• Издательство «Рипол-Классик», 2012 г.
• Найджел Латта — психолог с двадцатилетним стажем, один из наиболее востребованных в Новой Зеландии и Австралии, консультации и конференции с которым расписаны обычно на год вперед. Окончил факультет психологии Университета Окленда со степенью магистра философии по психологии и дипломом по клинической психологии. Работал в качестве судебного и детского психолога в многочисленных исправительных учреждениях. Автор нескольких книг и ведущий телешоу «Политически некорректное воспитание», посвященного излишней опеке над детьми. Отец двух мальчиков.
  
  Первая книга Латты называется «Прежде чем ваш ребенок сведет вас с ума» и адресована родителям детей младшего возраста. В ней, с предельной откровенностью и юмором, описаны примеры из личной практики автора. Типичные проблемы со сном, питанием, приучением к горшку и, конечно же, поведением, разложены «по полочкам». Вопреки опасениям российских мам и пап, методы Латты гармонично вписываются в отечественный менталитет.
  
  «Пока ваш подросток не свел вас с ума» написана тем же веселым и легким языком. Серьезнее стали только проблемы, которые в ней описаны. По утверждению автора, поведение подростков более вариативно, следовательно, подход к ним должен быть более индивидуальным. Как говорится: «маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки». Теперь автор решает проблемы излишней жестокости, подростковой беременности, суицидальных настроений, лени, наркотиков и еще много других.
• Купить электронную книгу на Литресе

Подростковый возраст (от 13 до 19 лет) является эквивалентом ограбления банка, только с точки зрения развития. Кого-то детство покидает медленно и вежливо, словно скромные требования грабителей аккуратно написаны на сложенном листке бумаги и переданы кассиру прямо в руки, чтобы не поднимать шума. Для других же всё происходит несколько иначе, как будто кто-то пробивает грузовиком стену и разрывает все милые и пушистые детские вещи, оставляя за собой лишь дымящиеся руины и требования выплат по страховке.

Иногда всё проходит весьма профессионально, когда все понимают, что другая сторона лишь выполняет свою работу. Родители должны воспитывать, а подростки — бунтовать, так же как грабители банков должны грабить, а копы — их ловить. При таком взаимопонимании никто не обижается, не задевает чужие чувства и не злится. Но бывает, что всё проходит с перестрелками, воющими сиренами и перекрытыми дорогами. В таких ситуациях становится ясно, что никто не собирается брать пленных или идти на уступки. Всё, что вам остаётся делать, — пригибаться пониже и молиться, чтобы выбраться из этой переделки живым.

Эта книга о том, как выжить.

Кстати говоря, эту книгу было гораздо сложнее писать, чем «Пока ваши дети не свели вас с ума, прочтите это!» Прежде всего потому, что почти все родители маленьких детей стремятся к одному и тому же: они хотят, чтобы Джонни ел овощи, ходил в туалет, слушался старших и не поздно ложился спать. Когда все эти условия выполнены, большинство родителей детей помладше вполне оправданно чувствуют себя счастливыми.

С подростками всё гораздо сложнее, потому что проблемы, с которыми сталкиваются родители, крайне разнообразны.

Мои попытки написать эту книгу начались с того, что я составил собственный список проблем всех семей, с которыми мне доводилось работать. Список получился немаленький. Тогда я решил, что, возможно, будет проще спрашивать родителей напрямую, и обратился к посетителям своего сайта с просьбой присылать темы, разбор которых они хотели бы увидеть в этой книге, мне на электронную почту.

Я получил много писем. Почти сразу стало ясно, что очень многие люди отчаянно пытаются понять, что происходит с их детьми.

Также было очевидно, что существует огромное количество проблем, с которыми сталкиваются родители; всё, начиная с ваших обычных тринадцатилетних грубиянов и до беременных пятнадцатилеток с пристрастием к алкоголю и наркотикам или четырнадцатилеток, нашедших смысл и цель жизни в том, чтобы достать каждого человека на планете. Через некоторое время список стал просто до нелепого длинным. Обсудить все эти уникальные случаи представлялось возможным только при одном условии — написав труд масштабнее, чем трилогия Толкина, а мне крайне не хотелось совершать такой подвиг. Хотя, название Властелин Цацек легко бы запоминалось и привлекало бы внимание. Темы накапливались быстрее, чем я успевал писать, и всё благодаря тому, что подростки обладают врождённой способностью ставить своих родителей перед уникальными проблемами и попадать в исключительные ситуации.

Но не вините их — это их работа.

Я был несколько сбит с толку, почему столько лет работая с детьми и их самыми разными проблемами, внезапно оказалось так сложно написать об этом. Я знал, что хотел сказать, но по какой-то причине не мог собраться с мыслями и решить, как сделать так, чтобы книга была по-настоящему полезна.

Так что я вернулся к чертёжной доске, или, в моём случае, к чертёжному блокноту. Ведь на размышление всегда требуется время.

Я нарисовал несколько забавных чёрточек и каракулей.

Я сделал себе кофе.

Потом немного посмотрел телевизор, сделал себе ещё кофе и нарисовал ещё несколько каракулей.

Заем проверил электронную почту.

Я зашёл на YouTube и посмотрел все видео с Эдди Иззардом, Билли Коннолли и «Флайт оф Конкордс», которые смог найти. Они потрясающе смешные, но это мне мало помогло.

Я на секунду задумался, не постричь ли мне лужайку, но решил, что не стоит. Вместо этого я снова проверил свою электронную почту и сделал себе ещё кофе.

И всё размышлял, размышлял, размышлял…

В конце концов, я решил, что проблема заключается в том, что я пытаюсь накормить голодных людей рыбой, вместо того, чтобы научить их ловить рыбу самим. Даже если я буду писать день и ночь без перерыва, мне не хватит времени решить индивидуальные проблемы всех родителей, ведь у всех разные и уникальные дети.

В каждом случае приходится начинать всё с нуля. Никто никогда не растил ваших детей, и, хотя их растите вы, никто не знает, какие проблемы принесёт новый день. Вам не нужно знать, как поступать с тем, что уже произошло; вы должны знать, что делать с совершенно непредсказуемыми событиями, которые произойдут.

Именно поэтому эта книга отличается от рыбы, ведь рыба — дело одноразовое. Рыба, в прямом и переносном смысле, имеет ограниченный срок годности. Если вы приготовили рыбный пирог, то у вас не так уж много вариантов, что с ним делать. Когда вы снова проголодаетесь, холодильник будет тоскливо пуст. Я знал, что мне нужно написать что-то, что поможет родителям справиться с ситуацией, которую никто из нас не смог бы и представить.

И тогда я решил, что не буду давать людям рыбу; вместо этого я расскажу и покажу как ловить её в любых условиях.

После этого ослепительного — или, скорее, овсплескительного — озарения, я начал больше думать о том, что я делаю, когда работаю с семьями. В конце концов, у меня на полке тоже никогда не было огромного толстого руководства по психологии, содержащего универсальные указания, подходящего для каждой конкретной ситуации. Я не мог выскользнуть из комнаты и посмотреть в супер-книге что делать с шестнадцатилетним парнями, которые хотят бросить школу и стать профессиональными музыкантами (не взирая на тот факт, что на самом деле они не умеют играть на гитарах), и которые, вместо того, чтобы практиковаться в игре на гитаре (что является, на мой взгляд, лучшим способом начать карьеру гитариста), проводят всё свободное время за курением травки и видеоиграми.

Я не мог поискать в оглавлении случай, когда четырнадцатилетние девочки решили, что лучший способ добиться личной свободы — забеременеть от совершенно незнакомого человека (которого они пытаются найти, выбираясь из окон своих спален в два часа ночи и блуждая по улицам), потому что если у них появится ребёнок, они сразу заживут собственной жизнью, и тогда взрослым придётся оставить их в покое. Могу поспорить, что я встречал девочек с таким планом действий чаще, чем вы можете представить.

Каждый раз, когда я работал с новой семьёй, я встречался с чем-то совершенно уникальным, единственном в своём роде. Конечно, существуют какие-то типичные модели, но в пределах этих моделей находятся 1,98 квадриллиона неповторимых вариаций.

Ни у кого из нас нет большой толстой книги с ответами.

Вместо такой книги, чтобы понять, что происходит, я использую так называемые «нерушимые основы», которые храню в памяти (они должны быть нерушимыми, чтобы выдержать продолжительную атаку подростковой неразумности), потом обращаюсь к некоторым базовым принципам и разрабатываю практичный и простой план.

Если это не срабатывает, я повторяю всё с начала и придумываю новый план.

Не важно, с чем я сталкиваюсь, и насколько запутанно это выглядит на первый взгляд, какой бы безнадёжной ни была ситуация, я поступаю именно так: нерушимые основы, базовые принципы, простой план.

Так я пришёл к выводу, что лучшее, что я мог бы сделать — это поделиться всем этим с вами, чтобы вы тоже могли пользоваться моей схемой. Тогда, наверно, нет ничего удивительного в том, что эта книга разбита на пять частей:

I. Нерушимые основы

Самая суть всего того, что вам предстоит понять, чтобы разобраться в поведении подростков и том, что лежит за их странными поступками.

II. Базовые принципы

10 базовых правил — залог успешного плавания по океану подросткового возраста.

III. Простые планы

Три очень простых шага, чтобы понять, как действовать дальше, если вы вдруг зашли в тупик.

IV. Соединяя всё вместе

Живые примеры того, как семьи использовали стратегии и принципы, о которых я расскажу в этой книге, чтобы взять ситуацию под контроль.

V. Конец света

С чумой, вампирами и непримиримыми разногласиями. Об этом чуть позже.

Я знаю по собственному опыту, что когда речь идёт о подростках, проблемы никогда не бывают чётко разграничены. Наоборот, они находятся в полном беспорядке. Одно перетекает в другое. Когда родители приходят и говорят, что у их чада проблемы с наркотиками, неизбежно обнаруживается, что за этим следует целый букет других неприятностей. Вы сами в этом убедитесь в предпоследнем разделе этой книги: Соединяя всё вместе. Никогда не бывает, что проблема только в наркотиках, только в сексе или только в школе; за этим всегда стоит запутанный клубок из самых разных вещей.

Именно поэтому эта книга о том, что делать, когда вы не знаете, что делать. Не существует универсальных решений ни для одного из нас, но если бы я сидел рядом с вами и помогал разобраться с проблемами вашей семьи, я бы использовал в точности эти основы, принципы и простые планы, чтобы решить, чем я могу вам помочь. Неважно, в чём заключается проблема: в том, что ваш сын курит травку или угоняет машины, или занимается и тем, и другим; или ваша дочь стала грубой или беременной, или и тем, и другим — стратегии, о которых пойдёт речь, покажут вам способы понять, что происходит с вашими детьми и чем вы можете им помочь.

Прежде всего, эта книга о том, что делать.

• Издательство «Комильфо», 2012 г.
• Действие книги разворачивается во время летнего отпуска главной героини — молодой современной женщины по имени Алена, страстно увлеченной рыбалкой. Мечтая поймать трофейную рыбу, Алена отправляется на поезде на рыболовную базу под Астраханью. Приключения и забавные вещи начинают происходить с героиней еще в поезде, ну а на рыболовной базе — сам бог велел.
  
  Умная женщина, привыкшая к тому, что все в этом мире можно объяснить с позиции четко выстроенных логических цепочек, Алена сталкивается с вещами, объяснить которые привычными методами не удается. Все чаще и чаще героиня и ее друзья начинают задумываться о том, что, как выразился внутренний голос героини: «Если ты не знаешь о существовании волшебства, то это означает лишь, что ты не знаешь о его существовании, но отнюдь не подтверждает факт его отсутствия»…

— Алёна, вы что, спите, что ли? — раздался у меня в ушах возмущённый голос шефа.

Вздрогнув, я очнулась и открыла глаза. Растерянно обведя глазами переговорную комнату, я столкнулась с удивлёнными, насмешливыми и сочувствующими взглядами коллег. Моё сердце ёкнуло от страха: мама дорогая… неужели я заснула на… заседании правления?! Хотя не мудрено. Но этот сон настолько реалистичный…

Мне приснилось, как где-то на далёком, искусственно зарыбленном подмосковном пруду я поймала на удочку… золотую рыбку из сказки Пушкина. В том, что это была именно она, не возникало никаких сомнений — настолько рыбка соответствовала картинке из детской книги, но, взяв её в руки и хорошенько разглядев, я вдруг с изумлением обнаружила, что сжимаю не махонькую, аккуратную морскую рыбёшку, на рисунке почему-то смахивающую не то на карпа, не то на карася, а здорового, толстого, скользкого сома в короне.

Некоторое время мы молча рассматривали друг друга, как вдруг сом резко дёрнулся, едва не выскользнув из моих рук, и, обнажив в улыбке широкую зубастую пасть, низким басом изрёк:

— Ну что уставилась-то? Думала, золотой рыбки не существует? А вот существует, Пушкин про меня писал. Так как, на сделку согласна? Ты меня отпускаешь, а я тебе — исполнение желаний.

— Да запросто, — спокойно ответила я, понимая, что это всего лишь сон, и, размахнувшись, бросила рыбу в воду.

Сом вильнул на прощание хвостом и, придерживая плавником на голове корону, скрылся под водой; и лишь разбегающиеся по воде круги ещё долго напоминали о том, что сейчас произошло…

Сделав вид, что чешу нос, я принюхалась к стойкому, противному запаху, который невозможно перепутать ни с чем и который почему-то шёл от моей руки, — запаху свежей рыбы. Бред какой-то… откуда он взялся?! «Может, селёдку за обедом ела?» — предположил внутренний голос. «Да не ела я никакую селёдку! — возмутилась я про себя. — И вообще рыбы как минимум неделю не касалась, тем более свежей!» — «Значит, ты действительно держала в руках золотую рыбку», — ухмыльнулся внутренний голос. «Ты в своём уме? — снова возмутилась я про себя. — В аквариуме, что ли, выловила? И потом, мне уже давно не пять лет, и я прекрасно знаю, что волшебства не существует». — «Если ты не знаешь о его существовании, то это означает лишь, что ты не знаешь о его существовании, но отнюдь не подтверждает факт его отсутствия. Объясни тогда запах рыбы», — вкрадчивым голоском промурлыкал внутренний голос, заранее празднуя победу. М-да… не поспоришь…

— Семён Игнатьевич, простите, мне что-то нездоровится. Можно я пойду? — извиняющимся голосом обратилась я к шефу и, дождавшись с его стороны чуть заметного кивка головой, медленно, пошатываясь, побрела к выходу.

Задумчиво оттирая руки под струёй горячей воды, я пыталась найти логическое объяснение необъяснимому и в конце концов изловчилась и пришла к заключению о… необходимости проконсультироваться с врачом… Кто знает, вдруг у меня что-то не то с обонянием…

Как же далека я тогда была от истины… И кто бы мог подумать, что меньше чем через месяц мне на личном опыте предстояло убедиться в прозорливости внутреннего голоса, а помогло мне в этом очень необычное для женщины хобби.

Глава 1. Женщина на рыбалке

Рыбалка… Многие считают её довольно странным увлечением, лишённым какой-либо логики: ну какой человек, дружащий с головой, будет часами торчать под палящим солнцем или проливным дождём с удочкой* в руках в ожидании поклёвки*, не замечая ни голода, ни холода, ни жажды, ни течения времени? Какая сила держит его? Сложно сказать какая, каждого — своя. Я размышляла на эту тему и для себя решила так: если, в соответствии с известным изречением Ломоносова, «математику уже затем учить надо, что она ум в порядок приводит», то рыбной ловлей уже затем заниматься надо, что она нервы в порядок приводит.

