Аккорды метамузыки

Меня приятно удивил тот факт, что взгляды, высказываемые Курицыным, по многим пунктам близки установкам петербургских фундаменталистов. Ведь можно сказать (как это, в сущности, и делали большинство представителей мыслящего меньшинства еще десятилетие назад): да идите вы в жопу со своей государственностью, чем ее меньше, тем лучше. Вячеслав так не думает, он, так же как и мы, озабочен правильным государственным обустройством, — ибо человеку все же свойственно заботиться о своей сущностной определенности. Ведь полнота и подлинность присутствия требуют расширения — в сферу отношений с родными и близкими, в то или иное пространство символического (например, поэт инвестирует в стихию поэзии свое бытие) и, в том числе, в сферу, которую принято называть res publica, то есть «вещь общая».

Существует органическая государственность, в свою очередь имеющая множество форм, и, так сказать, государственность механическая. Последняя возникла в Новое время под влиянием протестантизма на англо-саксонской почве и получила название правового государства. Более точным было бы название «контрактное государство», поскольку оно образуется (легитимируется) путем общественного договора. Вскоре это выдающееся социальное изобретение начинает свое триумфальное шествие по всему миру, которое продолжается и по сей день, хотя уже исключительно по инерции. Дело в том, что все более очевидными становятся две вещи.

Во-первых, степень чужеродности контрактного типа государственности для других социальных образований: чужеродность нарастает по мере удаления от родного англо-саксонского очага. Сегодня Америка фактически оплачивает контрактную государственность за пределами «родного региона» или поддерживает ее, точнее ее имитацию, с помощью угроз.

Во-вторых, правовое государство, безусловно, знало свой золотой век (например, Британия прошлого столетия), но эти времена прошли, как все проходит в истории. На наших глазах правовое государство выродилось в служебное государство, подобно тому (и параллельно с тем) как гуманизм переродился в политкорректность. Ведь эффективное правовое государство опирается на жизнеспособное гражданское общество, на союз граждан — сегодня гражданское общество мертво, из союза граждан оно превратилось в сборище первых встречных. Курицын и сам это признает, ведь прогрессирующая контрколонизация Европы это как раз симптом отмирающей механистической государственности, которая теперь может быть захвачена, подобно добыче. Не извне, так изнутри.

Глубокий кризис контрактной государственности способствует возрождению органических форм, обес? печивающих прочное единство социального тела. Типы органической государственности простираются от греческого полиса до империи, задавая трансцендентное расширение присутствия, например смысл жизни или иерархическую упорядоченность бытия. В принципе, органическое государство есть порождение изначальной воли — воли жить в осмысленном мире.

Курицын пишет о «вредности» имперской идеи, совершая, увы, чрезвычайно распространенную ошибку — путая империю и тоталитарной режим. В действительности тоталитаризм куда более характерен для «взбесившегося» контрактного государства, когда суверен грубо нарушает условия сделки, посягая на так называемые неотчуждаемые права, то есть на те права, передача которых не была предусмот? рена в контракте. Поскольку бытие империи руководствуется не сделкой, а имперским сознанием и имперским самочувствием, там всякое нарушение глубинного строя (лада) воспринимается как кричащая фальшивая нота и устраняется восстановлением общей согласованности. Исторические империи, будь то Рим, Поднебесная, Османская империя или Австро-Венгрия, отличались удивительной веротерпимостью и способностью сохранять различия в общем трансцендентном единстве. Сама суть империи и ее основное отличие от механической государственности состоит в том, что единство целого складывается не из абстрактного равенства атомарных индивидов (таков идеал правового государства), а из согласованности различных вхождений — сословных, национальных, конфессиональных и т. д. Скажем, особенность служения самураев, крестьян, буддийских монахов определяла их способ вхождения в имперское пространство Японии; ясно, что введение абстрактного равенства тут же разрушило бы высокую согласованность. В применении к России можно говорить о казаках и старообрядцах: в конце концов, сила Империи есть ее способность позволить себе какую-нибудь «дикую дивизию» без ущерба для собственного единства на основе понимающего согласия «остальных подданных».

Итак, о России. Логика Курицына — не до империи, уберечься бы от пьяного мента, зажравшегося, некомпетентного чиновника, от собственной лени и дурости... Решить бы маленькому человеку свои маленькие, но нешуточные проблемы — вот был бы патриотизм! Но подлинное решение — перестать быть маленьким человеком, стать большим, войдя, например, в смыслообразующий имперский резонанс. Вся история России показывает, что для этой страны других приемлемых решений не существует: все попытки увлечь народ ситцевыми занавесочками и прочим обустройством быта кончались грандиозными социальными катаклизмами. Если внимательно вслушаться в смутный гул коллективного самосознания, можно отметить, что жалобы на частный произвол (гаишник на врача, врач на соседа по коммуналке, а тот, в свою очередь, на гаишника) заглушают друг друга, и ты с удивлением услышишь то, чего, наверное, не ожидал. Например: верните нам наше присутствие в четырех океанах! Это всего-навсего будет означать, что империя еще жива и бренд «Россия» по прежнему существует. Важнейшим источником популярности Путина было и остается умение вслушиваться хотя бы в отдельные аккорды имперской метамузыки.

О диаспорах. В принципе, это альтернативный способ хранения национальной и культурной идентичности. Многие народы владеют этой «альтернативной техникой», некоторые владеют ею виртуозно. Этнические китайцы, хуацяо, сохраняют аутентичность уже на протяжении примерно столетия в любой стране — что уж говорить о двухтысячелетней истории еврейских диаспор! Но история со всей безжалостностью показывает, что русские, т. е. носители русского языка, практически полностью ассимилируются уже в третьем поколении. В этом смысле Российская империя безальтернативна — она, если угодно, и есть самое величественное произведение социального народного творчества, вполне сопоставимое по своей яркости с русской литературой в целом.

Нельзя забывать и еще об одном аргументе, быть может для кого-то второстепенном, но чрезвычайно важном для петербургских фундаменталистов: служебное государство, в отличие от Империи, эстетически незащитимо.