Метка: Издательство «Эксмо»

Отрывок из романа

• О книге Татьяны Веденской «Мужчины как дети»
• Купить электронную книгу на Литресе

Если бы кто-то спросил Жанночку, что в ее жизни главное, она бы ни на секунду не задержалась с ответом — конечно же, любовь. Что может быть еще важнее в жизни, чем это? Жанна столько лет занималась этим вопросом, изучала его теоретически и практиковала практически, что стала, можно сказать, профессионалом сердечных дел. Психология личных отношений была исследована ею «от» и «до». От реального, официально зарегистрированного брака до легких, ни к чему не обязывающих интрижек. И то, и другое ее разочаровало невероятно. Жанночка стремилась к отношениям доверительным, заботливым, мечтала найти кого-то, с кем она могла бы построить по-настоящему близкие отношения. Кто-то, кто понимал бы ее и ценил ее прекрасные душевные качества. В том, что Жанночкины душевные качества были прекрасны, сомневаться не приходилось — она многократно доказывала это с убедительностью асфальтового катка. Впрочем, для объективности следует отметить, что Жанночка действительно верила в любовь и всей душой стремилась найти и осчастливить кого-нибудь, не столь уж важно, кого.

За все эти годы научно-популярных изысканий Жанночка убедилась, что основная проблема заключается в том, как измельчали и опошлились нынешние мужики. Ее бывший муж теперь работал слесарем в ДЕЗЕ и любил заниматься виртуальной любовью с нарисованными мультяшными женщинами, а ведь он был не самым худшим вариантом когда-то. Да, мужики ничего не хотели, кроме пива и чипсов, и эта проблема никак не поддавалась решению, однако Жанночка не опускала руки и продолжала строить любовь всем ветрам назло. С кем? Ну, уж с кем придется. Главное, чтобы отношения были правильными. Жанночка ратовала за чистоту отношений.

Ее нынешний «Ёжик» подавал определенные надежды в смысле душевности, однако не оставлял Жанну и без опасений. Они были вместе уже два месяца, несколько раз крепко поругались, один раз Ёжик даже собирал чемоданы, но…они так и не разошлись. Это был хороший признак. И еще, он делал отличный кофе по утрам, без просьб и уговоров, а исключительно по собственной инициативе, а это было важно, так как у самой Жанночки перед работой вечно не хватало времени заняться этим. Так что в определенном смысле Ёжик был совсем неплох. С другой стороны, у Ёжика был и один, но большой изъян, с которым надо было долго и методично бороться. Он не был амбициозен. Он ни к чему не стремился, даже к тому, чтобы найти себе приличную работу. Ёжик перекатывался с одного места на другое, то чем-то приторговывал, то что-то распространял, но денег от этого не было никаких и Жанне по-прежнему приходилось разбираться с финансовыми проблемами самостоятельно. С третьей стороны, при определенных усилиях, при методичности и упорстве, разве не справится Жанна с этой, пустяковой, в общем-то, проблемой, разве не найдет способа стимулировать его деловую активность? Ради любви-то! В общем, Жанна была в задумчивости.

Вообще-то, Жанночка не была меркантильна. Как уже было сказано, она обладала весьма высокими душевными качествами, много времени потратила на психологию, на изучение разнообразных учений о мире и теперь могла смело утверждать, что знает о том, как устроен этот мир. Такие понятия, как гармония, космическое благо и прочая изотерическая терминология не были для нее пустым звуком. Так что, Жанна понимала и про деньги, что они суть не более чем поток энергии, отражаемой нами же самими. И что стоит нам только посильнее захотеть, как этот самый поток хлынет к нам, как шампанское из бутылки, которую взболтали. Так что об этом говорить? Деньги — это не тот момент, на котором стоит заострять внимание.

Да, все это так, но только не сегодня, пятого сентября, в пятницу, в десять утра, день солнечный, с легким юго-восточным ветром. Сегодня Жанна предпочла забыть о теории космического блага. Она стояла перед банкоматом на первом этаже своей родной конторы и с яростью взирала на цифры на табло.

— Что, не перевели? — грустно спросила Маша, коллега из эндокринологии, с которой Жанна соседствовала ординаторскими. — Нам тоже.

— Черт знает что. И что мне теперь все выходные делать?

— Они нашу зарплату крутят, а проценты себе в карман кладут, — поделилась подозрениями Маша. — Я читала статью в газете, у них есть даже какой-то овердрафт, кажется. Можно на три дня ссудить деньги другому банку и получить процент. Вот и крутят.

— В газете? Подкармливаешь желтую прессу? — усмехнулась Жанна. — Тебе не говорили, что газеты читать вредно, от них несварение желудка бывает. Еще Булгаков писал…

— А ты что-то плохо выглядишь, с дежурства, что ли? Домой? — перебила ее Маша.

— Ага, — печально кивнула Жанна, вытаскивая видавшие виды карточку из зловредного автомата. — Иду домой на верную смерть. У меня кран течет, в баночку, меняем раз в три часа, а денег нет, так что ничего хорошего меня там не ждет.

— А Ёжик? — резонно уточнила Маша. Она, признаться, не была уверена, что Жанночкин Ёжик не сменился за то время, что они не виделись. Но какой-то же Ёжик у Жанны дома всегда обретался.

— Ёжик щиплет травку. За мой счет. Нет, ну почему жизнь так несправедлива! — возмутилась Жанна. — Они не могли задержать зарплату в следующем месяце? У меня все ходы расписаны, а они сбивают с ритма. Что мне сказать соседям, когда у них польет с потолка? Что у нас деньги на овердрафте?

— Нет, я не понимаю тебя, — поделилась Маша, сопровождая Жанну на выход, к проходной. — Зачем нужно жить с мужчиной, если он не может даже крана починить?

— Ради чистой любви, — улыбнулась Жанна. — И ради здоровья тоже. А впрочем…ты права. Озадачу-ка я его, пожалуй. Не все же ему прохлаждаться.

— Это правильно, — одобрила Маша, проходя через турникет. У них в больнице с охраной все было очень даже серьезно. Электронные пропуска, видеокамеры, строжайший контроль. Правда, пройти или даже проехать на территорию больницы и без пропуска не составляло никакого труда. Пятьдесят, ну, максимум, сто рублей — и ты на месте, в тепле и комфорте, паркуешься у входа в приемное отделение. Плюс улыбка от охранника бесплатно. Сервис! Но это только для посетителей и под строжайшим секретом (т-с-с-с!). А сотрудники, забывшие, к примеру, пропуск в другой сумочке, получали от стражей врат все по полной программе. Жанну это бесило. Жанна мечтала что-то сделать с этим, а пока ей приходилось бросать машину за воротами, на общей парковке. Для постоянного пропуска на машину требовалось разрешение главврача, т.е., читай — невозможно ни при каких раскладах. Иерархия. Или полтинник за въезд. А какой тут полтинник, когда кран в баночку капает.

— Тебя подвезти? — спросила Жанна Машу, кликая ключом сигнализации. Их больница располагалась в экологически тихом месте недалеко от МКАД и очень далеко от любого метро. До Речного Вокзала три дня на оленях, даже до Планерной из-за пробок добраться невозможно. Одно слово — Химки. В свое время именно это расположение стало причиной покупки автомобиля, настолько далекого от мечты, но столь приближенного к материальному положению Жанны. Старенькая восьмерка заводилась только после того, как трижды хлопнуть правой дверью и у нее не открывалось окно со стороны водителя, а в остальном, прекрасная маркиза…

— Ага, давай. Тебе куда? — поинтересовалась Маша.

— Домой, — вздохнула Жанна. Еще бы, с ее последним стольником в кошельке далеко не уедешь. Хорошо хоть бензин есть, почти полный бак. А все-таки, какого черта? Жанна в который раз подумала, что все ее Ёжики — это какой-то эрзац, а не мужчины. Почему она должна так страдать? Почему этот нынешний Ёжик не может нормально работать? Этот вопрос возникал у нее не в первый раз, но сейчас он набрал громкость и силу, нужную для того, чтобы начать скандалить. Она еле сдерживала себя.

Подъезжая к дому, Жанна попыталась немного сбавить обороты. «Неужели я так много прошу?», кричала ее израненная душа. «Неужели же в этом есть что-то плохое — помогать друг другу, быть ответственным?», продолжала она. Но невозмутимый внутренний голос отвечал ей:

— Ты, милочка моя, вспомни, чем это кончилось в прошлый раз? Забыла? Или хочешь, чтобы он забрал свои вещички? Одной давно не была?

— Но это же невозможно! — возмущалась Жанна. — Разве это отношения? Разве его чувства ко мне не должны бы как-то его подтолкнуть? Почему я должна тянуть все сама.

— Не должна, отчего же. Только вот…потом не жалуйся, ладно? — Жанне всегда было трудно договориться с самой собой в такие моменты. С одной стороны, кран и баночка, пустая кредитка и отсутствие денег на новые осенние сапожки, которые она видела в обувном напротив больницы. С другой стороны, на тот момент, когда на вечеринке она познакомилась с Ёжиком, она почти полгода была совершенно одна (случайные свидания, закончившиеся ничем, не в счет). И быть одной Жанне не нравилось, совсем не нравилось. Она плохо засыпала по ночам, ей нужен был рядом какой-нибудь человек. Она чувствовала себя лучше всего, если знала, что ее кто-нибудь любит. Так что, скандалить — это не было выходом. И Жанна попыталась сдержаться. Впереди были три выходных дня, и она решила не портить их себе.

— Я дома! — отрапортовала она, открывая дверь ключом.

Отрывок из романа

О книге Владимир Колычев «Семья в законе»

Ночное небо затянуто тучами. Фонари на улице не горят. Тьма плотная, холодная, моросящая… В гулком гудящем зале пивного бара, в клубах табачного дыма под потолком тускло мерцают засиженные мухами лампы дневного света. Но тьма, казалось, проникала и сюда, заползала под ворот рубахи, через позвоночную артерию проникала в кровь, студеными пальцами хватала за душу…

В зале было душно, накурено, но мужчина, сидевший за столиком в дальнем углу бара, поежившись, застегнул джинсовую куртку до самого верха. Вид он имел несвежий, слегка запущенный: волосы слипшиеся, сальные, печать усталости на лице, взгляд выхолощенный, уголки тонких губ приспущены, словно траурные флаги. Но все же смотрелся он внушительно. Широкое лицо с резкими, выразительными чертами, развитые надбровные дуги, большие черные глаза, нос широкий, с небольшой впадиной посередине, черные усы, короткие, но столь же густые, как и брови. Крепкая шея, не очень широкие, но плотные плечи, сильные руки. Не нужно было напрягать взгляд и фантазию, чтобы определить в нем крепкую кость и энергетику высокого напряжения. Но упадок духа, в котором он сейчас пребывал, значительно снижал яркость его мужского обаяния.

Чем дальше в ночь уходили стрелки часов, тем черней и гуще становилась тоска этого несчастного человека. Холодно, зябко. И одиноко, как в могиле.

За массивной стойкой из больших грубо отесанных камней краснела упитанная физиономия бармена, пиво ручьем лилось из крана, наполняя кружки и бокалы. Худосочный паренек, сидящий на высоком стуле за барной стойкой, нехотя обнимал упитанную девушку с прической под «одуванчик», за столиком неподалеку — два степенных, хорошо одетых парня в компании с ярко накрашенной, игривой брюнеткой. Две женщины среднего возраста в поисках попутного ветра, на пивных волнах и под рваными парусами личных неурядиц. Рядом уютно разместилась компания работяг — эти обмывают зарплату, пьют, но не шумят, на соседок не заглядываются, их больше привлекает немолодая уже, но еще бодрящаяся красотка в коротком платье, что взобралась на жердочку барного стула. С ней можно все и за скромную плату. Судя по тому, как посматривают на нее мужчины, ей простаивать без работы долго не придется.