Я пристрастилась к рыбалке, будучи ученицей начальных классов средней школы небольшого городка в Подмосковье. Дружной компанией мы бегали с самодельными бамбуковыми удочками на протекавшую недалеко от моего дома речку ловить плотву, уклейку и мелкого окуня — на большее мы тогда не покушались. Процесс привыкания к недевчачьему занятию проходил очень легко, через командное чувство — все бегали, и я бегала, а движущим и объединяющим нас фактором стала дружба. Время шло, появились другие интересы, но, в отличие от остальных, я не отказалась от рыбалки, с удивлением обнаружив, что, оказывается, она меня тоже интересовала.

Став взрослой женщиной, я осознала, что, помимо реализации охотничьего инстинкта, который почему-то гнездился в глубине моего подсознания, мой организм использовал это хобби в качестве немедикаментозного средства, снимающего напряжение и стресс. Удивительно? Возможно. Но не беспочвенно. Во-первых, все водоёмы и то, что к ним примыкает, — это природа, а природа сама по себе является прекрасным седативным средством; во-вторых, когда вы ждёте поклёвки и внимательно следите за поплавком*, ваш мозг полностью отключается, абстрагируется не только от внешних, но и от внутренних раздражителей, то есть абсолютно от всех мыслей. Если вы рыбачите за городом с палаткой в течение нескольких дней, то, вернувшись домой, с изумлением обнаруживаете, что окончательно, но не бесповоротно отупели, как после безмятежного двухнедельного отдыха где-нибудь на золотистых песчаных пляжах Варадеро. Зачастую именно этого требует от нас организм, чтобы отойти, морально отдохнуть от забот и проблем, регулярно возникающих в повседневной жизни.

Рыбалка и женщина — два понятия, абсолютно несовместимые в головах большинства мужского населения. Мужчины спокойно переваривают тот факт, что женщина может рыбачить вместе с мужем, поскольку вероятное и вполне логичное объяснение такому поведению, по их мнению, лежит на поверхности: жена не хочет отпускать мужа одного и от нечего делать берёт в руки удочку. Почему она едет с ним вместо того, чтобы пообщаться с подругами или посвятить свободное время своему хобби? Возможно, боится, что рыбалка — всего лишь повод для её мужа вырваться на свободу и снова почувствовать себя холостяком или попьянствовать с друзьями, а может, просто ревнует его к его увлечению и не хочет оставаться дома одна. В любом случае женщина, приехавшая на водоём с мужчиной, не представляет для рыбаков практически никакого интереса и воспринимается ими нормально.

А теперь представьте ситуацию, когда неподалёку от известного места лова припарковывается блестящая тёмно-синяя иномарка бизнес-класса, из которой выходит молодая, симпатичная, стройная женщина, и она — одна. Любопытство распирает, мужчины начинают пристально рассматривать новенькую, пытаясь по лицу прочитать ответ на свой немой вопрос: а что она тут делает, зачем приехала? Большие выразительные тёмно-зелёные глаза, умный, спокойный и несколько вызывающий взгляд; чёрные, слегка волнистые волосы до плеч, плотно сжатые аккуратные губы маленького рта и волевой подбородок — ну что она тут делает? Женщина излучает спокойствие, уверенность и… непокобелимость. М-да, ответа у них пока нет.

А тем временем она достаёт из багажника рыболовные принадлежности и снаряжение: водонепроницаемый плащ, чехол с удочками и спиннингами*, чемоданчик со снастями*, садок* — сетку для пойманной рыбы, подсак*, сумку с прикормкой* и наживкой*, а также обязательный атрибут любого настоящего рыбака — небольшой складной походный стульчик. С самым невозмутимым выражением лица дама занимает заранее присмотренное место несколько поодаль от продолжающих таращиться особей мужского пола.

Опустим подробности подготовки к процессу рыбной ловли и перейдём к самому интересному — женщина ловко забрасывает удочки. Казалось бы, теперь её действия не могут вызывать сомнений — дама действительно приехала ловить рыбу, но каждый раз обязательно находится мужчина, который усомнится в том, какую именно рыбу она приехала ловить, и, разумеется, попытается лично выяснить всё напрямую. Снова и снова женщине приходится терпеливо, спокойно, но достаточно твёрдо — иначе не сработает — объяснять, что объектом её ловли является отнюдь не двуногая рыба, а та, которая плавает в воде, с хвостом и плавниками. Ох, мужчины… я понимаю тех жён, которые ездят с вами потому, что сомневаются… нет, скорее, не сомневаются в ваших способностях.

Постепенно рыбаки свыкаются с мыслью о том, что женщина тоже может быть рыболовной маньячкой, и переключают восемьдесят процентов своего внимания на поплавки*, сигнализаторы* поклёвки* и прочее, при этом оставшиеся двадцать процентов на всякий случай зарезервировав для неё, для дамы. И чтобы не только не потерять эти двадцать процентов, а приобрести гораздо больше, женщина на рыбалке должна всегда оставаться женщиной. Самое любопытное заключается в том, что от этого выигрывают обе стороны.

Никогда не забуду свой первый и последний опыт подлёдной рыбной ловли. Дело было в марте. Помню, как во всём этом безумном зимнем обмундировании ощущала себя высаженным на Луне космонавтом, жестоко обманувшимся насчёт наличия на оной гораздо меньшей по сравнению с Землёй силы притяжения. Еле-еле дотащив ноги, обутые в огромные непромокаемые ботфорты, натянутые на родные зимние сапоги, до просверленной специально для меня во льду лунки, я долго не могла настроиться на рыбалку. В мыслях постоянно мелькали кадры из исторического кинофильма об Александре Невском и его знаменитом Ледовом побоище на Чудском озере, когда немецкие рыцари под тяжестью доспехов проломили лёд и пошли ко дну. М-да… Но рыцари-то были конные, следовательно, на одну лошадь я весила меньше, так что у меня оставался вполне реальный шанс.

Потом я никак не могла поймать ощущения некоего единения с природой, которое жизненно необходимо для полноты восприятия вкуса рыбалки и которое однозначно достигается летом… ну не хватало зелени, радующей душу, беззаботного щебетания птиц; звука еле слышно шелестящей на ветру листвы, запахов; муравьёв, вечно норовящих залезть в ведёрко с прикормкой; учуявших свободу и рвущихся к ней из коробочки червяков… Вокруг — только сверкающая, холодная и безрадостная белизна, скрюченные, прилипшие к лункам скафандры, да ближе к берегу — пучки голых палок, бывших летом зелёными кустами. И солнышка нет. Грустно.

В довершение всего нелицеприятного я с ужасом думала о том моменте, когда в силу естественных физиологических потребностей мне придётся плотно заняться исследованием окрестностей. Мама дорогая, я уже молчу про то, что понятия не имею, где найти зимой посередине затянутого льдом и запорошённого снегом озера летние кусты, — хоть брата Июня из сказки «Двенадцать месяцев» вызывай; не уверена, что под тяжестью экипировки хватит сил проволочить ноги хотя бы метров двадцать… но скажите мне, пожалуйста, как я самостоятельно выберусь из зимней рыболовной куртки, ватных штанов на молнии до груди, норкового полушубка, лыжного комбинезона и шерстяных рейтуз, напяленных на джинсы и свитер?! Меня во всё это втроём замуровывали!!! Труба… просто труба… Пожалуй, это был один из тех немногих случаев, когда я жалела о том, что в своё время не родилась мужчиной…

Погружённая во все эти безрадостные мысли и волнения, я не сразу заметила, как к скучковавшимся на небольшом пятачке рыбакам подошли двое — мужчина и женщина. Было очевидно, что женщина не просто сопровождает мужа, а является настоящей, можно сказать, профессиональной рыбачкой. Рядом с щуплым мужем, она мощной чёрной горой выделялась на фоне белого снега, казалось, её нисколько не напрягала и не смущала ни тяжесть специфической одежды, в два раза увеличивавшей в размере и без того тучное тело, ни рыболовного ящика, свисавшего с правого плеча, ни огромного бура для сверления лунок, крепко зажатого в левой руке. Её не лишённое приятности лицо выражало уверенность в собственных силах, казалось, ещё немного — и она, для полноты ощущений, посадит себе на плечи доходягу мужа. «Ну что ты делаешь, женщина? — с ужасом подумала я. — С тобой рядом мужчина, он должен всё тащить, а твоя задача — дотащить себя!»

Они выбрали место и стали располагаться, а дальше произошло то, что повергло меня в шок: женщина примостила на укутанном белым покрывалом снега льду бур весом в несколько килограммов и отточенными размашистыми движениями начала вращать ручку. Я обомлела. Мне самой не приходилось сверлить лунки, но я не раз наблюдала за работой своих друзей и других рыбаков и могу с полной уверенностью сказать: дело это крайне тяжёлое. Крепкие ребята задыхались от прилагаемых усилий, утирали выступавший на лбу пот… А она… «Ну что ты делаешь, тётка? — снова с горечью подумала я. — Ты — слабая женщина или слон с плантации?! Если ты сильная, то хотя бы притворись, что это не так, играй, дай своему мужику почувствовать себя человеком, а соседям-рыбакам — ощутить рядом с собой женщину!»

Как-то очень не по себе мне стало от всего увиденного, горько как-то и неприятно. Я не хочу, чтобы окружающие воспринимали меня так же, как её, то есть совсем не воспринимали: я — не рыбачка, я — женщина на рыбалке. Повторюсь, это была моя первая и последняя подлёдная рыбалка.

Если дама на рыбалке проявляет слабость — она всегда может рассчитывать на помощь мужчин-рыбаков. Её научат правильно привязывать крючок*, готовить оснастку* для ловли с кормушкой* и на живца*, и не только расскажут и научат, но и сами всё за неё сделают, женщине останется только забросить удочку… Не умеет? Тяжёлая кормушка? Боится крючком зацепить провода при забросе? Не проблема — и это за неё сделают! Если она изобразит на лице трогательную вселенскую скорбь и пожалуется на отсутствие поклёвок, ей непременно дадут «клёвую» наживку, и не абы какую, а особенную, собственного секретного приготовления, непременно уловистую. Без рыбы даму домой не отпустят, всегда поделятся хотя бы мелочью, чтобы не расстраивалась. Пустячок, а приятно.

Лично я люблю эксплуатировать мужчин опарышем* — гадким червячком — детёнышем мясной мухи. Сколько лет ловлю, но не могу преодолеть отвращения и взять его в голые руки, чтобы насадить на крючок, вот не могу, и хоть ты тресни! Как представлю, чьи они дети… Но как быть, если в тот день, когда ты наконец-то выбралась на рыбалку, противная рыба берёт только на него, откровенно игнорируя другие виды наживки? Одно из двух: пересилить себя или вернуться домой после многочасового ожидания, так и не увидев ни единой поклёвки. Хотя есть и третий вариант, которым я обычно и пользуюсь: снова на выручку приходят мужчины, с удовольствием насаживающие эту пакость на ваш крючок, только нужно не забывать озабоченно выискивать следы повреждений от острого жала крючка на длинных ногтях, а позднее смущённо и искренне благодарить их за спасение, своё и шикарного маникюра. В такие моменты я в очередной раз радуюсь тому, что в своё время родилась женщиной.

Итак, мужчины охотно помогают даме на рыбалке, и обе стороны в процессе взаимодействия получают удовольствие. Единственное, о чём необходимо помнить женщине, чтобы сохранить власть над рыбаком, — …случайно или намеренно его не обловить. В противном случае у мужчины просыпается специфическая рыболовная зависть, и вот он уже никого и ничего, кроме своей удочки, не замечает, не желает отвечать на ваши глупые вопросы, помогать в чём бы то ни было и вообще ведёт себя не по-джентельменски, внезапно разглядев под женскими очертаниями соперника — рыбака, мужчину. А я вам о чём твердила? О том, что женщина на рыбалке всегда должна оставаться женщиной.

Глава 2. Я еду в Астрахань!

Ну не технарь я…

Не помню, как и при каких обстоятельствах в один тёплый августовский день эта мысль пришла мне в голову, и вот уж совсем не понимаю, как она смогла там плотно обосноваться. Я никогда не выезжала на рыбалку далее ста пятидесяти километров от Москвы, а тут — рыболовная база под Астраханью. Безусловно, одним-двумя днями, как обычно, обойтись не удалось бы, поэтому пришлось использовать почти две недели честно заработанного отпуска и, как всегда, пришлось планировать поездку одной.

Астрахань… Этот южный город у каждого русского человека ассоциируется, во-первых, с непередаваемо вкусными и сочными августовскими арбузами, которые в немыслимых количествах ежегодно расползаются по всем уголкам нашей необъятной страны в длинных, до верху забитых фурах. Во-вторых, с чёрной икрой и рыбой ценных пород, поголовье которой в последние годы здорово проредили красавцы браконьеры… чтоб им до слёз икнулось… и не один раз… В-третьих, с потрясающей обычной и подводной рыбалкой на Волге, где всё ещё часто попадаются замечательные трофейные экземпляры. Именно третий пункт укрепил меня в желании поехать не на заграничные пляжи морей-океанов, а в нашу родную Астрахань.

Я не фанат поездок на машине на дальние расстояния, поэтому тысяча триста километров пути заставили меня призадуматься. Не то чтобы я была новичком за рулём и опасалась на какой-нибудь тьмутараканистой дороге попасть в ДТП, вовсе нет, но несколько разумных доводов против подобной авантюры меня серьёзно сдерживали.

Дело в том, что за рулём я хорошо умею только рулить и любая мало-мальская поломка выбивает меня из колеи. Никогда не забуду свою первую «девятку» и периодически возникающие неполадки в её электрике. Как-то, возвращаясь домой по пустынной дороге Дмитровского района и находясь всё ещё на приличном расстоянии от шоссе, я вдруг с ужасом обнаружила, что у машины в очередной раз перестали работать лампочки, сигнализирующие поворот. Что со мной было! Естественно, я сразу же припарковалась у обочины и включила аварийку. Как же ехать-то? Я теперь — потенциальная аварийная ситуация на колёсах! Очень расстроенная, я стала абсолютно серьёзно обдумывать, где мне раздобыть телефон какой-нибудь службы помощи на дороге, чтобы вызвать эвакуатор… Это сейчас мне смешно, а тогда… Вдруг из-за поворота появилась машина ДПС, а в ней — два ангела-спасителя в виде круглолицых, розовощёких сотрудников, по-моему, сержантов. Они припарковались впереди меня, вышли из машины и не спеша приблизились.

— Добрый день, — сказал тот, что повыше. — Какие-то проблемы?

Конечно, проблемы. Просто так, что ли, торчу в этой глуши с включённой аварийкой? Сразу спросить про эвакуатор, что ли, или сначала поплакаться? Пожалуй, поплачусь чисто по-женски, так, на всякий случай, точно не помешает.

— Да вот ехала, всё нормально было, а потом р-р-раз — и поворотники мигать перестали… уже не в первый раз подобное происходит, и что с ними делать — ума не приложу.

Я расстроенно взглянула сначала на одного, затем на другого гаишника, а потом обиженно поджала губы и перевела взгляд на машину, как будто упрекая её за то, что она так жестоко меня подвела. Уж я-то о ней забочусь, намываю, чищу, кормлю только качественным бензином, по обочинам не скачу, все люки и канавы объезжаю, а она… неблагодарная… Попросить их, что ли, меня отбуксировать? Так ведь сдерут больше, чем за эвакуатор…

— Откройте капот, посмотрим, что там стряслось, — тот, что пониже, подмигнул и подошёл к капоту со стороны водителя.

Вау! Такого поворота событий я никак не ожидала, не скрою, была приятно удивлена и с радостью поспешила исполнить его указание. Хм… Проблемка: я капот ещё ни разу самостоятельно не открывала, а омывайку мне обычно сосед заливает… только бы не перепутать капото-открывалку с каким-нибудь рычагом ручного тормоза или как там его… А по-моему, это оно. Йес! Готово.

Гаишник поднял капот, открыл какую-то продолговатую чёрную коробку у лобового стекла и стал в ней копошиться.

