• Издательство «Комильфо», 2012 г.
• Книга представляет собою оригинальное методическое пособие для профессиональных шоу-мейкеров. Его задача — помочь в организации частного и корпоративного торжества. В книге подробно освещены вопросы создания имиджа ведущего, режиссуры, построения сценария свадьбы, дня рождения, «пижамной вечеринки», новогоднего шоу, презентации, детских мероприятий, в том числе образовательного характера и т. д.

День рождения

В семь лет день рождения хочется проводить еженедельно,
а в пятьдесят семь — не каждый год. Но, безусловно,
весёлое торжество понравится в любом возрасте.
Схема организации праздника подобна той, что изложена
в предыдущем разделе. Однако следует учесть особенность
этого формата шоу — зависимость игротехник от
возраста именинника. Если готовится день рождения для
годовалого малыша, то, скорее всего, это будет взрослый
праздник, а если малышу исполнилось хотя бы четыре
года, то все игры должны быть рассчитаны на четырёхлетнего
виновника торжества.

Что интересно малышам? Большие яркие предметы, подарки,
загадки, сюрпризы. Значит, при подготовке праздника
мы должны их учесть:

1. Большие яркие предметы — это могут быть воздушные
   шары, подвижные игры с мячами, танцы в карнавальных
   костюмах, герои сказок, грим.

2. Подарки — каждый юный участник торжества должен
   получить подарок. Всенепременное условие — подарки на
   этом дне рождения достаются не только имениннику, иначе
   малыши расстроятся. Подобное поведение обусловлено
   психофизиологическими особенностями возраста. Провели
   конкурс — вручили сувенир.

3. Загадки — здесь подойдут простые сказочные,
   фольклорные зарифмованные строчки. Возможно использование
   в форме загадок игры — предположения
   («Что будет, если…») или поручения (сделай то-то, что
   получилось?).

4. Сюрпризы — все дети с удовольствием отправятся в
   «игру по станциям». Например, на поиски спрятанных «сокровищ» принцессы Горошинки. На каждой станции их
   ждёт волшебный вопрос и, конечно, сокровище.

Один из важных моментов праздника — торт и задувание
свечей. Важно: в этот день все могут пачкаться, даже
тортом (конечно, этот вопрос надо обсудить с родителями
именинника).

Именинник растёт, а вместе с ним изменяются конкурсы,
усложняется и расширяется программа. Появляется
«взрослый» оттенок: поздравительные тосты (разумеется,
в ход идёт детское шампанское), перерывы на «поболтать
и перекусить». К выше заявленным розыгрышам добавляются
викторины и сюжетно-ролевые игры (например,
разыграть по ролям сказку «Теремок»). Виды игр остаются
те же, но наполнение их меняется в соответствии с
возрастом и увлечениями участников. Следует сказать о
продолжительности мероприятий: малыши до 5 лет включительно
обычно празднуют в среднем шестьдесят минут,
то есть один час. Ребята постарше уже могут задержаться
на пару часов, особенно если перед игровой программой
планируется кинопоказ какого-нибудь мультфильма.

Малыш превратился в подростка и вовсе не желает
костюмированных дней рождения. Вполне возможно, он
оценит разрешение родителей на поход в кинотеатр, клуб
или ресторан. Интересная особенность: дети не могут организовать
самостоятельно праздник и очень любят затейников.
Молодёжь думает, что всё умеет сама лучше любого
ведущего. А взрослые именинники рады отдать бремя
праздничного правления, хотя действительно многое знают
и умеют.

Как проходит день рождения мам, пап, бабушек, дедушек
и других родственников?

1. Готовим список гостей.
2. Высылаем приглашения (либо устно приглашаем).
   Важно: накануне торжества уточнить явку гостей.
3. Выбираем место проведения праздника
4. Именинник утверждает меню.
5. Готовим сценарий (учитывая пожелания именинника).
6. Подбираем инструментарий: музыкальная установка,
   микрофон, проектор…
7. Фотограф (кто им будет?).
8. Оператор (кто им будет?).

Интересные моменты сценария

Каждый ведущий знает порядок произнесения тостов:

1. тост от ведущего;
2. тост от жены (мужа…);
3. тост от родителей (либо за родителей);
4. тосты гостей.

Произнося слова «Дорогие гости» или «Товарищи, в
этот славный день…» либо что-то похожее, необходимо
быть уверенным в том, что данные, абсолютно литературные
русские выражения будут адекватно восприняты.
Для этого лучше заранее выяснить политические
взгляды, нравственные аспекты и вероисповедание заказчика.

Не принято произносить тосты типа: «Ты прожил замечательную,
долгую жизнь». Зато имениннику «за шестьдесят» интересно будет услышать фамилии долгожителей.
А если ведущий добавит: «Нам предстоит встретиться в
этом ресторане на столетнем юбилее. Пожалуйста, закажите
снова эту рыбу!» — поверьте, настроение за столом
поднимется на -дцать градусов.

На всякий случай приведу фамилии некоторых долгожителей:

Кайдановский, Наум Львович — российский и советский
астроном, 103 года.

Токарев, Фёдор Васильевич — советский конструктор
стрелкового оружия, 97 лет.

Уилер, Джон Арчибальд — американский физик-теоретик,
96 лет.

Гинзбург, Виталий Лазаревич — советский и российский
учёный, лауреат Нобелевской премии по физике, 93
года.

Эйфель, Гюстав — французский инженер, конструктор
Эйфелевой башни, 91 год.

