Леонид Юзефович. Журавли и карлики

  • М.: АСТ, 2009

Все ждем, ждем романа, который окончательно закроет тему гибели империи. Введет ее, так сказать, в широкий исторический контекст. А вот, может быть, и дождались.
1993 год, времена теперь почти былинные. Год выживания, беготни по кругу, отчаяния, жевания на ходу, повторения мантры: «Баксы, баксы, баксы». Год упражнений в делении больших цифр на 600, на 670, на 700 — в зависимости от курса доллара, инфляция доходит до 100 % в неделю. Год ларьков, лотков, видеосалонов, нищих, сумасшедших, шашлычников, шеренг бабок, продающих водку и шерстяные носки. Год задавленной в зародыше гражданской войны. Тогда было очень страшно жить, но с эпической дистанции те времена кажутся какими-то размыто-радужными. Читая роман Юзефовича, кто-то может почувствовать даже ностальгию. Эпоха строительства Больших Пирамид, торговли воздухом, ослепительных понтов, тотального самозванства — куда ты ушла? Остался от тебя теперь один Жириновский.

Вот в этом-то 1993 году бывший интеллигентный человек (станешь бывшим — институтской зарплаты, если бы ее платили, хватило бы коту на мойву) с говорящей фамилией Жохов пускается в открытое море свободного предпринимательства. У новорожденного комбинатора планы бендеровского размаха: поставить на французской Ривьере монгольскую юрту и торговать в ней узбекскими халатами. Или, например, продавать на Запад яйца динозавров по 100 тыс. долларов за яичко. Жохов — человек способный. Никогда не лезет за словом в карман, всегда говорит людям то, что они хотели бы услышать, десятки раз выходит сухим из воды, никогда не унывает. Однако Юзефович следит за своим героем с грустной усмешкой: ничего у тебя, брат самозванец, не получится. И правда, ничего не получается. Не удается даже толкнуть вагон сахара или продать диск из редкого металла по высокой цене. Жохов попадает на бандитский счетчик и пускается в бега. Далее следует экшн, отлично слаженная беллетристическая конструкция с постоянными обманутыми ожиданиями, обмираниями «убьют — не убьют?» и чудесными спасениями. Но при этом у Юзефовича саспенс не роскошь, а средство передвижения историософской идеи. Чтобы ее понять, надо заметить, что и бандиты здесь самозваные: страшный на вид кавказец Хасан, который охотится на Жохова, — на самом деле просто пожилой уставший дядька, которому надо кормить двух дочерей, вышедших замуж за русских пьяниц. Самозванство именно что тотально, и ухватить эту мысль, додумать ее до конца может только историк.

Тихий историк Шубин, пытаясь прокормиться, сочиняет для эфемерных самовзрывающихся журнальчиков очерки про авантюристов прошлого. Из его сочинений читатель постепенно начинает понимать, что Жохов — реинкарнация не столько О. Бендера, сколько самозванца середины XVII века Тимошки Анкудинова, который выдавал себя за сына царя Василия Шуйского. Та же внешность, те же мысли, та же непотопляемость. В то же время он еще и Алексей Пуцято, довоенный лже-царевич Алексей. Повторяется история, стало быть.

Исторические повторы бывают комические и трагические, а 1993 год — и то и другое, и смешное и страшное. Гибель Империи, Смута, настоящая кровь. Но тут же рядом масса нелепого, которое автор тщательно фиксирует. Ирония Юзефовича — не беспощадная, как у Пелевина, она какая-то… щадящая, что ли. Мудрая, еле заметная усмешка человека, знающего, что ничего нового не бывает, что история — это вечная борьба журавлей и карликов, «которые воюют между собой посредством казаков и поляков, венецианцев и турок, лютеран и католиков, евреев и христиан», а также «сторонников и противников реформ», которые сталкиваются в октябре 1993 г. у Белого дома. «Люди бьются до потери живота с другими людьми и не знают, что ими, бедными, журавль воюет карлика либо карлик журавля». Кому-то этот гомеровский образ в качестве лейтмотива романа покажется надуманным. Нет, конечно, можно было и другие метафоры подобрать. Жирные коты стабильности и жареные петухи кризиса, медведи власти и охнуть-не-успевающие простые мужики. Дело не в метафорах, а в сути: повторяемость и глупая война всех против всех как закон истории человечества (не только России). Роман говорит об очень конкретном времени и месте, но в то же время позволяет взглянуть на историю как бы из космоса. Шубин идет работать учителем в школу и там узнает, что по учебному плану на всю империю Карла Великого отведен один урок; отправляется в Монголию и видит, что от чуда света — волшебного дворца Чингисхана — почти ничего не осталось. А что будут знать через 15 лет о расстреле какого-то там дома белого цвета в Москве (Россия) в 1993 году?

Выводы, которые может сделать из романа читатель, просты: не надо участвовать в глупой войне, не надо прогибаться под изменчивый мир, надо жить как в любимой Юзефовичем Монголии. Монголия — самая передовая страна, потому что вечная война журавлей и карликов там кончилась вместе с Чингисханом, уступив место буддийской неподвижности. Впрочем, и в Монголии теперь нет покоя, и там начинают твердить мантру про баксы, и там шебуршатся авантюристы, и до нее докатилась волна истории. Так куда бежать от журавлей и карликов? Разве что во внутреннюю Монголию, но про эту страну сочиняет совсем другой автор.

Андрей Степанов

Made in England

Фрагмент книги Джереми Паксона «Англия: портрет народа»

Они придумали футбол и регби, туризм и теннис, пятизвездочные отели, сэндвичи, компьютеры, почтовые марки и страхование. В 1900 году им принадлежала половина всех кораблей мира…

…В 1900 году половина судов, бороздивших моря, была зарегистрирована в Британии, и страна контролировала около трети мировой торговли. К 1995 году эта доля упала до пяти процентов. По всей Европе
короли пытались в подражание британскому монарху
построить свою империю: бельгийцы захватили один
из немногих зловонных уголков Африки, который не
застолбили для себя ни англичане, ни французы; немецкий кайзер Вильгельм II приступил к строительству флота, способного соперничать с Королевскими военно-морскими силами. Даже в 1935 году Муссолини
осыпал бомбами и травил ядовитыми газами средневековую армию Абиссинии в надежде создать империю,
которая, по его мнению, дала бы Италии моральное
право сравняться с британской.

