Отрывок из романа
Она сошла с поезда в предрассветные сумерки, но на перроне кипела и булькала круглосуточная жизнь: встречающие бежали к
нужным вагонам и замирали у дверей с несколько
преувеличенной радостью на лицах, а приезжающие
вываливались к ним с высокой подножки и выглядели немного добычей. Те, кого никто не встретил,
некоторое время вертели головами в поисках перехода, а потом решительно волокли багаж к лестнице. Приливную волну народа рассекали постоянные
обитатели платформы: бабушки с картонками
«квартира», похожие на разбойников носильщики с
тележками, дядьки положительного вида в чистейших светлых теннисках, бормочущие «такси-такси-такси». От себя-дневных они отличались немного
механической целеустремлённостью: брели сквозь
встречный поток, адресуя свои предложения куда-то в пространство, поверх голов, в серое безоблачное небо, к темнеющим на горизонте горам и не
вставшему, но уже явно проснувшемуся солнцу.
Ольга вспомнила ощущение от экосистемы московского вокзала — там все вроде бы метались без
цели, но на самом деле хаос пронизывали острые
взгляды наблюдателей: нищие, торговцы, жулики
нескольких сортов, милиция — они были незаметны, пропуская косяки рыбок через широкую сеть, и
лишь изредка совершали короткие резкие движения,
вылавливали своё и снова затаивались. В юности, в
последний школьный год, когда Ольге удавалось
сбегать от маминого присмотра на Арбат, она видела нечто похожее. Праздная, ежесекундно меняющаяся масса людей создавала впечатление карнавальной суеты, но если провести на этой улице несколько недель, перезнакомиться с лоточниками и
прочими жучками, станет заметно, как много там
«своих» и как мало случайных происшествий. Спецы в штатском невидимо контролировали «незаконные валютные операции» между туристами и матрёшечниками, наблюдали за пушерами и карманниками, но всерьёз к ним в руки попадал только тот,
кто должен был попасться по столь же неявным, но
чётким законам. Стоило немного выпить, и Ольга
начинала ощущать сродство с братками и сестрёнками, которые «держат Арбат» и всегда готовы помочь «нашей девчонке», если обидит кто чужой. Но
она также помнила, как впервые на трезвую голову
ощутила холод от цепких глаз, как поняла, что самая свободная в этом городе улица существует в системе столь жесткой, что лучше бы девочкам держаться от неё подальше и не попадать в сферу
взрослых интересов. В уютной кафешке, где только
свои, её подобрал в высшей степени свой парень
Миша, которого она раньше не видела, но его знали и Наташка, и Гай, и Дрон — короче, «все наши». Гуляли по переулкам, пили тёплый амаретто из
хрустальной бутылки и закусывали удивительными
батончиками «Марс», а потом зашли в огромную
коммуналку, которую ребята — тоже, конечно,
свои — только что расселили и собирались продавать. И там, на узкой скрипучей кровати, Ольга
впервые в жизни получила по печени, и как-то очень
быстро всё поняла, и стерпела этого Мишу с татуированными ступнями, тихо молясь, чтобы потом не
позвал остальных и просто отпустил. Он отпустил,
и она примчалась в ту кафешку, растрёпанная, с размазанной помадой руби роуз, а Наташка, Гай и
Дрон ни о чём не спросили, просто придвинули ей
тяжелый табурет — и она опять всё поняла. А в
третий раз она всё поняла, когда всё-таки пошла к
доброму и взрослому дяде Серёже, который выслушал, покивал и сказал: «Хочешь — накажем. Только с пацанами, которые сделают, расплачиваться тем
же самым придётся». После этого Ольга на Арбате больше не появлялась, обходила десятой дорогой
и его, и Калининский, и Гоголя́ на всякий случай.
Закончила школу, поступила в университет, уехала,
вернулась и забыла всё, кроме липкого страха перед
ареалами городских хищников.
Но на крымском вокзале ничего похожего не
чувствовалось, то ли природа не располагала, то ли
в шестом часу утра все опасные люди спали. Ольга огляделась без малейшего беспокойства — куда
ехать, она не знала, её обещали встретить, а значит, надо просто подождать. Действительно, к ней
буквально через минуту подошла девушка и, улыбаясь, показала её, Олину, фотографию, скачанную
из интернета и распечатанную на принтере:
— Мадам Лисец? — фамилия досталась от мужа и немного смешила Ольгу, но для писателя была в самый раз.