— У меня тоже «девятка», и у неё тоже постоянные проблемы с электрикой, — он бросил на меня понимающий взгляд и продолжил чем-то там шерудить.

Будучи человеком любопытным от природы, я внимательно наблюдала за движениями его рук, пытаясь понять, что он делает. Как чинить лампочку заднего левого габарита, меня уже научили — хр-р-ряснуть хорошенько кулаком по обшивке багажника слева, напротив левой фары, и всё! Лампочка снова горит! Ну не чудо ли? Я и не предполагала, что ремонтировать машины так просто… и за что они только там в сервисах деньги дерут… Может, предложить ему молоток?

Добрый гаишник перехватил мой напряжённо-любопытный взгляд и пояснил: — При тряске вот у этой штуки, — он вытащил и продемонстрировал небольшую чёрную пластмассовую деталь с ножками, — отходят контакты, электрическая цепь размыкается, и поворотники перестают работать.

Мужчина осторожно вставил деталь на место.

— Вам нужно подвигать её немного и посильнее прижать, — он продемонстрировал, что и как я должна была делать. — Сейчас всё заработает, но это временное решение. Съездите в магазин автозапчастей и спросите…

Я не дала ему закончить фразу:

— Нет, пожалуйста, не объясняйте, только не это, всё равно ничего не запомню, лучше тупо вытащу эту штуку и покажу продавцу… Я всегда так делаю, — немного подумав, добавила я, вспомнив недавнюю замену дворников.

— Тоже вариант, — утвердительно мотнул головой добрый гаишник. — Ну вот и всё, — сказал он, закрыв капот, и вытащил из кармана носовой платок, чтобы вытереть испачканные руки, — давайте проверим.

Я кивнула, быстро заняла своё место на водительском сиденье, завела двигатель и щёлкнула нужным рычажком. Всё работало! Какое облегчение! «Ты моя радость, вылечили тебя, опять хлопаешь глазками», — подмигнула я машинке.

— Спасибо вам огромное! — искренне и сердечно улыбаясь, поблагодарила я мужчин, переводя попеременно взгляд с одного на другого. — Спасибо, что не бросили одну на дороге и остановились, спасибо, что починили машину… я очень, очень вам благодарна!

В ответ они смущённо и довольно улыбнулись, переминаясь с ноги на ногу, потом пожелали мне счастливого пути, и вскоре их машина уже скрывалась за поворотом, приветливо моргая на прощание аварийкой. Ещё раз большое женско-человеческое спасибо вам, ребята!

Наверное, кому-то это может показаться подозрительным, но все сотрудники ГАИ, ДПС — хоть убейте, не знаю, чем они отличаются, — с которыми мне пришлось столкнуться за несколько лет управления автомобилем, оказывались милыми, понимающими, заботливыми и бескорыстными. Возможно, я не оставляла им ни малейшего шанса вести себя иначе?

Я никогда не страдала от ощущения полной беспомощности, охватывавшего меня всякий раз при более тесном общении с техникой. Охватывает и охватывает. Ну и пусть. Никто не совершенен. И, честно говоря, я не считаю необходимым исправлять данный пробел в знаниях: нужно всегда помнить о том, что ты — женщина, и не пытаться стать мужчиной.

Один мой знакомый, по случаю научивший меня на третьем году владения автомобилем открывать багажник с брелка — и кто бы мог подумать, что такое возможно? — как-то ошарашенно заметил: «Алёна! Почему ты не прощёлкаешь все кнопочки, чтобы изучить функционал? Чего боишься? Поверь, ни в одной из них не заложена функция самоликвидации!» Ну и пусть. Не хочу. Всё равно боюсь. Что в салоне при покупке менеджер показал, тем и пользуюсь, мне хватает… Но что-то мне подсказывает, что без проделок матушки-природы дело не обошлось, поскольку из общения с женским полом знаю, что не одна я такая убогая.

Как-то раз во время обеденного перерыва на работе мы с коллегами пили кофе в уютном кафе неподалёку от офиса и болтали о всякой всячине. Постепенно разговор затронул автомобильную тему, и одна из девушек, юрист, со смехом поведала собравшимся о забавном случае, происшедшим с ней незадолго до нашей встречи. Между ней и её парнем состоялся примерно следующий разговор по мобильному телефону:

— Вадим! Вадим! У меня капот горит — что мне делать?!

— Быстро глуши двигатель, включай аварийку и — пулей из машины!!! Вышла? Молодец! Теперь по порядку… ну успокойся, успокойся! Где ты находишься?

— В пробке на Таганской площади!!!

— Огнетушитель есть? Пламя сильное?

— Да нет у меня огнетушителя!!! Да нет пламени-то… не вижу…

Непродолжительное молчание на другом конце линии.

— А с чего ты решила, что капот горит?

— Да он дымится весь! Дым идёт от всего капота!!!

Снова молчание…

— Оксана, дождь на улице был?

— Да, был.

— Едешь давно? В пробке давно торчишь?

— Ну да…

— Оксана… всё в порядке, не волнуйся: это не дым, а пар, испарение, ничего у тебя не горит. Быстрей садись в машину, пока тебя обозлённые водители не разорвали на части, и можешь спокойно ехать дальше…Вот так мы, женщины, дружим с техникой, и вот почему я серьёзно задумалась над тем, стоит ли ехать в Астрахань одной на машине, точнее, это была первая причина моих сомнений.

• Софья Куприяшина. Видоискательница
• Издательство «Новое литературное обозрение», 2012 г.
• Еще тысячелетия назад люди заметили, что любой сюжет, любая история так или иначе сводятся к семи смертным грехам. И незамысловатый анекдот, и изощреннейший из написанных в ХХ веке романов — это, по сути, вещи одного порядка.

  Как странно… иногда литература — самое возвышенное, светлое и чистое из того, что создано людьми — есть не что иное, как спрессованные грехи человечества, грязь, боль, разложение души и плоти.
  
  Подтверждение тому — новая книга серии «Уроки русского».

У меня в квартире жили девочка Паша и девочка
Станиславочка. Паша снимала у меня комнату, а Станиславочка была моей любовницей. Паша была очень
аккуратная. Из ее комнаты несло духами и бананами.
На всех стульях лежали деньги и гомосексуальные
журналы. Когда она уходила по делам, мы со Славусенькой рассматривали ее духи и серьги, бережно
беря их двумя грязными пальцами.

Станиславочка не отличалась аккуратностью. Она
часто ночевала на складке, укрываясь какими то чехлами, а утром подбирала с земли бычки, докуривала
их, рылась в помойке и тут же шла на работу; поэтому
у нее часто не хватало времени для утреннего туалета. К тому же она была большой грубиянкой.

— Попьем, Санек, Пашины брюлики? — спрашивала она, почесывая хорошо развитую грудь. — Ой,
чтой то у меня вскочило то? Будто сыпь? — спрашивала она, приглядываясь к животу. — Не СПИД ли, едрена матрена?

— Мыться надо чаще, — отвечала я.

Узкая Паша уписывала на кухне чизбургер с молочным коктейлем, а широкие мы пили в комнате водку,
хрустели огурцами, громко хохотали вконец осипшими
голосами и гладили друг друга по толстым ляжкам.

— Вот оденусь потеплее и спать лягу, — сказала
Станиславочка и принялась напяливать на себя свои
ароматические шерстяные носки.

На руках у нее лежал толстый слой городской копоти. Она работала дворником на Новом Арбате. Паша,
естественно, в «Макдоналдсе». А я сдавала бутылки,
комнату, поебывалась изредка за прокорм, в общем,
все мы были женщинами деловыми, но довольно болезненными. Паша страшно кашляла по ночам, настоявшись в своем кокошнике за прилавком, продуваемом
с четырех сторон, у нас со Станиславочкой текли сопли, случались истерики, болели поясницы от ношения тяжестей, у Славуси после стройбата начался ревматизм: она дергала во сне ногами. Паша от армии
откосилась как то или по правде хворая была — уж не
знаю. У Славуси было недержание мочи и малиновое
лицо, у меня нервный тик и заикание, но это не мешало нам временами радоваться жизни, крепко обниматься, плакаться друг другу в рваные кожаные куртки, от чего мы тоже получали большое удовольствие, и
делать друг другу подарки. Паша иногда дарила мне
воздушные шарики, Славуся — тушенку, старый костюм ожиревшего полковника и нежную себя; я же в
ответ иногда убиралась в Пашиной комнате и никогда
не обкладывала ее хуями, а Станиславочке воровала
носки и зажигалки.

На нашей улице жили только гулящие женщины.
Других женщин на этой улице не было. Их руки были
покрыты кривыми самопальными татуировками и
шрамами.

Славуся часто хулиганила на работе и по вечерам
жаловалась мне, что ее снова прибили, дали вина и назвали гулящей. Чтобы утешить ее, я совала голову ей
под свитер и целовала сосочки и пупочек. На ее животике росли светлые и жесткие волосы. Но она не спешила возбуждаться и критически оглядывала меня,
указывая на свинцовые мерзости костляво опухшей
жизни. Временами она говорила, как Горький в «Университетах»: называла меня во множественном числе,
велела сменить рубашку и проч. Чуть покрасневшие
от насморка крылья моего носа превращались у нее в
сизые, пористые, мясистые и похотливые, сносная рубаха от Кельвина Кляйна — в жалкое грязное рубище,
волосы становились сальными и всклокоченными прямо на глазах — весь мир тускнел и проваливался, как
нос сифилитика… Потрогав ее гульфик, я нашла его
мокрым, а она в припадке действительности, опоенной
сатрапами, стала яростно тереть руками причинное
место, а потом картинно нюхать их, изображая крайнее блаженство и даже оргазм.

— Да! — кричала она. — Обоссатушки! Опять
обоссатушки! Ха ха! Да! Вы, надменные, присно засранные, исполненные той унылой говнистости пирога, когда и горе то… Горе! Какое горе! Я — мандавошка! Ссыте на меня, унылые женщины!

После всего сказанного она повалилась на кровать
и захрапела. Я долго принюхивалась и приглядывалась к этому странному проспиртованному существу и
думала, что я вообще в ней нашла. Водки она мне все-таки притаранила. Выпивая ее, я стянула со Славуси
носки, погладила пяточки, поцеловала одну из них,
попыталась снять мокрые штаны — но она плотно
склеила ласты.

Потерев себе нос грязным кулаком, она свернулась
еще калачистее и опять отключилась.

Пришла с дискотеки веселая Паша и зашагала с шариками по коридору. Я чуть не сблевала от ее духов,
выпила и втянула носом остатки Славусиного запаха в
кухне. Бабки кончались. Было прозрачно грустно. Голод отпустил маленько. Я постукивала по бутылке
ногтем, подперев голову кулаком, потом достала из
помойки пакет макдоналдовой картошки, выброшенной. Пашей, и разделила на две равные порции: нам со
Славусей на завтрак. Я думала о том, что только моя
недюжинная натура может вынести такую голодную и
пьяную жизнь, как сказал некогда трущобный дядя Гиляй.

Я стала вспоминать, как меня выгнали из дома в восемнадцать лет за то, что я подняла во дворе юбку по
просьбе моего любимого Вити Комарова. Дом был ведомственный, и родители очень испугались позора. Во
дворе было много народу: сумерничали баянисты и
балалаечники оркестра народных инструментов, с
ними поддавали и певцы, и балерины, переквалифицировавшиеся после пенсии в поэтесс, и непьющий
физик Гартман, который не проходил по ведомству, а
просто любил послушать чужие разговоры и пристально вглядывался в говорящих сквозь сильные
очки.

Выгнали меня, правда, не на улицу: избрали компромиссный вариант — отстегнули захламленную миниатюрную квартирку, сшитую из дополнительных
площадей; не кооператив, конечно; так — для складирования старых журналов и мебели.

Я тогда умела только ебаться, есть, пить, читать,
стирать трусы и помнила несколько стихов из
школьной программы. Начались кровавые бытовые
будни, бессонница от голода, всякие разные странности… А тут и Витю посадили.

Правду говорят, что голодный человек способен на
все. И настал момент, когда я решила прийти к родителям поесть. Я не особенно долго готовилась: поддала
маленько, замазала синяки под глазами (только это в
обратном порядке), надела пиджак и пошла, показав
на контроле вместо проездного календарик за прошлый год.

Соседи снова сумерничали, рассуждая о бекарах и
дирижерах. Никто из них меня не узнал, хотя я громко
и внятно здоровалась со всеми.

Первым очнулся полуслепой Гартман:

— Боже мой, это же Сашенька! Добрый вечер, Сашенька! Как ты изменилась!

Все обернулись ко мне и разинули варежки.

Я стала грубая, коротко стриженая, местами поджарая, местами опухшая, в Витином черном пиджаке с
пыльными следами, в кепке, в калошах на босу ногу
(но это вранье: в ботинках я была, в ботинках), я имела мужскую походку, глубоко затягивалась сигаретой,
не выпуская ее изо рта, сверкали голодные сузившиеся глаза, желваки ходили ходуном, наметились морщины скорби и волевые углубления на щеках, которые
тоже обещали быть морщинами. Во! Нормально? И я
говорю.

Ну а дальше все было хорошо: родители быстро
отобрали все то, что уже испортилось, отдали мне,
дали денег на метрецо, полбатона, дедушкину кофту;
потом была сцена, как на картине Маковского «Свидание», то есть все наблюдали, как я кушаю в коридоре
бутерброд с татарским мясом, держа его двумя руками. Я была сильная мордатая баба, и хули мне не идти
работать — с такой харей, с такой жопой, с такой пиздой, в конце концов, — что ж такое, в самом деле!
Сколько можно?! Страдаю хуйней, валяюсь с книжками, устраиваю себе праздники, как в передаче «Тинтоник» (Здравствуй! Сегодня у нас будет праздник
причинного места.)…

Надо идти.

И я пошла жить дальше.

Вспоминая все это, я машинально сожрала свою утрешнюю порцию картошки, обругала себя самыми
грязными словами, сдвинула ароматическую Славусю
к стенке, вжалась в нее, как в креслице, и начала засыпать. Она обняла меня, погладила…

Ну и на том спасибо.

*

На следующий день Славусю выгнали с работы. Денег уже совсем никаких не стало. От горя жизни мы
пропили кровать и стали спать на шкафу, приставляя к
нему лесенку. Крыша у шкафа была жесткая, узкая, с
какими то идиотскими заклепками и стерженьками,
которые вонзались в тело и рвали наши и без того ветхие одежды.

На полу Славуся спать наотрез отказалась:

— Мине ревматизня мучить. Кости ноють. Спи,
коль ты така закаленна.

Но я закаленной не была, а изнеженной алкоголем
и простудилась в первую же ночь, хотя была одета продуктивно в свалявшиеся шубы и валенки, и в головах у меня было много теплого, но с пола шел могильный холод, и совсем некого тепленького мне было обнять — ни животика, ни шейки короткой, ни
взлохмаченных русых кудрей.

Я оторопела от горя холода, извелась, затемпературила, и это было приятно, потому что Станиславочка
рвала на себе рубаху ночную (начиная с груди, конечно) и ставила мне водочные компрессы, задумчиво посасывая уже разгоряченные мною использованные
тряпочки.

Только одного мы не решались сделать: выпить Пашин одеколон — уж больно резко пах (как лисья моча,
наверное).

Оправившись, я перебралась спать к Славусе на
шкаф. Начались новые терзания: борьба за то, кто будет спать у стены. Никому из нас не хотелось наебнуться во сне с двухметровой высоты. Ей повезло, сучаре, и в картах и во всем таком, — она всегда
вытягивала или выпаймывала себе стенку.

Она быстро привыкла к всесторонней защите, стала
спать по ночам и временами нагло ссаться на шкаф.
Струйки стекали по его полированным дверцам, пропитывали полки, наше несчастное одеяло и все остальное (про себя я уж молчу). И когда она в третий
раз устроила мне «небольшое, но вонючее озеро», я
пролезла к стене, сдвинула ее к краю, одновременно
вытерев ею шкаф, и блаженно уснула.

