Отрывок из романа
О книге Аннелизы Вербеке «Неспящие
Мои ночи были длиннее, чем дни, ведь
ночью я оставалась одна. Я смотрела на
Ремко, храпевшего у меня под боком. Он
был моей последней надеждой, только он
мог уснуть, и в этом заключалась вся разница. С моего теплого живота он скатывался в Долину снов — место, которое я помнила с каждым днем все хуже и хуже.
В первые недели своей бессонницы я
спрашивала совета у многочисленных врачей и друзей. Следовала всем рекомендациям: бег перед сном, горячее молоко с медом, упражнения на дыхание, таблетка феназепама, пять таблеток феназепама, косячок, бутылка вина, горы книг.
Но по ночам я чувствовала, что мои нервы натянуты до предела, а все тело ломит.
Голова работала лучше, чем днем, — я едва
справлялась с бегущим потоком мыслей.
Обычно начало было хорошее, а заканчивалось все неуместными вопросами о смысле
жизни и самосожалением. Лучше не иметь
точно очерченных планов на всю оставшуюся жизнь. Ни один роман не может длиться
вечно. Дети? — Нет, спасибо, это не для меня. Работа? — Скорей всего, с ней не будет
проблем. С моими-то дипломами. С моим
чувством юмора. С моими талантами. С моими тайнами. С моими страхами. Любила ли
я кого-нибудь по-настоящему? А может, годами видела в зеркале только себя, обычно
очень упрямую и сердитую?
Лишь на рассвете я порой ненадолго впадала в дрему — промежуточное состояние
между бодрствованием и сном, но это было,
увы, все же слишком далеко от Долины снов.
Нет ни одной страшной болезни, о которой не сняли бы видео. Ремко решил показать мне фильм про Роджера, директора
школы. Этот человек не спал целых полгода.
Его родственники все тщательно засняли на
пленку, начиная с его первых беспокойных
ночей и до тех пор, пока его измученные бессонницей глаза не закатились уже в больнице. Врачи оказались бессильны. В результате
многодневных наблюдений они сравнили его
с рубильником, который невозможно вырубить. Его пичкали снотворным в кошмарных
дозах, этого хватило бы, чтобы уложить целое стадо быков. Но «рубильник» Роджера
не отключался. Быки мычали у него в голове, пуская слюни, вытекавшие у него изо рта.
Его кончина ознаменовала собой заслуженный отдых — это было общее мнение.
После просмотра этого сюжета мы с Ремко потеряли дар речи. Он уткнулся лицом
в мою руку, лежавшую у меня на коленях,
и стал поглаживать мои бедра. Я гладила его по голове, механически, — таковы были
все мои движения в ту пору.
— Сколько сегодня ночью? — спросил
он, проглотив комок в горле.
— Четыре часа, — солгала я.
На самом деле я спала всего час. Как
обычно, когда мне надо было прибегнуть ко
лжи во спасение, на меня напал безудержный
смех. Вначале Ремко смеялся вместе со
мной — просто за компанию. Но теперь он
заметил горечь моих слез, почувствовал, что
я на грани срыва. Он всё знал, но не понимал.
И самое смешное то, что я сама ничего не
понимала! Как в тот раз, когда какой-то осёл
у меня на глазах дважды наступил на одни и
те же грабли. Или когда карлик на улице поскользнулся на кожуре от мини-банана. Или
тот случай, когда один бизнесмен угодил ногой в мое ведро с водой, когда я подрабатывала уборщицей. Это тоже было забавно.
— Это тоже было забавно, — сказала
я вслух и повторяла эту фразу всю ночь.
Ремко все плакал и плакал, пока не уснул.
Было даже не без пяти двенадцать, а куда
позднее — ночная жизнь в самом разгаре.
Я мчалась на велосипеде по темным улицам в поисках жизни, полная энергии. Времени на часах — три. Опустевшие площади,
темные скверики и лишь кое-где — неспящий голубь. С появлением уличных фонарей эти твари окончательно свихнулись. Интересно, легко ли свернуть шею голубю?
Скорей всего, не очень. Крепкие орешки —
эти «летающие крысы»!
Разумеется, людей я время от времени
тоже встречала. Город, что называется,
никогда не спит. Впрочем, к моему большому сожалению, я вынуждена была признать, что они не были моими товарищами по несчастью. Многие из них уже выспались или хотя бы немного вздремнули.
А те, что пока еще нет, как раз собирались на боковую. Вот сволочи! Ну, я им
покажу!
Моя злость не распространялась на
«сов» или «жаворонков». Еще меньше на
тех, у кого в окнах горел свет. Взять, например, проституток — когда спят они?
Этот вопрос не давал мне покоя. Я прикатила на улицу розовых фонарей и стала
прохаживаться по ней рядом со своим велосипедом. Большинство дам явно не обрадовалось моему появлению. Некоторые
смотрели на меня высокомерно и в то же
время снисходительно, дескать: «Тебе так
слабо?»
Я остановилась перед стеклянной клеткой какой-то бледной толстушки. Она была слишком пышная для своего флуоресцирующего топика, слишком неуверенная
для своей черной латексной юбки. На голове явно парик — такой копны волос у
людей просто не бывает. На меня уставились глаза навыкате, цвета мутной морской
воды. Мой неспящий мозг приказал мне
нагло таращиться на нее в упор. Я постучала по стеклу: «Помоги мне! Помоги мне!
Дверь открой! За мной гонится охотник,
страшно злой!»
Через узкую дверь она впустила меня
внутрь и провела в душную комнатку. Внутри все было розовым, от фарфоровых статуэток до фаллоимитатора на тумбочке рядом с такой же розовой постелью. Интересно, она в ней спит?