Однако власть и влияние англичан были больше
чем власть земная. В той или иной степени они придумали многое из того, что есть в сегодняшнем мире.
«Мы все родились в мире, „сделанном в Англии“, и мир,
в котором наши правнуки с годами станут почтенными стариками, будет таким же английским, как эллинский мир был греческим, а вернее, афинским» — так
писал об этом один ученый. Англичане придумали существующие по сей день формы футбола и регби, тенниса, бокса, гольфа, скачек, альпинизма и лыжных гонок. Со своим Гран-Туром и первым групповым туром
от Томаса Кука они стали родоначальниками современного туризма. Они придумали первый современный пятизвездочный отель (это отель «Савой» с электрическим освещением, шестью лифтами и семидесятью номерами). В 1820-х годах математик Чарльз Бэббидж
создал первый в мире компьютер. Шотландец Джон Лоджи Бэрд у себя на чердаке в Гастингсе стал одним из
изобретателей телевидения. Первую публичную демонстрацию своего изобретения он провел в лондонском
Сохо. Сэндвичи, рождественские открытки, бойскауты,
почтовые марки, современное страхование и детективные романы — все это продукты с маркой «Made in
England». Когда итальянскому писателю Луиджи Барзини понадобилось как-то образом продемонстрировать преобладание английской культуры, он просто отметил, что, приняв в третьем десятилетии XIX века похоронный черный цвет в качестве основной расцветки
мужских костюмов, остальная Европа отдавала ей дань уважения. Это было не только признанием политической и военной мощи империи и экономического
воздействия британского пара, угля и стали, это стало
свидетельством восприятия британских добродетелей — честности, рассудительности, патриотизма, самоконтроля, честной игры и мужества, — которые сделали эту нацию великой.

В самые мрачные минуты своей жизни англичане
склонны полагать, что от всего, что они дали миру,
остается лишь малая толика: названия нескольких
гранд-отелей — «Бристоль», «Кембридж», «Гранд Бретань»; международные стандарты времени и места, фатомы и униформы и тот факт, что английский стал
языком третьего тысячелетия. Теперь le style Anglais [англий_
ский стиль (фр.).] мелькает лишь
стенографическим знаком моды:
если встретишь человека в сшитом у портного твидовом костюме, это скорее всего богатый немец, который
занимается станкостроением. Даже в школах, где старались производить в массовом порядке английских
джентльменов и где царил дух непрофессионализма,
теперь проповедуется, что единственный способ пробиться в обществе, где положение человека определяют его способности, — это профессионализм.

В общем и целом англичане перенесли конец империи достойно, склоняясь перед неизбежным, спуская
флаг и упаковывая чемоданы без особого ажиотажа.
Но им понадобилось гораздо больше времени на то,
чтобы совладать с его психологическими последствиями внутри самих себя. Им было бы гораздо легче справиться с этим, если бы во все это предприятие не была
заложена такая необычная моральная установка.

Для создания империи требовалась инициатива, жадность, мужество, массовое производство, сильная армия, политический замысел и уверенность в своих
силах. Технически развитая страна с ограниченными
природными ресурсами нуждалась в обширном рынке.
А с развитием техники подчинение «примитивных»
народов становилось неизбежным. В сердцах патриотов запечатлен образ последних минут генерала Гордона, командира мужественного английского гарнизона,
который, стоя на ступеньках форта в Хартуме, руководит его защитой от превосходящих сил диких язычников. На самом деле то, с помощью чего Британия смогла править миром, было наглядно продемонстрировано двенадцать лет спустя в сражении при Омдурмане
в Судане. Хотя об этом сражении в основном знают из-за неудачной атаки 21-го уланского полка — в котором
служил молодой офицер Уинстон Черчилль, — его исход решили оказавшиеся у англичан шесть пулеметов
«максим». Как только войско дервишей ринулось на их
позиции, пулеметчикам оставалось лишь взять верный
прицел. Красноречивее всего цифры потерь: 28 человек
у англичан против 11 000 у дервишей. «Это было не
сражение, а расстрел, — писал один свидетель. — Тела
не громоздились друг на друге — такое вообще бывает
редко: они ровным слоем покрывали вокруг обширное
пространство».

Не буду отрицать мужества и энергии многих
строителей империи. Речь лишь о том, что история
империализма — это союз своекорыстия и технических достижений. Но питало веру Британской империи
в свои силы неверное представление о том, что ею движет моральная установка, что есть долг перед Богом,
призывающий отправляться и колонизировать места,
где люди, к несчастью для себя, родились не под британским флагом. Предпосылка превосходства стала
предметом веры. После того как в 1898 году Соединенные Штаты аннексировали Филиппины и стало складываться впечатление, что эта страна начинает строить свою империю, Киплинг сделал ей комплимент,
включив в число тех, кому суждено нести «Бремя Белых» и посылать «лучших своих сыновей» «служить»
тем, кто еще «полудьяволы-полудети».


Империя дала англичанам шанс почувствовать себя благословенным народом. И чем больших успехов
они достигали в ее создании, тем больше уверялись
в этом. К концу XIX века все британское (читай — английское) во всем остальном мире считали образцом для
подражания. Приезжавших в Лондон поражало само царившее там изобилие, и они нередко проводили связь
между процветанием и нравственностью замысла. «Для
политической и моральной организации Европы Англия
составляет то же, что сердце для физического строения
человека, — изливал свои чувства перед порабощенными соотечественниками один польский изгнанник. — Богатство Англии давно стало притчей во языцех; ее денежные ресурсы неограниченны; громадные размеры
капиталов, которые составляют ее собственность, или во
что-то вложены, или плавают по морям, не поддаются
воображению». В результате англичане, которые, естественно, исходили из того, что все описываемое в действительности и есть перечень чисто английских черт, начинали верить, что все остальные народы только и мечтают, что стать англичанами и англичанками.

Задолго до того, как англичане стали накапливать
владения во всем мире, приезжавшие в страну иностранцы уже отмечали их отличительные особенности. В силу жизни на острове и изолированности от событий, происходивших в остальных странах Европы, они
не могли не стать другими: к тому времени, когда пронесшийся над континентом шквал идей пересекал Ла-Манш, он уже выдыхался и превращался в этакий ласковый зефир, веющий непонятно куда. Самодостаточность дала англичанам возможность изменяться по
своему усмотрению. Но вот они стали повелителями
величайшей в мире империи. Неудивительно, что это
вскружило головы. «Родиться англичанином, — заявил
как-то однажды Сесил Родс, — это все равно что выиграть первый приз в жизненной лотерее». И они уверовали, что на них возложена миссия, ниспосланная свыше. Этому поддались даже те, кто, как теоретик искусства Джон Рёскин, лелеял мечты о социальной
реформе в своей стране (одно время он пытался создать некую английскую Утопию, собирая сторонников
в гильдию под крестом святого Георга). Вот как он выразился в одной из лекций, прочитанных в Оксфорде
в 1870 году:

Теперь же нам открылось высочайшее предназначение — не сравнимое с судьбой любой другой нации — быть принятыми или отвергнутыми. В наших жилах
смешалась лучшая северная кровь, и мы еще не вырождаемся как нация. Англии во что бы то ни стало нужно
как можно быстрее обзавестись колониями в самых отдаленных уголках земли и привлечь к этому своих наиболее энергичных и достойных представителей… их
первейшей задачей должно быть усиление мощи Англии на суше и на море.