В четыре часа утра раздался жуткий грохот.

— А! Ебена дрожь! Едрена вошь! Ебать те конем че
рез три коромысла! Дрочить те ежами по самые уши!
Умираю!

— По уши чьи — ее или ежовые? — спросила прибежавшая на грохот Паша и деликатно отвернулась,
увидев небольшую катастрофу. Она собирала народный фольклор для института и очень интересовалась
нашими перебранками.
Славуся лежала на полу, колотила ногами по шкафу и горько рыдала.

— Ну спихни меня отсюда.

— В жопу пшла!

— Спихни, жизнь моя, спихни, золотенький самоварчик.

— Фуфло! Даже здесь надо было насрать!

— Где, на шкафу? — спросила любознательная
Паша.

Она стояла в коридоре и тщательно записывала все
это в блокнотик, оклеенный яркими цветочками…

Утром Паша дала мне деньги за следующий месяц и
пошла по своим пахучим делам.

Славусю периодически рвало от сотрясения мозга,
у меня не открывался правый глаз, потому что, когда я
все таки сама спрыгнула со шкафа, она в процессе моего полета двинула мне коленкой по морде. Дурная,
дурная картина! Надоело, прости господи! Стоит еще
добавить, что мы сосали (и это тоже) ананасные доли
и пили ЕЕ, незарегистрированную торговую, потому
что по трезвянке ненавидели друг друга, а под кайфом
улетали в то самое измерение, где нам суждено было
друг другом восхищаться. Вот что жизнь делает. Остается только развести руками, если вам их еще не оторвали, конечно.

Все просто: Химия

и

Жизнь.

*

Мы думали о том, что со шкафом и Пашей надо кончать. Они нам надоели. Оба были высокие, узкие, лакированные и непьющие (ничего, кроме мочи), а мы таких не любили.

Мы держались до вечерухи кое как, чтоб не впадать в коматозное состояние, и кое что замыслили.

Едва Паша вошла в квартиру, Станиславочка подковыляла к ней на своих кавалерийских ножулечках и
начала зазывать ее к нам на пир.

— Ну что, Пашута, — вопрошала она, — бабок в
«Макдоналде» настреляла, а? Да ты не ссы — выдай на
общачок пару гамбургеров, а остальное — наши проблемы!

Она была уже поддатенькая, глупенькая — отлеживалась и прикладывалась, а я в это время хотя бы белье
стирала (иногда, кажется). Я боялась, что она все испортит, но нет: таблеточку мы растворили. В десять
она отключилась, а в одиннадцать мы сволокли ее с
нашего двуспального диванчика и водрузили на
шкаф. Это было несложно: мы же широкие, мы же прошли огонь, воду и камеру предварительного заключения (где нас, кстати, очень уважали).

Мы легли со Станиславочкой на наш диван в чистое белье и замерли на несколько минут от блаженства. А потом — вот вам и прелесть комфорта! — повернулись друг к другу жопами, повозились еще, как
собаки, устраивающие себе ямку в песке и — …… Как
я спать люблю, еп ы мать! Ведь нету никакой этой
жизни (там), и нет меня, похожей на остатки веника, и
нашей любви, похожей на спиртовой фитилек в кабинете химии. Мне снилось, что я больше не ворую, не
пью, а покупаю в маленьком светлом магазине босоножки со множеством тончайших ремешков, а свои ботинки отдаю окончательно спившейся переводчице с
нижнего этажа. Ведь должно же что то поменяться.

В четыре часа утра в соседней комнате раздался
жуткий грохот. Затем легкий стон. И молчание.

Мы встрепенулись, как по команде, побежали, увидели желанную бордовую струйку из Пашиного рта —
и добили ее табуреткой. Я все таки удивляюсь Славусиной силе: добить человека табуреткой! Ну а дальше —
все как обычно: выпустили кровь в ванную, дальше Славуся сама заправляла: целлофан, коробки. В контейнер
носили вместе. Ментяра напротив посольства дрых. Утром оставалось еще три коробки.

— Что, девочки, переезжаете? — спросила нас старушка с нижнего этажа. — Я смотрю — шкаф внизу
стоит, а вы с коробочками…

— Нет, обновляемся, Мария Марковна. Меняем мебель, хлам ликвидируем.

В ее резиновую улыбку просунулась злобная претензия: откуда деньги? То они трясущимися руками
толкают перед собой тележку с бутылками, низко надвинув шапочки на побитые лица, а то, понимаешь, обновляются…

Пашиных брюликов и тугриков нам хватило не
очень надолго, но мы успели сделать много кардинальных покупок и отдать долги. Мы сделали ремонт,
купили фланелевые джинсы и дорожные часы.

Однако Одинцова совсем ополоумела (Славуся то
есть). Мне и так было тошно, а тут еще у нее активно
стала ехать крыша. Она поддавала в самых экзотических местах (в шкафу, в туалете, в холодильнике, предварительно вынув из него все полки и продукты), пос
ле чего начинала с воем бегать по коридору и биться
об двери с такой силой, что с потолка сыпалась штукатурка.

— Что, милый… и Пашеньки кровавые в глазах? — 
спрашивала я. Она кидалась на меня с визгом, достойным лучшего применения.

Мне пришлось коротко подстричься.

Иногда она не билась, а произносила длинные рифмованные монологи, где некрасовское пасторальное
нытье перемежалось рифмами типа «и кровищи до хуищи». Это было что то вроде припева.

Я стала относиться к ней с прохладным любопытством, переходящим в отвращение, и когда она среди
ночи вдруг стремительно прижималась ко мне —
жалкая, дрожащая, хватала меня холодными руками и
кричала:

— Санька! Санька! Вот она стоит! — я брезгливо
отталкивала ее и уходила в другую комнату.
Ну, стоит. И здесь стоит. И духи эти, еп их мать. Мне
легче?

Когда то она считалась сильнее. Когда то я исполняла ее прихоти, думая, что так будет проще.

А эта лужа жидкого говна…

И тогда я решила завязать с нашей amor spiritus,
перестала пускать ее в дом, покрасилась, потому что от
седины не было уже никакого спасения, нашла выход
из этой бездны, нашла себе кое что невинное и покладистое.

И на шкафах больше не сплю.

• София Азархи. Модные люди. К истории художественных жестов нашего времени
• Издательство «Центрполиграф», 2012 г.
• Тема этой книги — петербургская мода. На примерах творчества лучших петербургских дизайнеров автор рассматривает все многообразие подходов к созданию костюма. Но вместе с тем эта книга о Петербурге, петербургской эстетической традиции, о художественных процессах и культовых фигурах 90-ых годов — годов бури и натиска. Эта книга о неразрывной связи искусства и моды, моды и политики.
  
  Автор опровергает мнение об отсталости петербургского искусства костюма, доказывает, что костюм и мода обладают собственным сложным языком, насыщенным глубинной символикой и повествующим о далеко не простых вещах.
  
  В книге искусствоведческий анализ перемежается интервью с героями, включены тексты мемуарного характера, поскольку автор был очевидцем и участником описываемых событий. Исторические экскурсы соседствуют с невыдуманными петербургскими историями.
  
  Книга содержит множество неизвестных широкому кругу читателей фактов, напоминает о забытых именах и явлениях петербургской культуры. Она дает целостную картину развития и становления искусства костюма в постсоветском пространстве Петербурга. Это первая и пока единственная книга о петербургской моде.

Пока одни, обласканные перестройкой, бессильно тосковали о 1990-х годах, чувствуя себя не у дел и не находя себе ячейки в сложившемся пазле действительности, другие, принявшие новые условия игры, вели благополучное существование, третьи, самые немногочисленные, пополнили жидкие ряды оппозиции, которые в нашем городе представляет группа «Что делать?». В эту группу входят две замечательные художницы: Глюкля и Цапля. О Глюкле — Наталье Першиной-Якиманской, я впервые узнала на выставке «Петербург» в Манеже. На этих ежегодных выставках считали своим долгом отметиться все участники тогдашнего художественного процесса. В 1995 году я увидела там работу Першиной-Якиманской и хорошо ее запомнила — в большом плоском стеклянном ящике-аквариуме художница распластала анемичное шелковое платьице с кармашками, набитыми волосами. Объект назывался «Локоны возлюбленного». Срезанные волосы просвечивали сквозь белую ткань.

Формальная сторона работы не вызывала сомнений: идея была высказана с лаконичным изяществом в красивых материалах и фактурах. Что касается переживаний, то, прежде все­го, я испытала странное чувство узнавания.

Дело в том, что у меня дома имелся пожелтевший шелковый мешочек, перевязанный посекшейся розовой ленточкой и набитый свалявшимися комочками волос. Сентиментальные родственники хранили пряди, с умилением наблюдая, как от стрижки к стрижке из пепельной блондинки я превращаюсь в брюнетку. Так что фактуры мне были близки и понятны. Та особа, чье платье лежало в стеклянном ящике, — нет.

Как жертва несчастной любви она должна была бы вызывать сочувствие, но не вызывала — она была не такой уж безобидной и простой. Чего только стоил воображаемый, беспрецедентно наглый и отчаянный акт похищения его волос с пола парикмахерской с целью энвутации (Энвутация — от фр. envoûter — наводить порчу; кодовать, прокалывая восковое изображение.), направленной на возврат любимого, а еще лучше — на причинение ему ущерба из мести. Или гипотетическое срезание волос с головы спящего, дабы обессилить его: не мне, так пусть и никому. Вместе с тем платье этой петербургской Далилы было настолько жалким и убогими, что становилось ясно (впрочем, ясно это было с самого начала): колдовство не удалось, он не вернется. Только и осталось умереть с карманами, полными волос («она себе в горло воткнула шестнадцать кухонных ножей»).

Второй план «Локонов возлюбленного» воздействовал на культурную память, напоминая про сказку о мертвой царевне. Стеклянный ящик воспроизводил хрустальный гроб. «В гробе том», похожем на музейную витрину или на витрину паноптикума, знакомую по литературным упоминаниям, должна была бы лежать восковой красоты царевна в ожидании реанимирующего поцелуя. Но — вместо царевны лежало платье. Оно символизировало ее женственную и жертвенную сущность, сброшенную, как лягушачья шкурка. Самой же похитительницы в гробу хрустальном не было.

В этом музейном, пассеистском и литературном контексте факт наличия волос вызывал представления о сплетенных из них украшениях: колечках, часовых цепочках, браслетах эпохи влюбленного в смерть романтизма, повествующих о скорби в разлуке с объектом любви.

Неестественное местонахождение волос в карманах — целенаправленно и наивно, как детская присказка: «ешьте сами с волосами», вызывало брезгливость. Срезанные волосы — вещь сама по себе неприятная, но особенно неприятно представить себе собственные карманы, полные чужих волос. Провокация удалась. Так произошла моя первая встреча с Гимназисткой, ступающей по лезвию бритвы. Эротически-танатологическое платье принадлежало, конечно, ей, но тогда я по ошибке решила, что платье снято с существа, которого не встретишь ни в одной точке земного шара, кроме Петербурга. Имя ему — Бедная Девушка.

У Бедной Девушки в русской литературе имеется множество сестер и предшественниц. Все они — сиротки без средств: Лизаньки, Сонечки, Неточки, угнетенные людьми, обстоятельствами, обществом. Это эфемерное существо, жертву, не способную к борьбе, которой и колдовство-то толком не удается, со всем пылом сочувствия не раз защищали Наталья Першина-Якиманская и Ольга Егорова, более известные как Глюкля и Цапля. Гимназистка ни в какой защите не нуждалась. Она сама могла при случае защитить.

«Мы на стороне всех угнетенных», — заявила Глюкля на модельерском семинаре, устроенном в 2007 году Министерством Северных стран. Ни русские, ни скандинавские модельеры ее не поняли. Между модой и искусством лежала непреодолимая пропасть.

Семинар был посвящен налаживанию связей в области фэшн-бизнеса между Петербургом и Скандинавией, но в действительности цель его заключалась в том, чтобы помочь их продукту проникнуть на наш рынок. В таком буржуазно-капиталистическом контексте бросить леворадикальную идейку об угнетении и проиллюстрировать ее не то снятыми с бездомных, не то найденными на помойке лохмотьями — это было сильно. И никто не сообразил, что знаменитая акционистка провела художественную акцию протеста. Вид у Глюкли в момент манифестации был самый что ни на есть наивный, безобидный и не от мира сего. Однако под маскировкой скрывались решительный напор, воля, расчет, немалый темперамент и феноменальное упрямство.

Капитализм не дрогнул — он видел и не такое. Но представители фэшн-индустрии испытали неловкость — будто ни с того, ни с сего им показали фигу. Очень негодовала одна скандинавская дизайнерша. Она усмотрела в выступлении подрыв основ профессии, подкоп под ее экономический и социальный фундамент. В самом деле, о каких угнетенных и деклассированных может идти речь в координатах моды, ориентированной на счастливых, свободных и состоятельных граждан?

К левой ориентации, выражаемой в нашем городе газетой «Что делать?», Глюкля и, разумеется, Цапля пришли не вдруг. Осознанию позиции предшествовали длительные поиски, кропотливая работа со старой одеждой и создание беспрецедентного проекта под названием Фабрика Найденных Одежд, или ФНО.

Глюкля и Цапля познакомились на заре 1990-х и тогда же подружились. Обе они входили в круг «Борея», объединявшего под низкими кирпичными сводами кафе и галереи интеллектуальный и художественный цвет Петербурга. Кто только не сиживал за столиками, не пил кофе и не ел котлеты с гречневой кашей, приготовленные директором галереи и театроведом Татьяной Пономаренко. Иногда и кофе, и котлеты отпускались постоянным и часто бывающим на мели посетителям в долг. Атмосферу тогдашнего «Борея» определяли высокомерное презрение к материальным благам, независимость, гордость и богемный снобизм. Стать своим здесь было не так уж и просто — своим надо было быть.

Из интервью с Татьяной Пономаренко:

В «Борее» все кипело. День и ночь здесь находились поэты, писатели, философы, художники. Происходило объединение групп и группировок не то чтобы конкурирующих — тогда такого слова не знали, — не сходившихся по эстетическим, но, скорее всего, по человеческим причинам. А тут все они оказывались за одним столом, случалось, били друг другу морды, но чаще выпивали вместе.

Сидели за столиками писатели Аркадий Драгомощенко и Владимир Рекшан, поэты Александр Скидан и Дмитрий Голынко-Вольфсон, философ Александр Секацкий, Митьки в целокупности и по отдельности. Приезжал из Москвы и сиживал в кафе Вячеслав Курицын, про которого говорили, что если он о ком напишет, то тому обеспечена слава вечная в веках. Заходил Тимур Новиков, живший по соседству. А сколько художников первой руки рвалось выставить свои работы в «Борее». А сколько иностранных художников считали за честь выставляться здесь. Все, кто что-то значил и значит сейчас в художественной жизни города, прошли через «Борей».

Во дворе, в помещениях арт-центра, размещалась редакция замечательного журнала «Мир дизайна», редактором которого был искусствовед Владимир Генрихович Перц. Еще были небольшое собственное издательство, дизайн-студия, литературное объединение, книжный магазин редких периодических изданий по искусству. В «Борее» проходили музыкальные вечера, ставились театральные постановки, например, знаменитый «Мрамор» с участием Сергея Дрейдена и Николая Лаврова. «Мрамор» дал название комнате перед кафе, ее с тех пор так и называют: «Мраморный зал». Словом, тогдашний «Борей» был сложным и много значившим для петербургского искусства организмом.