Старостин, Николай Петрович — советский футболист
и тренер, основатель московского «Спартака», 94 года.

Лакост, Рене — французский теннисист, семикратный
победитель турниров Большого шлема, бизнесмен, основатель
марки одежды Lacoste, 92 года.

Рокфеллер, Джон Дэвисон — американский предприниматель,
филантроп, первый «долларовый» миллиардер
в истории человечества, 97 лет.

Сваровски, Даниель — основатель австрийской хрустальной
империи Swarovski, 93 года.

Морозов, Савва Васильевич — российский предприниматель
и меценат, основатель династии Морозовых, 92
года.

Гудзь, Борис Игнатьевич — советский разведчик, 104
года.

Мукасей, Михаил Исаакович — советский разведчикнелегал
в США и странах Западной Европы, 101 год.

Громушкин, Павел Георгиевич — советский разведчик,
художник, 94 года.

Патон, Борис Евгеньевич — учёный в области металлургии
и технологии металлов, президент Академии наук
Украины, Герой Украины, 92 года.

Ныне живущие долгожители:

Бесс Купер — 115 лет (США)

Тиёну Хасэгава — 114 лет (Япония)

Дина Мафредини — 114 лет (США)

Дзироэмон Кемура — 114 лет (Япония)

В городе Карачаевске открыли клуб «Общество столетних
юбиляров», потому как всем его членам за 100 лет.

В процессе организации праздника желательно выяснить
особые таланты именинника. Возможно, это будет
цыганочка с выходом или игра на аккордеоне. День рождения
— прекрасный повод насладиться дарованиями
юбиляра.

• Издательство «Эксмо», 2012 г.
• Книга, ставшая бестселлером New York Times и награжденная премией Шарлотты Бронте.
  
  Роман о битве, которую ведет женщина с тяжелой болезнью, — битве за память, мысли, воспоминания, за своих любимых и близких. Это книга о том, как, несмотря на сложные обстоятельства, оставаться верным себе, понимать, что каждый прожитый день несет с собой новые возможности для жизни и для любви.

Элис сидела за своим столом в спальне, а на первом
этаже метался из комнаты в комнату Джон, и его бе
готня не давала ей сосредоточиться. Прежде чем улететь, Элис должна была закончить экспертную оценку статьи для «Джорнал оф когнитив психолоджи».
Она только что в третий раз прочитала предложение,
но так и не поняла его смысла. Будильник — Элис знала, что он спешит минут на десять,— показывал 7.30.
Судя по тому, сколько было времени, и по усиливающемуся шуму на первом этаже, Джону пора уходить,
но он не может вспомнить, куда положил какую-то
вещь, и до сих пор ее не нашел. Глядя на цифры на будильнике, Элис постукивала красным карандашом по
нижней губе и готовилась услышать неизбежное.

— Эли!

Она бросила карандаш на стол и вздохнула. Спустившись вниз, Элис обнаружила мужа в гостиной,
он стоял на коленях возле дивана и шарил под подушками.

— Ключи? — спросила она.

— Очки. Только, пожалуйста, не читай мне нотаций, я опаздываю.

Элис проследила за его взглядом до каминной полки, где хваленые антикварные часы «Уолтем» показывали 8.00. Когда-то она искренне верила тому, что они
показывают, но со временем стала полагаться только
на те часы, что носила на руке. Как и следовало ожидать, в кухне она вернулась назад во времени, так как
часы на микроволновке настаивали, что еще только
6.52.

Элис окинула взглядом гладкую, ничем не заставленную гранитную столешницу — там, рядом с вазой,
заваленной нераспечатанными письмами, они и лежали. Ничем не прикрытые, прямо на виду. Как он мог,
такой умный, такой образованный, не заметить то, что
лежит у него под носом?

Конечно, у многих ее вещей тоже была дурная привычка прятаться от хозяйки в самых странных местах.
Но Элис не признавалась в этом мужу и никогда не
привлекала его к поискам. Буквально на днях Джону
повезло: он не знал, что она все утро судорожно искала сначала дома, а потом в офисе зарядное устройство
от своего наладонника «блэкберри». В конце концов
она сдалась, пошла в магазин и купила новую зарядку, а потом обнаружила, что потерянная торчит в розетке возле кровати, то есть там, где ее и следовало искать в первую очередь. Наверное, такие случаи можно было объяснить тем, что они оба привыкли делать
сразу несколько дел, будучи очень занятыми людьми.
И с годами не становились моложе.

Джон стоял в дверях и смотрел не на Элис, а на свои
очки, которые она держала в руке.

— В следующий раз, когда будешь искать, попробуй притвориться женщиной,— посоветовала Элис.

— Надену какую-нибудь из твоих юбок. Эли, пожалуйста, я действительно опаздываю.

— Микроволновка утверждает, что у тебя еще куча времени,— заметила Элис, передавая ему очки.

— Спасибо.

Джон схватил их, как эстафетную палочку, и устремился к парадной двери.

Элис пошла следом.

— Ты будешь дома в субботу, когда я вернусь? —
спросила она его спину, удаляющуюся по коридору.

— Не знаю, в субботу в лаборатории работы будет
по горло.

Он торопливо собирал со стола в прихожей портфель, телефон и ключи.

— Удачно тебе съездить. Поцелуй за меня Лидию
и постарайся с ней не ссориться.

Элис мельком увидела их отражение в зеркале: высокий, хорошо сложенный мужчина, шатен с проседью,
в очках; миниатюрная женщина с вьющимися волосами, скрестившая руки на груди. Оба готовы броситься, как в омут, в привычную перепалку. Элис скрипнула зубами и решила воздержаться от прыжка.

