Герман Садулаев. Зеркало атмы

Дед Сергей про себя говорил, что он старовер.
Но вера его была такая старая, что настоящие староверы, раз зашедши в Герасимовку, после толкования с дедом Сергеем вышли на тракт, истово
крестясь двумя перстами, бормоча про Ваала и про
геенну огненную, и удалились, спеша. Многими
годами ранее сорок семей из Белой Руси, предводительствуемые старцем Герасимом, отправились
в Тобольскую губернию за лучшей долей. О ту пору
Столыпин проводил свои реформы. И герасимовцы увидели в Столыпине знак. В скотских вагонах, присобаченных к хилому паровозу, с животиной и скарбом, с детьми и стариками покатились
табором на восток, как новый Израиль в Землю
обетованную. В Туринском уезде дали им урядника — сопровождать к местам поселения. Но старец
Герасим место выбирал сам. После трёх дней пути
в сибирской глуши, когда урядник готов был уже
плюнуть на переселенцев и вертать до дому, Герасим взошёл на лысый пригорок близ чахлого леска
с давешними заросшими просеками и возгласил:
И нарече авраам имя месту тому: Господь виде:
да рекут днесь: на горе Господь явися! Имя сельцу дали: Герасимовка. Полицейский чин достал
бумаги, главы семейств, числом сорок, поставили
свои росписи в виде разновеликих косых крестов,
и урядник с лёгкой душой, сопровождаемый двумя
проводниками из местных крещеных зулусов, на
коротконогих кониках поехал в уезд, наказав селянам через месячишко-другой присылать курьера за
выправленными пашпортами.

Дальше срубили избы, поставили вокруг сельца частокол от дикого зверя и незваных гостей,
посадили наперво картошку, потом пшеницу и
рожь. Ходили в лес за ягодой и грибами. Иногда,
особым порядком, били медведя и другую божью
тварь. Все, которые были, фамилии: Морозовы,
Кулукановы, Силины — между собой вступили в
родство. Таков был наказ старца Герасима: одно
семя, одна кровь. Герасим дозволял одному мужу
иметь двух жен, а одной жене — двух мужей, если
дом и хозяйство они не делили. О детях спорить
Герасим запрещал, говоря, что все, какие ни есть
в Герасимовке младенцы, — чада его. Дозволял и
кузине сожительствовать с кузеном, и дядькам с
племянницами: всё равно в два-три колена всё
сельцо должно стать родней, а жениться человеку
нужно. Заезжих герасимовцы привечали, кормили
горячей картошкой, печёным грибом, торговали с
ними на предмет полезных вещей да спроваживали за частокол, напутствуя добрым словом и злым тёмным глазом. Неизвестно, когда старец умер,
записи о том в церковной книге Туринского прихода не обнаружено, но поступили с ним по его
завету. Христианской могилы Герасима на погосте
близ сельца нет; говорят, что кости его, вымытые
добела в ручье, сложили в кожаный мешок и закопали на лысом пригорке. Заместителем старца Герасима стал Морозов Сергей. Он послужил в уезде
жандармом и был прислан в родное село вроде как
участковым, наблюдать закон и порядок. Закон
Морозов наблюдал так, что никакого возмущения
не происходило и сомнений не возникало ни в уезде, ни в губернии. Каждый год в той ли, в другой
ли семье численность убавлялась на отрока либо
младенца мужеского пола. Но документ всякий раз
наличествовал: справка врача о смерти по внутренней болезни либо свидетельство о нахождении в
лесу останков, растерзанных и обглоданных диким
зверьём.

После не стало царя, за ним явилось и сгинуло Временное правительство, и власть в далеком
Петрограде взяли большевики. Когда Сибирью
владел Колчак, вешатель, Верховный правитель
России, Герасимовку пробовали прижать к ногтю: объявили мобилизацию мужиков и годной для
армейской службы скотины. По совету Морозова
Сергея сын его, Трофим, с другими охотниками
ушел в лес, партизанить. Красные мужики грабили
обозы колчаковцев, стреляли солдат, а укрывались в лесных землянках. В отряде Трофим вступил
в большевицкую партию. После полной победы
Советов Трофим вернулся в село, да не один, а с
невестой Татьяной, урождённой Бараутиной, которую присмотрел себе в соседней деревне. Старший Морозов клял сына за то, что тот отложился
от святого обычая и взял в дом чужую, когда столько единокровных девок яловыми остались в селе
после урона, нанесённого войной. Невестку дед
Сергей невзлюбил и шпынял по-всякому: та решила двор разделить и жить отдельно. Морозов Трофим, большевик и красный партизан, натурально
стал председателем сельсовета, в который кроме
Герасимовки вошло четыре поселения окрест, и
вынес постановление. Дед Сергей, поминая всуе
Бога и евойную мать, размежевал землицу и выделил молодым одного коня да самую худую корову.
Татьяна принесла Трофиму пятерых детей: Глафиру, Алексея, Ивана, Павла и Федора. Глафира малолетней то ли умерла, то ли иным образом перестала существовать.

