресекая любые попытки ворошить его прошлое и настоящее и продолжая работать над новыми текстами, которых никто пока так и не увидел.
Все это время поклонники сэлинджеровского таланта мучились вопросом, сколько еще бесценных шедевров лежит в столе у гения и когда они будут опубликованы. Смерть Сэлинджера придала этим ожиданиям еще большую остроту, а вроде бы появившаяся информация содержала исключительно противоречивые догадки и гипотезы. И только Кеннет Славенски, по крупицам собрав огромный материал, сумел слегка приподнять завесу тайны, окружавшей жизнь и творчество Великого Отшельника. - Перевод с английского А. Дорошевича, Д. Карельского
- Купить книгу на Озоне
В январе 1939 года Сэлинджер записался на
два курса в Колумбийский университет. Сочинять рассказы студентов учил редактор журнала
«Стори» Уит Бернетт, а поэтическое мастерство
преподавал поэт и драматург Чарльз Хэнсон Таун.
Сэлинджер к тому времени еще колебался, какому словесному
жанру себя посвятить. Любитель театра, он вполне видел себя
автором киносценариев, но писать рассказы ему было не менее
интересно. Поэтому он и занялся сразу двумя предметами —
и в том и в другом наставниками были признанные мастера,
разительно отличавшиеся один от другого в смысле стиля
и общего подхода к творчеству.
Уит Бернетт любил рискованные предприятия. В 1931 году,
в самый разгар Великой депрессии, он со своей тогдашней
женой Мартой Фоули затеял издавать в Вене журнал «Стори».
В 1933 году супруги перебрались в Нью-Йорк, где их редакция обосновалась на Четвертой авеню. По замыслу Бернетта,
журнал «Стори» должен был знакомить публику с произведениями молодых талантливых писателей — как правило, теми,
что были отвергнуты более консервативными и массовыми
изданиями. Эстетическое чутье Бернетта обычно не подводило — именно он открыл миру таких авторов, как Теннесси
Уильямс, Норманн Мейлер и Трумэн Капоте. В 1939 году, при
весьма скромном тираже около 21 тысячи экземпляров и вечно
шатком финансовом положении, «Стори» высоко котировался
в писательских кругах и считался самым актуальным литературным
изданием.
В противоположность Бернетту, Чарльз Хэнсон Таун являл
собой воплощение солидности. К 1939 году, в свои шестьдесят
один, Таун отметился едва ли не во всех мыслимых областях
словесности. Зарабатывал он редакторством, поочередно
и весьма успешно возглавляя ряд широко известных журналов,
в том числе «Космополитен», «Макклюрс» и «Харперс базар».
При всей загруженности редакторской работой он всегда
находил время писать.
Назвать его «плодовитым» и «разноплановым» — значит
не сказать ничего. Таун произвел на свет изрядное количество
пьес, романов, песенных текстов и даже как-то составил
руководство по этикету. Но любовью всей его жизни была
поэзия. Его лирика, как и произведения во всех остальных
жанрах, пользовалась успехом, поскольку полностью отвечала
ожиданиям читателей. Стихи у Тауна всегда рифмованные,
полные цветастых фраз — в его время как раз этого
и требовала публика. Характерный образец его поэтического
творчества — стихотворение «Самоубийца», написанное
в 1919 году:
Когда неверной поступью отправился он к Богу,
Прервав на полуслове песнь, не довершив трудов,
Кто знает, что за мрачною он прошагал дорогой
И много ль одолел долин, стремнин, холмов?
С улыбкой грустной, чаю я, его Создатель встретил.
— О, нерадивый, — молвил Он, — куда ж ты так спешил?
Что книгу жизни прочитать непросто, ты заметил.
Но азбуку ее, увы, не доучил.
Не очень понятно, чему именно Сэлинджер надеялся выучиться
у автора такого рода стихов. Скорее всего, в Тауне его
привлекла не поэтическая слава, а репутация признанного драматурга.
Однако в университете Таун преподавал именно стихосложение,
и, таким образом, Сэлинджеру пришлось изучать
род литературы, к которому он никогда прежде не проявлял
сколько-нибудь заметного интереса.
Поступление в Колумбийский университет стало для
Сэлинджера третьей попыткой получить высшее образование.
В Урсинус-колледже он бахвалился перед однокашниками, что
когда-нибудь напишет Великий Американский Роман. Под
предлогом того, что только так смогут раскрыться его способности,
он выбил у родителей разрешение заняться в университете
писательским мастерством. Но, несмотря на это, с самого
начала семестра был, как и прежде, вял и рассеян. На курсе
у Бернетта Сэлинджер редко брал слово и за все время так
практически ничего и не написал. Спустя годы Бернетт напоминал
бывшему студенту, как тот отсиживался в заднем ряду,
бесцельно глазея в окно.