Бар «Забегаловка» — заведение далеко не самое респектабельное, но посидеть здесь можно неплохо: и выпить, и перекусить, и приключение найти — с женщиной подружиться и даже подраться. Но мужчину в застегнутой доверху джинсовой куртке интересовала только выпивка. Тусклым безучастным взглядом он обозрел зал и склонился над своей тарелкой, вяло ковырнул вилкой кусочек бифштекса, после чего апатично и безотчетно затолкал его в пространство между двумя ломтиками жареного картофеля. Кому-то весело, у кого-то здоровый аппетит, а ему, Павлу Никифорову, тоскливо, и кусок в рот не лезет…

Он помнил, как приходил в этот бар с женой. Совсем недавно это было, месяца три назад. Снег на крышах, сосульки на карнизах, красные грудки снегирей на проводах. Они шли по обледеневшему тротуару, Лена крепко держала его за руку, грудью прижавшись к нему, что-то шептала на ухо, смотрела на него красными от слез, грустными глазами. Она могла поскользнуться, упасть, но пугало ее не это. Больше всего Лена боялась потерять мужа… В тот день Павла ждала женщина, с которой он изменял жене. Но Лена так плакала, так уговаривала его никуда не ходить, что он вынужден был сдаться. И еще она очень просила сходить с ней в город — в кино, в музей, в кафе, куда угодно, лишь бы создать иллюзию крепкой и дружной семьи, о которой она всегда мечтала. Но Павла раздражали ее слезы, и он, назло ей, выбрал бар «Забегаловку», недалеко от дома. Они пили дешевое пиво, ели неприятный на вкус жирный шницель, посыпанный сухим укропом. Он небрежно жевал мясо, с открытым ртом, замасливая губы, с шумом поглощал пиво, чего бы никогда не позволил себе в присутствии чужой женщины. Как будто давал понять, что Лена для него ничего не значит. Она, глупая, влюбленно смотрела на него глазами боязливой мышки, а он, поглядывая поверх нее, думал о том, чтобы поскорее покончить с этим «домашним заданием» и отправиться к своей Оксане, к этой зрелой красавице с роскошными формами…

И часа они тогда не провели здесь с женой. Павел сказал, что после столь невкусного обеда ждет от Лены хорошего ужина, даже похвалил ее кулинарные способности. И даже по пути домой купил бутылочку недорогого болгарского вина. А когда она встала у плиты, он с мобильного телефона позвонил на свой домашний, вызвал себя на разговор, после чего заявил, что его срочно вызывают на службу. Он обещал вернуться к ужину, но Лена ему не поверила. Она чувствовала, что у мужа есть другая женщина, поэтому в глазах у нее стояли слезы. Она тогда ничего ему не сказала, лишь тихонько всхлипнула, закрывая за ним дверь…

Лену он знал с самого детства. Женихом и невестой их объявили еще в первом классе. Он таскал за ней портфели, выслушивал жалобы на несправедливых учителей, на мальчишек, дергавших ее за косички, утешал, грязным носовым платком вытирал ей слезы после каждой «двойки», задир-обидчиков укрощал кулаками… Впрочем, плохих оценок у Лены было мало, а с каждым годом становилось все меньше. Павел же со временем завоевал репутацию бедокура-двоечника с крепкими кулаками. Это не мешало ему водить дружбу с примерной ученицей.

Но их теплая дружба так и не переросла в любовь. Лена его любила, не раз признавалась в этом, говорила, что жить без него не может. А он не понимал, как это нельзя жить без кого-то. В десятом классе он часто задавался таким вопросом и всякий раз находил разумный ответ. Если бы вдруг Лена уехала в другой город, он бы смог забыть ее. Может, и не легко, но смог бы… Впрочем, не очень серьезное отношение к ней не удержало его от греха. В десятом классе, в новогоднюю ночь они с Леной заперлись у нее на квартире, и она под бой курантов прошла посвящение в женщины.

А незадолго до последнего звонка Павел всерьез увлекся Светкой из параллельного класса. Девушка готова была ответить ему взаимностью, но вдруг выяснилось, что Лена ждет ребенка. Это новость его совсем не обрадовала, но и в панику не ввергла, более того, заставила принять ответственное решение. После школы они с Леной расписались, в конце сентября она родила ему девочку, а в ноябре он ушел в армию…

В кармане затрезвонил телефон, глянув на дисплей, Никифоров неторопливо поднес его к уху.

— Да, родная.

Звонила дочка. Маше уже восемнадцать лет… Ему тридцать шесть всего, а она уже совершеннолетняя.

— Ты где? — с неохотным каким-то беспокойством спросила дочка.

Еще год назад отца и дочь можно было встретить вместе на улицах города. Она держала его под руку и шла, легонько покачивая бедрами; юная, красивая, длинноволосая. Встречные мужчины с завистью посматривали на Павла, думая, что это его девушка.

Но сейчас они уже никуда вместе не ходят. У Маши своя жизнь, она живет с мужчиной, у него дома, и общаться с ней Павел мог только по телефону.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги

О книге Константина Аврилова «Я, ангел»

На Том свете Толик искренне верил, что неудачи, разорявшие после особо щедрых дам, были происками злого рока, и старательно не замечал малоприятную истину. Блистательно мороча головы женщинам, он умудрился сохранить наивность провинциала, не привыкшего к законам столицы. Друзья щедро одалживали деньги и запросто спускали на ветер потому, что Толик всегда соглашался винить колебание курса акций или экономический кризис в Юго-Восточной Азии.

Залет на Срединное небо поначалу не вызвал вопросов. Тиль искренно считал, что попал в аварию случайно. Витька посеял сомнения, которые взошли мрачной подозрительностью: ему отплатили убийством за честно сделанную работу. Но как у них получилось? В свои планы Толик не посвящал никого. Маршрут движения выучил наизусть и вообще ни с кем не общался. Как же сумели подстроить грузовик на шоссе?

Погрузившись в мрачные раздумья, Тиль промахнулся и влетел в холл. Просторная комната пребывала в тишине. Появление ангела заметил только кот, который порвал с дремотой и уставился настороженно.

Пора наладить отношения с единственным существом, которое его видит.

Прислонив Мусика к камину, Тиль опустился на корточки и пригласил животное знакомиться. Кот приблизился, соблюдая вежливую дистанцию, но когда Тиль погладил по шерстке и почесал мохнатый подбородок, размяк, приластился и заурчал. Пальцы ангела ишерстинки не потревожили, проникая сквозь кожу, но коту нравилось.

Перышко напомнило, что для нежностей не время.

— Веди, приятель, к своей хозяйке, — попросил Тиль.

Кот выгнул хвост со значением и важно потрусил к спальне. Поглядывая, не отстает ли ангел, подскочил к двери и жалобно замяукал под скрежет когтей. Створка приоткрылась, чтобы впустить любимца. Для ангела было узковато, он прошел напрямик.

Посреди разбросанных платьев стояла Тина в ажурных стрингах. Овечка зябла, но упрямо не одевалась. Ничего не съев, успела проглотить две таблетки успокоительного, гнавшие ватный туман по сосудам. Тиль постарался не смотреть внутрь тела. Но и снаружи было мало приятного. Еще не женщина, но уже не ребенок, развившаяся, но не созревшая, казалась недоделанным созданием, скульптурой, которую автор забросил высекать на полпути, от чего будущая красота не различалась в грубых сколах природного материала. Неприязнь крепко владела ангелом, но не осталось роскошного права сложить руки и наблюдать, как овечка свернет себе шею.

Приложив очередную тряпочку к впалой груди и немедленно отшвырнув, Тина почесала кота, устроившего лежку на уголке кровати.

— Мотька, ты на что уставился, бандит? — спросила она, посмотрев сквозь Тиля.

Ангел подмигнул, дескать, не выдавай тайну. Кот благородно сожмурился.

Расследование, чем занималась овечка без присмотра, не обнаружило серьезных проступков или того, за что бы следовало выписать штрафных. Подопечная держалась в рамках. Ну, буркнула что- то матери и тетке через дверь. Разве за это надо наказывать ангела? Он ведь не нянька. Обидно, честное слово. Правилам не обучили, крыльев не дали, а колоду навесили. Как тут быть ангелом.

Пожалев себя, таким образом, Тиль заглянул в варианты. В ближнем показалось мало хорошего, наверняка на пару тысяч штрафных. Но другие беспокоили серьезно. Явно просвечивала такая неприятность, что штрафных могло не хватить. Хуже всего, что в последнем — маячила пустая чернота.

Швырнув на пол очередное платье, Тина взяла следующее. Она была спокойна, как закаченный таблетками человек, счастливо не знающий будущего. Только ангел видел, что может случиться.

Усмирив начало паники, Тиль принялся за дело. Подойдя вплотную так, что ее локоть проходил сквозь него, крикнул в левое ухо:

— Останься дома! Приказываю остаться! Нельзя ехать!

Кажется, нарушил Первый закон, овечек нельзя ограничивать, надо по-другому.

— Прошу остаться! Предлагаю остаться! Советую остаться! Мотька с интересом следил за ангелом, но Тина ничего не услышала.

— Как некрасиво подсматривать за голой девушкой, кот. В прошлой жизни случайно не был бабником?

Ангел пробовал кричать в другое ухо, орал в лицо, шумел в затылок, но овечка не реагировала и не чувствовала тревогу. Все старания предупредить оказались напрасными. Зато она выбрала платье: маленькое черное, доходившее до колен и сразу взрослившее лет на пять. Протиснувшись, овечка разгладила ткань на бедрах, поправила грудь и сделала с тканью что-то, что умеет любая женщина.

Раньше Толик обожал валяться на кровати и смотреть, как они наряжаются. В этом было что-то магическое и волшебное, куда более волнующее, чем раздевание, таинственный ритуал спален и альковов, крохотная щелочка в тайный мир женщин, в которую дозволено заглянуть мужчине. В одевании женщины больше соблазна, чем в обнажении. Этот закон вывел он. Но Тилю было не до изысков, пока овечка глуха к голосу ангела.

Шелковая коробочка вспыхнула брильянтовой гроздью. Колье изумительно подойдет к черному платью. Но подарок матери отправился под кровать. Из тумбочки появилась крохотная шкатулка, а в ней горел красный камень на тонкой цепочке. Бережно надев украшение, Тина прижала кулон к груди. Тиль знал: последний подарок отца. Но лирика мало трогала. Надо найти вход, проникнув как-нибудь в ее сознание.

Напрягаясь изо всех сил, тужился и пыхтел. И тут молодой ангел сделал неприятное открытие: ему нет доступа к мыслям и чувствам овечки. Bидеть досье, варианты, мозги и кишки — пожалуйста. А чтобы проникнуть в мысли — глухой заслон. Как же работать? Как же направлять, если ничего нельзя! Горе отчаяния, одним словом.

Повернув морду к ангелу, павшему на кровать, Мотька подмигнул, словно утешал, предлагая не падать духом.

B жизни и постели Толик счастливо избежал гадкого испытания бессилием. Тилю досталось сполна. Оставалось наблюдать. И было зачем.

Кот с ангелом уставились на маленькое чудо. Уложив волосы, подмазав лицо и надев Prado на точеной шпильке, гадкий утенок, заморыш и недоросток, превратился в обольстительную женщину. Преображение было стремительным. Но это была его овечка. Такой тип женщин Толик слишком хорошо знал. Нет, они не источали ядреную сексуальность, от которой выворачивались мошонки, никто бы не назвал их красотками. Брали другим: магнитным взглядом, который подчинял и завораживал, вертел и крутил мужчинами, как вздумается. Тиль сразу определил редкий тип: скромная хищница. Она не столько хороша, сколько опасна. Природная сила обострялась наглым вызовом девственности: попробуй-ка получи. Такой коктейль может свалить кого угодно. От горы мужских трупов спасало лишь то, что Тина еще не осознавала, какое влияние может оказывать по-женски, полагаясь на силу воли и характер.