Трофим мотался по своему сельсовету, ночуя
день дома, два невесть где. У одних реквизировал, других от реквизиции спасал, одних сдавал в
НКВД, другим писал хорошие бумаги, чтобы жили,
ничего не боясь; забот было много. Голова пухла от
дел, от инструкций, указов, резолюций и бесконечных проверок. И ещё герасимовцы, как раньше,
так и сейчас, год за годом справляли свой сокровенный обычай, а Трофим должен был их покрывать: на то и приняли его коммунизм и поддержали
его председателем. От усталости ли, от разлада ли
между умом и сердцем, но Трофим пил. Пил сначала стаканами, для поддержания бодрости, потом
стал пить горько, бутылями, до мертвецкой немоты. Белым днем заявился в Туринский исполком
и написал бумагу, что складывает с себя полномочия председателя сельсовета. В исполкоме бумагу
не приняли, сказали Трофиму проспаться и хорошенько попариться в бане, чтобы выгнать вместе с
солёным потом из усталого крестьянского тела всю
ахинею и дурь. Но Морозов, вернувшись, запил
горше прежнего. А ещё ушел от Татьяны снова во
двор к деду Сергею, закружил роман с молодухой
Аксиньей из местных, которая была ему внучатой
племянницей, и, не разводясь с законной женой
ни по церкви, ни по советской власти, устроил с
Аксиньей вторую потешную свадьбу. Неделю герасимовцы играли на гармони и пили, гуляя женитьбу Трофима. Ели также много хорошего мяса. А в
фамилии Силиных подросток Михаил двенадцати
лет исчез: ушел в лес и был подран волками.

В селе появилось много чужих: прислали нового
председателя сельсовета, заезжали комиссары внутренних дел, не доверяя местным заботу о порядке, а ещё и учительница прикочевала. Учительницу
звали Ларисой Павловной Исаковой, в ея фамилии дед Сергей усмотрел знак. Своих малолетних деток Трофим Морозов не шибко доглядывал, что
раньше, когда жил с Татьяной, то и теперь, обретаясь с Аксиньей. Отроки росли как сорная трава.
Зато жену Трофим не забывал: приходил поколотить, помять на лежанке да заносил на стирку свое
тряпьё. Татьяне, которая честила его блудником,
турком, цитировал по Писанию: и наложница его,
ейже имя ревма, роди и сия тавека, и таама, и тохоса, и моха.
Пашка каждый вечер ходил до деда. Звали деда
Сергея в Герасимовке дедом Морозом, потому что
фамилия у них была Морозовы. А ещё потому, что
дед Сергей был старикан клокастый и злющий.
В доме Мороза детей Татьяны не любили, честили сучьими выродками. И кормили не всегда. Но
иногда кормили. Поэтому Пашка ходил к деду
Морозу. В доме матери, как она стала жить одна, в
чугунках только пауки водились. Пашка приходил,
когда по времени был ужин. И ему, бывало, клали
отваренной мёрзлой картошки в отдельную деревянную плошку. А кроме еды в избе деда Мороза
было обязательное просвещение. Культурная программа состояла в чтении стариком Ветхого Завета
и комментировании применительно к реалиям сегодняшнего дня. Дед говорил, что Библия — дурная
книга. Так это он, о Святом писании! Дурная книга. Но если её правильно читать, то можно понять
многое о том, какая в старые времена у людей была
настоящая вера. В очень старые времена, когда ещё и Библию не написали. Дед Мороз грамоте знал,
но внуков не учил. Он говорил, что читать — это
полдела, можно и собаку научить читать. А главное понимать, что написано. И понимал он вслед
за старцем Герасимом, по его уроку. Обычно дед
Мороз читал одну и ту же главу из Книги Бытия,
про приношение Авраамом сына своего Исаака в
жертву Богу на горе Иерусалимской. Пашка помнил почти все стихи наизусть: И бысть по глаголех
сих, Бог искушаше авраама и рече ему: аврааме,
аврааме. И рече: се аз. И рече: поими сына твоего
возлюбленнаго, егоже возлюбил еси, исаака, и иди
на землю высоку и вознеси его тамо во всесожжение, на едину от гор, ихже ти реку. Из-за частого
слушания церковнославянской Библии речь Пашки совсем испортилась: не все и понимали, что он
хочет сказать, когда Пашка выражался, по своему
обыкновению, на смеси трёх языков: русского, белорусского и канонического. Смеху было, когда в
школе учительница назвала его по имени и фамилии: Павел Морозов! — а он вскочил и говорит: се
аз!