— Я так надеялась, что не похожа на это фото. Доброе утро.
— Не переживай, я узнала тебя с трудом.
Можно на ты? Я Катя.
— Можно.
У неё был рюкзак, сумка с ноутбуком и ещё один
пакет со всякими дорожными пожитками. Тоненькая Катя подхватила рюкзак, но Ольга не стала
спорить — ничего там тяжёлого не было. Она собиралась в печали и потому не взяла ни ярких платьев, ни туфель, ни десятка разных баночек, которые необходимы даме в путешествии. Хотелось оставить в Москве как можно больше, увезти только
себя — пустую. Так что этот белокожий зайчик явно не надорвётся. Ольгин взгляд задержался на открытых незагорелых плечах, и Катя пояснила:
— Нельзя мне, обгораю. Обычно прячусь —
рубашки с длинным рукавом, шляпы, крем. Только пока солнца нет, так хожу.
На площади им навстречу замигал внедорожник.
— Твой?
— Ну что ты, это школьный. По нашим дорогам иначе нельзя, да ты увидишь.
Водительское кресло было вплотную придвинуто к рулю — надо же этой пигалице как-то дотягиваться. Вообще, девушка казалась симпатичной,
но с утра Ольга не отличалась разговорчивостью,
предпочитая смотреть в окошко на аккуратный город, окраины, поля, каменистые склоны, кусочек
моря, мелькнувший справа, и опять на камни, высушенную траву, кривые колючие кусты. Ехали не
меньше часа, Ольга стала задрёмывать — в поезде не очень-то получилось поспать, попутчики попались беспокойные.
Они заглянули в купе вечером, уже после того,
как поезд пересёк российско-украинскую границу.
Название станции Ольга не запомнила, простояли
долго, значит, город достаточно крупный. Свободное место было одно, но вошли двое — моложавая женщина средних лет, одетая по-девичьи, и
мужчина помладше, держащийся как подчинённый.
Впрочем, судя по тому, что он первым делом постелил своей даме постель, их связывали неделовые отношения. Минут за пять до отправления он
подставил ей щёку для поцелуя и ушёл в соседний
плацкарт. Это было странно, ведь в их вагоне оставались свободные места.
Ольга старалась не глазеть на женщину, но против воли косилась на её забавный багаж: явно дизайнерской работы ранец в форме пагоды, сделанный из толстой формованной кожи. Похоже, он сам
по себе весил немало, а внутрь помещалось лишь немного мелочей. Ольга любила интересные штучки,
но никогда не взяла бы с собой в путешествие вещь
столь тяжёлую и нефункциональную — под её полкой валялся тридцатилитровый бэг, сделанный из
чего-то немаркого и синтетического. Да и в городе
она предпочитала сумки, которые в кафе можно небрежно поставить на пол, и потерять их жалко только из-за содержимого, а не по причине собственной
запредельной цены. Но попутчица, видимо, очень
серьёзно относилась ко всем составляющим стиля,
десяток аксессуаров, которые она выложила на столик, имели вид хотя и потёртый, но дорогой: кошелёк с монограммой «Шанель», причудливо расшитая косметичка, мобильник нехитрый, но в крокодиловом чехле, потрёпанный молескин, «паркер»…
Одежда её выглядела немного странной, сложный крой намекал на брендовое происхождение, но
исполнение не отличалось качеством, кривые строчки и торчащие нитки выдавали неопытность портного. Ольгу одолело любопытство начинающего детектива — кто эта парочка, чем занимаются, почему мужчина едет отдельно, — поэтому поймала
взгляд женщины и легко завязала разговор, который удалось закончить лишь в третьем часу ночи.
Ольга выключила лампочку над головой, завернулась в сыроватую простыню, закрыла глаза, но
заснуть не смогла. Обрывки беседы вертелись в голове, и забавная, в общем, история чужой жизни
отчего-то легла на сердце печалью.