— В последнее время мы почти не видимся. Пожалуйста, постарайся быть дома, когда я приеду, хорошо? — попросила она.

— Да, знаю, я постараюсь.

Он поцеловал ее и, несмотря на то что уже очень
спешил, на какой-то едва уловимый миг продлил поцелуй. Если бы Элис не знала его так хорошо, она могла бы добавить романтики моменту. Замереть на пороге и представить, что этим поцелуем он хотел сказать: «Люблю тебя и буду скучать».

Но, наблюдая, как торопливо он идет по улице, удаляясь от дома, она прекрасно понимала, что он только
что сказал: «Я тебя люблю, но, пожалуйста, не психуй,
если в субботу не застанешь меня дома».

Раньше каждое утро они шли до парка Гарвард-Ярд
вместе. Работать в одной миле от дома и в одном университете с мужем — уже счастье, но больше всего
Элис ценила эту дорогу на работу. Они всегда делали остановку в кафе «У Джерри» — черный кофе для
Джона, чай с лимоном (холодный или горячий в зависимости от времени года) для нее — и шли дальше к
Гарвард-Ярду. Разговаривали о том, над чем сейчас
работают, о группах, факультетах, студентах и строили планы на вечер. Первое время, когда Элис и Джон
только поженились, они даже держались за руки. Она
наслаждалась этой близостью во время каждой утренней прогулки. Но после целого дня напряженной работы, когда ради заветной цели приходилось решать
множество повседневных задач, они становились измотанными и раздраженными.

Правда, с недавних пор Джон и Элис стали уходить
на работу в Гарвард каждый сам по себе. Все лето Элис
провела на чемоданах из-за конференций по психологии в Риме, Нью-Орлеане, Майами и необходимости
присутствовать на защите диссертаций в Принстоне.
Прошлой весной клеточные культуры, которыми занимался Джон, каждое утро требовали «прополаскивания». Он не мог доверить эту процедуру ни одному
из студентов, поэтому делал все сам. Элис не могла
припомнить, как и почему случилось, что они почти
перестали видеться, но всякий раз причины казались
ей очевидными, и ее не пугало то, что находились они
постоянно.

Элис вернулась к работе над статьей. Она по-прежнему не могла сосредоточиться, на этот раз из-за несостоявшейся схватки с Джоном по поводу их младшей дочери Лидии. Неужели хоть раз встать на ее сторону для него смерти подобно? Конец статьи, несмотря
на ее обычное стремление к совершенству, Элис проработала довольно небрежно. Но из-за нехватки времени и невозможности сосредоточиться иначе и быть
не могло. Элис заклеила конверт, куда вложила свои
комментарии и поправки, испытывая при этом угрызения совести: она вполне могла пропустить ошибку
в построении статьи или неправильно употребленный
термин. Это все Джон, он помешал ей работать.

Потом она заново упаковала чемодан, который и
не был толком распакован после последней поездки.
В ближайшие месяцы Элис рассчитывала реже уезжать из дома. В ее расписании на осенний семестр было всего несколько приглашений приехать с лекциями,
и почти все она запланировала на пятницу, свободный
от преподавания день. Пятница как раз завтра. В качестве приглашенного преподавателя она начнет вести
коллоквиумы по когнитивной психологии в Стэнфорде. А потом повидается с Лидией. И постарается с ней
не поссориться, впрочем, это трудно обещать.

Стэнфордский Кордура-Холл Элис нашла быстро:
он находится на углу Кампус-драйв и Панама-драйв.
Для Элис, которая привыкла к пейзажам восточного
побережья, это здание с белыми оштукатуренными стенами и красной черепичной крышей, сочная зелень
вокруг ассоциировались скорее с курортом на Карибах, чем с университетскими корпусами. Приехала она
довольно рано, но, прикинув, что еще успеет посидеть
в пустой аудитории и просмотреть подготовленную
речь, поспешила войти в здание.

Элис ждал сюрприз — она оказалась в гуще людей,
столпившихся у буфета и набрасывающихся на еду,
как чайки на городском пляже. Элис не успела незаметно проскользнуть в аудиторию — прямо перед ней
возник Джош, бывший ее однокурсник по Гарварду,
самовлюбленный осел. Он стоял на пути Элис, словно приготовившись к схватке.

— Это все в мою честь? — игриво поинтересовалась она.

— Да нет, у нас такое каждый день. Сегодня — в
честь одного из преподавателей, его вчера зачислили
в штат. Ну а тебя Гарвард балует?

— Более или менее.

— Не могу поверить, что после стольких лет ты все
еще там работаешь. Когда тебе там наконец надоест,
перебирайся к нам.

— Как надумаю, дам знать. А у тебя как дела?

— Лучше не бывает. Загляни после лекции в мой
офис. Оценишь результаты наших последних исследований. У тебя голова закружится.

Элис очень обрадовалась, что у нее есть уважительная причина для отказа.

— Извини, но не смогу, должна успеть на рейс в
Лос-Анджелес,— сказала она.

— Очень жаль. В последний раз мы, кажется, виделись на конференции по психономике. К несчастью,
я тогда пропустил твою презентацию.

— Что ж, сегодня у тебя будет возможность услышать часть из нее.

— Ха! Прокручиваешь по второму разу?