Школа в Герасимовке существовала нерегулярно. Её то открывали, то закрывали, когда учитель-
ница, Лариса Павловна, заболеет или уедет в город.
Школьной формы не было, герасимовская детвора
щеголяла кто в чём горазд. У Пашки была отцовская изношенная шинель. Шинель была не только
протёртая и прожжённая у костров, но и пробитая пулею в двух местах, что было почётно, но в дырки
задувал немилосердно холодный ветер. Под шинелью у Пашки было надето что-то несусветное,
поэтому верхней одежды он никогда не снимал.
В школе не было учебников, не было глобуса, почитай, ничего не было. У Ларисы Павловны были
какие-то две старорежимные книжки, по ним и
учились. Но посещаемость была хорошая. Отличная посещаемость. Когда школа работала, председатель сельсовета подвозил телегу дров, которые
жгли без экономии. Ребятня приходила, чтобы отогреться задарма: в своих избах печи топили скудно.
За год-третий Лариса Павловна научила детей чтению и счету. Пашка был худшим из учеников, часто пропускал уроки, не приходил даже погреться:
на Пашке был дом и хозяйство, они с матерью пытались что-то сажать на делянке и растить мелкий
скот. От папаши помощи не было никакой. Дед
Мороз едва только и нехотя кормил иногда внуков.
Бывали дни, когда младшие Алексей, Иван и Фёдор ходили по дворам с сумою: собирали кто что
даст поесть. Не хлебом единым! — говаривал дед
Мороз и садился читать голодным оборванцам:
Востав же авраам утро, оседла осля свое: поят же с
собою два отрочища и исаака сына своего: и растнив дрова во всесожжение, востав иде, и прииде на
место, еже рече ему Бог, в третий день.

Однажды Лариса Павловна рассказала классу про пионерскую организацию. Пионеры — это юные большевики, будущие коммунисты, говорила Исакова. Они борются с пережитками старого,
чтобы насадить новую жизнь. Они сами ростки той
новой прекрасной жизни. Пионеры отрекаются от
дремучего прошлого, от своих тёмных религиозных дедов и бабок, от усталых отцов и возжигают
пламя за светлое будущее. Пашке пионеры сразу
понравились. Он взял у Ларисы Павловны пионерскую газету и пробовал разобрать по слогам,
что там написано. Пашке было особенно интересно про пламя. Оказалось, что это не просто так, для
красивого словца говорится, но что есть у пионеров обряд, когда они зажигают костер и поют вкруг
него революционные песни. Пашка очень просил
Ларису Павловну, чтобы она провела с учениками
этот обряд, но та, похоже, не шибко поняла: про
растнив и всесожжение. Зато Исакова привезла из
уезда красный треугольный лоскут и сказала, что
это есть пионерский галстук. Он частица Красного
знамени. И он же образ пламени, костра революции, который разжигает юный пионер. Пашка был
в тот день в школе. Его глаза горели, умоляли. И
учительница не устояла: повязала галстук Пашке
прямо поверх шинели. Пашка так и пришел к деду
Морозу. Подумал: побьёт, а и ладно! Но дед Мороз
бить не стал, поглядел внимательно на красный
лоскут вокруг шеи отрока и рёк: Бог узрит себе
овча во всесожжение, чадо. Дал Пашке и картошки, и хлеба, а сам снова читал: приидоста на место, еже рече ему Бог: и созда тамо авраам жертвенник
и возложи дрова: и связав исаака сына своего, возложи его на жертвенник верху дров.