Для чего она сберегла непорочность, ангел доподлинно не знал. Судя по досье, шансов для решительного шага во взрослую жизнь было предостаточно. Но всякий раз, по особому капризу, Тина выскальзывала из разгоряченных рук. Множество кандидатов были жестко продинамлены, кое-кто получил разбитый нос, а некоторые, самые ретивые, болезненную травму рабочего инструмента. Девчонка непременно вырывалась у края.

Завершив сборы, она подхватила клатч, потрепала кота по холке и направилась в гараж. Ангел разрывался между желанием предостеречь и невозможностью это сделать. Пока он мог совсем немного: оседлав Мусика, держался рядом со сверкающей ракетой спортивного «Мерседеса».

Водителем овечка была ужасным: ехала без правил, подрезала и не утруждалась переключать скорости. Все, кому не повезло оказаться на дороге, разлетались в стороны, огрызаясь гудками, но пропускали сумасшедшую девицу. Тиль старался не замечать, с каким удивлением пялятся на него коллеги, передвигавшиеся на крышах или капотах, и быстро привык, когда встречная машина проскакивала сквозь него. Не смотрел на дорогу, забыл про перышко, целиком погрузившись в варианты: надо свернуть на первый, там был шанс, но она упорно двигалась по последнему. Не сворачивая.

В ночной темноте ангел пытался изобразить привидение или хоть завалящий призрак, чтобы напугать или заставить дрогнуть сердце, но то ли ему не полагалось являться воочию, то ли не умел, во всяком случае, Тина ничего не заметила. Вот ведь овца упрямая.

В бешеной гонке они добрались до центра Москвы.

Ресторан, носивший имя скромной европейской столицы, сверкал наглой роскошью. Заведение, в котором в недалекие времена можно было вкусно поесть и много выпить, превратили в закрытое царство. Сюда не ходили гурманы, чтобы оценить тонкости поварского искусства, не заглядывали влюбленные парочки, чтобы устроить романтическое свидание, и не забегали клерки для быстрого ланча. Потому что вкус и кухня были не главными. Куда важнее для гостей было показать: они могут устроить банкет тут. Мрамор стен, шелк портьер, кожа кресел и позолота посуды были важнее еды. Здесь не принято было спрашивать, сколько стоят блюда, показывалась стопка денег, и требовалось, чтобы все было на высшем уровне. Вкусам тех, кто в юности не мог позволить лишнего мороженого, а теперь не мог придумать, что бы еще купить, был поставлен мавзолей чудовищный глупости. Но клиенты уходили довольными.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги

О книге Татьяны Аптулаевой «Я мама. Первый год»

Я была счастлива от мысли, что все позади. В первые минуты я даже не осознавала, что у меня родилось мое самое прекрасное чудо… Рядом стояли муж и доктор, который хвалил меня, говорил, какая я умница, как хорошо справилась, и меня от его слов распирала гордость.
Потом я сказала: «Какое счастье, что все закончилось!»,
а они вдвоем рассмеялись и сказали: «Все только начинается!».

Это одно из самых удивительных ощущений у женщины — вам только что казалось, что «все наконец закончилось» и ждали вы этого все последние месяцы беременности. Но вдруг оказывается, что все только начинается. И вам никто не даст даже нескольких дней перерыва на то, чтобы «отдохнуть» от беременности. Теперь мысль, что отпуском были скорее последние девять месяцев, предстает как нечто очевидное и при этом нередко весьма неожиданное.

Становиться мамой нужно прямо сейчас. Ведь малыш ждать не будет, когда вы подготовитесь к этой роли морально и физически.

Действительно, молодые мамы часто теряются в первые дни после рождения ребенка. Даже те, кто посещал специальные курсы во время беременности, с трудом вспоминают полученные знания в тот момент, когда их нужно применять уже на практике. Это совершенно естественно для молодых мам, которые, ожидая малыша и еще не имея никакого опыта по уходу за ним, настолько погружаются в свои внутренние переживания «здесь и сейчас», что представить не столь отдаленное будущее им даже не приходит в голову.

Подобная сосредоточенность на настоящем моменте совершенно обычное явление для большинства будущих мам. Как и некоторое «забывание» того, что было не раз прочитано и услышано когда-то на специальных материнских курсах. Но не волнуйтесь. Все ваши знания активизируются с началом практики.

Первый период вместе

Обращали ли вы внимание на то, что некоторые народные приметы и традиции совершенно точно согласуются с медицинскими рекомендациями и имеют под собой вполне научные психологические обоснования?

Первый год жизни ребенка специалисты разделяют на два периода: первый — адаптационный, который длится с момента рождения до месяца-полутора, а второй — грудничковый, длящийся до конца первого года жизни.

В традициях разных народов адаптация новорожденного так же равна периоду от тридцати до сорока дней, во время которых «нельзя показывать ребенка другим людям». Во многом эта установка связана с суеверными представлениями о негативных последствиях, которые могут возникнуть в результате общения с посторонними людьми.

Но с медицинской и гигиенической точки зрения эта рекомендация действительно имеет свои обоснования. И направлена она в первую очередь на то, чтобы главные участники родов — мама и малыш — смогли адаптироваться к новым условиям максимально комфортно и спокойно привыкнуть друг к другу. Отсюда следует: самая важная задача, которая стоит перед родителями и ближайшими родственниками в начальный период жизни ребенка — это создание максимально спокойной и благоприятной домашней атмосферы.

На первом году жизни ребенка медики традиционно выделяют два периода: первый — новорожденность, который длится до конца первого месяца, второй — грудничковый, который продолжается до конца первого года жизни. При этом нужно знать, что все процессы физиологического приспособления ребенка к новой среде обычно завершаются в течение первых двух недель.

Новоявленную маму волнует абсолютно все, что касается ее малыша, поэтому давайте пройдемся по всем вопросам.

Вес ребенка

Когда рождается ребенок, женщине сначала сообщают его пол, а потом — вес. И все родственники, которые звонят маме по телефону, в первую очередь интересуются именно этими параметрами нового члена семьи. Это не случайно, потому что изначальный вес — первый важный показатель физического состояния ребенка. Это своего рода точка отсчета его развития.

Учтите, что все новорожденные бывают очень разными. Обычный вес, который считается нормальным, колеблется в пределах 3,2-3,8 кг. При этом мальчики, как правило, тяжелее девочек граммов на сто, а первенцы обычно весят меньше, чем следующие дети.

Но не переживайте, если ваш новорожденный появился на свет с весом 2,5-3 кг. Скорее всего, это тоже норма, которая может быть обусловлена генетической предрасположенностью родителей. Если такой малыш здоров, его не надо кормить чаще, чем обычных сверстников, он не будет отставать от них в развитии, просто такова его физиологическая особенность.

Надо отметить тот факт, что в последнее время дети весом около 4,5 кг и более стали рождаться чаще. Хотя некоторые родители гордятся своими «богатырями», все же врачи уделяют крупным детям больше внимания. Важно убедиться, что подобный вес не является признаком заболевания или какой-либо патологии развития.

Если ребенок родился с нормальным весом, ему достаточно прибавлять 20-30 г ежедневно — это средняя цифра, поскольку каждый малыш развивается исходя из своих особенностей.

Нужно ли каждый раз взвешивать ребенка

Если новорожденный с первого раза взял грудь и начал активно сосать ее, если при этом он спокоен, маме нет необходимости взвешивать его каждый день, тем более по несколько раз. Это внесет в вашу жизнь излишнюю суету и беспокойство. Процедуру взвешивания достаточно делать в детской поликлинике на приеме у педиатра, показываться которому необходимо регулярно, раз в месяц.

Не стоит забывать и о других специалистах, к которым стоит появиться на прием после того, как ребенку исполнится один месяц. Сроки их посещения вы узнаете в поликлинике.

Это необходимо делать, даже если вы считаете, что младенец прекрасно выглядит, хорошо поправляется и вообще абсолютно здоров.

Каждой маме очень важно привыкнуть к той мысли, что визит к педиатру — необходимый и важный контроль за развитием малыша и профилактикой заболеваний.

Как меняется вес ребенка после рождения

Обычно после рождения в течение 3-4 дней ребенок теряет в весе, но не больше 200-300 г в норме. Восстанавливает свою первоначальную массу при рождении он к 7-10 дню.

Но если малыш по какой-то неизвестной вам причине совсем не набирает вес в течение двух недель (внимательная мама это всегда определит самостоятельно на взгляд), стоит срочно обратиться к педиатру. Обычно в этой ситуации мама может заметить такие дополнительные признаки: ребенок плохо берет грудь, беспокойно себя ведет.

Если вес ребенка меньше 2,5 кг

Совсем маленьких детей, которые родились недоношенными или вес которых при рождении меньше 2,5 кг, еще в роддоме врачи берут под особый контроль. Им уделяют максимальное внимание. При необходимости таких крох помещают в кювез (инкубатор) — это специальная камера, в которой поддерживается необходимая для младенцев температура тела.

Часто это врачебная мера необходима для того, чтобы поддерживать оптимальные условия для их жизни в первые дни после родов. Таких маловесных, но здоровых в целом малышей выписывают после стабильной прибавки в весе, после чего они нормально развиваются, как и другие здоровые дети. За маленькими новорожденными требуется более тщательный уход.

Бывает, что из роддома врачи выписывают сначала мать, а малыша на какое-то время оставляют в больнице. Это необходимо для того, чтобы он мог достаточно окрепнуть, получая специальный уход. В такой ситуации, если родители хотят сохранить грудное вскармливание, потребуется привозить в больницу для малыша сцеженное молоко.

Изменения в организме ребенка во время адаптационного периода

Первый период потому и называется адаптационным, что организм и психика младенца в это время активно приспосабливается к новым условиям жизни, что сопровождается вполне видимыми физиологическими процессами и их может наблюдать каждая мама у своего малыша.

Кто-то из малышей адаптируется быстрее, кто-то медленнее — ведь у каждого свои физиологические особенности организма. Каждому новорожденному требуется на это время, и у каждого эти изменения происходят по-своему, со своими индивидуальными темпами и скоростью.

Стоит отметить, что все основные физиологические изменения у здоровых детей в норме завершаются в течение 2-2,5 недель после родов. В остальных случаях все зависит от индивидуальных особенностей здоровья того или иного ребенка.

Каждая мама может видеть, как происходят эти изменения. В это время у детей меняется цвет кожи, иногда отмечаются высыпания, могут набухать молочные железы, а у девочек возможны выделения из половых органов. Все эти явления считаются нормальными, но только у новорожденного ребенка.

И чтобы не волноваться зря, нужно знать, как проходит этот период.

• Адаптация здорового ребенка к домашней среде, где он будет теперь жить, заканчивается к концу 2 недели жизни.
• Если в первый месяц ребенок начал стабильно прибавлять в весе, вырос на 2-3 см, к концу месяца начал поддерживать головку и преодолел все физиологические этапы адаптации, значит, первый критический период в его жизни можно считать благополучно завершенным.
• Также в это время ребенок начинает вырабатывать режим сна и кормлений, и это процесс может продлиться до 2-3 месяцев.

Отрывок из книги

В первый год работы в школе я считала, что добиться от детей взаимодействия можно, только руководствуясь слоганом Nike: «Просто сделай это!» Я тратила очень много времени на тщательную подготовку. Наш день был разбит на целый ряд значимых уроков. Нам нужно было изучить массу материала, а времени на это отводилось совсем немного. Если ученики будут «взаимодействовать», то времени на изучение нового материала останется больше.