Сесил Родс пошел еще дальше, выдавая за явный
и неоспоримый факт то, что «так уж вышло, мы — лучшие люди на земле и несем самые высокие идеалы благопристойности, справедливости, свободы и мира».
Из этого логически следует, что, как отметил в 1884 году политик Розбери, империя — «величайшее из известных человечеству земных средств творить добро».
Подобные высокопарные заявления пренебрежительно игнорировали пару простых истин относительно этого
имперского предприятия, а именно то, что строилась
империя не по какому-то мессианскому плану, а была
создана благодаря усилиям отдельных молодых людей,
видевших в этом путь к приключениям и богатству.

Больше того, какие бы неуместные представления
о своем превосходстве ни лелеяли молодые строители
империи, у них были те же эмоциональные и физиологические потребности, что и у молодежи в любой
другой стране. Вера в то, что они «лучшие люди на земле», — если она у них была — ничуть не мешала им скидывать брюки. Например, приезжавшие работать в торговой Компании Гудзонова залива в Канаде вскоре не
преминули воспользоваться местным обычаем оказывать радушный прием в постели. Многие заводили
местных «жен»-индианок, жили с ними и обеспечивали, когда возвращались в Англию по окончании срока
службы. У сэра Джеймса Брука, который чуть ли не в
одиночку установил английское влияние на Сараваке,
для чего он просто отправился туда, купив корабль,
и поставил дело так, что стал раджой, был личный секретарь и местная любовница, и он не скрывал, что стремится к «смешению рас». Брук активно уговаривал белых жен не ехать с мужьями к месту их назначения. Падение морали, быстро проявившееся в колониальном
обществе Восточной Африки, оставалось его отличительной чертой аж до 1930-х годов. Прибывший туда
в 1902 году Ричард Мейнерцхаген стал свидетелем того,
что большинство его собратьев-офицеров разведки — «полковые изгои, по уши в долгах; один беспробудно
пьянствует, другой предпочитает женщинам мальчиков
и нисколько этого не стыдится. По приезде сюда меня
удивляло и поражало, что все они приводили в офицерскую столовую своих местных женщин».

Пирогов. Из цикла Сергея Носова «Тайная жизнь петербургских памятников»

Пирогов много сделал хорошего — изобрел
гипсовую повязку, впервые применил наркоз
в полевых условиях, осуществил множество операций, написал кучу трудов, спас ногу
Гарибальди, но именно «ледяная медицина», как утверждали ученики, обессмертила его имя. Такой парадокс: обессмертило то, чему материалом послужили покойники

Пирогов

Из цикла Сергея Носова «Тайная жизнь петербургских памятников»

Один из лучших памятников в городе. Он прост, лаконичен. Серый гранит здесь одинаково хорош и для пьедестала, и для самого бюста. Не знаю, замечал ли скульптор Крестовский, что его Пирогов чем-то похож на Ленина. Тела обоих, как известно, мумифицированы, но вряд ли сходство навеяно этим — несомненно, и в характерах живых было много общего. Эту общность выдают памятники — взглядом, напряжением лиц, печатью бескомпромиссности и одержимости.

Нет в городе другого памятника, так прочно связанного с местом, где он стоит. Речь вовсе не о том, что стоит он на территории Обуховской больницы (ныне это часть Военно-медицинской академии, куда, кстати, посторонним вход запрещен); речь не о клинике в целом, а о крохотном клочке земли, памятником обозначенном.

На тыльной стороне постамента очень интересная и… как бы это сказать… специальная надпись. Настолько специальная, что в прежних популярных изданиях, посвященных городским достопримечательностям, ее если и приводили, то с намеренными искажениями. Например, согласно изданному в 1979 году справочнику «Памятники и мемориальные доски Ленинграда», эта надпись должна была бы выглядеть так: «Здесь он создавал свой атлас топографической анатомии». Надо полагать, местоимение «он» обязано отвечать имени собственному Пирогов, выбитому на лицевой стороне
постамента, но такой логики мог придерживаться лишь редактор справочника — в реальности так безлично на пьедесталах не выражаются. Для того чтобы узнать истинный текст, надо проникнуть на территорию Военно-медицинской академии, найти в госпитальном саду сам памятник и, не обращая внимания на расположение препятствующей тому скамейки, обойти его сзади, смело ступив на газон. Надпись мало того что сильно потускнела и едва различима, она в принципе никогда не была видна с дорожки; похоже, выполнена она вовсе не для того, чтобы на нее смотрели. Скажем прямо: сделана она так, чтобы ее не видели. Это без преувеличения секретная надпись — о ней даже не знают те, кто работает здесь десятилетиями и каждый день по долгу службы проходит мимо гранитного Пирогова (я со многими разговаривал). Вот она — в точности:

Здесь стояла
покойницкая, где
Н. И. Пирогов на
распилах замо-
роженных трупов
создавал свой атлас
топографической
анатомии.

Емко и содержательно.

Памятник был установлен в 1932 году по инициативе выдающегося хирурга И. И. Грекова; скорее всего, он и был автором надписи. Пренебреги профессор Греков выражением «на распилах замороженных трупов», и обошлось бы без переноса слов — нет, умалять точность высказывания ради формы строки знаменитый врач позволить не мог. Думаю, что, если бы площадь скрытой от посторонних глаз тыльной грани пьедестала позволяла разместить большее число букв, нам бы явлено было полное, развернутое название этого научного труда, причем на латыни — ибо в четырех томах атласа нет ни одного русского слова, а отдельный семисотстраничный том описаний — сплошная латынь, уже без всяких картинок. На протяжении ста лет название пироговского труда переводили примерно так: «Топографическая анатомия, иллюстрированная проведенными в трех направлениях распилами через замороженные человеческие трупы». Сейчас переводят как бы корректнее, заменяя «человеческие трупы» на «человеческое тело», но на постаменте увековечена та откровенная прямота, с которой корифеи анатомии без ложной деликатности относились к реальности.