Девушки пришли в «Борей» с разных сторон. Першина-Якиманская — местная, выпускница мухинской Академии, художник по текстилю. По окончании крайне консервативного на тот период заведения взять да и сходу вписаться в тусовку новейшего искусства не каждый мог. Сопротивленка Якиманская смогла. О годах учения она говорит кратко: «Ну, все это не имело отношения к моей концепции». Направление, художническая индивидуальность и концепция в общих чертах предугадывались уже в дипломном проекте. Ее гобелен был вызывающе «некрасив» — сделав его, Першина-Якиманская дерзнула вступить в полемику со всеми стереотипами салонной эстетики позднесоветского декоративно-прикладного искусства.

Абстрактная композиция, земельно-коричневая гамма, фактуры, переходящие в объем, вызывали ассоциации с корнями, капиллярами, со всей таинственной органикой жизни растений, скрытой от глаз в глубине почвы. Работа напоминала о сюжетной коллизии сказки Гофмана «Королевская невеста», в которой благодаря действиям отца-каббалиста влюбленная в повелителя овощей героиня увидела за роскошной спелостью огородных культур действительную сущность волшебного царства: сплетения червей, жидкую землю, жуков, улиток, словом — всю нелицеприятную суть. И дальше во всех своих проектах Першина-Якиманская будет отстаивать внутреннюю правду, скрытую за красивым фасадом условностей, срывая покровы, разрушая иллюзии, шокируя, провоцируя, не боясь никого и ничего.

В «Борее» художница нашла ту питательную среду, которая помогла ее концепции принять законченный вид. Первая ее персональная выставка представляла вполне традиционную роспись по ткани, но уже очень скоро начали возникать идеи другого толка. Глюкля приняла участие в проекте «Западно-восточный диван», придуманном Голынко-Вольфсоном, и, на пару с Цаплей, создала собственный проект — «Альбом гимназистки». Першина-Якиманская выходила на свой путь и твердо гнула свою линию. Татьяна Пономаренко на мой вопрос, какой была Глюкля в 1990-е годы, ответила: «Медленная такая „спящая красавица“, но с характером. Сдвинуть ее было невозможно. Сонность была обманчива».

Ольга Егорова приехала в Питер из Свердловска, бросив тамошнюю Академию, где училась на искусствоведа. Она не хотела писать диплом о мейсенском фарфоре, она хотела живой жизни. Город ее очаровал. Здесь она осталась, пре­одолевая нешуточные трудности. Петербург — сложный город, он и к своим-то неласков, а к приезжим, если они не от нефтяной трубы, подавно.

Наталья Першина-Якиманская рассказывает:

Ну, тогда все легко придумывалось, был бесконечный драйв и единение. Мы не шли ни на какие работы, увлекались Серебряным веком — они тоже так собирались, и это совпадало. Потом мы от Серебряного века открестились — он реакционный.

С работой на тот момент все было не просто, точнее, работы просто не было, и никакого особенного принципа для того, чтобы быть свободным от нее, не требовалось.

Из интервью с Татьяной Пономаренко:

Здесь никто не работал — не было работы. Понятно, что кто-то продолжал кочегарить, кому-то удалось устроиться дворником. Но занятости настоящей не было. В «Барее» день и ночь находились люди, и поэтому легко было затевать веселые, безумные акции, однодневные в том числе. Сейчас из-за этого у нас проблемы с архивами — трудно восстановить события тех лет. Все рождалось спонтанно, на ходу. Приходил человек и говорил: «Вот есть проект» — «А, давай!» И проект принимался. Это было прекрасное веселое время художественной самодеятельности.

Ольга Егорова вспоминает о временах «Борея»:

Мы засыпали и просыпались с ощущением того, что мы художники. Мы жили как художники, общались и думали. Мы принципиально не работали, ведь настоящие художники не работают, хотя денег у нас не было вообще. Однажды нас нашли западные кураторы, типа, ну, давайте, показывайте что сделали, мы вас выставим. А показывать было нечего. Искусством для нас тогда была сама жизнь.

Мама Глюкли, решив, что у меня есть данные, договорилась с модельным агентством. И я даже пошла на кастинг, чтоб ее не огорчать, все-таки человек хотел мне помочь. Самое удивительное, что меня взяли. Но работать я не стала. Это такая пошлость — быть манекенщицей. Я же художник.

Я тогда была замужем за Сергеем Денисовым. Квартиры у нас не было, и мы жили в расселенном доме на проспекте Майорова (ныне — Вознесенский. — С. А.) на последнем этаже, без отопления и без света. Как называются такие дома? Ага, сквоты. Выглянешь в окно — красота нестерпимая. Денисов работал дворником, и это как-то помогало кормиться. Однажды он пришел и сказал: «Я художник и больше дворником работать не буду». Это был конец. И вдруг моя мама из Свердловска прислала денег. Я купила рис, чай, сахар. Поставила все это изобилие на стол и заплакала от этой роскоши и от счастья — жизнь-то продолжается…

Всех нас объединяли необыкновенная нежная дружба и доверие. Глюкля тогда начала делать белые шелковые платья. Мы их называли «ангелы». Как-то раз к нам пришли в гости наши друзья, молодые люди, и все нарядились в эти платья — прямо на голое тело — очень странно и красиво. А мы с Глюклей были одетые. Это было событие абсолютного доверия, дружбы и какой- то невероятной чистоты.

Материал, из которого шились платья: шифон, крепдешин, туаль, употребляемый для росписи, — скапливался у художников по текстилю в больших количествах. Запасы тканей, оставшиеся с доперестроечных времен, пускались на платья, одно из которых можно увидеть и сейчас в витрине Музея сновидений Зигмунда Фрейда — оно страннейших, нечеловеческих, каких-то мучительных пропорций.

С белыми платьями связан инцидент, положивший начало всенародной славе Глюкли и Цапли и названный «Памяти бедной Лизы» (в просторечии — «Прыжок») и посвящался всем Бедным Девушкам, усыхающим от несчастной любви, или, как написали сами акционистки: «Всем тем, кому знакомы муки любви». Он был произведен летом 1996 года в знак солидарности с Бедной Лизой и всеми ей подобными с моста Зимней канавки. Альтруизм «Прыжка» заключался еще и в том, что у самих барышень с личной жизнью все на тот момент было в полном порядке.

К прыжку акционистки готовились преимущественно морально, но не физически — Ольга Егорова плавала очень средне и лучше плавать не научилась. Накануне ей позвонил друг и сказал: «Может, не будете прыгать? Я проходил там и видел, что из воды торчит железная рельса».

Но смелости нашим героиням было не занимать. И вот, нарядившись в белые платья «ангелов», при небольшом стечении народа и оповещенной прессы (куда без нее, о стратегиях девушки знали), акционистки, взявшись за руки, встали на гранитный парапет.

Ольга Егорова рассказывает:

Высота оказалась неожиданно большая, особенно с моего не маленького роста. И плаваю я плохо. Но отступать было некуда, и мы прыгнули. Вода была очень холодная. Как-то я доплыла до сходней, а там нам помогли выбраться на сушу наши друзья.

Может, вода и была холодной, зато она была чистой. Вся ленинградская промышленность к тому времени встала и прекратила сток отравленных вод. Сквозь прозрачную толщу виднелось дно рек и каналов, закиданное битым кирпичом, железяками и осколками стекла. Никогда на моей долгой памяти не замерзавший даже в самые холодные зимы от горячих сточных вод в 1990-е годы начал замерзать Обводный канал. На дне Пряжки выросли русалочьи водяные растения. Как повезло, что я видела ту красоту запустения, о которой писал Н. Анциферов, и которая так к лицу Петербургу. А какие были закаты над Невой! Сейчас таких нет. На следующий день после знаменитого и вошедшего в анналы прыжка Цапля по какой-то своей надобности проходила вдоль Мойки. Окно в одном доме было открыто, из него свешивалась девушка, внизу стоял парень и орал ей: «Прикинь, вчера две какие-то девчонки прыгнули в воду с моста!» Прошу обратить внимание на особый предместный, провинциальный колорит этой сцены, очень характерный для того времени. Ольгину грудь переполнили чувства. Она тоже захотела крикнуть: «Это я! Это мы прыгнули!» — но сдержалась и прошла мимо.

В стяжании славы имя художника — не последнее дело. Некоторым везет, и они при рождении получают звучную и запоминающуюся фамилию, застревающую в памяти, например: Ге, Бенуа, Врубель. Глазунов — тоже неплохо, был такой композитор, эту фамилию легко запомнить, но можно и спутать. Но если фамилия Смирнов, Соколов или Петров, то лучше сразу взять псевдоним. Псевдонимы наших героинь имеют свою легенду. По поводу происхождения прозвища «Глюкля» есть две версии. Привожу обе. Одна, нежная, для прессы, прочитанная мною в глянцевом журнале, гласит, что Наташина мама звала крошку-дочь «глюкленька» — счастьице, образованное от немецкого «Glück» — счастье. Другая версия, брутальная, заключается в том, что Глюклин отец, архитектор Владимир Алексеевич Першин (отличный рассказчик, очень талантливый харизматичный человек, трагически погибший в 2009 году) в присутствии маленькой, только начавшей говорить дочери, рассказал анекдот про какую-то штуковину, которая плыла и говорила: «Глюк, глюк, глюк». Восприимчивую девочку потрясла необычная фонетика слова, и она стала повторять: «Глюк, глюк, глюк».

Егорову назвал «цаплей» режиссер Андрей Хржановский. Увидев молодую, длинноногую, с длинной шеей Егорову, он сказал: «Ну, цапля! Какая хорошая цап­ля». Так прозвище «цапля» и пристало, став псевдонимом, к Ольге Егоровой.

Времена, когда Глюкле и Цапле нечего было показать кураторам, быстро прошли. К моменту «Прыжка» действовал и поныне существующий проект под названием Фабрика Найденных Одежд, а при Фабрике спорадически работал Магазин Путешествующих Вещей.

Фабрика Найденных Одежд, сокращенно ФНО, в произношении ФэНэО, — замечательный по всем статьям проект, в основе которого лежала старая одежда. ФНО разом убивал всех мыслимых и немыслимых зайцев. По тому бедному времени, когда многие, если не все художественные материалы были недоступны, что-что, а поношенная одежда имелась в изобилии. Ее, как и в старое время, выбрасывали, она приходила из-за границы в виде «гуманитарной помощи», продавалась за гроши с раскладушек, дарилась, отдавалась, отыскивалась дома в шкафах и на антресолях. Проект был экономически грамотен и даже слегка окупился. В это же время в «настоящую» моду вошел стиль гранж, и, таким образом, ФНО оказалась в русле тенденций. Присовокупив к модным тенденциям постмодернистский художественный археологизм, можно сказать, что проект попадал в десятку: он был актуален.

<…>

За год до открытия «Экземпляров ФНО», в 1997 году, Глюклю и Цаплю пригласили участвовать в знаменитой кассельской «Документе» — международном смотре современного искусства, кое в чем превосходящем и Венецианскую Биеннале. С эти фактом связана одна история об установке границ дозволенного в искусстве и в жизни, о преодолении страхов и о спонтанном перформансе, прошедшем без зрителей, зафиксированном только в устном изложении, которому можно было бы дать название «Переход границы». Передаю историю в вольном пересказе.

Незадолго до начала «Документы» в Хорватии проходил фестиваль современного искусства, куда наши героини тоже получили приглашение.

Там они должны были показать перформанс «Dress opera». Для проведения перформанса они выбрали цех заброшенного завода с выбитыми стеклами, растянули веревки, по которым должны были двигаться солисты «оперы» — гигантские, специально изготовленные костюмы. Их движение должно было сопровождаться оперной музыкой. Однако ночью случилась буря со шквальным ветром, и наутро Глюкля с Цаплей, придя в цех, увидели катастрофическую картину: веревки сорваны и перепутаны, костюмы валяются на полу, вся подготовка полетела к чертям собачьим и перформанс уже не состоится в том виде, в каком они его придумали. Делать было нечего, что можно, они исправили, костюмы больше не двигались по веревкам, а только полоскались на сильном ветру, не прекратившемся и днем. Художницы положились на судьбу, которая проявила всю свою благосклонность. По окончании перформанса к ним подходили зрители, плакавшие от пережитого катарсиса, и говорили: «Мы все понимаем, но — как? Как вам удалось заставить работать на себя ветер?»

Собрав костюмы, которые должны были отработать и на «Документе», наши девушки отправились в Прагу, намереваясь из Чехии перебраться в Германию. Тут история приобретает интригующий оборот. В 1997 году Объединенной Европы еще не существовало, у Глюкли и Цапли не было немецких виз, потому что сделать их они элементарно не успели. А поскольку виз не было, а на «Документу» попасть страсть как хотелось, Глюкля и Цапля решили перейти границу нелегально, момент способствовал. После падения берлинской стены и коммунистических режимов мир, в отсутствие привычного врага и накануне образования Евросоюза, пребывал в эйфории. Он изнемогал от любви и доверия. Границы охранялись небрежно.

Приехав в Прагу, наши героини купили карту, определили, в какой стороне находится Германия, и с рюкзаками, набитыми костюмами, отправились пересекать государственную границу. Ранним сентябрьским утром они вышли на шоссе.

Вдоль шоссе стояли красивые, мило одетые девушки, мимо проносились машины, иногда останавливаясь и забирая одну из них. Глюкля и Цапля шли, шли и шли и, наконец, устали. Тогда они решили проголосовать. Но сколько они ни размахивали руками, машины почему-то не останавливались. Пройдя еще несколько километров, Глюкля и Цапля сообразили, зачем могут стоять девушки на шоссе и почему не останавливаются машины. Машины останавливались только с конкретной целью или не останавливались вообще. Этой цели пропыленные, вспотевшие, очкастые путешественницы с рюкзаками не соответствовали.

Долго ли, коротко ли, перед странницами возник лесной массив, и они вступили под сень деревьев. Лесная местность оказалась пересеченной множеством канав, наполненных водой, через которые приходилось перепрыгивать. В скором времени стемнело и, прыгая через канавы, Глюкля и Цапля влетали в стволы, болезненно о них ударялись и, в конце концов, полностью потеряли ориентацию. Потеря ориентации их не обрадовала, и они попытались ее восстановить с помощью мха, который, как они читали, растет с обращенной на север стороны ствола. Сложность, если не сказать, драматизм ситуации усугублялась потерей очков. Да, близорукая Цапля потеряла очки, и всякий близорукий человек подтвердит, насколько ужасна такая потеря. Очки теперь были одни на двоих. Но зато у них имелся бинокль.

Пока они ощупывали стволы в поисках сторон света, вдали раздался шум мотоцикла. Тут наши барышни вспомнили все фильмы разом: про войну, фашистов, «аусвайс» и «хенде хох» — и залегли на дно канавы, полной воды. Мимо промчался мотоцикл с погашенными фарами. Надо думать, он тоже хотел нелегально пересечь границу. Когда стих шум мотора, Глюкля и Цапля вылезли из канавы и двинулись дальше, по-прежнему прыгая и стукаясь о деревья. И вот тут история приняла уже не просто интригующий, но совершенно не шуточный оборот, потому что девчонки услышали хрюканье лесных кабанов, животных далеко не безопасных. В отчаянии Глюкля подняла какую-то хворостину и со словами: «Нет! Не должна Гимназистка погибнуть от клыков лесного кабана!» — начала ею махать.

Но не стоять же, в самом деле, на одном месте, слушая хрюканье лесных свиней и размахивая хворостиной! Девушки, конечно, двигались в некоем направлении и вскоре увидели между деревьями огонек. Подходя, они разглядели дом, возле которого в пугающей неподвижности стояли дети. Эта странность быстро разрешилась: вблизи дети оказались скульптурами садовых гномов. Дом оказался магазином, возле него бегали собаки, в магазине сидел дядька и говорил по телефону.

Вежливая Глюкля спросила у него, уж не знаю, на каком языке: «Здравствуйте, скажите, пожалуйста, какая это страна?» И дядька ответил: «Чехия». Это был облом.