Элис не успела ответить, ее выручил Гордон Миллер, заведующий кафедрой и новое светило по совместительству: он неожиданно налетел на них и попросил Джоша помочь разнести шампанское. Как и в Гарварде, на кафедре психологии в Стэнфорде существовала традиция поднимать бокал шампанского в честь
преподавателя, который достиг желанной ступени в
своей карьере и получил бессрочный контракт. Обычно об очередном продвижении профессора по карьерной лестнице не слишком трубят, но бессрочный контракт того стоит.

Когда в зале не осталось ни одного человека без бокала с шампанским, Гордон поднялся на кафедру и
постучал по микрофону.

— Могу я попросить минуту вашего внимания? —
сказал он.

В притихшей аудитории, прежде чем Гордон продолжил, раздался слишком громкий отрывистый смех
Джоша.

— Сегодня мы поздравляем Марка с получением
постоянной должности. Уверен, сейчас он глубоко
взволнован. Этот бокал я поднимаю за достижения,
которые ждут его впереди. За Марка!

— За Марка!
Элис чокнулась с теми, кто был рядом, и в ту же
минуту все вернулись к своим прежним занятиям —
еде, алкоголю и разговорам. Когда с подносов смели
последние закуски и опустошили последнюю бутылку, Гордон снова взял слово.

— Если все сядут, мы сможем начать.

Он подождал, пока около восьмидесяти человек сели и воцарилась тишина.

— Сегодня я имею честь представить вам нашего
первого приглашенного лектора в этом году. Доктор
Элис Хауленд — ведущий профессор психологии Гарвардского университета, представляющий школу Уильяма Джеймса. За свою более чем двадцатипятилетнюю
безупречную карьеру она генерировала множество передовых идей в психолингвистике. Доктор Элис Хауленд является первооткрывателем в интегрированных и междисциплинарных подходах к изучению механизмов языка. Сегодня нам посчастливится услышать ее лекцию о смысловой и нервной организации
языка.

Элис заняла место Гордона и оглядела аудиторию,
которая, в свою очередь, разглядывала ее. Ожидая, пока стихнут аплодисменты, она вспомнила статистические данные, согласно которым люди боятся публичных выступлений больше смерти. А она любила выступать перед аудиторией. Ей доставляли радость контакт со слушателями в процессе обучения, изложение
материала, возможность увлечь аудиторию, втянуть
в дискуссию. И еще она любила ощущать выброс адреналина. Чем выше были ставки, чем искушеннее или
враждебнее оказывалась аудитория, тем больше Элис
волновал подобный опыт. Джон был превосходным
преподавателем, но выступления перед аудиторией
были для него скорее мучением. Он восхищался тем
энтузиазмом, который испытывала Элис, готовясь к
лекциям. Конечно, публичных выступлений он боялся меньше, чем смерти, но больше, чем пауков или змей.

— Благодарю, Гордон. Сегодня я собираюсь поговорить о ментальных процессах, которые лежат в основе овладения языком, его организации и использования.

Элис прочитала бесконечное количество лекций на
эту тему, однако не стала бы называть это «прокруткой по второму разу». В основе лекции лежали лингвистические принципы, многие открыла она сама и
годами пользовалась одним и тем же набором слайдов, но не стыдилась этого и не считала, что ее можно
упрекнуть в лени, наоборот, гордилась тем, что ее открытия выдержали испытание временем. Лекции и
статьи Элис давали импульс дальнейшим исследованиям. К тому же она сама принимала в них участие.
Элис не нужно было заглядывать в свои записи,
она говорила легко и свободно. И вдруг, где-то между сороковой и сорок пятой минутами лекции, вдруг
забуксовала.

— Эти данные показывают, что неправильные глаголы требуют доступа к ментальному…

Она просто не могла найти нужное слово. Смысл
того, что надо сказать, Элис не потеряла, но слово от
нее ускользнуло. Она не знала, с какой буквы оно начинается и сколько в нем слогов. Это слово не вертелось у нее на языке.

Может, все дело в шампанском. Обычно Элис никогда не употребляла алкоголь перед выступлением.
Даже если лекция проходила в самой непринужденной обстановке и Элис знала назубок то, о чем собиралась говорить, она предпочитала сохранять ясность
ума, прежде всего для успешного окончания лекции.
В конце ее выступления могла возникнуть дискуссия,
и Элис всегда была готова ответить на вопросы. Но в
этот раз она не хотела никого обидеть, а схлестнувшись
с Джошем, выпила чуть больше, чем следовало.

А может, это было следствием перелета. Пока ее
разум отыскивал в собственных закоулках нужное слово и докапывался до причины его потери, сердце Элис
билось все глуше, кровь прилила к лицу. Прежде она
никогда не сбивалась на публике. Но и не паниковала во время лекции, а ведь ей приходилось выступать
и перед более многочисленной и агрессивно настроенной аудиторией, чем эта. Элис приказала себе дышать ровно, забыть обо всем и двигаться дальше.
Она подставила вместо потерянного слова неопределенное и неуместное «вещь» и перешла к следующему слайду. Возникшая пауза показалась ей вечностью, но, бросив взгляд на слушателей, она не заметила ни одного встревоженного или раздраженного лица. Потом она увидела Джоша, он перешептывался с
сидящей рядом женщиной, и по его лицу блуждала
улыбка.

Самолет шел на посадку в международном аэропорту Лос-Анджелеса, когда нужное слово наконец
вернулось.

«Лексикон».

Лидия жила в Лос-Анджелесе уже три года. Если
бы она сразу после средней школы пошла в колледж,
то этой весной уже получила бы диплом. И тогда Элис
очень бы ею гордилась. Лидия, как казалось Элис, была умнее двух ее старших детей, а оба они поступили
в колледж. Один в юридический, второй в медицинский.

