- «Текст», 2012
- Писательница, поэт и общественный деятель Грейс Пейли
(1922–2007) считается одним из лучших рассказчиков в американской литературе.
В ее рассказах речь идет о тяготах ассимиляции, о расколе между родителями, остающимися в «отсталом» Бронксе, и детьми, уехавшими в богемный Гринич-виллидж, о перипетиях жизни обычных женщин в ее повседневности.
Ее прозу отличает редкая точность диалога, скупого и в то же время богатого. Читать ее рассказы, смешные и мудрые, суровые и одновременно сострадательные, очень увлекательно. - Рассказы
- Перевод с английского В. Пророковой и М. Кан
- Составитель Л. Беспалова
- Купить книгу на Озоне
Есть такое место, где лифты грохочут, двери
хлопают, тарелки бьются, а каждое окно — как
материн рот, что велит улице: а ну, не орать;
катайтесь на своих роликах где-нибудь еще; немедленно
домой! Мой голос громче всех.
Там моя мама еще живехонька, и бакалейщик
решается дать ей совет.
— Миссис Абрамович, — говорит он, — главное
— своих детей не бояться.
— Ах, мистер Бялик, — отвечает мама, — что
ей, что ее отцу — скажешь потише, мол, а они:
«Потише в могиле будет».
— С Кони-Айленда на кладбище, — говорит
папа. — На той же подземке, за те же деньги.
Я стою у бочки с солеными огурцами. Борозжу
мизинцем рассол. Отвлекаюсь, чтобы объявить:
— Кэмпбелл — томатный суп. Кэмпбелл —
овощной на говяжьем бульоне. Кэмпбелл —
шот-лан-д-ская похлебка…
— Тише ты, — велит бакалейщик. — А то с
банок наклейки поотлетают.
— Ширли, прошу тебя, чуточку потише, —
умоляет мама.
В этом месте вся улица стонет: «Тише! Тише!», но ей ни на капельку, ни на толику не
унять радостный хор у меня внутри.
Там же, совсем рядом, за углом, здание из
красного кирпича, давным-давно старое. Каждое
утро перед входом стоят дети в две предполагаемо
ровные линейки. Их ничто не оскорбляет.
Им все равно ждать.
Обычно среди них и я. Собственно, я первая,
потому что моя фамилия начинается на «А».
В одно холодное утро староста хлопнул меня
по плечу и сказал:
— Ширли Абрамович, тебя вызывают в четыреста
девятый кабинет.
Я послушно помчалась не вниз, а вверх по
лестнице в
И встала, замерев, у учительского
стола: ждала, когда у мистера Хилтона, их учителя,
найдется для меня время.
Через минут пять он сказал:
— Ширли!
— Что? — шепнула я.
— Вот те на! Ширли Абрамович! Я слышал,
ты говоришь громко, четко и умеешь читать с
выражением. Так оно и есть?
— Да, — шепнула я.
— Тогда давай без глупостей! Когда-нибудь
ты еще, может, и учиться у меня будешь. Отвечай
как положено.
— Хорошо! — проорала я.
— Так-то лучше, — кивнул он. — Слушай,
Ширли, а ты не можешь волосы подвязать или
там заколоть? А то у тебя на голове копна.
— Могу! — выкрикнула я.
— Все, угомонись. — Он развернулся к классу.
— Дети, полная тишина! Откройте учебники
на тридцать девятой странице. Читайте до
пятьдесят второй. Как закончите, начинайте
сначала. — Он снова окинул меня взглядом. —
Ты, наверное, Ширли, знаешь, что приближается
Рождество. Мы готовим замечательный спектакль.
Роли по большей части уже розданы. Но
очень нужен еще человек с сильным голосом, с
мощной энергетикой. Знаешь, что такое энергетика?
Правда? Умница. Я тут вчера на школьном
собрании слышал, как ты читаешь «Господь —
Пастырь мой». Мне очень понравилось. Прекрасно
было исполнено. Миссис Джордан, твоя
учительница, тебя хвалит. Значит, так, Ширли
Абрамович, если хочешь участвовать в спектакле,
повторяй за мной: «Клянусь работать на
полную, как я никогда еще не работала!»
Я взглянула на небеса и выпалила:
— Клянусь! — Поцеловала мизинец и посмотрела
на Господа.
— Такая уж у актера жизнь, — объяснил он. —
Он как солдат всегда наготове и всегда готов исполнять
приказы генерала — то есть режиссера.
Все, — сказал он, — абсолютно все зависит только
от тебя.