Продрогшие художницы, купив бутылочку «бехеровки» на последние деньги, отправились туда, откуда пришли. Накрывшись вынутым из рюкзака мужским суконным костюмом, участником «Dress opera», они урвали несколько часов тревожного сна на веранде какого-то дома и к вечеру нового дня пришли в Прагу.

В гостинице Ольга Егорова, сидя в ванне и рассматривая исколотые хвоей пятнистые руки, решила, что никогда, никогда в жизни она не то что в лес, в Летний сад не ступит ни ногой.

В Праге, на радио «Свобода», они провели три дня, выслушивая комплименты русских диссидентов-эмигрантов, говоривших: «Вы принцессы, честное слово, вы принцессы. Только настоящие принцессы могут быть такими храбрыми», — и их рассказы о собственных нелегальных пересечениях границ и советы на будущее. На третий день, а, надо сказать, «Документа» еще не началась, Глюкля сказала: «Наталья Васильевна (это Глюклина мама) нас не поймет». И тогда они купили еще одну, более подробную карту и по тому же шоссе пошли в Германию, пересекли границу, отмеченную белыми столбиками, поучаствовали в знаменитой кассельской «Документе» и тем же путем вернулись в Прагу. А из Праги вернулись домой, в Петербург, с обогащенной во всех отношениях биографией, опытом нарушения государственных границ и опытом преодоления страхов.

Глюкле и Цапле не отказать в природной смелости и витальной энергии. Авантюрный переход границы, нонконформизм, дерзкие проекты, а затем и идея служения обществу — не жест и не поза, а следствие конституциональной особенности характеров, «наиболее значимых для общественного развития, отличающихся активностью, независимостью и критическим складом ума» («Психоаналитический словарь»). Глюкля и Цапля совершенно искренни и по-женски участливы. Схожие характеры, собственная социальная адаптивность и желание помочь социальной адаптации других плюс феминистическая целительская интенция подвигли их на создание ряда проектов арт-терапевтической ориентации, которые сами художницы назвали психотерапевтическими.

В 1994 году в «Борее» Ольга Егорова впервые представила свой Магазин Путешествующих Вещей. Там ей была выделена маленькая комнатка. По звонку или по предварительной договоренности приходили люди, чаще девушки, но и юноши тоже. Посетители, как правило, Цаплины знакомые, рассказывали ей о своих проблемах, пили чай. В процессе общения Ольга подбирала им новые наряды из старых вещей. «Перемена формы влечет за собой перемену содержания. Мысль не такая уж тупая. Тогда она казалась мне, ну, очевидной, что ли», — вспоминает художница. Люди уходили из Магазина довольные, с новыми надеждами. Сейчас Цапля говорит, что не новые костюмы помогали людям вый­ти из депрессии, а то, что они выговаривали свои проблемы. Не соглашусь с ней: вряд ли без материального подкрепления так хорошо удавались бы сеансы арт-терапии.

В 1999 году на верхнем этаже дома на улице Правды, в галерее «Митьки-ВХУТЕМАС», вскоре отобранной у Митьков, как они ни сопротивлялись, Глюкля и Цапля представили зрелый проект Фабрики под названием «Универсальная мастерская по ремонту одежды им. Г. И. Гурджиева. Разновидность психотерапевтического кабинета». На открытии собрался весь художественный бомонд. Была и Вера Бибинова — редактор ныне прекратившего свое существование журнала «НоМИ» (он не был верхом совершенства, но замены ему так и не нашлось). Там она сказала замечательную фразу: «Ах, маг Гурджиев! Он умел манипулировать людьми. Я многому у него научилась. Я тоже умею манипулировать людьми». Бедная, наивная Вера. Она завышала самооценку. Глюкля и Цапля — вот кто по-настоящему учился у мага Гурджиева. На выставке авторы представили художественно зашитую, заштопанную, иногда умышленно порванную старую одежду. У каждого экспоната имелась своя, придуманная Цаплей, драматическая история. Было понятно, одежда много страдала, на нее покушались маньяки. В одном из зальчиков стояла выгородка из полиэтилена. В ней за столом сидела доктор Цапля в белом халате и вела психотерапевтический прием, одновременно принимая деньги (весьма символические) за починку одежды и выписывая квитанции. Стихия игры и магии пронизывала пространство галереи «Митьки-ВХУТЕМАС».

Другой психотерапевтический проект, более поздний и уже никак не связанный с одеждой, назывался «Белые». В нем белизна шелковых ангельских платьев трансформировалась в белизну комбинезонов химзащиты. В этих белых комбинезонах Глюкля и Цапля становились ангелами доброты, и, если так можно сказать, «деперсонализировались» — это естественный эффект спецодежды. В тот период они гастролировали с акциями «исцеления» по всему свету. Одним перформансом они особенно гордятся.

Из интервью с Ольгой Егоровой:

Психотерапевтический перформанс «Белые» в Питере никто не знает. Да и знать-то откуда? Мы показывали его два раза. Один раз в Граце в Австрии, другой раз в галерее ХL в Москве. Это была такая затейливая конструкция, я считаю, очень хорошая. У нас имелась комнатка, мы были в белых костюмчиках химической защиты. Когда мы их надевали, то превращались в «белых». Мы уже не были ни Глюклей, ни Цаплей и уж точно не Наташей Першиной-Якиманской и не Олей Егоровой. Личности не было. Мы были бесполые существа в очках, «белые», которым можно рассказать многое. К нам приходил человек, рассказывал о своих проблемах, и мы говорили: «Да. Хорошо. Мы можем вам помочь. У нас есть для вас лекарство, но дать его вам мы не можем. Вы должны взять его сами». И вручали человеку план-схему, на котором крестом отмечено место. Не очень далеко, скажем в ЖЭКе. Там надо спросить человека и сказать пароль: «Нас послали „белые“». И тот, другой человек давал какой-нибудь предмет. Например, сломанную механическую игрушку-курочку. К ней прилагалась инструкция такого содержания: «К курочке потерян ключик. Вдумайся. Остановись. Может, и тебе пора перестать мотать головой». С предметом человек получал совет.

Или вот, в Москве. Владик Монро должен был подойти к солдатам и получить предмет у них. Владик боялся солдат, и его пришлось сопровождать. Конечно, Монро валял дурака, притворялся, что боится солдат, но, с другой стороны, повод-то был.

В городе всегда чего-то боишься: людей, машин, ситуаций, коммуникаций. Перформанс заставлял преодолеть страх. И вот еще — перемена ролей. В Москве на углу сидел нищий. Надо было подойти к нему, сказать пароль и получить предмет. Обычно подают нищему. А тут давал он. Или перемена стереотипных ситуаций. В магазине надо платить, а тут предмет можно было получить совершенно бесплатно.

С моей точки зрения, новой, и вправду затейливой, была игровая форма акции. Зато словесная форма советов оказывалась старой как мир и походила на все советы и ответы оракулов, пифий, сивилл, цыганок, гадалок, карт Таро, книги И-Цзин. Истолковать советы можно как угодно. Хитрые, нет, мудрые «белые» влили старое, проверенное вино в новые мехи, а это всегда лучше, чем наоборот. Я спросила, не хотели ли они показать перформанс в Петербурге, и Оля ответила:

Он требует большой подготовки, и денег, и согласия множества людей. Теперь нас интересует другое. Мы очень изменились. Глюкля и в костюмчик уже не влезает. Мы повзрослели. Но то время у нас было очень хорошее.

• Издательство «Время», 2012 г.
• Известный на всю Москву жилой комплекс, где волею застройщика и московского правительства обитают власть предержащие и власть охраняющие, крупные дельцы и мелкие проходимцы, самородные таланты и их бесталанные поклонники, иностранные шпионы и патриотичные следопыты, живет весьма бурной жизнью. И если чего не хватало его обитателям для полноты ощущений, так это только потопа. Но вот волею высших природных сил, умноженной на вполне земную жадность и разгильдяйство, потоп случился, залив подвалы и окрестности и обнажив все острые углы человеческих взаимоотношений. Автор убедительно просит читателей не ассоциировать себя, своих соседей, друзей и недругов с кем-либо из многочисленных персонажей повести. На классический вопрос: «Над кем смеетесь?» автор твердо отвечает: «Только не над вами!».

Стасик въехал в паркинг и лихо погнал «крузер» по
винтовому спуску на минус второй. Моделька, сидящая
сбоку, запищала, изображая ужас и восхищение
одномоментно. «Господи, какие же они все одинаковые», —
мельком подумал Стасик. Машину остановил прямо у
выхода в подъезд, носом к двери. Представил, сколько
времени Моделька будет шагать на высоченных копытцах
от парковочного места, и сжалился над собой. На баллоны
давило уже не первый день. Жена на сносях загорала в
Майами, готовясь произвести ему наследника. Наконец-то
наследника. Стасику стукнуло сорок, он уже был дважды
разведен, но сына пока не случилось. И некому было гордо
передать красивую фамилию Подлипецкий,
родоначальником которой он, Стасик, являлся. До
восемнадцати лет фамилию Стас носил другую —
Плешивцев. С раннего детства качал мускулатуру и
оттачивал язык, чтобы давать отпор в саду и школе
вредным сверстникам, пытавшимся его дразнить его же
фамилией. Заявление о желании сменить фамилию
написал загодя — чтобы в армию уйти уже Подлипецким.
Скульптурно сложенный и бойкий, он был замечен
комиссией и служить угодил в Кремлевский полк. Из Москвы в родной Новолипецк уже
не вернулся. Провел жирную черту между прошлым и будущим, за которой оставил отца-
металлурга, чей мозг не выдержал температуры доменной печи и огня перестройки, и мать,
удачно вышедшую вторым браком за директора местного спиртзавода. Новому окружению
представлялся сиротой, что не мешало регулярно получать денежные переводы «до
востребования» от матушки на московском Главпочтамте. Документы подал в строительный, но
сопромат вкупе с беспокойным фарцовочным промыслом встали железобетонным барьером на
пути к заветному диплому. Впрочем, никакому не заветному. На … никому он не был нужен в
веселые девяностые. Тогда и за Кремлевскую стену можно было перекинуться без оного, были бы
акробатические способности да улыбка чеширского кота. Улыбка у Стаса была очаровательная.
Зубы белые, как у звезд, только натуральные. Все портило красное пятно на правом виске. Так
что к фотографам Подлипецкий всегда поворачивался левым боком. Моделька выпорхнула из
джипа, лихо приземлившись своими цокалками. Они прошли к лифту. Лифт задумчиво
перебирался с этажа на этаж, останавливаясь на каждом. Черт побери, попали на ночной вывоз
мусора! Стас застонал. Представил, как перед ними распахнутся двери лифта, набитого
вонючими мешками. Решительно схватил Модельку за узкое запястье и повел к лестнице, мимо
оскалившегося ряда черных «мерсов» и «бумеров». Из динамиков сочилась убаюкивающая
мелодия «Релакс-радио». Девушка вдруг заверещала как укушенная, показывая наманикюренным
пальчиком в глубь мотоциклетного ряда телетусовщика Тима Бухту, в отрочестве Тимофея
Бухтиярова. На мощном «харлее» верхом сидела упитанная
крыса, впившись зубами в обивку сиденья. Стасик представил
щупленького коротконогого Тимона на месте крысы и
расхохотался. Ему полегчало в физиологическом смысле.
Однако, черт возьми, развели тут гадюшник. Заселили по
укромным подвальным закуткам обслугу из нелегалов. Скоротараканы через вентиляцию полезут. Продавать надо хату
срочно. Пока амбьянс не запаршивел окончательно. Положа рукна сердце, гадюшник развели не без его попустительспредседатель товарищества Боря Иванько выбрал затридорого
клининговую компанию, он, Стасик, член правления ТСЖ, поднял
одобряющую руку. Живи и дай жить другим. Иванько потом
поменял свой старый «мерс» на новую модель, клининговая
компания наняла по дешевке нелегалов и рассовала их с
разрешения Иванько по углам, где их непросто было бы сыскать
ментам и санитарной инспекции. Написано на двери: «Насосная»,
и гул агрегатов слышен. А что внутри насосной есть еще отсек и
что там могут обитать люди — тут надо острый нюх иметь.
Особенно если этот нюх предварительно ублажен конь ячком и конвертом в карман, на всякий
случай. Успокоив девушку: «Ты что, крыс не видала в своем Урюпинске?», Стас открыл дверь на
лестницу и, вздохнув, стал подниматься. Моделька ковыляла за ним. Преодолев четыре марша
ступенек, они вышли в холл. Охранник при звуке шагов с трудом отлепил голову от стола и
попытался сфокусироваться. «Свои, — процедил Стасик, — приятных снов». — «Да не… — 
промямлил охранник, — я только…» Подлипецкий его уже не слышал. Пассажирский лифт стоял
на пятнадцатом этаже. «Везет мне сегодня», — подумал Стасик, нажимая на кнопку. Лифт
спускался неспешно, с достоинством. Входная стеклянная дверь подъезда открылась, и в холл
вошла Алла Пакостинен, известная правозащитница личной выгоды в рамках ареала своего
проживания, жилого комплекса «Золотые Купола».

«Кому не спится в ночь глухую, — пропел про себя Стасик и про себя же чертыхнулся. — Как же
некстати». Их пути уже пересекались на тропе войны. Пару лет назад Стасик по заданию свыше
приложил свои пиаровские силы на сметение Алчной Алки с поста председателя правления ТСЖ.

— Здравствуйте, Станислав, — нехорошо улыбнулась Алла. — Что супруга, не родила еще?

— Отчего же вам не спится, Алла?— не отвечая на вопрос, поинтересовался Подлипецкий. — Не
дщерь ли свою разыскиваете по постелям окрестных джигитов?

— Хам! — выдохнула Алла.

Стасик услужливо ткнул кнопку уже стоявшего здесь после выгрузки мусора грузового лифта,
рыцарским жестом впустил разъяренную Алку в этот ароматный мир и помахал рукой.

— Высокие у вас тут отношения, — позволила себе высказаться Моделька, когда грузовой лифт с
пунцовой от злости Аллой закрыл свои двери.

— Алла хер, ком алла хер, — перекроил Стасик известное выражение.

— Чей хер? — не поняла Моделька.

— Чей угодно, — лаконично ответил Стасик, чтобы не загружать птичий мозг Модельки
лингвистическими экскурсами. Но эта пакостная Алка успела-таки опустить его приподнятое
настроение. Секса больше не хотелось. — Знаешь что, — сказал он вспотевшей на покорении
лестницы Модельке. — Прими душ и ложись спать. У меня тут дело образовалось. Та захлопала
нарощенными ресницами.

— Какое дело в три часа ночи?

— Такое дело, что не твоего ума дело, — неудачно скаламбурил Стасик. — Блин, теряю
хохмаческую квалификацию.

— А как же с рекомендацией фотографу? Ты же сказал, ее нужно заслужить.

— С утра обслужишь и заслужишь, — обнадежил Стасик.
— Ладно, где ванная?

Стасик ткнул пальцем.