Вместо этого Лидия предпочла отправиться в Европу. Элис надеялась, что дочь вернется домой, определившись, чем хочет заниматься и в каком колледже
получать знания. Но Лидия не оправдала ее надежд.
Вернувшись, она сообщила родителям, что влюбилась,
пока жила в Дублине и училась актерскому ремеслу.
И сразу же отправилась в Лос-Анджелес.

Элис чуть с ума не сошла. Особенно невыносимо
было то, что она внесла свой вклад в то, что произошло. Дело в том, что Лидия была младшей из трех детей, родители которых работали и постоянно были в
разъездах. Она всегда хорошо училась, и Элис с Джоном уделяли ей не так уж много внимания и мало в
чем ограничивали. Лидия, в отличие от большинства
детей ее возраста, могла сама принимать решения, никто не подвергал ее тотальному контролю. Карьера
родителей служила блестящим примером того, что
можно достичь многого, если ставить перед собой высокие цели и делать все возможное для их достижения. Лидия понимала, что мама права, когда говорит,
как важно закончить колледж, но у нее хватило силы
воли и смелости отказаться от этой идеи.

К тому же Лидия была не одинока. Самый горячий
спор между Элис и Джоном состоялся после того, как
он опустил свои два цента в копилку Лидии.

— Я считаю, что ничего плохого в этом нет. К тому же она всегда сможет поступить в колледж, если,
конечно, захочет.

Это прозвучало примерно так.

Элис уточнила адрес в своем «блэкберри» и позвонила в квартиру номер семь, подождала, приготовилась еще раз нажать на кнопку звонка, и тут Лидия
открыла дверь.

— Мам, я не ждала тебя так рано,— сказала она.
Элис сверилась с часами.

— Я прибыла минута в минуту.

— Ты говорила, самолет прилетает в восемь.

— Я говорила — в пять.

— У меня в ежедневнике записано: восемь.

— Лидия, сейчас пять сорок пять, и я здесь, стою
перед тобой.

Лидия заметалась, как белка на шоссе.

— Извини, входи.

Перед тем как обняться, они помедлили, словно разучивали новый танец и еще не были уверены, каким
должен быть первый шаг и кто поведет. Или, наоборот, они так давно не исполняли этот танец, что забыли, как это делается.

• Издательство «Эксмо», 2012 г.
• Они жили в разное время. У них не могло быть ничего общего. Один был великим
  философом, другой — нацистским преступником. Но их судьбы удивительным образом
  переплелись. Новая книга знаменитого психотерапевта и беллетриста Ирвина Ялома
  представляет собой бесподобный синтез исторического и психологического романа.
  Жизнеописания гения и злодея — Бенедикта Спинозы и Альфреда Розенберга,
  интригующий сюжет, глубокое проникновение во внутренний мир героев, искусно
  выписанный антураж ХVII и ХХ веков, безупречный слог автора делают «Проблему
  Спинозы» прекрасным подарком и тем, кто с нетерпением ждет каждую книгу Ялома, и
  тем, кому впервые предстоит насладиться его творчеством.

• Перевод Элеоноры Мельник

АМСТЕРДАМ, апрель 1656 г.

Когда последние солнечные зайчики отскакивают от вод Званенбургваля, весь Амстердам закрывается. Красильщики собирают свои пурпурные и алые ткани, разложенные для просушки на каменных берегах канала. Торговцы скатывают навесы и запирают ставнями уличные палатки. Немногочисленный рабочий люд разбредается по домам; некоторые останавливаются, чтобы наскоро перекусить и выпить голландского джину у ларьков селедочников на канале, а потом продолжают свой путь. Жизнь в Амстердаме движется медленно: город скорбит, еще не оправившись от чумы, которая всего несколько месяцев назад отправила на тот свет каждого 9-го горожанина.

В нескольких метрах от канала, на Бреестраат, в доме номер 4, обанкротившийся и слегка подвыпивший Рембрандт ван Рейн в последний раз прикасается кистью к своей картине «Иаков благословляет сыновей Иосифа», ставит подпись в нижнем правом углу, швыряет на пол палитру и, развернувшись, начинает спускаться по узенькой винтовой лестнице. Дом Рембрандта, которому суждено через три столетия стать музеем и мемориалом художника, в тот день сделался свидетелем его позора. Он битком набит покупщиками, предвкушающими аукцион, где все имущество Рембрандта пойдет с молотка. Хмуро растолкав по сторонам толпящихся на лестнице зевак, он выходит из парадной двери, вдыхает солоноватый воздух и, спотыкаясь, направляется к таверне на углу.

В Дельфте, в 70 километрах к югу от Амстердама, начинает всходить звезда другого художника. Двадцатипятилетний Ян Вермеер окидывает взглядом свою новую картину — «У сводни». Глаза его медленно скользят слева направо. Первая фигура — блудница в ослепительно желтой блузе. Хорошо. Здорово! Желтый сияет как полированный солнечный свет. И окружающие ее мужчины… Превосходно! — кажется, любой из них вот-вот сойдет с холста и заговорит. Он наклоняется ближе, чтобы поймать беглый, но пронзительный взор ухмыляющегося молодого человека в щегольской шляпе. Вермеер кивает своему миниатюрному двойнику. Весьма довольный, ставит в нижнем правом углу подпись с завитушкой.