Мне приходилось листать этот атлас. Я не медик. Сильное впечатление, честно скажу. Гигантского размера книги содержат порядка тысячи изображений в натуральную величину этих самых распилов. В трех направлениях. Некоторые (например, продольные) не поместились на плотном листе размером с полосу нынешних «Известий», и тогда использовался лист еще большего формата, складываемый под формат книги. Всего было отпечатано 300 экземпляров атласа — крайне дорогостоящее издание финансировалось правительством. На экземпляре, хранящемся в РНБ, как теперь называют родную Пуб? личку, штамп Императорской Эрмитажной иностранной библиотеки с указанием номера шкапа и полки. Нет сомнений, что тот же экземпляр первого тома, который я с трудом сумел разместить на столе, листал император Николай Павлович, лично дозволивший сей проект; представляю выражение его лица и пытаюсь мысленно соотнести со своим — любопытство… изумление… тихий ужас?..

Впечатление еще сильнее, когда знаешь обстоятельства появления атласа. В двух словах они таковы.

Однажды Николай Иванович Пирогов, прогуливаясь по Сенному рынку, увидел, как мясник расправляется с промерзшей свиной тушей. Была зима. Согласно легенде, Николая Ивановича осенило; некоторые биографы, впрочем, полагают, что оригинальная идея пришла Пирогову после долгих и долгих раздумий. Он решил исправить существенную неточность прежних атласов. Дело в том, что с разгерметизацией тела под инструментом анатома взаиморасположение внутренних органов существенно меняется — прежние атласы этот факт не учитывали. Надо пилить замороженных, решил Пирогов. И приступил к делу. В Обуховской больнице для бедных в день умирало два-три человека. Посреди больничного сада находилась небольшая деревянная покойницкая, та самая; зимой в ней коченели трупы. Молодому профессору из Дерпта Николаю Пирогову, однажды поразившему медицинский Петербург как гром средь ясного неба, уже случалось читать в одной из двух тесных комнат этого скорбного заведения лекции по анатомии, — его шестинедельный курс на немецком прослушали тогдашние петербургские знаменитости, включая лейб-медика Арендта. Теперь Пирогов работал без лишних свидетелей. Пилил. По нескольку часов в день, иногда оставаясь на ночь. При свечах. (Зимой в Петербурге и днем темно.) В лютый мороз. Опасаясь одного: как бы не согрелся свежий распил до того, как на него будет положено стекло в мелкую клеточку и снят рисунок. Чем сильнее был мороз, тем лучше получалось у Пирогова. Распилов он осуществил многие и многие тысячи — в атлас попало лишь избранное. «Ледяной анатомией» называл это дело сам Пирогов. Не в теплой Германии и не в солнечной Италии, но только у нас в России могла прийти «счастливая мысль воспользоваться морозом», как это изящ? но сформулировал академик К. М. Бэр, осуществляя разбор фундаментального пироговского труда при выдвижении его на Демидовскую премию. Этот атлас ошеломил мир медицины. Пирогов много сделал хорошего — изобрел гипсовую повязку, впервые применил наркоз в полевых условиях, осуществил множество операций, написал кучу трудов, спас ногу Гарибальди, но именно «ледяная медицина», как утверждали его ученики, обес? смертила имя Пирогова. Такой парадокс: обессмертило то, чему материалом послужили покойники.

Справедливости ради надо сказать, что основные распилы Пирогов осуществил на Выборгской стороне — в Медико-хирургической академии. Там к его услугам была огромная дискообразная пила для ценных древесных пород. В покойницкой Обуховской больницы все было скромнее. Но именно это место пожелал увековечить И. И. Греков, а уж он-то знал, что к чему.

Так оно и есть: судя по «секретной» надписи, памятник Пирогову — не просто памятник Пирогову (вообще Пирогову), но Пирогову, с фанатической одержимостью совершающему титанический труд прямо здесь, а не где-нибудь там, — это памятник невероятному, почти безумному, на наш профанский взгляд, подвигу, совершенному на этом историческом месте, когда-то занятом убогой деревянной мертвецкой. По сути, это и есть памятник той мертвецкой, единственный в своем роде памятник моргу…

Автор описания Обуховской больницы (1886) с говорящей фамилией Угрюмов критикует местоположение покойницких — и старой, и новой. Надлежит им быть где-нибудь сбоку, а не посреди сада, по которому гуляют больные. В наши дни оплошность исправлена — никаких покойницких в саду нет. Морг задвинут далеко, на северо-западную периферию клиники. Чтобы гранитный Пирогов смотрел на морг, Пирогова надо развернуть на 180 градусов. Но тогда откроется свету «сек? ретная» надпись.

А так тоже нельзя.

Сергей Носов

Без страха и упрека

Без страха и упрека

В прошлом номере опубликовано письмо, автор которого (подписавшийся как Аноним) предлагает возродить в России монархию. Все серьезно, подробно, с аргументами, с историческими примерами. Иной читатель и не заподозрит, что г-н Аноним просто «стебется». Зря, серьезный тон не выдержан до конца: шутка становится очевидной, когда среди претендентов на престол оказывается губернатор Петербурга.
А вот они там, наверху, не шутят. Президент Медведев в послании Федеральному собранию «предложил» продлить срок президентских полномочий до шести лет. То ли Грызлов, то ли Миронов, то ли оба-два тут же сообщили, что сделать это можно быстро («предложение» они не обсуждали, поскольку не для того оно сделано, чтобы обсуждать). То есть через три года (а скорее раньше) Путин вернется в Кремль и задержится там на двенадцать лет, а если еще захочет, то еще чего-нибудь поменяют. И никакой монархии не нужно.
Но мне непонятно одно: а зачем править столько лет? Деньги у Путина, я думаю, есть в количестве достаточном для себя и потомков. Почему не отойти от дел, сдать власть (получив взамен искреннее уважение!) и заняться чем-нибудь более приятным: дайвингом, мотогонками, коллекционированием матрешек? Внуков нянчить. Правнуков. Смеяться в телевизор на сменщиков, как они там грызутся под кремлевским ковром. Тем более кризис. Тем более цены на нефть, которые могут упасть куда сильнее, чем нынче, и превратить стабильную и единую Россию в Россию нестабильную и неединую. Да, они там привыкли никого не слушать и ни перед кем не отвечать, но даже такая власть — большая ответственность. Зачем?
Видимо, работает «эффект вампира», более культурно передающийся фразой «один раз попробовал — потом за уши не оттащишь». Видимо, и впрямь власть — сильнейший наркотик. Лучше не пробовать. Свят-свят.