После уроков ученики по всей школе отчищали
и отдирали с окон ошметки индейки и шелуху
от попкорна. Прощай, День благодарения. На следующее
утро староста принес со склада красную и
зеленую бумагу. Мы наделали новых гирлянд, развесили
их по стенам, прикрепили над дверями.
Учителя становились все радостнее. Словно в
головах у них весело звенели колокольчики детства.
Моя лучшая подруга Эви во всем видела худое,
но даже она не нашла над чем поиздеваться.
Мы выучили «Святую ночь» назубок.
— Замечательно, просто замечательно! —
восторгалась мисс Гласе, проходившая у нас в
школе практику. — Даже не верится, что кое-кто
из вас по-английски толком не говорит.
Мы выучили «Украсьте залы» и «Вести ангельской
внемли». Учителям не было за нас
стыдно, и мы не смущались.
А вот мама, узнав про это все, сказала папе:
— Миша, ты хоть представляешь, что там творится?
Крамер вошла в комиссию по распределению
билетов.
— Кто? — переспросил папа. — Крамер? Так
у нее вообще активность повышенная.
— Активность? Активность обычно направлена
на что-то разумное. Знаешь, — сказала она
со вздохом, — меня очень удивляет, как наши соседи
носятся с этим Рождеством.
Папа не сразу сообразил, что на это ответить.
Но быстро нашелся:
— Ты же в Америке! Клара, ты сама сюда хотела.
В Палестине арабы сожрали бы тебя живьем.
В Европе были погромы. В Аргентине сплошь индейцы.
А здесь — Рождество… Вот незадача, да?
— Очень смешно, Миша. Что с тобой сталось?
Если мы давным-давно приехали в эту страну,
спасаясь от тирании, а тут один сплошной вертеп,
и нашим детям забивают головы враньем,
что тут забавного? Ой, Миша, куда подевался
твой идеализм?
— А твое чувство юмора?
— Его у меня никогда не было, а вот ты всегда
был идеалистом.
— Я все тот же Миша Абрамович. Ни на йоту
не изменился — кого хочешь спроси.
— Ты меня спроси, — сказала мама, да будет
ей земля пухом. — Я знаю ответ.
Соседи тоже думали, как к этому относиться.
Отец Марти сказал:
— Знаете, у моего сына очень важная роль.
— И у моего, — подхватил мистер Сауэрфельд.
— А мой в этом не участвует! — заявила миссис
Клег. — Я сказала «нет». Нет, и все. А раз я
сказала «нет», значит, «нет»!
Жена раввина заявила:
— Это омерзительно!
Но ее никто не слушал. По территории, строго
ограниченной великой мудростью Господней,
она расхаживала в рыжеватом парике.
Каждый день было много шума, а уж пользы
сколько! Я стала правой рукой мистера Хилтона.
Он говорил:
— Что бы я без тебя делал, Ширли?
Он говорил:
— Твои папа с мамой должны каждый вечер
вставать на колени и благодарить Господа за то,
что Он дал им такую дочь.
А еще он говорил:
— Милое мое дитя, работать с тобой — сплошное
удовольствие.
Порой он восклицал:
— Бог ты мой! Куда я подевал текст? Ширли!
Ширли! Где он?
— Вот он, мистер Хилтон, — тихо отвечала я.
Иногда, устав, он снова звал меня:
— Ширли, у меня больше нет сил орать на
этих деток. Скажи ты Айре Пушкову, что он выходит,
когда Лестер показывает на звезду во второй
раз!
И я вопила что было мочи:
— Айра Пушков, да что с тобой такое? Болван!
Мистер Хилтон уже пять раз тебе сказал,
тебе выходить, когда Лестер покажет на звезду
во второй раз.
— Ой, Клара, — сказал папа, — чем же она
занимается до шести вечера, что даже на стол
накрыть не может?
— К Рождеству готовится, — холодно ответила
мама.
— Хо-хо! — воскликнул папа. — Чем Рождество
плохо? В конце-то концов история всех
чему-то учит. Из книг понятно, что этот праздник
идет еще от язычества — свечи, огни, та же
Ханука. То есть он не совсем христианский. Так
что те, кто считает его сугубо христианским
праздником, — не патриоты, а просто невежды.
То, что стало частью истории, принадлежит
всем. Хотите назад в Средневековье? А что,
брить голову тупой бритвой лучше? Что плохого
в том, что Ширли учится говорить четко? Да
ничего. Может, ей не придется всю жизнь бегать
от прилавка в кухню и обратно? Она совсем
не дура.