А в это время в Амстердаме, в доме номер 57 по Бреестраат, в двух кварталах от дома Рембрандта, где идут приготовления к аукциону, один двадцатипятилетний купец готовится закрыть свою «импортно-экспортную» лавку (он родился всего несколькими днями ранее Вермеера, которым будет потом всячески восхищаться; хотя знакомству их состояться не суждено). Этот молодой человек кажется слишком хрупким и красивым для лавочника. Черты его лица правильны, смуглая кожа без изъянов, глаза — большие, темные, одухотворенные.

Он напоследок обводит лавку взглядом: многие полки так же пусты, как и его карманы. Пираты перехватили последний корабль из Байи с партией товара, и теперь нет ни кофе, ни сахара, ни какао. Старшее поколение семейства Спиноза вело процветающую оптовую импортно-экспортную торговлю, а ныне у двоих братьев — Габриеля и Бенто — осталась лишь одна небольшая розничная лавка. Втянув ноздрями пыльный воздух, Бенто ощущает в нем омерзительную вонь крысиного помета, смешанную с ароматом сушеных фиг, изюма, засахаренного имбиря, миндаля, турецкого гороха и испарений острого испанского вина. Он выходит на улицу и приступает к ежедневной дуэли с заржавленным замком на двери лавки. Незнакомый голос, произносящий слова высокопарного португальского наречия, заставляет его вздрогнуть.

— Это ты — Бенто Спиноза?

Спиноза оборачивается и видит двух незнакомцев, молодых людей, которые, судя по их утомленному виду, проделали немалый путь. Тот, что заговорил с ним; высок, его массивная крупная голова по-бычьи наклонена вперед, словно шее слишком тяжело держать ее прямо. Одежда его добротна, но покрыта пятнами и измята. Другой, одетый в крестьянские лохмотья, стоит позади своего спутника. У него длинные спутанные волосы, темные глаза, волевой подбородок и нос. Держится он зажато. Движутся только глаза — мечутся из стороны в сторону, точно перепуганные головастики.

Спиноза с опаской кивает.

— Я — Якоб Мендоса, — говорит тот из них, что повыше. — Нам нужно было увидеть тебя. Мы должны поговорить с тобой. Это мой двоюродный брат, Франку Бенитеш, которого я только что привез из Португалии. Мой брат, — Иаков хлопает Франку по плечу, — в большой беде.

— Да? — настороженно отзывается Спиноза. — И что же?

— В очень большой беде.

— Так… И к чему же было искать меня?

— Нам сказали, что ты — тот, кто может нам помочь. Возможно, единственный, кто это может.

— Помочь?..

— Франку утратил всякую веру. Он во всем сомневается. Во всех ритуалах веры. В молитве. Даже в присутствии Божием! Он все время боится. Не спит. Говорит, что убьет себя.

— И кто же ввел вас в заблуждение, направив ко мне? Я — всего лишь торговец, который ведет небольшое дело. И не слишком прибыльное, как ты можешь заметить, — Спиноза указывает на запыленную витрину, сквозь которую угадываются полупустые полки. — Рабби Мортейра — вот духовный глава. Вы должны пойти к нему.

— Мы прибыли вчера, а сегодня поутру так и хотели сделать. Но хозяин гостиницы, наш дальний родственник, отсоветовал. Он сказал: «Франку нужен помощник, а не судья». Он поведал нам, что рабби Мортейра суров с сомневающимися. Мол, рабби считает, что всех португальских евреев, обратившихся в христианство, ждет вечное проклятие, пусть даже они были принуждены сделать это, выбирая между крещением и смертью. «Рабби Мортейра, — сказал он, — сделает Франку только хуже. Идите и повидайте Бенто Спинозу. Он — дока в таких делах».

— Да что это за разговоры такие?! Я — простой торговец…

— Наш родственник утверждает, что если бы не кончина старшего брата и отца, которая заставила тебя принять торговое дело, ты был бы следующим верховным раввином Амстердама.

— Я должен идти. У меня назначена встреча, которую я не могу пропустить.

— Ты идешь на службу в синагоге, да? Так мы тоже туда идем. Я веду с собою Франку, ибо он должен вернуть себе веру. Можем мы пойти с тобой?

— Нет, я иду на встречу иного рода.

— Это какого же? — спрашивает Якоб и тут же осаживает себя: — Прости. Это не мое дело… Может, встретимся завтра? Пожелаешь ли ты помочь нам в шаббат? Это разрешается, ведь это мицва. Мы нуждаемся в тебе. Мой брат в опасности.

— Странно… — Спиноза качает головой. — Никогда еще я не слышал подобной просьбы. Простите, но вы ошибаетесь. Мне нечего вам предложить.

Франку, который все время, пока Якоб разговаривал с Бенто, стоял, уставившись в землю, вдруг поднимает глаза и произносит свои первые слова:

— Я прошу о малом — только перемолвиться с тобою парой слов. Откажешь ли ты брату-еврею? Ведь это твой долг перед странником. Мне пришлось бежать из Португалии — как пришлось бежать твоему отцу и его семье, чтобы спастись от инквизиции.

— Но что я могу…

— Моего отца сожгли на костре ровно год назад. Знаешь, за какое преступление? Они нашли на нашем заднем дворе зарытые в землю страницы Торы! Брат моего отца, отец Якоба, тоже вскоре был убит. У меня есть вот какой вопрос. Подумай об этом мире, где сын вдыхает запах горящей плоти своего отца. Куда же подевался Бог, что создал такой мир? Почему Он позволяет это? Винишь ли ты меня за то, что я задаюсь такими вопросами? — Франку несколько мгновений пристально смотрит в глаза Спинозе, потом продолжает: — Уж наверняка человек, именуемый «благословенным» (Бенто — по-португальски, или Барух — по-еврейски) не откажет мне в разговоре?