Николай Орловский, дизайнер

Потрогали как следует

Потрогали как следует

Мечта о безболезненном развале России

Одно питерское издательство выпустило уникальную книгу: каллиграфическое издание Конституции России. Сел человек, переписал от руки буквами космической красоты основополагающий наш государственный документ. С любовью. «Прочтение» хотело опубликовать одну из страниц книги — целиком на журнальную полосу. Приятно, Конституция, не хухрень-мухрень! Издательство сначала согласилось, потом заартачилось, а потом и желание печатать полосу исчезло: Конституцию осквернили.
«Потрогали», что называется (Путин обещал «не трогать»). Президент Медведев предложил, а Дума с неприличной скоростью начала принимать судьбоносные поправки: увеличить полномочия Президента до шести лет. А два по шесть это двенадцать, а к тому времени еще что-нибудь придумается: по существу, в один щелчок устроили нам изменение государственного строя, обеспечив Путину (который, понятно, сменит Медведева) практически пожизненное правление.
Потому на тему Конституции уместнее опубликовать кадр из видео «Суицид кефира» Татьяны Крыловой и Катерины Резниченко, которое экспонировалось в ноябре на Пушкинской, 10. Текст статей Основного закона рассыпается, а потом собирается в новом — иногда весьма причудливом — порядке.
На протяжении четырех последних номеров в «Прочтении» шла «имперская» дискуссия (последние ее брызги см. на соседней странице, в письме дизайнера Орловского), точку в которой поставила сама жизнь. Происходит укрепление режима неограниченной личной власти, обещающее продолжение всех сопутствующих прелестей: проблемы со свободной политической жизнью, подковерную грызню, эскалацию и без того чудовищной коррупции, беспредел правоохранительных органов и все такое. Императору, разумеется, не обойтись без имперских амбиций: надо искать врагов в Америке, надо строить (на наши с вами деньги) военные базы в Абхазии и Южной Осетии.
Все это грустно, все это мы проходили, и очень кстати экономический кризис. Но Новый, с другой стороны, год, Рождество скоро, настроение не может быть совсем уж черным, и хочется пожелать этой власти удачи. Не в деле гнобления народа, а в ценах, что ли, на нефть, в способности к хоть сколько-то мудрым и ответственным решениям, во внутреннем ихнем тамошнем мире кремлевском, в конце концов. Пусть уж не перегрызут друг друга насмерть, уж ладно. Другой власти в ближайшее время не предвидится, рейтинг Путина по-прежнему огромен, содержательной оппозиции нет, народный бунт если и возможен, то в самых неприглядных формах. Нет, я, конечно, сочувствую «маршам несогласных», но тот факт, что в прошлом году несогласные энтузиасты призывали выходить на омоновцев с маленькими детьми на руках, свидетельствует, что даже эта симпатичная форма оппозиции поражена отчаянным невменозом. У здоровой оппозиции не успела вырасти социальная база, не сложилось запущенное было Ельциным «гражданское общество»; что же, надо признать, что взращивать его нам придется долгим и полным компромиссов эволюционным путем.
Ныне вот принято ругать Чубайса, который предал идеалы либерализма, распустив хотя бы отчасти самостоятельный СПС и влившись в кремлевское «Правое дело». Но мы ведь примерно в советской ситуации, когда, скажем, условный Гайдар мог делать карьеру только в журнале «Коммунист», и если бы он ее там не делал, то не стал бы он в лихом 92-м лидером реформ, спасших страну от голода. Лицам с политическими талантами сегодня, как и при коммунистах, приходится сотрудничать с властью, вливаться в ее ряды, чтобы влиять изнутри: по капельке.
Ситуация у нас сегодня опасно напоминает события, предшествовавшие развалу СССР: падение цен на нефть на фоне экономики с отвратительной структурой и неподкрепленных ресурсами имперских замашек. Ситуация, то есть, еще хуже: накладывается она на известные мировые процессы. Россия может развалиться не через десять-двадцать лет, а гораздо быстрее. Развал СССР (произошедший практически в одночасье) сказочным образом оказался бескровным: в том числе и потому, что умные «гайдары» сидели при коммунистах и вовремя выползли на поверхность. Очень хочется верить, что и в путинско-медведевском окружении зреют сегодня новые гайдарочубайсы, которые смогут предотвратить войну, когда будет распадаться Россия.

Вячеслав Курицын

Что за империя без императора?

К статьям Вячеслава Курицына «Зрелище ледохода» и Александра Секацкого «Аккорды метамузыки» из № 16, а также к реплике Елены Некрасовой «Пересмотрите „Груз-200“» и письму Николая Иванова «Высокий пафос» из № 17

Внимательно следил за «имперской» дискуссией в последних номерах «Прочтения». Сторона «государственников» предпочтительней, но, увы, речи их носят характер художеств. «Музыка империи», герб из жуков — это репертуар не сынов Отчизны, а экзерсисы в духе петербургского декаданса. Сторона «либералов» ближе к реальности, но либерализм сей — «гнилой», ибо предполагает лишь критику, брезгуя стремлением к Будущему.

«Демократических» перемен в России больше не будет. Они никому не нужны. «Наверху»-то получше нас знают, сколь глубок кризис Государственности! Чтобы спасти Страну, нужны невероятные усилия и сложнейшие реформы. Столь же болезненные, как незаконченные реформы девяностых.

В этих новых реформах должны пострадать богатые. Поделиться с Народом тем, что «накосили», как они сами беззастенчиво выражаются, в первоначальный период капитализма. Но богатые найдут, чем себя защитить от «верхов». Они сами и образуют «верхи».

В этих новых реформах должны пострадать «органы». Их дело — не «доить» Народ, а защищать. Но часть «надоенного» они несут «верхам», и тем это выгодно.

Чтобы разомкнуть сей круг, надобна Фигура титанического масштаба. Политиков, равных Б. Н. Ельцину, наша Отчизна порождает нечасто. Следовательно, неоткуда ждать появления Героя. Следовательно, власть продолжит «рулить» нефтяными потоками и множить коррупцию, пока Страна не погибнет в пламени Гражданской войны.

Но выход есть! Если нет Героя «по жизни», может спасти Герой по статусу. Необходимо вернуться к мысли о возрождении в России института монархии. Ибо лишь монарху нет нужды думать о «передаче власти» и о Золотом Тельце. И он сможет сосредоточиться на Будущем Страны, имея инструменты для ответственных шагов.

Да, Романовы, предавшие Страну, не имеют морального права на трон. Приглашение на царствование «варягов» из монархических дворов Европы не найдет поддержки «элит». А вот фигура В. В. Путина, как зачинателя новой династии, найдет поддержку конституционного большинства, да пока и Народа. Доселе деятельность В. В. Путина не вызывала восторга, но как Царь он сможет проявить себя положительно. Это правитель с талантом и амбициями. Доселе его амбиции направлялись на удержание Власти, но, освобожденный от низких забот, он может вернуться к великой миссии Вождя Страны. А если не сможет, останется надежда на наследников престола. На министров-силовиков и министров-капиталистов надежды в любом случае нет.