Термин «взаимодействие» означает «совместную работу по достижению общей цели». Однако я обнаружила, что некоторые ученики ведут себя так, словно их общая цель заключается в том, чтобы положить конец моей работе! Я проверяла домашние задания, но тут кто-то просился в туалет, с задней парты взмывал в воздух бумажный самолетик, а кто-то из учеников падал со стула.

Что же происходило с этими детьми? Неужели они не понимали, как важно получить хорошее образование? Неужели они не понимали, что от качества школьного образования зависит их будущее? Почему они не могли держать себя в руках?

Однажды я вместе с другой учительницей дежурила по школе. Я наблюдала за тем, как дети толкаются, пихаются и кричат, пытаясь отобрать друг у друга мяч. Моя коллега с отвращением закатила глаза и сказала:

— Посмотрите только на них! Какие они незрелые! Почему они ведут себя так по-детски?

Я что-то пробормотала под нос, но про себя подумала: «Может быть, потому, что они и есть дети. Может быть, взрослым нужно просто понять, как ведут себя нормальные дети». Встретившись в столовой со своей подругой Джейн, я сказала ей об этом.

Джейн покачала головой.

— То, что ты видишь, это не просто детское поведение. Некоторые из этих детей решают такие проблемы, с которыми мы в своем детстве и не сталкивались. В моем классе есть дети, которые практически не видят своих родителей. Их родители — профессионалы, озабоченные карьерой. Они изо всех сил стараются успеть объять необъятное. А родители других детей просто не могут быть дома, потому что они работают весь день и всю ночь только ради того, чтобы свести концы с концами. Ты сама говорила мне, что у тебя есть мальчик, который живет в приюте для бездомных. Этим детям приходится решать обычные проблемы взросления, а многим из них вообще не удается почувствовать себя «детьми».

Джейн помолчала и тяжело вздохнула.

— Самое грустное заключается в том, что в современном мире дети сталкиваются с беспрецедентным уровнем стресса и небрежения. Если мы хотим помочь им овладеть суммой школьных знаний, то нам нужно избавить их хотя бы от части эмоционального груза, с которым они приходят в наши классы. Роль учителя изменилась, сегодня он берет на себя многие родительские обязанности.

Подозреваю, что Джейн была права. Хотя многие дети приходили в школу готовыми к учебе и преисполненными желания учиться, другие относились к занятиям с полным безразличием. Возможно, поэтому они игнорировали самые простейшие мои просьбы или сопротивлялись им. На их поведение в школе влияло то, что происходило у них дома. Когда Сэм попросил мать, чтобы та послушала его сочинение, она велела ему оставить ее в покое. (К ней только что пришел приятель.) Отец Мелиссы давно овдовел и после этого запил. Девочку воспитывали приходящая няня, сама девочка-подросток, и телевизор. Она понятия не имела, как общаться с взрослыми. Мать Эрика страдала от хронической депрессии. Что эти дети могли знать о взаимодействии? В семье их явно этому не учили. Разумеется, я не могла повлиять на то, что происходило у этих детей дома. Но изменить происходящее в школе было в моих силах.

Обдумывая свой стиль преподавания, мне пришлось признать, что иногда на уроках я превращалась в сурового сержанта, отдающего приказы:

— Заточи карандаш.

— Подними руку.

— Подпиши контрольную работу.

— Оставайся на своем месте.

— Собери книги.

— Смотри в свою тетрадь.

— Встаньте в очередь.

— Говори тише.

— Выплюнь жвачку.

— Осторожнее с компьютером!

Я не только диктовала детям, что они должны делать, но еще и приказывала, чего они делать не должны.

— Не бегай по коридору.

— Не толкайся.

— Не груби.

— Не дерись.

— Не забудь тетрадь с домашней работой.

— Не пиши на парте.

— Не разговаривай.

— Не ври!

— Не выставляй ноги в проход.

— Не дергай девочек за косички!

Большую часть времени на уроке я тратила не на объяснения по предмету, а на то, чтобы утихомирить расшалившихся учеников. Но если я не буду этого делать, разве они научатся вести себя, как цивилизованные люди? Но, как оказалось, чем больше приказов я отдаю, тем сильнее сопротивляются дети. Драгоценное учебное время уходит на преодоление сопротивления и борьбу самолюбий. В один особенно тяжелый день я пришла домой совершенно обессиленной. Мое терпение лопнуло. Я чувствовала себя отвратительно. Еще одна капля — и я взорвалась бы!

Тогда я снова открыла свой экземпляр книги «Как говорить так, чтобы дети слушали»… и перечитала главу «Учимся взаимодействовать». Все примеры были взяты из семейной жизни. А что, если заменить дом на школу? Я попробовала переделать одно из упражнений и на следующий день принесла свои записи в школу, чтобы обсудить их со своими коллегами за обедом. Когда мы пили кофе, я сказала:

— Ну, хорошо, ребята. Давайте поиграем в школу — еще раз. Я — учитель, вы — мои ученики. Слушая меня, спросите себя: «Какие мысли и чувства вызывают во мне слова этого учителя?» А потом честно расскажите о своей реакции.

— Ни за что, — ответил Кен, хватая мою бумажку. — В прошлый раз я уже был подопытным кроликом. Теперь я стану учителем, а вы будете реагировать на мои слова!

Мы согласились. Вот что прочел нам Кен и как отреагировали на его слова «ученики» — Мария, Джейн и я.

Учитель (упрекая и обвиняя): Ты снова забыл свой карандаш? И чем же ты собираешься писать? Мы должны прекратить урок, тратить драгоценное время и искать для тебя карандаш!

Реакция учеников: «Я почувствовала себя униженной», «Я никогда ничего не могу сделать правильно», «Учитель — зануда».

Учитель (называя учеников по имени) : Ты удивительно глуп! Надо же — сдать контрольную работу и не написать своего имени!

Реакция учеников: «Я тебя ненавижу!», «Я все делаю неправильно», «Наверное, я действительно глупа!»

Учитель (угрожая): Если я еще раз увижу, что ты плюешься, я вышвырну тебя из класса так быстро, что у тебя закружится голова. А если ты будешь продолжать, то тебя исключат из школы!

Реакция учеников: «Я тебе не верю», «Мне все равно», «Я боюсь».

Учитель (приказывая): Прекратите болтать. Возьмите свои тетради. Пишите подряд. Сейчас же! Быстро!

Реакция учеников: «Я не твоя рабыня!», «Я сделаю это, только медленно», «Как бы вырваться из этой тюрьмы?»

Учитель (менторским, морализаторским тоном): Ты не должен был ломать ручку Джона. Тебе понравилось бы, если бы кто-то сломал твою ручку? Если кто-то дает тебе что-то, ты должен беречь взятое, как свое собственное. Ты не думаешь, что нужно извиниться перед Джоном? Я бы на твоем месте это сделал.

Реакция учеников: «Я очень плохой», «Бла-бла-бла», «Я тебя не слушаю».

Учитель (предостерегающим тоном): Посмотрите на эти пробирки. Если они разобьются, вы можете порезаться… Осторожнее с бунзеновской горелкой! Вы что, хотите обжечься?

Реакция учеников: «Я боюсь», «Лучше вообще ничего не трогать», «Глупости это все! Ничего не случится».

Учитель (изображая жертву): Каждый вечер из-за вас я ухожу домой с головной болью. Видите эту седину? Это все из-за вас!»

Реакция учеников: «Надо купить тебе краску для волос», «Как бы оказаться где-нибудь в другом месте! Эти причитания мне надоели», «Это моя вина».

Учитель (сравнивая): Почему ты так поздно сдаешь работу? В прошлом году у меня училась твоя сестра Салли, так она все делала вовремя.

Реакция учеников: «Мне никогда не стать такой, как Салли», «Я ненавижу свою сестру», «Я ненавижу своего учителя».

Учитель (саркастическим тоном): Никто не помнит, в каком году Колумб открыл Америку? Прекрасно! Похоже, я попал в школу для умственно отсталых. Единственный способ поднять уровень вашего интеллекта — поставить вас всех на стулья!

Реакция учеников: «Я такая глупая, ничего не могу запомнить», «Действительно, это школа для умственно отсталых… учителей!», «Да пошел ты!»

Учитель (пророчествуя): С такими привычками тебе никогда не найти хорошую работу. Если ты не сможешь исправить оценки, ни один институт тебя не примет.

Реакция учеников: «Все бесполезно», «Я плохой ученик», «К чему пытаться?.. Я давно сдался».

Закончив упражнение, мы посмотрели друг на друга, и Джейн озвучила то, о чем подумали мы все:

— Если уж мы испытываем такой гнев и отчаяние, когда всего лишь притворяемся учениками, то что же чувствуют дети?!

— Особенно если они слышат то же самое еще и дома! — добавила Мария. — Моя сестра вечно твердит своим детям: «Если не исправите оценки, я выброшу телевизор», «Ты должен учиться, как твой брат. Может быть, тебе тоже удастся стать отличником», «Ты не сделал домашнее задание из-за собственной лени». Она и ее муж постоянно читают детям нотации.

— А мой отец всегда пользовался сарказмом, — сказала Джейн. — Думаю, он казался себе очень остроумным и интеллектуальным. Он мог сказать: «Ты потеряла библиотечную книжку? Очень ответственный поступок!» В детстве его слова меня очень смущали: «Как он может называть мой поступок ответственным?» Когда я стала старше, его сарказм больно ранил меня. Мне хотелось ответить ему так же. Иногда я это и делала. К сожалению, я стала большим мастером в этом деле. Когда я начала работать в школе, подобные слова так и соскакивали с моего языка, особенно когда я была раздражена. Помню, как сказала одному мальчику то же самое, что отец говорил мне тысячу раз: «Ты от природы такой копуша, или тебе кто-то помогает?» Класс так и грохнул от хохота.

— И этот смех, — вмешался Кен. — стал музыкой для твоего учительского уха! И ты решила довести свой сарказм до полного совершенства.

— Ты прав, — мрачно признала Джейн. — Но ведь этот смех был направлен против ребенка, которого унизили публично. Я не хочу больше себя так вести.

— Как же этого добиться? — спросила Мария.

Джейн поморщилась.

— Не хотела рассказывать, но расскажу… Когда я работала в школе второй год, в моем классе была одна девочка, которая постоянно меня раздражала. В середине урока Тереза могла вытащить зеркало и начать причесываться. Однажды мы обсуждали прочитанный материал по Древнему Египту. Я задала вопрос, но никто не поднял руки. Я заметила, что Тереза занимается своими ногтями. Этого только не хватало! Я сказала: «Я не хочу вызывать к доске Терезу. Она вносит такой значительный вклад в наши уроки, что нужно дать шанс кому-нибудь другому». Кое-кто из учеников хихикнул, но, к моему удивлению, Тереза оторвалась от своих ногтей и посмотрела прямо на меня. Она решила, что я говорю именно то, что думаю! Мой «комплимент» поразил ее.

Мне было так стыдно, что я поклялась себе никогда больше этого не делать. Если нужно показать ребенку свое неодобрение, то я буду делать это откровенно и прямо. Если мне захочется пошутить, то я не буду делать этого за счет своего ученика.