Спиноза медленно и серьезно кивает.

— Я поговорю с тобою, Франку. Быть может, встретимся завтра днем?

— В синагоге? — уточняет Франку.

— Нет, здесь. Приходите сюда, в лавку. Она будет открыта.

— Лавка? Открыта?! — перебивает Якоб. — Но как же шаббат?

— Семейство Спиноза в синагоге представляет мой брат, Габриель.

— Но ведь священная Тора, — упорствует Якоб, не обращая внимания на Франку, который дергает его за рукав, — говорит, что Бог желает, чтобы мы не трудились в шаббат, дабы мы проводили этот святой день в молитвах к Нему и в совершении мицвот!

Спиноза, обращаясь к Якобу, говорит мягко, как учитель с юным учеником:

— Скажи мне, Якоб, веруешь ли ты, что Бог всемогущ?

Якоб кивает.

— Веруешь, что Бог совершенен? Что Он полон в себе?

И вновь Якоб соглашается.

— Тогда ты, наверняка, согласишься, что по определению, совершенное и полное существо не имеет ни нужд, ни недостатков, ни потребностей, ни желаний. Разве не так?

Якоб задумывается, медлит, а затем осторожно кивает. Спиноза замечает, что уголки губ Франку начинают растягиваться в улыбке.

— Тогда, — продолжает Спиноза, — я заключаю, что Бог не имеет никаких желаний относительно того, как именно мы должны прославлять его — и даже не имеет желания, чтобы мы вообще его прославляли. Так позволь же мне, Якоб, любить Господа на свой собственный лад.

Глаза Франку округляются. Он поворачивается к Якобу, всем своим видом будто бы говоря: «Вот видишь, видишь?! Это тот самый человек, которого я ищу!»

• Издательство «Центрполиграф», 2012 г.
• Ирэн Стэнли потеряла сына, когда тому было всего пятнадцать лет. Убийца, Дэниел Роббин, был приговорен к смертной казни. В ожидании исполнения приговора он провел в тюрьме девятнадцать лет. Все эти годы душу Ирэн переполняли лишь отчаяние и ненависть к убийце сына, она мечтала увидеть, как он будет казнен. Но, измучившись ожиданием и понимая, что надо жить дальше, она написала письмо заключенному, в котором простила его. Между ними завязалась переписка.
  
  В письмах Роббин предстал перед Ирэн не жестоким убийцей, а грустным и мудрым человеком. И женщина усомнилась в том, что Дэниел убил ее сына.
  
  Тогда что же произошло на самом деле в тот трагический день?..

• Назим Ракха — журналистка, получившая множество премий. Ее истории можно было услышать на радиостанциях National Public Radio, Monitor Radio, Living on Earth, и Marketplace. Она работала политическим обозревателем для объединения общественных радиостанций, в которое входят радиостанции Орегона, Вашингтона, Айдахо и Северной Калифорнии.
  «Плакучее дерево» — ее дебютный роман

• Перевод с английского В. Бошняка
• Купить книгу на Озоне

Приказ о приведении в исполнение приговора к смертной казни прибыл утром, в большом белом конверте со штемпелем «Секретно». Письмо было адресовано Тэбу Мейсону, директору тюрьмы штата Орегон. Мейсона уже предупредили, что он скоро получит такой приказ. За пару недель до этого прокурор округа Крук обмолвился о том, что после девятнадцати лет ожидания смертного приговора осужденный за убийство Дэниэл Джозеф Роббин прекратил подавать апелляции о пересмотре приговора.

Мейсон бросил конверт на стол в кучу прочих бумаг и провел рукой по гладковыбритой голове. В системе исправительных учреждений он проработал двадцать лет — в Иллинойсе, Луизиане, Флориде, — и на его памяти было пять-шесть случаев приведения смертной казни в исполнение, однако непосредственно такой процедурой он еще никогда в жизни не руководил. В тех случаях он лишь провожал осужденного в комнату, пристегивал ремнями к столу, открывал шторки кабинки свидетелей, затем отступал назад и ждал. Во Флориде он работал с одним парнем, который проделал подобное раз пятьдесят. «Для меня это привычное дело», — сообщил он Мейсону, когда тот, став свидетелем первой казни, блевал в корзину для мусора.

Мейсон скользнул в кресло, щелкнул выключателем настольной лампы и открыл дело Роббина. В папке имелась фотография приговоренного. Когда Роббина арестовали, ему было лишь девятнадцать лет — длинные волосы и подозрительно прищуренные щелочки глаз. Мейсон начал читать. 6 мая 1985 года Дэниэл Джозеф Роббин избил и застрелил из пистолета пятнадцатилетнего Стивена Джозефа Стенли (он же Шэп) при ограблении со взломом дома погибшего. Ага, а вот и адрес, где все это произошло. Блейн, штат Орегон, Индиан-Ридж-Лейн, дом 111. Еще живую жертву обнаружил отец, помощник шерифа Натаниэл Патрик Стенли. Стивен Стенли умер до прибытия машины скорой помощи. Остальные члены семьи — мать и жена Ирен Люсинда Стенли и одиннадцатилетняя Барбара Ли (она же Блисс) при этом не присутствовали. Семья Стенли, переехавшая в Блейн из штата Иллинойс, до этого трагического происшествия прожила в Орегоне всего полтора года.