— Шикарненько, — пропела Моделька, ступая на мраморный,
но теплый пол залитого мягким светом гостевого санузла,
включила воду и замурлыкала: — Девушке из высшего
общества трудно избежать одиночества… Стасик
ухмыльнулся и открыл ноутбук. Не признаваться же этой
фитюльке, что общение с Аллой отбивает всякую похоть, и не
только у него. Молодой резвый жеребец кавказских кровей
Шамиль, на которого положила глаз Алкина дочка Вера, с
хохотом сообщил ему как-то в хамаме, что, когда смотрит на
дочку, у него встает, а когда на маму — падает. Подлипецкий
углубился в контракт на размещение рекламы на строящихся
зданиях корпорации «Ремикс». Заморочка теперь с этими
зданиями. После хамских посланий Сени Аполлонского
новому мэру заказчики ринулись срывать рекламу с объектов
«Ремикса» чуть ли не своими руками. Ну и рвите, хоть в
клочья. Контракт поведения застройщика не оговаривает. А
теперь они хотят, чтобы оговаривал. Ну уж нет — поведение
Аполлонского непредсказуемо, как стихия. Никто же не
берется предотвратить землетрясение А Сеню даже
экстрасенсы по большой траектории обходят, бес в нем, говорят, бес. Стасик застучал по
клавишам. Моделька тихо посапывала. За окном светало. Впрочем, в Стасикином кабинете света
хватало и днем, и ночью. Мощные прожекторы от круглосуточной стройки по соседству
обеспечивали Стасику круглогодичный полярный день на среднерусской возвышенности. «Чертов
палец», как прозвали высокую закорючку обитатели «Золотых куполов», рос как на дрожжах и уже
закрывал и утреннее солнце, и шпили сталинских высоток — вид, за который Стасик приплатил
пачку грина при покупке. Даже буйной фантазии Стаса не хватило тогда, чтобы вообразить, что на
загаженном соседним гаражным кооперативом клочке-пятачке у крутого склона, из-под которого
вытекала из трубы безымянная речка-вонючка, можно впаять такого монстра. А вот у вельможной
пани Пановской хватило. «Вот поэтому она на думской сцене солирует, а ты, Стасик, взираешь на
ее творение из оркестровой ямы», — уязвил самого себя Подлипецкий.

• Издательство «Время», 2012 г.
• Ирина Горюнова уже заявила о себе как разносторонняя писательница. Ее недавний роман-трилогия «У нас есть мы» поначалу вызвал шок, но был признан литературным сообществом и вошел в лонг-лист премии «Большая книга». В новой книге «Фархад и Евлалия» через призму любовной истории иранского бизнесмена и московской журналистки просматривается серьезный посыл к осмыслению глобальных проблем нашей эпохи. Что общего может быть у людей, разъединенных разными религиями и мировоззрением? Их отношения — развлечение или настоящее чувство? Почему, несмотря на вспыхнувшую страсть, между ними возникает и все больше растет непонимание и недоверие? Как примирить различия в вере, культуре, традициях? Это роман о судьбах нынешнего поколения, настоящая психологическая проза, написанная безыскусно, ярко

Она всегда считала, что ей повезло с работой: быть журналистом такого уровня
весьма недурная работенка, к тому же возможность блистать красотой среди бомонда —
такая же неплохая дамская уловка: подцепить очередного карасика на тонкий стальной
крючок, элегантно подсечь и вытащить за скользкое брюшко на воздух так, чтобы он
в испуге хватал воздух посиневшими рыбьими губами… А она умела и подсекать,
и вытаскивать… Элегантная рыбачка с хорошо подвешенным языком во всех смыслах…
Умела также потрошить свежевыловленную добычу, не смущаясь неприглядностью тех
внутренностей, что доставала из окровавленного чрева. Сам термин «грех» не доставлял
беспокойства, потому что напрочь отсутствовал и в ее лексиконе, и в жизни. О ее
блудливости ходили легенды, но вглядываясь в нежное полупрозрачное лицо, прикрытое
роскошной гривой пепельных волос, очередная жертва впадала в состояние
сомнамбулическое и была готова на всё. Искушение казалось таким сладостным, а возможное удовольствие чудилось столь пикантным, что все доводы рассудка оставались
тщетными. А она с лету определяла «готовность» потенциального клиента и, потягиваясь, лениво размышляла: ловить или отпустить с богом… В последнее время подобные
игры ей основательно прискучили и стали казаться пресной пиалой традиционного
японского риса, даже не приправленного соевым соусом… Жизнь становилась скучна,
эталонна и бессодержательна… Лале (доброй мамочке когда-то пришло в голову назвать
свое дитя Евлалией), упакованной в бутиковые наряды и изящно декорированной
украшениями от Тиффани, приелись игры салонов и выставок, вычурных и пустых настолько же, насколько были бессодержательны их посетители. В глубине души она
стала и за собой прозревать этакую отнюдь не просветленную пустоту, что приводило ее
либо в состояние неконтролируемой ярости, либо в алкогольную депрессию. Игры плоти
перестали доставлять ей радость даже тогда, когда на ее пути появлялся чуть ли
не антично-вылепленный образчик мужской красоты. Механические раскачивания вдоль
и поперек кровати или вне ее оставляли равнодушным и тело, и душу. Она только
прикусывала до крови губы, мечтая удрать от распалившегося и яростно врывающегося
в нее самца.

С Фархадом она познакомилась на очередной безликой тусовке, лениво забредя туда
по долгу службы. Он представлял известную строительную компанию и собирался заключать крупные договоры на строительство и отделку очередного меганебоскреба. Связи
у него были. Лалу сразу привлек к нему совершенно особый неповторимый запах. Она
всегда говорила, что чувствует мужчин обонянием, развитым у нее, практически как
у хорошей охотничьей собаки. Фархад пах Востоком, инжиром, мускусом, пряными
благовониями… Казалось, эти запахи сочатся из пор его совершенной смугловатой кожи,
прячутся в жестких, как проволока, смоляных волосах, миндалевидных лунках ногтей,
вызывающем бугре под идеально выглаженными брюками… Он смотрел на нее так же
лениво и оценивающе, как обычно смотрела на мужчин она! С ярым прищуром
уверенного в своей правоте зверя, готового перекусить горло слабой и доступной жертве.
Впервые за достаточно долгий срок Лала почувствовала себя вытащенной на всеобщее
обозрение из хрупкой раковины улиткой и поняла, что ее правила в этой игре
не действуют. Ее боевое облачение казалось смешным, будто это всего лишь наряд
бедной Золушки, готовый растаять с полуночным боем часов. Когда их представили друг
другу (она даже не запомнила кто), Фархад коснулся ее руки и нежно поцеловал кончики
пальцев, небрежно мазнув губами по совершенной коже, стоившей ей неимоверных
усилий в самых дорогих салонах. Горячие губы пахли раскаленным песком пустыни.

— Фархад, — произнес он.

— Лала.

— У вас необычное имя.

— У вас тоже.

— Я из Ирана. Мое имя означает «непобедимый».

— Вам подходит.

— Как ваше имя полностью?

— Евлалия. В переводе с греческого — «красноречивая», что для журналистки весьма
необходимо, — усмехнулась Лала, пытаясь совладать с собой.

— А еще Лала — иранское женское имя. Переводится как «тюльпан». Вы выбрали
подходящую профессию, хотя вам, скорее, надо было стать манекенщицей или
фотомоделью.

— Вы мне льстите, сударь? Традиционная восточная учтивость?

— О нет, нисколько. Скорее, я даже непростительно холоден. Вы заслуживаете куда
более пышных эпитетов.

— Где вы так хорошо выучили русский?

— Моя мать — русская, отец — перс. Я говорю без акцента на обоих языках
и практически без акцента на английском и французском, благодаря хорошему
образованию.

— Вы мусульманин?

— Вас это смущает? Официально — да, в действительности — нет. Я не считаю себя
мусульманином, как мой отец, и не являюсь христианином, как моя мать. Религия
не входит в сферу моих интересов. Я поклоняюсь жизни и удовольствиям, которые она
способна нам приносить.

— И насколько велик потенциал ваших изысканий в этой области?

— Достаточен для того, чтобы не останавливаться на достигнутом.

— Вы любопытный собеседник.

— Весьма польщен. Позвольте мне оставить вам свою карточку, на случай, если
когда-нибудь вам захочется продолжить нашу беседу, Лала. — Ловким жестом фокусника
он извлек белый прямоугольник визитки с незатейливой вязью черных букв и протянул
собеседнице. — Позвольте откланяться — незавершенные дела.

Фархад приложил руку к сердцу и, мгновенно выскользнув из поля зрения Лалы,
смешался с толпой. Та даже не успела протянуть ему свою элегантную карточку с выбитым на ней тонким рисунком роскошных орхидей. Более того, она чуть было
не поймала себя на дурацкой детской привычке грызть ногти. Торопливо отдернув руку
ото рта и быстро оглянувшись, проверила, не заметил ли кто случившийся конфуз.

Торопливо улизнув со ставшего вновь скучным фуршета, Лала отправилась домой.
Стоя под жесткими струями контрастного душа, девушка ощущала возбуждение и страх,
пронизывающие каждый мускул, каждую клеточку тела.

Несмотря на поздний час о сне не могло быть и речи, поэтому ей ничего
не оставалось, как сесть за написание очередной статьи. Очнулась она уже под утро и,
поставив точку под готовым текстом, удивилась рассвету. «Гламурная шлюшка», как ее
часто называли за глаза многочисленные завидующие ей тетки, чувствовала себя
школьницей на выпускном балу — столько томительного предвкушения пульсировало
у нее внизу живота, что даже становилось неловко. Поставив стрелки будильника
на полдень, она отправилась спать.

Днем, сидя в кресле, небрежно вдавливающем ножки в ворс дорогого персидского
ковра, Лала вертела в руках визитку Фархада. «Позвонить? — размышляла она. — Или
не стоит? Не хочется оказаться настолько предсказуемой… Это так скучно… С другой
стороны, если у меня есть желание продолжить беседу, почему я должна это скрывать?»
Серый полуденный свет неохотно просачивался в помещение и таял, так
и не добравшись до середины комнаты. Сон не принес желанного отдыха, Лала
чувствовала себя невыспавшейся и оттого раздраженной. Голова противно гудела.
Отложив визитку, она отправилась на кухню, рассудив, что в таком настроении лучше
не звонить. Жадно закурив сигарету, девушка злорадно подумала о том, что ее поведение в мусульманском мире считалось бы верхом неприличия так же, как и ее наряды
и весь образ жизни. Хотя он говорил, что не следует догмам ислама. «Стоило бы почитать Коран, — мелькнула у Лалы мысль. — Я же никогда его не открывала… Как там эти
откровения называются? Суры? Для журналистки любые сведения ценны, могут
пригодиться».

Лала прошлась в интернете по ряду ссылок, и полученная информацию ее
совершенно не устроила.

Джордж Буске, автор книги «Cекс-этикет в исламе»: «Следует бить женщин, да,
но существует множество путей это сделать: если женщина худая, то бить нужно
тростью, если она обладает мощным телосложением — кулаком, пухленькую
женщину — раскрытой ладонью. Таким образом тот, кто бьет, не нанесет
повреждений самому себе».

Гасан Аша, автор книги «О подчинении женщины в исламе»: «Муж имеет право
произвести телесное наказание в отношении жены в случаях, если она:
отказывается делать все, чтобы выглядеть привлекательной для мужа; от-
казывается удовлетворять его сексуальные потребности; покидает дом без
разрешения; пренебрегает своими религиозными обязанностями. Орудие
наказания (прут) следует держать на виду, так, чтобы ваша жена всегда могла его
видеть».

Абдул-Латиф Муштахири, автор книги «Вы спрашиваете, и ислам отвечает»:
«Если отлучение жены от постели не дает результатов и ваша жена продолжает
вести себя непослушно, значит, она принадлежит к типу холодных и упрямых
женщин — ее характер можно исправить наказанием, то есть битьем. Бить нужно
так, чтобы не сломать кости и не спровоцировать кровотечение. Многие жены
обладают подобным характером, и только такой способ может привести их
в чувство».

Доктор Гази Аль-Шимари, эксперт по семейным отношениям: «Никогда не бейте
жену по лицу. Муж должен предупреждать жену о количестве ударов: один удар,
два, три, четыре, десять. Если муж говорит жене: „Будь внимательна, дети играют
рядом с плитой“ или: „Уведи детей от электрической розетки“, а она отвечает:
„Я занята“, то жену можно ударить зубной щеткой или чем-то похожим. Никогда
не бейте ее бутылкой с водой, тарелкой или ножом — это запрещено. Бить
женщину нужно с осторожностью, потому что вызвать боль — не ваша цель. Когда
мы бьем животных, цель — вызвать болевые ощущения и заставить слушаться,
поскольку животное не поймет, если сказать ему: „Ох, верблюд, давай, двигайся
вперед!“ Верблюд и осел не поймут, чего ты от них хочешь, пока ты их
не ударишь. На женщину в первую очередь влияют эмоции, а не боль».

Сура «Женщины», аят 34: «Мужья стоят над женами за то, что Аллах дал одним
преимущество перед другими, и за то, что они расходуют из своего имущества.
И порядочные женщины — благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит
Аллах. А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте и покидайте их на ложах
и ударяйте их. И если они повинятся вам, то не ищите пути против них, —
поистине, Аллах возвышен, велик!»

«С ума сойти, — бормотала Лала, прикусывая фильтр незажженной сигареты, —
какое-то средневековье! Садизм! И как они это терпят, не пойму. В каком веке мы живем,
спрашивается?! Хотя он сказал, что не мусульманин…

Ну уж, голубчик, живешь ты здесь, а тут законы другие. Так что мы еще посмотрим, кто
кого!»

Лала решительно схватила визитку и набрала номер.

— Фархад? — бархатно прозвучал ее голос. — Вы вчера так внезапно исчезли…

— Евлалия… Я счастлив как ребенок! Даже не смел надеяться…

— Я любопытна по натуре, а об Иране практически ничего не знаю. Вы меня
просветите? Говорят, там до сих пор есть огнепоклонники. Это так романтично…

— С удовольствием, Лала. Если у вас случайно свободен вечер, я приглашаю вас
в ресторан… Пусть это и несколько банально.

— Случайно свободен. У меня как раз отменилась встреча.

— Вы не против, если я за вами заеду? В семь?

— Зоологическая, 18.

— До встречи, Евлалия!

Было ветрено, и волосы Лалы развевались. Со стороны это могло смотреться
картинно-красиво, но самой девушке очень мешало, потому что пряди попадали в рот,
глаза, мешали говорить и смотреть на Фархада, сбивали с настроя. Впервые за долгое
время ей было приятно просто разговаривать, смеяться, шутить, быть самой собой.
И не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Не в смысле, чтобы закончить его
в постели, а просто расстаться представлялось невозможным. Она изумлялась его словам, мыслям, исходившей от него энергетике, тому, что он видел в ней не только
красивую женщину, а человека, с которым интересно. Это притягивало. И с каждой мину-
той все сильнее. Скуластый шафрановый лик луны выглядывал из-за туч, придавая
беснующемуся ветру дополнительную загадочность и сюрреалистичность.

— Такая погода навеяла мне стихи Маяковского, — прервала молчание Лала
и продекламировала:

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

— Я раньше не читал его стихов, — задумчиво сказал Фархад. — Красиво,
но необычно и жестко. Вы любите поэзию?

— Да. А вы?

— Я тоже. Хотите, я подарю вам сборник Хафиза?

— С удовольствием. А я вам — Маяковского. Он гениальный поэт.

— Вам холодно, Лала? — обеспокоенно спросил Фархад, заметив, что девушку бьет
озноб.

— Нисколько, — поспешно ответила она.

— Я вас задержал.

— Я не тороплюсь.

• Издательство «Центрполиграф», 2012 г.
• Шепард Накер, вполне удачливый бизнесмен, долгие годы лелеял мечту о простой
  жизни, без пустой суеты и амбиций, без кредитных карточек и автомобильных
  пробок. И однажды он наконец решился осуществить свою мечту на острове Пемба
  в Индийском океане, независимо от того, поедет с ним его жена Глинис или
  нет. Но судьба распорядилась иначе. Нак узнал, что Глинис тяжело больна, и
  все стало предельно просто в его жизни: ему не нужен счастливый остров без
  жены. Началась тяжелая, изнурительная борьба со смертельной болезнью.
  Уходили силы и таяли деньги, вырученные за проданную фирму, мечта утратила
  очертания, но все же не умерла…

Что бы вы взяли с собой, собираясь уехать на всю оставшуюся
жизнь?