Увы, у В. В. Путина нет сына. Его дочерей в императорском сане представить затруднительно. Императрицей могла быть Т. Б. Дьяченко, но тот исторический шанс невозвратно прошел. Воцарение  В. В. Путина — исторический шанс Страны. Вряд ли Д. А. Медведев будет самостоятельно обладать соразмерным политическим «весом», чтобы «продавить» себя в Монархи.

Так насколько реален Шанс? В. В. Путин и его супруга — совсем не старые люди, особенно по современным меркам. А вспомним грязный слух, распространенный журналистами о связи В. В. Путина с молодой гимнасткой! Газета была наказана справедливо, но не звучал ли в ее инсинуации неосознанный голос Народных Чаяний?

Если В. В. Путин сам не готов к решительным шагам, если он склонен благородно оставить Власть, то и тут судьба России в его руках. Он может ввести институт монархии и «под» другую фигуру, «под» реального политика, имеющего Наследника мужского пола. Это будет Поступком! Пока еще В. В. Путина слушают, не следует разбазаривать Шанс. Короновать можно упомянутого Д. А. Медведева и В. И. Матвиенко. Образ последней соответствует образу Императрицы. Благо и в том, что у нее взрослый и деятельный Сын, а Великие Потрясения могут ждать нашу Страну быстрее, чем мы полагаем.

Аноним

Пересмотрите «Груз 200»

Отклик на «имперскую дискуссию» из «Прочтения» № 6 (16)

Кризис имперского сознания начал ощущаться в нашей стране почти сразу, как империя развалилась. Отсутствие объединяющей граждан идеи ощущали многие, даже те, кто сейчас к фундаменталистам себя не причисляет. Например, режиссер Алексей Балабанов и его единомышленник, продюсер Сергей Сельянов. Балабановский «Брат» — фильм, ставший хрестоматийным символом девяностых, этот кризис диагностировал. После выхода картины режиссера Алексея Балабанова впопыхах обвинили в фашизме, решив, что картина переполнена горечью по поводу развалившегося Союза и последовавшего за ним «поражения в правах» коренного населения страны.

На самом деле Балабанов, как настоящий художник, загодя ощутил, что совсем скоро нам захочется домой. Назад, в империю. При этом вполне возможно, что он сам не очень это осознавал. Позднее у Балабанова периодически случались рецидивы обиды за отчизну. Так появился фильм «Война». А потом вышел «Груз 200», картина, которая ясно показала: Балабанов имперским сознанием переболел и изблевал его из себя. Чего и другим желает.

Впрочем, это индивидуальный путь художника, который не всякий может пройти вместе с ним. Поэтому попытаюсь проанализировать рассуждения Александра Секацкого о формах государственности, опираясь на универсальный язык науки. Александр Куприянович говорит о двух типах государственности — органической и механической, противопоставляя одну другой. И поскольку механическая государственность — это, по Секацкому, бесспорно плохо, то органическая государственность, как все органическое, хорошо. Но что Секацкий подразумевает под органической государственностью? Римскую империю? Византию? Или свой любимый Китай? Ему ли не знать, что Китайская империя создавалась на крови? Например, один из важнейших периодов ее формирования — правление династии Цинь, когда строилась Великая Стена, — был отмечен победой в битве под Чампином, после которой были казнены четыреста тысяч воинов побежденного царства Чжао. Позже, при императоре Цинь Ши-хуанди, жгли книги и казнили оппонентов. Игнорировали традицию в лице конфуцианского патернализма. Развивали бюрократическую систему, основанную на взаимном доносительстве. Сегодняшний Китай, этот образец эволюции органической государственности, успешно продолжает тиранить своих граждан. Тибетцы далеко не единственный пример. Китай и Соединенные Штаты, образец государственности механической, легко можно положить на противоположные чаши весов. Получится паритет.

Далее, приводя примеры органической государственности, Секацкий ставит в один ряд греческий полис и империю. Не буду подробно рассуждать о том, что это не совсем корректно. Скажу только, что и греческий полис, и различные образцы империи, особенно в древности, не обходились без захвата соседских территорий и, простите, рабов. До сих пор, во вполне свеженаписанных учебниках по различным философским дисциплинам, можно прочитать, что великолепие греческой философии зиждилось, кроме всего прочего, на рабском труде, дававшем свободным людям возможность заниматься разного рода интеллектуальной деятельностью. В первую очередь — философией, которую Александр Куприянович представляет. То, что отечественные интеллектуалы восхищаются подобными формами государственности, заставляет предполагать, что наши соседи в странах Балтиии не больно-то ошибаются, обзывая нас оккупантами.

Согласованность вхождений в империю разных сословий или наций, которая отличает жизнь в органическом государственном образовании, о которой пишет Секацкий, тоже вызывает ряд вопросов. Согласованность предполагает добровольность и уважение прав социальных групп, в данное общество входящих. Здесь нельзя не вспомнить о том, как привольно жилось евреям при Антиохе IV, задумавшем восстановить империю Селевкидов. Знаменитый эдикт этого царя под угрозой смертной казни запрещал им выполнять основные обряды, в первую очередь — соблюдать субботу. Похожая ситуация сложилась и в Римской империи, которую Секацкий, наряду с прочими, объявляет веротерпимым государством. Именно веротерпимость уже в начале христианской эры заставила императора Адриана запретить иудеям совершать свои религиозные обряды. У христиан с римлянами тоже, как известно, хватало неприятностей.

И самый главный вопрос по поводу империй. Если это такое замечательное и жизнестойкое образование, что же они разваливались-то? Кто раньше, кто позже. Не правильнее ли было бы предположить, что срок существования империи, как и механической государственности, ограничен и что мы, как и Запад, стоим перед сложнейшей проблемой поиска нового типа общественного устройства? Может быть, правильнее осознать необходимость решения этого вопроса, а не заниматься реконструкцией отживших форм? Вспомнить, например, советы английского историка Альфреда Тойнби, который, как известно, в качестве стратегий развития культур, в том числе и бывших империй, говорил о нескольких путях — футуризме, архаизме и обновлении. Первые два, это понятно, что такое:  футуризм — отказ от прошлого опыта, архаизм — его возрождение. Последним — и занимается Александр Куприянович. Но есть и третий путь — преображение — качественно новый способ существования государственности, его универсализация. Универсальное государство — это, по Тойнби, человечный режим, основанный на религиозном обновлении. Конечно, и универсальное государство — это не панацея, оно тоже не защищено от кризисов. Но вся штука заключается в том, что кризис - симптом, выдающий живой организм. Хотя Тойнби же — англосакс, а нам всякие англосаксы не указ.

Александр Куприянович, пересмотрите «Груз 200».