Гелла Анатольевна — родители назвали её Василиной, но девочке не нравилось, и в 16 лет она
вписала в паспорт имя рыжей булгаковской ведьмочки — была воином. Сколько себя помнила, она
сражалась с двумя врагами: с нищетой окружающего мира и гипотетическими вандербильдихами. В отличие от Эллочки Людоедки не имела конкретной
соперницы, просто существовал определённый образ
жизни, который был ей по вкусу, но совершенно не
по карману. Осознавала себя благородной, шикарной и светской, но родилась на рабочей окраине,
одевалась на блошиных рынках и проводила дни
среди провинциальной богемы. Если бы устремления Геллы касались силы духа и тонкости натуры,
она бы давно воспарила и шествовала, не касаясь
ногами грязных канцерогенных облаков, плывущих
над родным промышленным городом. Но хотелось
вещей земных и конкретных: блистать, поражая воображение каждого встречного, а уж чем дело десятое. Пока была молоденькая, не надевала трусов
под прозрачные платья — вполне действенный приём, между прочим, глазели все и стар и мал. Стала
старше — начала конструировать одежду, получалось неплохо, но на воплощение интересных идей не
хватало ни опыта, ни терпения. Ей удавалось создавать из ничего скандалы и шляпки, но не салаты —
готовил в их семье муж, тот самый покорный человечек, отселённый в плацкарт для экономии. Правда, Гелла сама их заправляла. Она любила пряности и снадобья: как и многие стареющие женщины,
считала себя ведьмой, принимая за сполохи колдовской силы проявления подступающего климакса. Гадала, вязала амулеты, исцеляла, смотрела в стеклянные шары, носила дома чёрные мантии, а в путешествие обязательно брала с собой Таро и кисет с
лекарственными травами. Для Ольги выбросила
карту — «повешенный» и долго говорила о магическом посвящении, ритуальных действиях и отказе
от собственного «я». Ольга посмотрела на картинку и слегка растерялась:
— Откуда-откуда у неё током бьёт?!
—Таро Гигера, дурочка! Естественные желания
должны изливаться…
Предложила разложить кельтский крест, но
Ольга отказалась, а Гелла была слишком гордой,
чтобы настаивать.
На четвертом часу разговора спросила из вежливости, чем Ольга занимается, — ясно же, что
столь обычная с виду девушка наверняка сидит в
офисе или делает что-то другое, не менее скучное.
Услышав ответ, слегка оживилась и произнесла
фразу, которую Ольге за её недолгую писательскую карьеру говорили уже раз десять:
— Книжку? Я тоже могла бы написать, да всё
времени нет. И потом, по издательствам нужно бегать, унижаться, пристраивать… — И сделала паузу, ожидая, что собеседница немедленно предложит
ей помощь в публикации будущего бестселлера. Но
Ольга промолчала, и беседа наконец угасла.
Легли спать, к облегчению чутко дремлющих соседей с верхних полок, которым болтовня не давала покоя, и Гелла быстро засопела, а Ольга всё ворочалась и грустила.
Попутчица, весь вечер раздражавшая её необоснованным высокомерием и снобизмом, вдруг предстала в ином свете. Она не хотела ничего дурного,
любила окружать себя красивыми вещами, нравиться, производить впечатление. Талант дизайнера в зародыше придушила лень, но трупик его угадывался. Гелла в юности была хороша, но с возрастом оказалась перед классическим выбором «лицо
или тело» — поправляться и сохранять свежий вид
или оставаться худенькой, но в морщинках. Гелла
предпочла держать тело в отличной форме, а кожа
на лице сделалась сухой и вялой. Ольга понимала,
что многое поправимо, дорогой косметолог помог
бы скинуть если не десять, то пять лет. Но также
она понимала и то, что богемная дамочка существует на границе бедности, её диеты часто вынужденного свойства, и притирания сделаны из детского крема и оливкового масла вовсе не из экологических соображений.
Ольге казалось, что в женщине просматривается не только неудавшийся художник и бывшая красотка, но и невоплощённый Божий замысел, нераскрывшийся цветок, и от этого делалось невыразимо печально. Один христианский святой, увидев
разряженную блудницу, загоревал, потому что за
всю жизнь не выказал столько усердия в служении Господу, сколько эта женщина — в угождении мужчинам. А тут Ольге показалась, что она
прямо-таки ощущает могучую энергию, растраченную в попытке превратить крашеного кролика в
мексиканского тушкана.