К поэтическому курсу Сэлинджер относился гораздо
добросовестнее. Очевидно, ему больше хотелось подражать
Чарльзу Хэнсону Тауну, чем Уиту Бернетту, — как литератор,
Таун пользовался гораздо большим успехом, к тому же Сэлинджер
разделял его интерес к театру. Прозаических университетских
работ Сэлинджера до нас не дошло, зато в архиве Чарльза
Хэнсона Тауна, среди студенческих сочинений 1939 года,
сохранилось стихотворение, подписанное «Джерри Сэлинджер»
и озаглавленное «Ранняя осень в Центральном парке».
Начинается оно так: «Слякоть и хмарь, обреченные тлению
листья…»
В конце первого семестра в Колумбийском университете
Сэлинджер получил в награду — скорее за усердие, чем за проявленные таланты — экземпляр поэтического сборника Тауна
«Апрельская песнь», вышедшего в 1937 году. Не исключено,
впрочем, что эту книгу получили все его соученики по поэтическому
курсу. Экземпляр Сэлинджера снабжен дарственной
надписью:
Джерому Сэлинджеру,
за постоянное усердие на занятиях
весеннего семестра 1939 года
в Колумбийском университете,
от Чарльза Хэнсона Тауна, Нью-Йорк, 24 мая 1939.
Так или иначе, в один прекрасный момент с Сэлинджером
произошло нечто, что вывело его из полусонного состояния.
И произошло это на занятии не у Тауна, как можно было бы
подумать, а у Бернетта. Случай, на первый взгляд малозаметный, имел огромное значение для Сэлинджера.
Как-то Бернетт решил вслух прочитать студентам рассказ
Уильяма Фолкнера «Когда наступает ночь». Он читал эту вещь
ровным, бесстрастным голосом. «Фолкнер говорил с нами
напрямую, без всяких посредников, — писал позже Сэлинджер. — Бернетт ни разу не вторгся между автором и его возлюбленным молчаливым читателем». Это чтение послужило
Сэлинджеру уроком писательского самоограничения и уважения к читателю. На всю жизнь усвоив поданный Бернеттом урок, он всегда старался оставаться словно бы в стороне,
не вклиниваться между читателем и повествованием, подавлять свое авторское присутствие, чтобы оно не мешало непосредственному восприятию читателем героев и их поступков.
Как позднее вспоминал Сэлинджер, Бернетт частенько опаздывал на занятия и заканчивал их раньше положенного, но свой предмет преподавал толково и доступно. Он заражал
учеников своей любовью к жанру рассказа, и сама эта любовь
давала им больше, чем подробнейшие объяснения. Знакомя
студентов с авторами самого разного ранга, пишущими
в самой разнообразной стилистике, Бернетт не навязывал
своего отношения и тем самым внушал студентам мысль, что
умение читать книги не менее важное, чем умение их хорошо
писать.
В конце концов Сэлинджер поддался обаянию Уита Бернетта,
начал активнее участвовать в занятиях и писать дома,
для себя. Понапрасну просидев в аудитории целый семестр, —
глядя в окно и перебрасываясь шуточками с соседями, — осенью
он предпринял вторую попытку и снова записался на курс
к Бернетту.
С сентября Сэлинджер начал посещать занятия, которые
Бернетт вел вечером по понедельникам. Он опять тихо сидел
в заднем ряду, и ничто не говорило о том, что в Джерри происходит
важная перемена. Что он мало-помалу изживает в себе
насмешливую самоуверенность, под знаком которой проходили
прежние годы его учебы. В письме, адресованном Бернетту
в ноябре 1939 года, Сэлинджер с сожалением признает,
что был до сих пор слишком ленив и чрезмерно занят собственным
«я».
Теперь он настроился на самый серьезный лад и после
одного из занятий, собравшись с духом, вручил преподавателю
подборку своих рассказов. Бегло просмотрев ее, Бернетт был
поражен — под маской безразличия в парне с заднего ряда
скрывался незаурядный талант. «Казалось, что эти несколько
рассказов написаны на одном дыхании, — вспоминал Бернетт
много лет спустя. — Большинство из них были потом
опубликованы».
К концу осеннего семестра Сэлинджер уже считал Уита
Бернетта своим наставником, его отзывы и советы были для
Джерри исключительно важны, а авторитет непререкаем.
Сэлинджер буквально из кожи лез вон, лишь бы снискать
благосклонность Бернетта. В письмах той поры, изобилующих признаниями в собственном невежестве и дифирамбами в адрес наставника, он предстает самым что ни на есть
восторженным юношей. Джерри настолько благодарен Бернетту за принятое в нем участие, что клянется пойти ради него
на все, что угодно, — разве что не на убийство.
Осенью 1939 года Сэлинджер написал рассказ «Молодые
люди» и показал его Бернетту. Бернетт, которому вещь чрезвычайно
понравилась, предложил отослать ее в «Кольерс», иллюстрированный
журнал, где рассказы размещались в окружении
назойливой рекламы. Публикация рассказов в «Кольерс»,
«Сатердей ивнинг пост», «Харперс базар» и подобных им женских
журналах, в так называемом глянце, в
была самым обычным делом.