О книге Адель Фабер и Эйлен Мазлиш «Как говорить, чтобы дети учились»

Глава из книги Харуки Мураками «О чем я говорю, когда говорю о беге»

О книге Харуки Мураками «О чем я говорю, когда говорю о беге»

Сегодня четырнадцатое августа, воскресенье. Утренняя пробежка — час пятнадцать. Я бежал и слушал на своем MD-плеере Карлу Томас и Отиса Реддинга. Во второй половине дня я отправился в спортзал и в тамошнем бассейне проплыл 1300 метров. Вечером поужинал рыбой с пивом в ресторане «Ханалейский дельфин», прямо на въезде в местечко Ханалей. Я заказал валу — это такая белая рыба, ее жарят прямо на углях. Я обычно приправляю ее соевым соусом. К рыбе подали овощные кебабы и гигантский салат.

За первые две недели августа я пробежал ровно 150 километров.

Бегать ежедневно я начал сто лет назад, осенью 1982 года. Тогда мне было тридцать три года. До этого я держал что-то вроде джазового клуба неподалеку от станции Сэндагая. Сразу после окончания университета — точнее, все еще числясь студентом, так как во время учебы я уйму времени тратил на всякие подработки и у меня остались хвосты,— я открыл небольшой клуб у южного входа станции Кокубундзи. Года через три здание, в котором был клуб, поставили на капитальный ремонт, и мы переехали на новое место, ближе к центру Токио. Заведение было не большое, но и не маленькое. В углу стоял рояль, рядом при желании — хоть и с большим трудом — умещался квинтет. Днем мы подавали кофе, вечером начинал работать бар. Была у нас в меню и кой-какая закуска, а по выходным в клубе играла живая музыка. Тогда джазовые клубы вроде нашего были редкостью, поток клиентов не иссякал, дела шли довольно сносно.

Большинство моих знакомых поначалу думали, что ничего из этой затеи не выйдет — мол, и деловой хватки у меня нет, и бизнес мой не бизнес, а так, клуб по интересам. Но они здорово ошиблись в прогнозах. Сказать по правде, я тоже не считал себя гением предпринимательства, но при этом мне было предельно ясно, что, если я не справлюсь, нам крышка. Вот и старался, выкладывался изо всех сил. Усердие и физическая выносливость — две вещи, на которых я выезжал. И тогда, и сейчас. Родись я лошадью, был бы скорее рабочей, чем скаковой. Но я родился не лошадью, а сыном простого служащего и плохо понимал, как нужно вести бизнес. К счастью, моя жена из семьи предпринимателей, и ее врожденная интуиция не раз нас выручала. Ведь как бы усердно ни пахала рабочая лошадка, без пахаря ей все равно не справиться.

А работа действительно была тяжелая. Я трудился с утра до позднего вечера, пока буквально с ног не валился от усталости. Случались самые разные неприятности, хватало и забот, и разочарований. Но я вкалывал как бешеный, и дело начало приносить прибыль, что позволило мне нанять кое-какой персонал. Ближе к тридцати я смог наконец перевести дух. Для того чтобы открыть свой бар, я назанимал у всех подряд кучу денег и теперь, когда расплатился практически по всем долгам, почувствовал, что наступило время подвести некий итог. До этого я барахтался в воде, как утопающий,— пытался выжить, удержаться на плаву. У меня и времени-то не было, чтобы думать еще о чем-то. А тут во мне вдруг родилась уверенность, что раз уж я сумел преодолеть еще один пролет этой крутой лестницы, то никакие будущие перипетии мне не страшны — уж как-нибудь справлюсь. Я глубоко вздохнул, окинул прощальным взглядом пройденный путь, осмотрелся и стал думать о том, куда двигаться дальше. Мой тридцатилетний юбилей был не за горами. Я вступал в тот возраст, к которому слово «молодость» уже не относится. И вот тут-то — для меня самого, между прочим, это тоже явилось полной неожиданностью — я вдруг задумал написать повесть.

Я даже помню, когда и где именно это произошло: 1 апреля 1978 года, примерно в час тридцать пополудни, на стадионе Дзингу. В тот день я, в одиночестве попивая пиво, наблюдал за игрой, устроившись на наиболее удаленной от домашней базы части поля, в аут-филде. От моего дома до стадиона Дзингу было рукой подать, к тому же я тогда активно болел за «Якультских ласточек». Был погожий весенний день. На небе ни облачка. Дул теплый ветерок. В те времена в аутфилде не ставили скамеек — это был просто откос, покрытый травкой. Я валялся на траве, поглядывая в небо, пил пиво и с ленивым удовольствием следил за игрой. Обычно на играх «Ласточек» зрителей бывало негусто, вот и тогда на стадионе собралось совсем немного народа. Это был первый матч сезона. «Ласточки» принимали на своем поле «Хиросимских карпов». Питчером у «Ласточек» был Ясуда — невысокий, коренастый, он подавал отличные крученые мячи. В первом иннинге, пока была подача «Ласточек», он не дал команде соперника заработать ни одного очка. Потом «Ласточки» играли в нападении. Первым бьющим у них был Дэйв Хилтон, молодой американский игрок. Раздался характерный звук удара битой по мячу — он отбил в левую часть поля. По стадиону прокатилось гулкое эхо. Хилтон в одну секунду пробежал первую базу и оказался на второй. И в этот самый момент меня осенило: «Все ясно! Начинаю писать повесть!» Я до сих пор помню огромное ясное небо, мягкость и свежесть травы, вдохновляющий звук удара. Будто что-то снизошло на меня с небес в ту секунду, и я с благодарностью это что-то принял.

Я, в общем-то, не претендовал на то, чтобы стать писателем. Мне просто очень захотелось написать повесть. У меня не было четкого представления, о чем именно писать, но я чувствовал, что если начну сейчас, то может получиться что-то стоящее, что-то свое. Я представил себе, как возвращаюсь со стадиона домой и сажусь за письменный стол. И тут понял, что у меня даже нет приличной перьевой ручки. Поэтому я отправился на Синдзюку в магазин «Кинокуния» и купил там, в отделе канцтоваров, упаковку писчей бумаги и перьевую ручку «Сейлор» за тысячу иен*. Такое вот скромное капиталовложение.

Это было весной, а осенью того же года я закончил свою первую вещь (около двухсот страниц рукописного текста) — восхитительное чувство. Я понятия не имел, что делать с рукописью, и под влиянием момента взял и отправил ее в литературный журнал на конкурс начинающих авторов. Судя по тому, что я даже не снял копии, дальнейшая судьба произведения не особо меня волновала. Немногим позже повесть была опубликована под названием «Слушай песню ветра». Но, по правде говоря, вопрос о том, выйдет или не выйдет книжка в свет, интересовал меня гораздо меньше, чем процесс ее написания.

В ту осень вечные неудачницы, мои любимые «Ласточки», неожиданно для всех сначала попали в центральную лигу, а потом стали чемпионами Японии, обыграв «Смельчаков Ханькю». Я был в диком восторге и даже сходил на несколько матчей чемпионата, проходивших на стадионе Коракуэн («Ласточки», которые и сами не предполагали, что выиграют, уже договорились с университетской бейсбольной лигой и уступили свою площадку — стадион Дзингу — студентам).

Я отлично помню то время. Осень была чудесной и солнечной. Небо — высоким и чистым. Деревья гинг-ко у картинной галереи сияли золотом, никогда прежде я не видел их такими золотыми. Это была последняя осень моего третьего десятилетия.

Когда следующей весной мне позвонил редактор журнала «Гундзо» и сообщил, что моя повесть попала в шорт-лист, я не сразу понял, о чем речь. Я уже успел забыть, что посылал рукопись на конкурс. Но в результате я стал лауреатом премии, а летом мою повесть опубликовали. Надо сказать, книжку приняли хорошо. Таким образом, в тридцать лет, сам толком не понимая, что вообще произошло, я оказался в рядах «молодых и многообещающих» писателей. Я и сам-то удивился, но удивлению моих знакомых просто не было предела.

После этого параллельно с работой в баре я написал еще одну повесть — «Пинбол-1973» — и несколько рассказов. Попутно перевел пару коротких вещей Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Обе мои повести («Слушай песню ветра» и «Пинбол») были выдвинуты на премию Акутагавы. Говорили, что у них хороший шанс на победу, однако прогнозы не оправдались. Честно говоря, я и сам не знал, хотел ли я эту премию. Ведь стань я лауреатом, меня бы затаскали по интервью и завалили бы заказами, а на тот момент я боялся, что это помешает мне держать джазовый клуб.

Вот так я и жил: вел счета, проводил переучеты, составлял график работы персонала и, кроме того, каждый день стоял за стойкой бара, смешивал коктейли и готовил еду. Закрывались мы обычно под утро. Оказавшись дома, я садился за кухонный стол и писал, писал, писал — до тех пор, пока не начинал проваливаться в сон. Подобной жизни с лихвой хватило бы на двух человек. Это было очень тяжело физически. Так продолжалось три года изо дня в день, пока я не осознал, что писать повести и одновременно держать бар мне больше не по силам.

Работая в сфере обслуживания, приходится соблюдать определенные правила по отношению к клиентам. Кто бы ни зашел в твое заведение (ну, если только не совсем отморозок какой-нибудь), ты обязан приветливо ему улыбнуться и поздороваться. Благодаря своей работе я общался с очень разными людьми, повстречал самых удивительных персонажей. Я как губка впитывал в себя впечатления и искренне радовался каждому повороту судьбы, зная, что он несет в себе новые возможности.

Но постепенно во мне созрело желание написать что-то более солидное — и по содержанию, и по объему. Когда я работал над первыми двумя повестями, я получал удовольствие от самого процесса, но при этом отдельные места мне не очень нравились. Я писал урывками, выкраивая час тут, полчаса там, был вечно усталым, не мог сосредоточиться и чувствовал, что, водя ручкой по бумаге, я буквально сражаюсь со временем. И хотя эта «прерывистая» техника и позволила мне написать что-то новое и интересное, но, разумеется, работая таким образом, серьезного произведения не создашь.

Я неожиданно понял, что у меня есть шанс стать писателем (а такой шанс выпадает далеко не всем), что, если постараться, я смогу написать вещь, которой сам буду доволен. Ну и естественно, решил эту возможность не упускать. Я был уверен, что крупное, серьезное произведение мне по плечу — поэтому, как следует все обмозговав, решил закрыть клуб и сконцентрироваться на писательской работе. На тот момент доходы от клуба превышали мои писательские гонорары — но мне ничего не оставалось, как смириться с этим фактом.

Большинство моих знакомых были против такого решения, ну, или, по крайней мере, очень сильно сомневались в его правильности. «Дела в баре идут хорошо, зачем его закрывать? Можно взять управляющего — пусть он за всем следит, а ты пока займешься литературой»,— советовали они. Здравого смысла в этих речах было выше крыши, ведь тогда мало кто верил, что из меня выйдет профессиональный писатель. Тем не менее я не мог последовать их советам. Я принадлежу к тому типу людей, которые привыкли всецело посвящать себя своему делу. Я умею пережить неудачу, но только в том случае, если и впрямь перепробовал все варианты,— иначе потом буду долго жалеть, что работал спустя рукава.

Поэтому, несмотря на возражения окружающих, я продал бизнес и, поначалу немного смущаясь, сменил, что называется, вывеску и стал жить литературным трудом. «Я просто хочу проверить, на что я способен,— сказал я жене.— Если не заладится, через пару лет снова откроем где-нибудь бар. Мы еще молоды и можем начать все заново». «Хорошо»,— ответила на это жена. У нас оставались еще кое-какие долги, но я подумал, что как-нибудь прорвемся. Шел 1981 год. Я решил стараться изо всех сил.

Осенью 1981-го я на неделю поехал на Хоккайдо — за материалом для уже начатого романа. А весной следующего года «Охота на овец» была готова. Отступать было некуда, я выложился по полной. Сделал все возможное и невозможное, чтобы написать эту вещь. По сравнению с двумя предыдущими она получилась гораздо длиннее, а что касается сюжета — более объемной и динамичной.