Елена Некрасова

Без карликов?

Джеймс Никси, руководитель программы «Россия-Евразия» Королевского института международных отношений
в Лондоне

Возможность возникновения Евросоюза-2, по моим оценкам, очень мала. И не только потому, что в данный момент подобный вопрос не обсуждается на высшем уровне, а хотя бы по той причине, что существует достаточно много других проблем — ЕС, НАТО, Большая Восьмерка, Совет Европы, ВТО, Объединенные нации и т. д. и т. п. Более того, сегодня нет разделения на богатые и бедные страны (на «Старую и Новую Европу», как выразился бывший министр обороны США Дональд Рамсфелд). Напротив, более серьезны разногласия между, скажем, Германией и Великобританией или Францией и Великобританией.

Что касается России, то нынешний Евросоюз она не воспринимает в качестве «влиятельного игрока»… Она рассматривает его как набор разрозненных, довольно-таки слабых государств и никогда не станет его частью. Хотя бы потому, что считает себя намного более могущественной, нежели любое из союзных государств: с какой стати становиться вровень с Норвегией или Люксембургом? То же самое, кстати, можно сказать и об отношениях с НАТО. России могут не нравиться действия альянса (взять хотя бы его расширение), но статус, который она носит, являясь участником Совета Россия-НАТО, дает стране возможность чувствовать себя «на особом положении».

В действительности сегодня в мире лишь одна сверхдержава — Соединенные Штаты Америки. И хотя в России полагают, что влияние ее после таких «катастроф», как Ирак, Афганистан, «глобальная вой? на против терроризма» и т. д., ослабевает, факт могущественности все равно признается. И по-прежнему российское видение мира является не проамериканским, но американоцентричным.

Ни одно из набирающих могущество государств БРИК (этот термин был введен в оборот банком «Голдман Сакс» — Goldman Sachs — одним из крупнейших мировых инвестиционных банков) — Бразилия, Россия, Индия и Китай — не может похвастаться рычагами влияния такой «мягкой» или «жесткой» силы. С точки зрения технологий, культуры, военной мощи и экономики США превосходит их всех. Китай развивается интенсивно, это очевидно, и Америка этим обеспокоена, но ему потребуется еще 20 лет, чтобы догнать сверхдержаву хотя бы по некоторым показателям. По военной мощи он до сих пор отстает от России, но вариант сотрудничества этих двух стран (даже при участии Индии) также маловероятен: да, сейчас, ко всеобщему удовольствию, отношения лучше, чем когда бы то ни было, но у стран изначально разные интересы. Китай воспринимает Россию как источник ресурсов, в частности углеводорода, столь необходимого для удовлетворения своих невероятных энергетических нужд, но при этом не рассматривает ее в качестве надежного парт? нера. Россия, в свою очередь, хочет общаться с Китаем на равных, однако последний явно находится в преимущественном положении — китайская экономика далеко опережает российскую.

Джеймс Никси

Кони и лани

Полвека назад Европа решила объединиться. Страны, перевоевавшие друг с другом по пять раз, дерзнули создать общее политическое пространство. Эдакая Империя снизу: никто никого не завоевывает, все сами решают жить вместе. Восемь лет назад появилась общая европейская валюта. Но что будет еще через несколько лет? Проблем у Евросоюза оказалось больше, чем можно было предвидеть

2000 год, конец января, Амстердам. На улице сыро и холодно, и так приятно (и для здоровья полезно!) согревать организм дженевером (он же енейвер), местным крепким питьем из можжевельника. Вкус у этого напитка, что называется, «специфический», но на второй день привыкаешь. Да и стоит порция дженевера куда дешевле, чем коньяк или виски, — всего 1 евро.

Месяц назад он стоил три гульдена (гильдена, как говорят голландцы). Или два с половиной, или четыре, в зависимости от заведения. Дженевер с тех пор не поменялся, поменялась валюта.

Впрочем, пока и старые деньги в ходу.

На часах двадцать три сорок пять. Сергей, инженер из Тюмени, запускает крутиться по столу монетку. 1 гульден.

— Ходит, — флегматично сообщает Сергей.

— Крутится? — уточняет Аглая, менеджер из Пензы.

— Ходит, — повторяет Сергей. — Пока еще имеет хождение.

В полночь гульден превратится — не в тыкву, но в металлический кругляшок, в сувенир. А сейчас на него еще можно купить стакан воды.

У меня в кармане десять монеток евро, полученных на сдачу в здешних магазинах, реверс у всех — голландский. Но пройдет несколько месяцев, и в такой пригоршне попадется как минимум две немецкие оборотки, одна испанская и одна греческая. Мелочь перемещается, европейцы перевозят ее в своих карманах через границы… блестящий символ новой единой Европы.

Новой — да. Но единой ли?

Прекраснодушные планы по созданию едва ли не общего государства еще, конечно, не разбились вдребезги, но теперь, спустя несколько лет, явно поставлены под сомнение.

Любой ученый знает, что в больших системах сложнее управляемость, а Евросоюз после принятия в свои ряды целой толпы небольших государств стал системой не просто огромной, но и бестолковой.

Помню, в какой-то день 2004 года, когда туда вступило одновременно десять стран, для присоединившихся граждан объявили бесплатный вход во все музеи Берлина — просто по паспорту. Я со своим русским сходил в три, и нигде вахтеры не усомнились, что мне можно. А ведь Россия страна, как бы сказать, известная. Про нее точно можно бы знать, что она никуда не вступала.

С музеем анекдот, конечно, вышел, зато добрый.

А вот не анекдоты.

Польша поссорилась с Россией из-за ограничения поставок польского мяса и отказалась ратифицировать договор между ЕС и РФ: документ, без которого затормозились многие не только политические, но и экономические процессы.

Литва подумывает предъявить требования по компенсации за Вторую мировую сразу и нам, и Германии, что, конечно, не слишком нравится Берлину.

Ирландия отказалась утверждать Европейскую конституцию, а истерика, устроенная по этому поводу французским лидером Саркози, катализировала в стране националистические настроения.

В Болгарии такого рода настроения (не самые продуктивные, согласитесь) раздувает правительство: в качестве «пат? риотического» ответа на наезд Еврокомиссии, которая требует поуменьшить в стране уровень коррупции.

Многие традиционные народные промыслы оказываются под угрозой — например, некоторые особо эксклюзивные французские сыры не могут теперь производиться (то есть попросту исчезнут!), ибо технология их изготовления не соответствует общим санитарным европравилам.