Утром 21 ноября Сэлинджер собственноручно отнес рукопись в редакцию «Кольерс». Там ее прочитали — и, в полном
соответствии с опасениями автора, отвергли. Таково было
первое столкновение Сэлинджера с превратностями писательского ремесла, и ему хватило мужества признать этот опыт
не напрасным.
Проведя своего студента через искус глянцем, Бернетт
забрал рукопись «Молодых людей» себе. Несколько недель она
пролежала в редакции «Стори», пока главный редактор решал,
печатать рассказ или нет. Сэлинджеру, которому Бернетт
ничего определенного не обещал, эти недели наверняка показались вечностью.
Бернетт не собирался протаскивать Сэлинджера в печать.
Не сказать, что он открыл в парне, который отмалчивался
на занятиях в заднем ряду, редкостное литературное дарование
и проложил ему прямую дорогу к славе. Сначала он заставил
Джерри самого попытать счастья. Как литературному наставнику
Бернетту, должно быть, хотелось опубликовать произведение
своего подопечного, но как учитель он прежде предоставил
ему возможность испробовать другие варианты и взял
рассказ только после того, как Сэлинджеру отказали в другом
журнале.
Джерри только-только отметил свой двадцать первый день
рождения, когда в январе 1940 года редакция «Стори» уведомила
его, что рассказ «Молодые люди» будет напечатан в ближайшем
номере. В ответ Сэлинджер сообщил Уиту Бернетту,
что он «потрясен» известием и наконец может вздохнуть
с облегчением. «Ну и слава богу! — воспроизводил он вероятную
реакцию однокашников. — А то мы думали, это все один
треп». Теперь вдохновленному успехом Сэлинджеру не терпелось
целиком посвятить себя писательскому труду — в Колумбийский
университет он после каникул больше не вернулся.
Его формальное образование на этом было завершено.
Поверив, что «Молодые люди» открыли ему путь к блестящей
литературной карьере, Сэлинджер носился с рассказом как
с долгожданным младенцем. Пятого февраля редакция «Стори»
сообщила, что собирается рассылать рекламные листки с анонсом
рассказа и известием о появлении на литературной сцене
нового имени. Сэлинджер с удовольствием составил список
адресов, по которым хотел бы, чтобы была доставлена реклама,
а вскоре после этого получил сигнальный экземпляр номера
с рассказом.
По словам Сэлинджера, каждый день ожидания публикации
был для него как канун Рождества. Он без конца строил
планы, где бы лучше отметить выход рассказа, а пока сидел
дома — родители в это время куда-то уехали, предоставив
Джерри самому себе, — целыми днями слушал пластинки, пил
пиво, устраиваясь с пишущей машинкой то в одной, то в другой комнате, и вслух, не смущаясь отсутствием слушателей,
читал свои вещи.
Только 24 февраля, то есть почти через полтора месяца после
того, как журнал принял его рукопись, Сэлинджер вспомнил,
что надо бы поблагодарить редакцию «Стори». На восторженное
письмо Джерри Бернетт ответил с отеческой теплотой.
Он выразил надежду, что в напечатанном виде рассказ не разочарует
«критического глаза» автора, и пригласил Сэлинджера
на ежегодный майский ужин Писательского клуба 2. Тот
с радостью принял приглашение.
Наконец сочинение Дж. Д. Сэлинджера было представлено
миру — пять страниц в весеннем номере журнала «Стори»
занимал рассказ, за который автору с некоторой задержкой
было заплачено 25 долларов.
В рассказе в нелепом виде выведены чем-то похожие
на самого Сэлинджера и на его богатых приятелей персонажи,
глубоко озабоченные пустяковыми обстоятельствами
своего бездумного существования. Это довольно типичная
для того времени вещь, написанная под сильным влиянием
Фицджеральда.
Рассказ «Молодые люди» состоит по большей части из диалога
между не пользующейся успехом девушкой по имени
Эдна Филлипс и Уильямом Джеймсоном-младшим, застенчивым
юношей, вечно грызущим ногти и поглощающим скотч
бокал за бокалом. Дело происходит на вечеринке, беседа клеится
плохо — Эдна тщетно пытается завладеть вниманием
Джеймсона, а тот тем временем не сводит глаз с кукольной
блондинки, охмуряющей поклонников в соседней комнате.
Подобно многим будущим персонажам Сэлинджера,
парни и девушки в «Молодых людях» беспрерывно курят. Это
дает автору возможность ввести опорную деталь — черный,
изукрашенный блестками портсигар, в котором у Эдны в кончаются сигареты. Когда Джеймсону удается наконец избавиться от ее общества, Эдна поднимается наверх, в комнаты,
куда ни ей, ни остальным гостям заходить не полагается.
Двадцать минут спустя она возвращается. Соблазнительная
блондинка сидит в окружении парней. Один из них сжимает
стакан с виски в одной руке и обкусывает ногти на другой.
Эдна открывает свой портсигар в блестках — в нем откуда-то взялись штук десять сигарет. Она закуривает и просит
компанию поставить другую пластинку. Эдна Филлипс хочет танцевать.