— Я только хотела тебя кое о чем спросить, — начала я.
Она криво улыбнулась, пытаясь скрыть
неуверенность, сквозившую в рачьих глазах под накладными ресницами.
— Not understand. Just arrive.
— When do you sleep?
Мне не хотелось долго тут торчать. У меня не было сил искать подходы, не говоря
уже о понимании.
— Sleep?
Она подперла подбородок пухлыми ручками, закрыла глазки и выпятила губки.
— No sleep, miss, only fuck.
Врала, дурында! Что я здесь забыла?
Какой бред — сомневаться в том, что шлюхи спят! Все спят. Сон соединяет настоящее
с прошлым. Сон все перемалывает и лечит.
Сон примиряет бедных и богатых, мужчин
и женщин, людей и животных. Спят все,
каждый, кроме меня.
Уже в период моих самых первых ночных
блужданий я дала себе слово излить свою
ненависть на тысячи и миллионы мужчин,
женщин и детей, которые, лежа в мягких постелях, рассматривают в полутьме внутреннюю поверхность своих век, оборотную сторону своей души. Завтра они с трудом проснутся. Пьяные от сна, сядут за кухонный
стол или плюхнутся на толчок. Встанут с левой ноги, почему бы и нет? Словно им
в жизни есть на что жаловаться!
Я напоследок затянулась и бросила окурок в канализацию. Wonderwoman’s action
time. Дверь подъезда многоэтажки бесшумно открылась. В помещении, где находились звонки, автоматически вспыхнули
и негромко загудели лампы. Я пробежала
глазами фамилии на почтовых ящиках, одна наклейка лучше другой: Дебаре, Ван Килегхем, Де Вахтер, Зордана, Ахиб, Вон, Де
Хитер. От комбинации трех последних
фамилий я невольно прыснула от смеха.
«Ахиб вон хитёр („Ха-ха, не так уж это и
смешно!“): лейка есть, а цветка не завел!
(„Ха-ха-ха, перестань, прекрати сейчас же!“)
Ну, Ахиб! Хоть что-то у него есть! („Прекрати!“)». От моего смеха задрожали дверные стекла. Я приказала себе успокоиться
и подошла к звонкам. «Начнем с Ахиба!»
Я нажала на кнопку и приложила ухо к
решетке домофона. Долгое время ни гугу.
Класс! Это означает: «Катись отсюда!» Правда жизни. А потом вдруг: «Да?» — испуганный женский голос. Я решила молчать
как можно более угрожающе.
«Слушаю. Кто там?» Как же скучно общаются люди!
Длинная пауза. Она что, выронила трубку и теперь спускается вниз по лестнице?
«Послушайте, зачем вы меня разбудили? Я требую уважения к своему ночному
покою!»
Сон не дал ей закричать в полный голос.
Моя цель была достигнута. Я выскользнула
на улицу и умчалась на своем железном скакуне. В ночь, которая принадлежала только
мне, ночь, которая желала только меня.
Днем я готова была держать отчет перед
собой и другими. Днем я сдерживала свое
сумасшествие. Днем я не давала повода для
беспокойства.
— Молоко с медом, — вздыхала моя
мать, уверенная в том, что ее проблемы куда
важнее.
— Расслабляющий массаж, — внушал мой
приятель, уже несколько лет искавший повода продемонстрировать мне свое искусство
в данной области.
— Психиатр, — изрек Ремко, единственный, кто догадывался о моих ночных эскападах.
Вначале мне казалось, что над его предложением стоит подумать. Глядя на себя
его глазами, я понимала, что иначе нельзя.
У меня проблемы. Днем это было очевидно.
Но ночью его глаза были закрыты, и я уже
не могла видеть в них себя.
Ремко обзванивал психиатров, задавал
конкретные вопросы, сравнивал цены. Я подмигивала ему с дивана, притворяясь, что
устала. Он улыбался в ответ.
— Мне кажется, мы нашли того, кого искали. Женщина с приятным голосом.
Завтра!
Я кивнула и заключила его в объятия.
— Тут или наверху? — спросил меня мой
милый.
Уже несколько дней мы не произносили
больше вслух слово «спальня». Табу возникают раньше, чем успеваешь заметить.
Я подвела его за руку к нашей кровати
с идеальным матрасом на реечной основе.
Наши тела сплелись, и он прошептал, что
любит меня. Я ощущала сейчас его ласки
острее, чем когда-либо за последние недели. Он стал мне намного ближе. Когда он
достиг кульминации, я тоже кончила. Но
даже во время наших абсолютно синхронных конвульсий я не забывала о том, что
его телу они принесут покой, что он заснет
как сурок, а я — я не смогу на это спокойно смотреть.
«Спи, малыш мой, засыпай. Крепко глазки закрывай», — мурлыкал он себе под нос.
Он не очень-то нуждался в колыбельной.
Я разбудила его таким ревом, которого сама испугалась. «Ты что, сбрендил? Вот так
вот днем взять и уснуть? Ты что, не понимаешь, как я этого хочу? Но я не могу уснуть.
Не могу и все! И ночью не могу! Мне приходится часами смотреть на спящих. Иначе
зачем, как ты думаешь, я бродила бы ночью?
Не так уж это увлекательно! Что-что? Не
срывать на тебе мою злость? Я должна быть
добрее к людям? Мне нужна помощь? Положение серьезное? Ах, надо самой понимать — вот оно что! Знаешь, можешь засунуть себе в задницу эту твою милую психиатршу с ее сладким голоском! И вообще
можешь убираться! Ты мне не нужен. Что-что? Постой, куда ты? Зачем тебе эта сумка? Слушай, ты же не всерьез? Ты скоро
вернешься? Умоляю, вернись!»