В исследовательскую поездку — они с Глинис никогда не
называли их «каникулами» — Шеп, заранее предусматривая
все непредвиденные обстоятельства, всегда брал много вещей:
экипировку на случай дождливой погоды, теплый свитер, если
вдруг случится невозможное и в Пуэрто-Эскондидо выдастся
не по сезону холодная погода. У наблюдавшего за его приготовлениями
со стороны сразу появлялось желание не брать с
собой вообще ничего.

В сущности, не было никакой необходимости пробираться
по комнатам крадучись, словно вор, который решил обокрасть
самого себя, — осторожно ступая на цыпочках по половицам,
каждый раз вздрагивая от резкого скрипа. Он дважды проверил,
что Глинис уехала еще до наступления вечера (его задело,
что она не сказала, с кем и где у нее «встреча»).

Уже не надеясь на совместный ужин, и это при том, что их
сын в последний год был лишен возможности нормально поесть
с родителями, он еще раз убедился, что Зак отправился
на всю ночь к другу. Шеп остался в доме один. Не надо подпрыгивать
от внезапно нахлынувшего жара. Не надо дрожать,
протягивая руку к верхнему ящику комода, и с оглядкой доставать трусы, опасаясь, что тебя схватят за запястье и начнут
зачитывать гражданские права.

Во всем остальном Шеп был некоторым образом вором-домушником.
Именно их больше всего на свете боятся все
добропорядочные американские домовладельцы. Получается,
он специально приехал домой раньше обычного, чтобы обокрасть
самого себя.

Его черный чемодан фирмы «Самсонайт» лежал на кровати
с разверзтым нутром, готовый поглотить все привычное содержимое,
как и каждый раз во время повторяющихся из года
в год сборов. На этот раз на дне лежала лишь расческа.

Он заставил себя собрать банные принадлежности, набор
для бритья, хотя и сомневался, что в последующей жизни будет
бриться. Больше всего его озадачила электрическая зубная
щетка. На острове есть электричество, это несомненно, однако
он пренебрег необходимостью выяснить, приспособлены
ли их розетки для американских вилок с двумя плоскими контактами
или для британских с тремя контактами, а может, и
вовсе для круглых европейских. Также он не знал, каково
местное напряжение — 220 или 110 вольт. Весьма непредусмотрительно;
следовало более тщательно и скрупулезно продумать
некоторые детали. Они совсем недавно стали воспитывать
в себе методичность, особенно плохо это давалось
Глинис, которая не часто ездила в командировки за границу.
Надо сказать, что несколько раз они таковыми и были.

Воспротивившись вначале дребезжащему звуку работающей
электрощетки, со временем Шеп стал получать наслаждение
от того, какими гладкими становились зубы после
окончания процедуры. Очевидный прогресс делал невозможным
возвращение к пластмассовой палочке с колючей щетиной.
Но что, если Глинис, вернувшись домой, зайдет в ванную
и обнаружит, что его щетки с голубыми полосками нет
на месте, в то время как ее, с красными, преспокойно стоит
на раковине? Лучше ей не начинать в этот вечер мучиться
сомнениями и подозрениями. Можно взять щетку Зака — он
никогда не слышал, как парень ею пользуется, — но Шеп
представить себе не мог, что способен украсть зубную щетку
у собственного сына. (Шеп, естественно, лично оплачивал все купленное в этом доме, но чувствовал себя так, словно ему
принадлежит ничтожно мало или даже ничего.) Порой это
его раздражало, но сейчас существенно облегчало задачу, позволяя
без сожаления оставить сушилку для салата, тренажер
и диван. Хуже было то, что они с Глинис пользовались одним
зарядным устройством. Он не хотел оставлять ее один на
один с зубной щеткой пусть даже на какие-то пять-шесть
дней (он совсем не хотел покидать ее, но на то были другие
причины), давая возможность пугающей нервозности стать
лейтмотивом ее настроения, что обычно приводило жену к
депрессивным состояниям.

Поэтому, едва начав откручивать настенное крепление, он
вернул его обратно. Убрав руку от зарядного устройства, он
воровато потянулся к шкафчику за старой щеткой. Придется
привыкать к техническому регрессу, что, как бы он ни пытался
убедить себя в обратном, благоприятно сказывается на состоянии
души. Все же есть что-то в возврате к первобытному,
тому, что кажется простым и понятным.

Он не собирался бросить все и сбежать, исчезнуть, не объяснив
ничего семье. Это было бы жестоко, даже слишком. Он
не планировал просто поставить их перед фактом и, повернувшись
в дверях, помахать на прощание. Формально он попытается
успокоить их, предоставив право выбора, за что заплатил
кучу денег. А приобрел он нечто эфемерное, иллюзию,
а они порой и оказываются самим дорогим товаром. Он купил
не один билет, а три. Если чутье подведет и Глинис удивит
его, то Заку это точно не понравится. Ему всего пятнадцать,
и, если американский подросток поступит так, как ему велят,
это точно окажется возвратом к первобытному строю.

Боясь быть пойманным, он действовал так быстро, что
оставался еще приличный запас времени. Глинис не вернется
в ближайшие часа два, а чемодан уже полон. Озабоченный
проблемой розеток и напряжения, он бросил в чемодан некоторые
инструменты и швейцарский перочинный нож — во
времена вечного кризиса всегда лучше иметь под рукой плоскогубцы,
чем телефон специальной службы «Блэкберри». Несколько
рубашек, потому что ему хотелось носить разные рубашки.
Или совсем никаких. Еще всякую мелочовку, которая
позволяла человеку такого рода деятельности, как у Шепа,
всегда иметь возможность почувствовать разницу между самостоятельностью
и неизбежной катастрофой: клейкая лента,
набор отверток, болтов и шайб; силиконовый герметик; пластиковые
прокладки; резиновые ремни (эластичные, какими
пользовались старые умельцы из Хэмпшира, как его отец); и
небольшой моток проволоки. Фонарик на случай отключения
электричества и к нему батарейки класса АА. Тщательнее всего
он выбирал книгу, поскольку собирался взять только одну.
Разговорник английский — суахили, таблетки от малярии,
средство от москитов. Полупустой пузырек прописанной врачом
мази с кортизоном от экземы на щиколотке.

В довершение всего, не пускаясь в дальнейшие размышления,
чековую книжку «Мерил Линч». Он не считал себя
расчетливым, но сохранил за собой единоличное право пользоваться
счетом. Он мог — и сделал, конечно, предложение —
предоставить Глинис половину суммы; она не заработала и
десяти центов из этих денег, но они женаты, и так велит закон.
Следовало предупредить ее, что даже сотен тысяч долларов
надолго не хватит в Уэстчестере и рано или поздно ей
придется заняться чем-то помимо «ее работы».

Он рассовал по чемодану газеты, чтобы содержимое не грохотало,
когда багаж попадет в руки «Бритиш эруэйз». Он припрятал
его в шкафу, предусмотрительно прикрыв банным халатом.
Вид упакованного чемодана на кровати насторожит
Глинис куда больше исчезнувшей зубной щетки.

Шеп устроился в гостиной, увлекшись поглощением живительного
нектара под названием бурбон. Не в его привычке
было начинать вечер с чего-то крепче пива, но сегодня от
ряда привычек определенно можно отказаться. Вытянув ноги,
он оглядел вполне симпатичную, но обставленную дешевой
мебелью гостиную, неспособную вызвать горечь расставания
с привычной обстановкой, за исключением фонтана. Мысль о
том, что предстоит покинуть разбросанные подушки или этот
чудовищный стеклянный кофейный столик, на который изредка
попадали капли воды, даже воодушевляла. Фонтан наполнял
его отчетливым чувством той жадности до чужого,
присущей среднему классу, когда хочется иметь даже то, уже имеешь. Он рассеянно подумал, влезет ли фонтан в «самсонайт», если тщательно завернуть его в газету?

Они все еще называли его Свадебным фонтаном. Блестящее,
словно новенький серебряный стерлинг, похожее на цветок
сооружение заняло центральное место во время их скромных
посиделок с друзьями двадцать шесть лет тому назад,
являя собой объединение жениха и невесты, их талантов и
сил. До сегодняшнего дня Свадебный фонтан был единственным
их совместным проектом, которому и он, и Глинис уделяли
равное внимание. Шеп отвечал за техническую часть
агрегата. Помпа была тщательно скрыта изогнутой пластиной
металла, отполированного до зеркального блеска, вокруг
основания; поскольку механизм работал постоянно, за многие
годы его приходилось неоднократно менять. Разобравшись в
силе и направлении водных потоков, он отрегулировал длину
струй на разных уровнях. Глинис же занялась самим металлом,
и по ее распоряжению на нем были выкованы причудливые
линии в ее же старой студии в Бруклине.

С точки зрения Шепа, фонтан был слишком прост, Глинис
же он казался искусно украшенным, таким образом даже в
оценке внешнего вида этого чуда голоса разделились поровну.
К тому же фонтан выглядел очень романтично. Соединенные
сверху изогнутые дуги переплетались, словно лебединые шеи,
поддерживая друг друга, струя, бьющая из одной, стремилась
напоить другую. Узкие в самой высшей точке, уходя вниз, они
расширялись, являя все более причудливые фигуры и образуя
подобие небольшого озера у самого основания, таким образом
объединяя свои ресурсы. Глинис предпочитала думать о
высоком. Шеп, всегда следивший за тем, чтобы потоки воды
неслись вверх, поддерживал ее стремление заботиться о прекрасном
и напоминал периодически о необходимости начищать
металл до блеска. Однако без должного внимания с его
стороны на нем могут появиться желтоватые пятна и некрасивый
налет. Возможно, в его отсутствие она просто выключит
фонтан и уберет с глаз долой.

Эта аллегория, вид двух потоков, соединяющихся, переплетающихся
и образующих единое целое, выражала ту идиллию,
которую они потеряли. Тем не менее фонтан благополучно вписался в их жизнь. Глинис не только работала с металлом;
она сама была металлом. Жесткая, твердая, несгибаемая. Выносливая,
неоднозначная, блестящая. Стройная вытянутая
фигура, костлявая, как ювелирное украшение или столовые
приборы, которые она когда-то сделала сама, выбор ремесла
в художественной школе для Глинис был не случаен. Все ее
естество отождествлялось с материалом неподатливым, не желающим
принимать уготованную форму, устойчивым к внешним
воздействиям и поддающимся только неистовой силе.
Металл буен. При неправильной обработке зазубривается, неровные
линии злобно поблескивают при свете.

Нравилось Шепу или нет, но стихией его была вода. Податливая,
легко управляемая, склонная бежать привычным
руслом, и он всегда плыл по течению, как они выражались в
юности. Вода уступчива, покорна и готова закрутиться, запутаться
в водовороте. Он вовсе не гордился этими качествами;
гибкость не должна быть присуща мужчине. Однако видимая
инертность жидкости обманчива. Вода изобретательна и находчива.
Как хорошо знают многие владельцы домов с обветшалой
крышей или поржавевшими трубами, вода коварна, и
ее тоненькая, едва заметная струйка всегда проложит себе
путь. Вода своенравна, хитра и настойчива, обладает способностью
проникать в любую щель или в случайно не заделанную
трещину. Рано или поздно вода просочится туда, куда ей
надо, или — что наиболее актуально для Шепа — выберется
наружу.

Его первый детский резервуар, сколоченный из такого неподходящего
материала, как дерево, нещадно протекал, и бережливый
отец отругал сына за это, как он выразился, «сито»,
которое только напрасно расходует воду. Шеп стал с большей
изобретательностью подбирать предметы: миски с отколотыми
краями, руки и ноги отвергнутых сестрами кукол; теперь
из отобранных им сосудов вода могла только испариться. Впоследствии
его игры становились все более живыми, предметы
пришли в движение, в процесс были вовлечены лодки с гребным
колесом, лопасти которого плюхали по воде, самолетики,
парящие над заливом с подвешенными к ним всевозможными
предметами, баллончики, позвякивающие кусочками ракушек или осколками стекла. Это хобби сохранилось и по сей день.
В противовес безжалостной практичности его каникул выбранные
сосуды казались фантастически легкомысленными.

Это оригинальное хобби выросло не из напыщенной метафоры,
выражающей его характер, а из банального детского
увлечения. Каждый июль Накеры арендовали дом в УайтМаунтин,
рядом с которым протекал широкий бурный ручей.
В те времена у детей были настоящие летние каникулы, туманный
горизонт скрывал издержки беспорядочного времяпрепровождения.
Очевидная бесконечность была мнимой, но
от этого не менее притягательной. Возможность импровизировать,
как виртуозный саксофонист. Для него мелодия бегущей
воды была связана с покоем, усталостью и медлительностью,
нехваткой остроты, по которой дети в эти промежутки
между математическими лагерями, дополнительными занятиями,
уроками и строгим, четким распорядком совсем не
скучали. Именно такой видится и Последующая жизнь, уже
не в первый раз подумал он и налил еще на пару пальцев
бурбона. Он мечтал вновь вернуться в лето. На этот раз на
весь год.

Ни одно занятие в воскресной школе или в Группе христианской
молодежи не могло сравниться по значимости для
формирования его характера с поездкой в Кению, в которую
Гэбриэль Накер взял своего шестнадцатилетнего сына. Под
эгидой пресвитерианской программы по обмену его преподобие
согласился преподавать в небольшой семинарии в Лимуру,
небольшом городке в часе езды от Найроби, и привез с
собой семью. К огромному сожалению Гэбриэля, самым сильным
впечатлением для его сына стало не страстное желание
семинаристов познать Евангелие, а покупка продуктов. В их
первый поход за провизией Шеп и Берил повезли родителей
на местный рынок с прилавками, заваленными папайей, луком,
картофелем, маракуйей, бобами, цуккини, тощими курицами
и оковалками говядины: все это обернулось пятью до
отказа забитыми сумками. Будучи человеком расчетливым —
одной из претензий к нему отца до сих пор оставалась его
излишняя увлеченность деньгами, — Шеп с легкостью в уме
конвертировал шиллинги. Вся их ноша в результате обошлась в три доллара. Даже для 1972 года это была смешная сумма
за провиант на неделю для всей семьи.

Шеп даже выразил удивление по поводу того, как торговцам
удается получать прибыль при столь низких ценах. Отец
отметил, что все эти люди чрезвычайно бедны; бедняги в этих
отсталых странах живут меньше чем на доллар в день. Его
преподобие полагал, что они указывают цены в пенни, потому
что и расходы свои привыкли считать в пенни. Шеп был
знаком с ростом экономики на базе роста производства; а сейчас
узнал об экономии, связанной с ростом производства.
Курс доллара был не фиксированным, а относительным. За
сумму, на которую в Нью-Хэмпшире можно было купить лишь
коробку скрепок, в кенийской глубинке продавали подержанный,
но пригодный к употреблению велосипед.

— Почему бы нам не собрать все накопления и не перебраться
сюда? — спросил он, когда они шли по тропинке
вдоль поля.

Гэб Накер положил руку на плечо сына и окинул взглядом
кофейные плантации, обласканные теплым экваториальным
солнцем.

— Интересно.

Шепу тоже было интересно, очень интересно. Если человек
способен выжить в таком месте, как Западная Африка, на доллар
в день, то как же можно жить на двадцать баксов?

В школе Шеп всегда был жадным до знаний. Как и Зак,
увы, он был сведущ во многих вопросах, но компетентен
лишь в одном. В возрасте, когда так влечет ко всему абстрактному
— дурманящее словосочетание «информационные технологии» должны были войти в жизнь только в ближайшее
десятилетие, — Шеп выбрал то, что занимало и голову, и
руки, — ремонт и замену расшатавшихся и обветшавших
конструкций. Отец был образованным человеком и не ожидал,
что сын станет работать мастером. Шеп, как человек
воды, никогда не был сложным ребенком. Обладающему способностями
и желанием ремонтировать вещи, казалось, следует
остановить выбор на дипломе инженера. Он неоднократно
повторял отцу, что очень, очень хочет поступить в
колледж.