14 августа 2005 г. Гавайи, остров Кауай

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

• О книге Натальи Андреевой «Огненная лилия»
• Купить электронную книгу на Литресе

С этого момента для читателя и начинается увлекательная игра. Нет, не вычисли убийцу. Это слишком просто и всем уже порядком поднадоело. Здесь задачка посложнее. Красивый цветок лилия: шесть крупных лепестков и сердцевина, покрытая ароматной желтой пыльцой: пестик и шесть тычинок. Если внимательно приглядеться, три лепестка находятся сверху, а три под ними, не нарушая симметрии.

Наша головоломка так и называется: ОГНЕННАЯ ЛИЛИЯ. Сейчас вы поймете, почему. В центре нее — убийство. А вокруг…

Вокруг него располагаются шестеро персонажей, у каждого из которых своя функция. Во-первых, это, естественно, Жертва. Тот, вокруг кого плетутся интриги и чья участь неизбежна. Во-вторых, Убийца. Тот, кто совершил преступление и всячески старается избежать возмездия. В-третьих, Сыщик, человек который взял на себя обязательство его раскрыть. Это три верхних лепестка. Начинать разгадку разумнее всего с них.

Теперь три нижних лепестка. Номер четыре, это Сообщник. Или же Заказчик. Вдохновитель и организатор преступления. Очень важный персонаж! Пятый — Свидетель. Несчастный, оказавшийся не в то время не в том месте и невольно втянутый в опасную игру. И, наконец, шестой — Случайный человек. Ведь преступление совершается не в вакууме, не в параллельном мире, вокруг находятся люди. Они вообще не знают о том, что кто-то хочет кого-то убить, ничего не видели и не слышали, как, к примеру, свидетель, и очень удивлены, когда на них вдруг накидываются и начинают кричать:

— Ты убийца!

Или:

— Ты свидетель!

А человек в полном недоумении. И именно ему труднее всего доказать свою непричастность. Потому что все остальные подготовились, кроме, разумеется, Жертвы. Даже свидетель, который прекрасно знает, о чем идет речь, и успел нащупать пути к отступлению. А проще говоря, сбежать. А человеку случайному приходится с самого начала импровизировать, поэтому он такой беспомощный и растерянный. В общем, бери его голыми руками, чем и пользуется убийца.

Но все по порядку. Задача разгадывающего этот детектив — головоломку следующая: по ходу повествования понять, кто есть кто. Кто Жертва, кто Убийца, кто Сыщик, ну и так далее. Мысленно нарисовать лилию и подписать каждый ее лепесток. И если в конце выяснится, что вы все, верно угадали… Что ж, можете открывать частное детективное агентство!

Для того чтобы этого не случилось, на вашем пути стоят многочисленные ловушки. Все далеко не так прозрачно, как может показаться на первый взгляд. И только вы определитесь с амплуа какого-нибудь персонажа, с ним случается такое, что вновь начинается путаница.

Если же вы все угадали, более того, с самого начала поняли, куда все идет, значит, хорошо разбираетесь в психологии людей. Но для тех, кто не так проницателен, надо дать персонажам краткие психологические характеристики. И еще у вас есть шесть подсказок. Или шесть историй из жизни каждого персонажа, где раскрывается их характер.

Итак, Жертва. Самый наивный человек во всей этой истории. Ему и в голову не приходит, что он кому-то мешает, что кто-то хочет его убить, а главное, что это решение созрело давно. Да за что?!

Люди зачастую даже не догадываются, кто их смертельный враг, хотя и подозревают, что враги у них есть. Но чтобы убить?! Кажется, что для этого нужен какой-то глобальный повод, что должно случиться нечто из ряда вон выходящее. Люди с огромным интересом смотрят криминальные новости, но смотрят их невнимательно. Больше всего убийств совершается на бытовой почве, и многие из них из-за пустяка. То есть, со стороны кажется, что это пустяк.

Ну, кто, к примеру, подумает на соседа по даче, с утра до ночи копающегося в грядках за высоким забором? От него только и слышишь, что «здравствуйте», «извините», или «какая хорошая сегодня погода, правда?». Интеллигентный, воспитанный человек, такой, казалось бы, бесконфликтный. А он в этот момент мучается мыслью, как сказать тебе, что ты каждый раз, как принимаешь душ, спускаешь воду на его участок, который находится чуть ниже? Потому что воде надо куда-то деваться, и она имеет свойство течь вниз, если имеется перепад высот. И ты без всякой задней мысли заливаешь его грядки, которые он каждый день с такой тщательностью пропалывает. Но из-за тебя на них хорошо растет только трава, а культурные растения замокают и гниют. И вообще из-за тебя на его шести сотках сплошная сырость. И он каждый раз тебе намекает:

— Какая хорошая сегодня погода, правда?

Но ты этого не слышишь и даже не подозреваешь, как за забором, на соседнем участке зреет ненависть, которая в один прекрасный момент может выплеснуться во что-то очень нехорошее. Потому что за его обеденным столом каждый раз, как он принимает пищу, поднимается тема твоего мытья. А это очень важно, о чем именно люди говорят, принимая, пищу. От этого зависит, как она усвоится, а, следовательно, и настроение. А тут получается, что у соседа несварение желудка, и причина этому вода, которую ты спускаешь на его участок. Ведь эти обожаемые сотки он заполучил с таким трудом, всю зиму мечтает, как поедет за рассадой, что именно купит, где именно посадит, как будет ухаживать и какой в конце лета получит урожай. Он покупает журналы по садоводству, смотрит передачи, где дают полезные советы. А тут ты! Любитель принимать душ! И твой сосед становится желчным, раздражительным, потом его начинают мучить боли. Он идет к врачу, а врач говорит:

— Это у вас от нервов.

Они всегда так говорят, даже если упадешь со стула, вешая гардины, и сломаешь ногу. Понятно, что от нервов. А что сделать, чтобы не нервничать? Устранить причину. А что является причиной? Точнее, кто?

Убить? Нет, что вы! Да за что?! Я же ему ничего не сделал!

Если не сам, то кого-нибудь наймет. За деньги. Есть определенный сорт людей, которые любят говорить:

— Я покупаю твою проблему.

А ты даже не подозреваешь, что проблему, то есть, тебя продали бандиту! И он добросовестно выполнит свою работу, потому что дорожит репутацией.

Жизнь — сплошная суета, это выматывает и притупляет бдительность. Твои мысли всегда чем-то заняты, чем-то очень важным. У тебя, как и у всех, куча проблем. Но ты в свою очередь, тоже становишься источником чьих-то проблем, и в тот момент, как твои мысли чем-то заняты, есть человек, чьи мысли заняты только тобой. Как сделать так, чтобы тебя в его жизни не было? И получается, что тебя для этого не должно быть вообще. Убить? Да, это единственный выход.

Вот и наша Жертва даже не подозревает, что ее хотят убить. Соответственно не знает, от кого из находящихся рядом с ней людей исходит опасность. Поэтому именно Жертву не так-то просто вычислить. До того момента, когда убийца осуществит свой план.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

— Herr Teplow! Sie haben morgen eine Bronchoskopie. Sie durfen ab heute nichts mehr essen. Fur diese Untersuchung mussen Sie nuchtern sein. Alles klar?* — томно сказала кургузая и толстозадая медицинская сестричка в коротковатых белых брючках.

---

* — Господин Теплов! Завтра у вас бронхоскопия. Сегодня вы не должны больше ничего есть, и завтра с утра тоже. Это исследование делается натощак. Вам ясно?

Произнося фамилию Кирилла Петровича, сестричка сделала ударение на первый слог — Те́плов. Наверное, так было больше похоже на привычные немецкие фамилии, оканчивающиеся на «…ов».

Она повесила над кроватью Теплова табличку с надписью «Nuchtern», что означало — «Натощак», и вышла из палаты.

Кирилл Петрович снял очки, отложил кучу русских газет и распечатки из сайта «Компромат.ру», еще вчера принесённые женой Зоей из дому, и попытался сдержать нервную зевоту. И раскашлялся.

«Господи!.. Что я читаю?!.» подумал Кирилл Петрович и ему стало невероятно жалко самого себя. «Мне-то на хрена всё это нужно знать? Я-то здесь при чем? Тем более — сейчас, когда… На кой черт я влезаю в Чужую сегодняшнюю суть — как ТАМ, что ТАМ? ТАМ же ни черта МОЕГО уже не осталось…»

Тут Кирилл Петрович тихо выматерился и мысли его вяло, но неотвратимо потекли в привычном русле: …почти все близкие ему люди уже на том свете. Или разъехались. Те, кто остался ТАМ в живых, изменились чудовищно. Постарели неузнаваемо, стали суетливыми. Все безуспешно пытаются вписаться в нынешний мутный поток всеобщей воинственно завистливой деловитости. Не по возрасту уже, ребятишки. Не по возрасту…

……………………………………………………………….

Не понимают, что их время провалилось в тартарары еще в начале девяностых. Не хотят понимать. Не могут. Ждут каких-то изменений, чего-то нового. Того, что вернет им смытое Старое. Не верят, что жизнь их фактически закончена, и в своем вялом предсмертном тлении, новыми у них могут быть только неизлечимые болезни, огорчения и воспоминания о прошлом, в котором теперь, издалека, они кажутся себе прекрасными и победительными…

Родных у Тепловых нет. Только двоюродные сестры у Зойки. А настоящие родные — мама, отец, старший брат Лёша на Сестрорецком кладбище под Питером, на Кунцевском под Москвой.

Сожжены, сожжены мосты. Никто никому не нужен.

………………………………………………………………

Как там у Галича?..

«…Вот мы и встали в крестах и в нашивках, нашивках, нашивках…

Вот мы и встали в крестах и в нашивках, в снежном дыму.

Встали и видим, что вышла ошибка, ошибка, ошибка…

Встали и видим, что вышла ошибка, и мы — ни к чему…»

………………………………………………………………

И всё равно, какой-то животный болезненный инстинкт заставляет Кирилла Петровича торчать в русских газетах, в разнузданно нечистоплотном российском интернете. Жалкие остатки его жизни тонут в программах российского телевидения, адаптированного специально для иностранцев…

«Это мы-то с Зойкой «иностранцы!» — всегда удивленно огорчается Кирилл Петрович.

Но каждый год Теплов упрямо подписывается на несколько российских газет и журналов. Здесь, в Германии это неправомерно дорого. Всякий раз, когда наступает время подписки, Кирилл Петрович неуверенно говорит Зойке: «А вдруг для работы пригодится…»

Оба они понимают, что Кирилл Петрович, мягко говоря, не очень искренен, но споров по поводу этих весьма ощутимых затрат никогда не возникает.

А как легкомысленно и безобразно транжирятся минуты, часы, дни, отпущенные природой под уже осязаемый финал твоего бытия. На беспомощные телевизионные сериалы, на бездарную московскую «развлекаловку», на лукавые «Вести», завиральные «Новости» и лживое правительственно-помпезное «Время»…

И каждый раз Теплов с ужасом понимает, что он ОТТУДА и не уезжал!

Это при чётком осознании, что ностальгии в них с Зойкой — ну, ни на грош. Поразительный феномен!

Если бы в самом начале девяностых, в Ленинградском институте онкологии, где Зойку прооперировали уже во второй раз, нашлись бы медикаменты для обязательной послеоперационной химиотерапии, и ему не пришлось бы, задравши хвост, мотаться чуть ли не по всей России в поисках этих лекарств, хрен бы они оказались в Германии.

Теплов знал, — он должен спасти свою Зойку, а на всё остальное ему было глубоко наплевать.

К тому времени у неё обнаружили еще и метастазы в печени. Хорошо, что это произошло уже в Мюнхене.

Если слово «хорошо» вообще применительно к этой ситуации.