Граждане восточноевропейских государств, получив свободу передвижения, заполняют западноевропейский рынок частных услуг (гувернантки, официанты, уборщицы), а поскольку в нашей части континента не слишком высоко уважение к закону, постольку очень и очень многие работают нелегально: «Чего лишние налоги платить?» И дело тут не в том, что то или иное цивилизованное правительство недополучит налоговых поступлений, а в том, что такая практика развращает цивилизованных граждан… А ведь, что ни говори, именно уважение к закону — один из краеугольных камней той пряничной европейской сказки, которая так нравится отечественным туристам.

Проблемы растут как снежный ком.

В связи с этим логично, что все чаще раздаются голоса выступающих, во-первых, за прекращение расширения Евросоюза (канцлерша Германии Меркель выступает, например, против приема Турции: это сильное заявление, учитывая, сколько в Германии турок и каково вообще значение этой страны в современном мире), а во-вторых… за его сокращение.

Вернее, не за сокращение (изгнать кого-то — скандал, конечно, неимоверный), а за выделение в Евросоюзе группы основных государств, «Старой Европы».

И впрямь: вряд ли Германия и Франция будут долго терпеть, что Польша и Ирландия виляют ими, как хвост собакой.

Не то что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись», скорее «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».

Так или иначе, прекрасная европейская сказка — под большим вопросом.

Николай Паклин, журналист и еврофил

Мания Золушки

«Всяк сверчок знай свой шесток» — вот что должно быть начертано на многозвездном флаге Европейского сообщества

Отношение к расширению Евросоюза людей, в нем живущих, может быть каким угодно, в любом случае — и положительное, и отрицательное — оно будет навязано СМИ. Грубо говоря, обычным людям с их повседневными проблемами и бытом совершенно безразлично, расширяется Евросоюз или нет: их волнуют цены в магазинах, будущее детей, пенсия и количество новоприбывших людей с выраженной южной внешностью в их маленькие тихие города.

Моя родная Эстония вступила в Евросоюз наравне с другими «младшими сестрами» в 2004 году. Разумеется, туда все рвались, все были уверены, что прекрасно быть частью большой, старой, богатой Европы, забыв тотчас о борьбе за независимость, о которой кричали на каждом углу за пару лет до того. Всем захотелось красивых фантиков, захотелось чувствовать, что они что-то значат на европейской арене. Золушка напялила свою обувку, но оказалось, что это не хрустальная туфелька, как значилось в переводе, а козловый башмак, о чем и было написано в оригинале.

Совершенно очевидно, что такая страна, как Эстония, не играет никакой роли в большой игре. Ей нечего поставить и нечем крыть. Полная зависимость от иностранных инвестиций, тупая политическая озлобленность против России, подобострастный взгляд снизу на страны «старшей группы» — вот основные черты стран бывшего социалистического лагеря, милостиво принятых в хоровод больших желтых звезд на синем полотнище. Не знаю, что получила Эстония от Европы как государство, но ее граждане точно не получили ничего. А уж что это государство может дать Европе, кроме кильки и трикотажа, — бестактный вопрос.

Мы думаем, что живем в Европе, и нам нравится эта мысль, но мы снимаем очки и видим то же, что было десять, пятнадцать, двадцать лет назад. Прибавилось магазинов и новых зданий, но убитые спальные кварталы остались теми же, подростки в них все так же нюхают клей, русские девушки толкают перед собой коляски, уравновешивая ситуацию демографического кризиса и способствуя интеграции. Мы понимаем, что продукты стали дороже и хуже, плата за квартиру равняется половине среднего оклада. Зато мы можем без визы летать за границу бюджетными авиалиниями, жить там в дешевых отелях и даже оставаться работать — мести полы, выносить горшки за стариками или мыть посуду. Где-то в необозримом будущем мы, наверное, сможем учиться в европейских университетах и наслаждаться всеми последствиями этого обучения. Я говорю «мы», подразумевая большую — скажем, 85% — часть населения моей маленькой гордой страны. Оставшиеся 15% пользуются преимуществами европейских паспортов и, возможно, счастливы. Но кто возвращается в Таллинн после учебы в Сорбонне? Единицы. И чем они занимаются? Преподают французский госчиновникам.

Расширяя свои границы, Европа вплотную приблизилась к России. Прибалтийские страны как пограничная гряда, по крайней мере, имеют стратегическое значение, хотя при — не дай Бог — возникновении неприятных обстоятельств их сметут и не заметят. А какое значение имеют Словения, Хорватия, Сербия, Словакия? Несомненно, помощь получать любят все.

Я, допустим, укатила жить в Россию и счастлива этим. Многие другие русско? язычные жители Эстонии вряд ли выработали какое-то отношение к Евросоюзу и просто в ужасе от того, что скоро все цены переведут в евро, потому что их зарплаты едва ли станут больше. Шведы-то, например, или датчане не хотят на евро переходить, а у них с экономикой всяко получше, чем в Прибалтике. Знают они, наверное, что евро — есть зло.

Коренные эстонцы будут до потери сознания кичиться тем, что теперь они европейцы, не вспоминая о национальном самосознании, которым они кичились до того. И никогда в жизни не признаются, что «европеец» — всего лишь лейбл фирменной одежды, все так же отшиваемой на фабрике им. Клементи. Но им все лучше, чем при Советах. Вопрос престижа всегда тревожил провинциалов.

Выбравшись из царства советского, малые и неразумные попали в другое искусственно сформированное сообщество. В 20-е годы красная Россия завоевывала территории штыком и брала города измором, в начале XXI века хитрые буржуи заманивают так толком и не созревшие умы примерно такой же красивой идеей, как коммунизм. Разве Евросоюз не есть улучшенная модель коммунистического общества? Все вместе, под одним флагом, с новеньким евро в кармане идем к каким-то неясным, но, безусловно, красивым целям. И в достижении этих целей расцветающая золушкоподобная Эстония не постоит ни перед чем — будет тщательно отделять зерна от плевел, проверять, правильно ли дали гражданство, а тем, кто не заслуживает великого европейского паспорта, будет выдавать паспорт иностранца, учить нерадивых русских прекрасному эстонскому языку, а сама прилежно заниматься французским и английским. Будет запрещать пить и курить на улицах и в общественных местах, с тем чтобы упиваться и накуриваться дома. По великолепной европейской модели маленькая прибалтийская страна уже научилась жить в долг, не видя, как в кредитном пароксизме возникают переизбыток дорогого жилья и явная перенасыщенность дорогими товарами, которые мало кто может купить. Зато есть к чему стремиться…

Я не политический и не экономический обозреватель и не могу рассматривать проблему расширения Евросоюза с точки зрения оборонной способности и каких-то других мудреных факторов. Я — просто обладатель паспорта, на котором написано по-эстонски «Европейский союз». И мне от этого ни жарко ни холодно.

Лидия Койдула, гражданка Эстонии