Забылась только под утро, и снилась ей Гелла,
неуклюже одетая индейцем, в перьях, раскраске, в
майке с бахромой и надписью, вышитой на груди:
«Та, Которая Могла Быть, Но Не Стала».
В машине доспать не удалось, внезапно ритм
движения изменился. Они свернули на просёлочную дорогу, потом на узкий серпантин, обвивающий гору, и поползли вверх.
— Опасно, — нарушила молчание Ольга.
— Очень! — весело ответила Катя. — Это не
самая популярная трасса, там, на горе, никого особо не бывает, но психи всё равно попадаются.
— Кажется, тут вообще не разъехаться.
— Можно, только осторожно. Если на скорости или размоет когда, то, конечно, тяжело…
Ольга напряжённо смотрела на дорогу и даже
не взглянула на виды, которые открывались с высоты: вдалеке море, уже залитое солнцем, леса,
уходящие в глубь полуострова. Расслабилась, только когда съехали на очередной просёлок, укрытый
мелкорезноґй тенью буков.
— Всё, дальше будет тряско, но не страшно. Ты
поспи, если хочешь, ещё полчаса и приехали.
Они затормозили у трогательного полосатого
шлагбаума — шлагбаумы всегда казались Ольге
трогательными из-за хрупкости, непреклонности и
нехитрой конструкции. Катя просигналила, и кто-то
невидимый их пропустил. За поворотом показались
облупленные железные ворота со звездой, открывшиеся при их приближении, дальше несколько метров пустой земли, потом чуть более основательный
бетонный периметр с ржавой колючкой поверху, за
ним — ряд белых трёхэтажных зданий, скорее всего, обычные казармы, ещё какие-то сарайчики и даже ветхая сторожевая вышка. Типичная военная
часть, из тех, что наши побросали, уходя из Крыма.
— Не беспокоят вас местные?
— Попробовали бы. Ещё в девяностые территорию выкупили, всё по закону, и система охраны
у нас хорошая.
Ольга украдкой улыбнулась — да, офигеть укрепление, «девочки такие девочки», как выражаются в сети. Но раз непуганые, значит, и правда
тут спокойно.
Они наконец остановились у одного из домов,
рядом с которым неведомо как уцелело миндальное дерево, и навстречу им вышла женщина в линялом сереньком платье.
— Всё, иди с Еленой знакомиться. — Катя открыла перед ней дверцу, как заправский шофёр. Ольга выпрыгнула из джипа, с усилием повела затёкшими лопатками и повернулась к той, на крыльце.
Женщина улыбнулась, откинула назад длинные
светлые волосы, и Ольга невольно ойкнула — на левом плече у неё обнаружилось странное украшение—
фигурка маленькой совы, которая сначала показалась
игрушечной. Приглядевшись, Ольга поняла, что это
чучелко. Она никак не могла оторваться от желтых
стеклянных глаз, поэтому их познакомили:
— Это Жакоб, воробьиный сычик. Жакоб, —
аккуратный розовый ноготок пощекотал птичью
шейку, — это Ольга.
— Ох, извините. Растерялась. — Ольга наконец-то посмотрела в глаза женщине.
— Елена. Очень рада, что вы присоединились
к нам. Я занимаюсь всякими скучными вещами, заселением, бытовыми вопросами, так что в случае
нужды обращайтесь. Сейчас я вам всё покажу, —
и повела её в дом.
Ольга шла следом, испытывая лёгкое головокружение. То ли перепад давления сказался, они же
забрались довольно высоко, то ли в облике Елены
было что-то, сбивающее с толку. Она напоминала
молоденькую Катрин Денёв, только без всякой жесткости. Скорее, жертвенная блондинка из готического романа, с бледными губами и чуть испуганным взглядом. От неё пахло какими-то незнакомыми луговыми цветами, свежими и горьковатыми.
Ольга представила, что Елена живёт в тесной, но
светлой комнатке, обвешанной пучками засыхающих
растений. Но ведь осень на носу, травы давно выгорели, так что свежесть эта наверняка из коробочки.
В клетчатом с погончиками халате «экономки» Ольга с удивлением опознала неплохую кальку с прошлогоднего бёрберри. Похоже, здесь хорошие секондхенды. Обувь разглядеть не успела, короткая лестница закончилась, и стало по-настоящему интересно.