Пять с половиной часов тяжелейшей операции в «Nеуuperlach Klinikum», и через полтора месяца, в ста километрах от Мюнхена, в реабилитационном онкологическом центре Бад Райхенхаля, слабенькая и похудевшая Зойка, в дикую июльскую жару, уже героически ползала по альпийским предгорьям на райском участке бывшей германско-австрийской границы.

К тому времени на Тепловых свалился небольшой грант министерства культуры Баварии, и жизнь их стала потихоньку налаживаться

Домой в Ленинград уехать они не могли — Зойка была на нескончаемой «химии», а каждые три-четыре недели проходила различные контрольные онкологические тесты. После всего того, из-под чего они так мучительно выскреблись, рисковать не хотелось.

Когда Зойка совсем окрепла, они на пару недель смотались в Москву. Поселились на Маяковке в «Пекине», и Кириллу Петровичу в разных местах счастливо удалось заключить несколько контрактов на будущее, получить достаточно ощутимые авансы, и продать пару своих старых работ. Платили долларами.

В Мюнхене Тепловы меняли доллары на марки, оплачивали ими квартиру, счета, полдесятка страховок, бензин для машины, да всё, за что нужно было платить…

Потом пришла эра евро. Для Тепловых не изменилось ничего. Если не считать, что цены удвоились буквально на всё.

Зойка, казалось, совсем очухалась: по пятнадцать часов не вылезала из-за своего компьютера, сочиняла эскизы для каких-то модных журнальчиков. И пока Кирилл Петрович был занят каким-нибудь большим заказом, и ничего не зарабатывал по мелочи, Зойкины эскизы просто напросто кормили их и целиком содержали дом — маленькую наемную двухкомнатную квартирку с огромным балконом в чудесном зеленом районе Мюнхена.

Зато, когда, Кирилл Петрович, наконец, сдавал свой многомесячный заказ и получал большой гонорар, то в перерывах между Зойкиными врачебными проверками он увозил её на Канарские острова, на Мадейру, на Крит, на Майорку.

А однажды, после семнадцатичасового перелета, правда, с пересадкой и трёхдневным отдыхом в Лос-Анджелесе, Тепловы оказались в Тихом океане между Америкой и Японией — на Гавайях, в Гонолулу. Об этих абсолютно счастливых двух неделях Теплов, наверное, будет вспоминать до последнего вздоха. Хотя…

………………………………………………………………

…если завтрашняя бронхоскопия подтвердит убийственную беспощадность той семи с половиной сантиметровой опухоли на правом лёгком Кирилла Петровича, случайно обнаруженной при обычном плановом рентгене сердца, он не успеет так уж осточертеть всем своими рассказами о Гавайских островах. У него просто не останется на это времени…

………………………………………………………………

Недавно, на задворках какого-то глянцевого журнальчика, в эпицентре медицинско-рекламной перепалки между увлажняющим кремом «Шанель» и сенсационным голландским открытием в этой же области, но под другим названием, Теплов случайно прочитал очень обнадеживающую фразу:

«…каждый доживает до СВОЕГО рака. Или не доживает».

………………………………………………………………

Написал же когда-то Михаил Аркадьевич Светлов:

…Он еще вздохнёт, застонет еле,

Повернётся на бок, и умрет.

И к нему в простреленной шинели

Тихая пехота подойдет…

……………………………………………………………….

«…Зойку… Зойку жалко до одури, до слёз!» — думал Теплов. — «Как же она останется одна-одинёшенька — моя родная „тихая пехота“? Безжалостно и многократно простреленная…»

………………………………………………………………

— Чего она тебе сказала, Петрович? — спросил Теплова его синий сосед по двухместной больничной палате.

Он только что вышел из душа, растирая себя большим домашним махровым полотенцем.

Новый онкологический корпус был совсем недавно пристроен к старой университетской клинике и в нём, при каждой палате теперь имелся собственный душ и туалет. Что было очень удобно. Даже обладатель самой дешевой, «социальной» медицинской страховки, теперь мог принять душ или просто пописать, без малейшей необходимости выходить для этого в коридор, в поисках мест, как говорится, «общего пользования». Каждая палата имела свою раковину, свой душ и собственный туалет.

А синего цвета сосед по палате был от татуировок, покрывающих всё его стариковское жилистое, когда-то, наверное, очень сильное тело. Причем, эти татуировки были не сегодняшними — модными, вылизанными, роскошными и многоцветными салонными тату, скопированными с радужных псевдокитайских эскизов из специальных современных красочных каталогов.

Татуировкам соседа насчитывалось минимум лет сорок, пятьдесят. А то и того больше… Он был весь покрыт неровными, мрачными российско-тюремными, дурно нарисованными могильными крестами, виселицами. Из синюшного сердца, наколотого почему-то под правой лопаткой, торчал синий финский нож, а вокруг этого сердца — уродливые русалки с чудовищно нарушенными пропорциями. Ну, и конечно, словно лозунги в лагерной зоне, вечные жалостливые заклинания — «Не забуду мать родную» и «Кто не был — тот будет, кто был — не забудет».

Это всё на спине, животе, на руках. Снизу же — из-под резинок от трусов и пижамных штанов, были видны фрагменты выползающих кладбищенских змей и еще чего-то совсем уж жутковато загадочного.

А шею соседа, словно петля висельника, синим ожерельем обвивал классический блатной постулат — «Не верь, не бойся, не проси!»

На левой стороне груди, от каждого малейшего движения соседа, оживал и недовольно морщился серо-синий профиль лучшего друга советских физкультурников товарища Сталина.

С правой же стороны грудной клетки, на очень приблизительного «вождя народов» в упор и, как казалось Кириллу Петровичу, с явным политическим упрёком, поглядывал на Сталина его бывший пахан и подельник — Владимир Ильич Ленин (Ульянов). Кстати, тоже не очень-то претендующий на абсолютное портретное сходство.

Когда несколько дней тому назад этот пёстрый человек небольшого роста и явно восточного вида (как говорят сейчас в России — «лицо кавказской национальности») впервые появился в дверях двухместной палаты отделения лёгочной онкологии, Теплов сразу же принял его за турка, которых в Мюнхене — пруд пруди.

Вместе с этим будущим соседом Валерия Петровича, в палату просочилась его жена — маленькая, некрасивая женщина лет шестидесяти, в длинном и бесформенном турецком шелковом пальто с плечами «фонариком». Эту униформу эмигрантские турчанки носят, как гордый отличительный знак подлинной национальной принадлежности.

В одной руке у неё был пластиковый пакет из магазина «Aldi» с бананами, в другой — строго запрещенный в больничных стенах, мобильный телефон. По которому она, отворачиваясь ото всех, тихо и непрерывно говорила по-русски с тяжелым неистребимым еврейским акцентом.

Да и соседа звали как-то странно и диковато на слух — Рифкат Шаяхметович Коган!

Так он сам отрекомендовался Кириллу Петровичу на превосходном чистом русском языке без малейшего постороннего фонетически восточного признака и какого-либо акцента. И тут же попросил называть его просто «Рифкат». Потому, что «Шаяхметович» нормальному человеку не выговорить. А любая ошибка при произнесении его имени или отчества, для него, как он сам выразился, «человека моей нации», звучит оскорбительно. И он рад, что теперь живет в Германии, где отчеств отродясь не бывает. А то с этим отчеством, мать его!.. у него повсюду были одни заморочки.

Но еще больше он рад, что попал в одну палату с земляком. С русским. А то он, Рифкат Шаяхметович Коган, по-немецки — ни в зуб ногой.

Он, сочувственно, словно хотел успокоить Теплова, поведал ему и Зойке, что у него тоже рак, кажется чего-то внутреннего, в кишках, что ли?.. и ему совсем недавно исполнилось семьдесят четыре.

Рифкат оказался моложе Валерия Петровича всего на пять лет, но по исламскому укладу безоговорочно признал Теплова — «Старейшим». Вернее — вожаком их маленькой стариковской стаи.

К тому же он оказался в состоянии полного и самого почтительного восхищения от ужасающе примитивного, полуграмотного улично-магазинного немецкого языка Кирилла Петровича.

………………………………………………………………

— Чего она сказала тебе, Петрович? — повторил Рифкат.

— Чтобы я с вечера не жрал. И утром ни крошки. Завтра у меня бронхоскопия, — и полагая, что он должен объяснить Рифкату мудреное слово «бронхоскопия» как-нибудь попроще, добавил: — Будут запихивать мне в лёгкие маленькую видеокамеру и…

— Знаю, знаю, — сказал Рифкат. — Мне уже такое делали. Только через задницу. Тоже видеокамеру. Не боись, Петрович. Ничего не почувствуешь. Кольнут в вену, вырубят тебя, только в палате и проснешься. Я такую кишку уже раза три жопой глотал.

Рифкат развесил полотенце для просушки на спинке кровати и неожиданно легко рассмеялся:

— Но ты, Петрович, не переживай. В тебя, наверное, другую кишку засунут. Потоньше.

— Надеюсь.

Хотел было еще что-то сказать, но вдруг сам себе стал противен: «…чтобы с вечера не жрал…», «будут запихивать»…

Откуда в нём этот бодренький фальшак? Почему он вдруг заговорил с Рифкатом каким-то упрощенным, несвойственным себе языком?.. В этаком лживо народненьком стиле. Чтобы уровнять «весовые категории»? А на хрена?!. Они и так на равных. Почти одного возраста, оба уже, считай, приговорены…

К тому же этот разрисованный старик, с невероятным сочетанием имени и фамилии — Рифкат Коган, разговаривает совершенно нормально. Никакого провинциализма, хорошо строит фразу, достаточно интеллигентен. Только изредка срывается на лагерный жаргон. Да и то, лишь когда Зойка под вечер уезжает домой, и они с Петровичем остаются в палате одни. Но и это Теплов воспринимает в своем соседе всего лишь как слегка кокетливую попытку зацепиться за свое уходящее мужчинство.

………………………………………………………………

А в голове только одно:

«Пронеси, Господи!.. Дай мне пожить еще хоть пару лет. Зойка так хотела в Сингапур! Одно время, она этим Сингапуром просто бредила…»

О книге Владимира Кунина «На основании статьи…»

Первая глава романа

Мы обманываем родителей из сострадания. Ради их же пользы. Уж я-то знаю, о чем говорю. Если бы папа с мамой догадались о состоянии моего банковского счета, проблемах в личной жизни, протекающих трубах и просроченных налогах, то наверняка бы заработали инфаркт, и на сетования доктора «кто же их довел до жизни такой?» мне нечем было бы крыть. Поэтому уже спустя десять минут после того, как мама с папой появились в моей квартире, я нагромоздила гору лжи:

1. Я абсолютно уверена в светлом будущем нашей кадровой компании «L&N».

2. О таком бизнес-партнере, как Натали, можно только мечтать, а на моей бывшей работе все равно ловить было нечего.

3. Пицца, черешневые йогурты и водка — это не весь мой рацион.

4. Да, я помню, что на просроченные штрафы набегают пени.

5. Да, я посмотрела фильм по Чарльзу Диккенсу, который они подарили мне на прошлое Рождество, мне очень понравилось, особенно та тетка в шляпке. Точно, Пеготти. Именно ее я имела в виду.

6. Да, я как раз собираюсь установить в выходные пожарную сигнализацию, как мило, что они мне напомнили.

7. Да-да, будет так мило собраться нагим семейным кланом.

Итого семь пунктов чистого вранья, и это не считая комплимента маминому костюму. А ведь о главном мы еще ни словом не обмолвились.

Наспех накрасив ресницы, я выхожу из спальни в траурном платье и обнаруживаю, что мама внимательно изучает старый телефонный счет.

— Не беспокойся, — быстро говорю

— Да уж, — откликается мама, — иначе тебе отключат телефон, и потребуется целая вечность, чтобы его снова включили, а мобильники здесь ужасно принимают. А вдруг что серьезное случится? Что ты тогда будешь делать?

Она страдальчески сводит брови. Можно подумать, над нами и вправду нависла жуткая угроза, в спальне голосит роженица, за окном бушует потоп, а вертолет невозможно вызвать. Что делать?!

— Э-э… я не подумала об этом, мам. Оплачу , честное слово.

Мама вечно пребывает в тревоге. Если вы видите на ее лице напряженную улыбку и расширенные от ужаса глаза, знайте, в голове у нее разворачивается очередной апокалипсический сценарий. Именно так она выглядела на моем выпускном. А позже призналась, что неожиданно приметила люстру, висящую на хлипкой цепочке, и мигом представила, как та рушится на девичьи головы,

Вот и сейчас она нервно теребит свой черный костюм с накладными плечиками и странными металлическими пуговицами, который ей совсем не к лицу. Я смутно помню, что костюмчик этот появился лет десять назад, когда мама бегала по собеседованиям, устраиваясь на работу, а я обучала ее базовым компьютерным навыкам, например, пользоваться мышью. Мама тогда устроилась в благотворительный детский фонд, где, к счастью, нет никакого дресс-кода.

В нашей семье никому не идет черный. Папу скучный траурный костюм делает безликим. Вообще-то, он у меня очень импозантный, пусть и не супермен. Волосы у него темно-кашатонвые, тогда как мы с мамой — блондинки, ну или почти блондинки. Родители выглядят идеальной парой, но только, если не переживают из-за всяких пустяков. И когда находятся в своей стихии, то есть в нашей корнуолльской глуши, где мы все разгуливаем во всяком старье, а семейные парадные обеды сводятся к поеданию пирогов в старой рассохшейся отцовской лодке. Но особенно эффектно папа с мамой смотрятся, когда играют в любительском оркестре, где собственно и познакомились. Вот только сегодня, ни пирогов, ни оркестра, да к тому же, все на взводе.

— Так ты готова? — мать смотрит на мои ноги. — Где твои туфли, дорогая?

Я в изнеможении падаю на софу.

— Мне действительно нужно присутствовать?

— Лара! Она твоя двоюродная бабушка. И прожила целых сто пять лет.

Мама сообщила, что моей двоюродной бабке было сто пять лет, не меньше ста пяти раз. Думаю, это потому, что ничего другого она о ней знает.

— Ну и что? Я ее даже не видела ни разу. И никто из нас не видел. Это так глупо. Зачем нам тащиться в Поттерс-Бар ради какой-то старой перечницы, которую мы знать не знали? — Я пожимаю плечами, чувствуя себя скорее капризной трехлеткой, чем серьезной особой двадцати семи лет, владелицей собственного бизнеса.

— Дядюшка Билл со своими тоже будет, — замечает отец. — А если уж он счел нужным…

— Это касается всей семьи, — добавляет мама с энтузиазмом.

Я передергиваю плечами. У меня аллергия на семейные сборища. Иногда я думаю, лучше быть семенем одуванчика — ни тебе родственников, ни обязательств, перелетаешь себе с места на место на пуховом парашюте.

— Это не займет много времени, — уговаривает мама.

— Конечно, займет, — я прожигаю взглядом ковер. — И каждый будет задавать дурацкие вопросы о… сама знаешь о чем.

— Никто тебя не тронет, — тут же возражает мама и оглядывается на папу в поисках поддержки. — Никто даже не заикнется о Нем.

Неловкая пауза. Все мы чувствуем присутствие того-кого-не-назвали. И старательно притворяемся, будто его не существует. Наконец папа берет инициативу в свои руки.

— Кстати, что касается… последних событий, — смущенно бормочет он. — Как ты вообще поживаешь?

Мама напряженно слушает, хотя и делает вид, будто поглощена исключительно собственной прической.

— Ну, как тебе сказать? — произношу я после паузы. — Все отлично. В смысле, вы же не рассчитываете, что я прямо сразу…

— Ну, разумеется, нет, — подхватывает папа. — И настороженно продолжает: — Но у тебя точно … все в порядке?

Я киваю.

— Прекрасно, — мама явно обрадована. — Я знала, что ты справишься … со всем этим.

Поскольку еще недавно я начинала рыдать, как только слышала имя Джош, мои родители зареклись произносить его вслух. Какое-то время мама называла его Не-будем-говорить-кто. Теперь он просто «все это».

— И ты… не искала больше с ним встречи? — папа смотрит куда угодно, только не на меня, а мама теперь увлечено роется в сумочке.

Еще один эвфемизм. На самом деле, папа интересуется, не закидывала ли я Джоша отчаянными смс-ками.

— Нет, — краснею я. — Ничего я ему не посылала.

Папа мог бы и не напоминать. И вообще, зачем делать из мухи слона? Не так уж много сообщений отправляла я Джошу. Не боьше трех в день. Разве это много? И они не были такими уж отчаянными. Я просто писала то, что думала, ведь именно так и полагается вести себя с близким человеком.

Посмотрела бы я на девушку, которой удалось взять и выключить свои чувства, потому что так поступил ее возлюбленный. Наверное, такая могла бы сказать: «Вот и отлично! Значит, ты хочешь, чтоб мы больше никогда не встречались, никогда не занимались любовью, никогда не разговаривали и вообще никак не пересекались. Потрясающая идея, Джош, и как я сама до этого не додумалась?»

Вот она, жизнь: ты посылаешь сообщения, делишься сокровенными чувствами, а твой бывший меняет телефонный номер да еще кляузничает твоим родителям. Подлый трус!

— Я понимаю, ты была очень расстроена, для тебя выдалось нелегкое время, — папа откашливается, — но прошло уже почти два месяца. Надо жить дальше, дорогая. Встречаться с другими молодыми людьми… развлекаться…

Господи, я не выдержу еще одной папиной лекции о миллионах настоящих мужчин, готовых пасть к ногам такой красавицы, как я. Для начала, в мире вообще не осталось настоящих мужчин, это вам любая женщина скажет. А уж называть бледную курносую недоросль красавицей и вовсе глупо.

Впрочем, не буду прибедняться, в релкие моменты я и впрямь неплохо выгляжу. У меня приятное лицо, широко посаженные зеленые глаза и несколько веснушек на носу. А еще изящный маленький рот, которым не может похвастаться никто в нашей семье. Но уж поверьте мне на слово, я далеко не супермодель.

— Значит, вот как ты поступил, когда разругался с мамой в тот раз в Ползите? Плюнул на все и стал встречаться с другими девушками? — не могу я удержаться.

Папа вздыхает и обменивается с мамой взглядами.

— Нам вообще не следовало рассказывать ей об этом, — бормочет она, потирая бровь. — Нам не стоило никогда даже упоминать об этом.

— Потому что если бы он так поступил, — продолжаю я безжалостно, — вы бы никогда не стали снова встречаться, правда ведь? Папа никогда бы не назвал себя смычком твоей скрипки, и вы бы не поженились.

Фраза о смычке и скрипке стала притчей во языцех. Я слышала эту историю уйму раз. Папа приехал на велосипеде домой к маме, он был мокрый от пота, а она от слез, и они помирились, забыв про ссору, и бабушка угостила их чаем с песочным печеньем. Понятия не имею, какое отношение к примирению имеет песочное печенье, но оно важный элемент легенды.

— Лара, ты же понимаешь, — вздыхает мама. — Это совсем другое дело, мы встречались три года, мы были помолвлены…

— Я и не спорю! — обороняюсь я. — Конечно, это совсем другая история. Но и ты признай, что люди иногда возвращаются друг к другу. Это случается.

Мама молчит.

— Ты всегда была слишком романтичной… — вступает папа.

— Ничего подобного! — взрываю я, будто мне нанесли смертельное оскорбление.

Уставившись в ковер, я ковыряю босой ногой ворс, но краем глаза наблюдаю, как мама с папой беззвучно препираются, чей черед подавать реплику. Мама качает головой и тычет пальцем в папу, мол «Твоя очередь!»

— Когда ты расстаешься с кем-то, — торопливо гов, — то проще всего смотреть назад и думать, как прекрасна была бы жизнь, если бы вы воссоединились. Но …

Сейчас он скажет, что жизнь — это эскалатор. Надо оборвать его побыстрее.

— Папочка. Послушай. Пожалуйста, — каким-то чудом я произношу это очень спокойно. — Вы все неправильно поняли. Я не собираюсь мириться с Джошем, — тут я всячески пытаюсь изобразить, какая это идиотская идея. — Я посылала ему смс-ки не поэтому. Просто мне хотелось расставить все по своим местам. Ведь он порвал со мной без предупреждения, без разговора, без объяснений. Что же мне, мучится неизвестностью? Это как… детектив без последней страницы. Все равно что дочитать Агату Кристи, и не узнать, кто убийца!

Надеюсь, теперь они поймут.

— Я понял, — говорит папа, подумав. — Это все фрустрация…

— Ничего ты не понял, — отрезаю я. — Меня интересовало, почему Джош так поступил. Я просто хотела все обсудить. Мы же могли пообщаться как два цивилизованных человека.

И тогда он бы вернулся ко мне, — проносится у меня в голове. — Потому что я знаю: Джош все еще любит меня, даже если никто в это не верит.

Но нет никакого смысла убеждать в этом моих родителей. Они все равно никогда не поймут. Откуда им знать? Они же понятия не имеют, какой отличной мы были парой, как прекрасно дополняли друг друга. Они не понимают, что Джош просто запаниковал, поторопился, принял неудачное решение, навоображал себе черт знает что, и если бы я просто могла поговорить с ним, все бы наладилось и мы бы снова были вместе.

Иногда мне кажется, что я на целую голову впереди своих родителей, так, наверное, чувствовал себя Эйнштейн, которому друзья твердили: «Вселенная устроена просто Альберт, уж поверь нам», а он про себя думал: «Я знаю, что все относительно. И докажу это вам в один прекрасный день».

Мама с папой снова исподтишка делают друг другу знаки. Я прихожу к ним на помощь.

— Да не надо так беспокоиться обо мне, — говорю я поспешно. — Я поставила крест на наших отношениях. Ну, не то чтобы окончательно поставила, — исправляюсь я, видя их вытянувшиеся лица. — Но я смирилась с тем, что Джош не хочет со мной общаться. Я приняла это и… сейчас я чувствую себя прекрасно. Честное слово.

Губы мои растягиваются в улыбке. Ощущение такое, будто я твержу мантру какого-то идиотского культа. Не хватает только длинной хламиды и стука тамбурина.

Хари-хари… я поставила крест на наших отношениях… хари-хари… я чувствую себя прекрасно.

Мама с папой опять переглядываются. Не знаю, поверили они мне или нет, но по крайней мере, теперь можно покончить с неприятной темой.

— Вот и чудесно! — восклицает папа с воодушевлением. — Я всегда знал, что ты молодчина и справишься. Самое время сосредоточиться на вашем с Натали бизнесе, тем более дела идут лучше некуда…

Улыбка моя становится еще лучезарнее.

— Так и есть!

Хари-хари… дела идут лучше некуда… хари-хари… чтоб им провалиться …

— Как хорошо, что все уже позади, — мама подходит ко мне и целует в макушку. — А теперь нам лучше поторопиться. Поищи скорее какие-нибудь черные туфли!

Я вздыхаю и удаляюсь в спальню. Сегодня восхитительный солнечный день. А мне придется провести его на жутком семейном сборище во главе с мертвой стопятилетней старухой. Иногда жизнь действительно невыносима.

О книге Софи Кинселлы «Девушка и призрак»