Директор пролистал еще несколько страниц — судебные протоколы, письма, фотографии, — затем откинулся на спинку кресла и выглянул в окно. Приземистое прямоугольное здание стояло отдельно, в северной части тюремного комплекса, занимавшего площадь двадцать пять акров. В последний раз смертную казнь здесь привели в исполнение двадцать семь лет назад. На работу в эту тюрьму Мейсон перевелся из тюрьмы штата Флорида, что в городе Рейфорд, в надежде получить должность вроде той, на которой находится теперь, начальника исправительного учреждения, с хорошей зарплатой и широкими полномочиями. Набрав полную грудь воздуха, Мейсон громко выдохнул, вложив в этот выдох все свое негодование. Почему именно сейчас? Вверенная ему тюрьма переполнена, число заключенных в камере вдвое превосходило все положенные нормы. Время от времени вспыхивали драки, преступные группировки распоясались и держали в страхе не только других заключенных в тюремных стенах, но порой и надзирателей. Имелись проблемы с наркотиками и межрасовыми отношениями. И, несмотря на это, власти по-прежнему упорно урезали финансирование мероприятий по консультированию и реабилитации. И вот теперь казнь. Почему сейчас? Почему именно это?

Мейсон перечитал приказ. Казнь назначена на 29 октября, точное время — 0:01.

— Меньше чем месяц, черт побери, — вздохнул он и покачал головой. Затем, как будто для того, чтобы воодушевить себя, хлопнул в ладоши. Одна ладонь у него была темная, как и вся его черная кожа, другая — гротескно светлая. Нечего жаловаться на работу, сказал он себе. Лучше прочитать о том, что предстоит в этой связи сделать. Не стоит даже заикаться или предпринимать что-то такое, что может быть истолковано начальством как нежелание или нерешительность. В конце концов, разве вся его карьера не вела его именно к этому? Так что обратной дороги нет. Хочешь не хочешь, но он точно знал: приказ этот ему обязательно нужно выполнить.

* * *

Она навсегда запомнила этот день — 20 сентября — и время, шесть часов вечера. В воздухе пахло яблоками, и в небо над рекой взлетали гуси. Ее сын Шэп — ему тогда было тринадцать с половиной лет — стоял в поле возле сарая и играл на трубе. Дочь Блисс вместе со своим лучшим другом Джеффом каталась на качелях, сделанных из подвешенной на веревке автомобильной шины. Затем тридцатидвухлетняя Ирен Стенли, стройная и хорошенькая, вспомнила о муже.

Нэт подъехал к дому на новеньком пикапе, стащил с головы широкополую шляпу, помахал рукой детям и, с шумом войдя через заднюю дверь, положил на кухонный стол, на котором она резала овощи, карту Соединенных Штатов.

Ее муж был красивый мужчина — мускулатура профессионального борца, медно-рыжие волосы, зеленые глаза. Глядя на него, Ирен улыбнулась. Он же расстегнул куртку, сбросил ее вместе со шляпой на кухонный стол и объявил, что утром ему звонил его старый приятель, бывший сослуживец.

— Он шериф в Орегоне. Говорит, что хочет взять меня к себе помощником.

Ирен подняла голову от разделочной доски:

— С каких это пор ты ищешь работу?

Нэт вот уже девять лет проработал помощником шерифа округа Юнион. Не первым помощником, но, похоже, все к тому шло. Нэт был умный, общительный, к тому же герой войны. Ирен не сомневалась, что когда-нибудь ее мужа выберут шерифом.

— С тех пор, как поговорил с Добином. Так его зовут. Добин Стубник. Мы с ним подружились еще во Вьетнаме.

— Шериф Стубнек?

— Стубник.

— Ясно. — Ирен потянулась за картофелиной и разрезала ее пополам. На обед будет рагу. Говядина, морковь, картофель и маленькие луковицы, которые Нэт терпеть не мог, а дети просто обожали.

— Он хороший парень, — сообщил Нэт. — Сообразительный, проворный, легкий на подъем. — Отодвинув в сторону разделочную доску, он развернул и расправил на столе карту, новенькую и хрустящую, после чего провел пальцем боксера-тяжеловеса по левому ее краю и остановился на слове «Орегон». — Это дикая местность вот здесь, — пояснил он. — Народу мало, простора много. Черт побери, часть ее до сих пор считается фронтиром.

Ирен посмотрела туда, куда уперся палец мужа, и представила себе эпизод из фильма с участием Джона Уэйна: ковбои, индейцы, салуны, знойные полногрудые барменши. Самая дальняя западная точка от ее дома в Карлтоне, штат Иллинойс, в которой она бывала, — это Миссури. И она ее вполне устраивала.

— Там есть все, дорогая. Горы, озера, океан, все, что пожелаешь.

Ирен отложила нож. Она выросла в доме, в котором сейчас готовила ужин. Ее мать тоже готовила еду на этой кухне, так же как и ее бабушка. Дом построил ее прадед. Дом стоял на прекрасной плодородной земле, которую Миссури обвивала, подобно нежной руке. А Нэт? Он вырос неподалеку, в трех милях отсюда. Его семья вот уже пятьдесят пять лет держала единственную в Карлтоне мясную лавку. Двое детей Ирен и Нэта, Шэп и Блисс, ходили в ту же школу, что когда-то и они сами. У них были даже те же самые учителя. Иллинойс был их домом, их единственным домом. И он, черт побери, останется им навсегда. Она повернулась лицом к мужу:

— Семья, Нэт. У нас там нет родственников.

Нэт взял со стола карту, сложил и выровнял по линиям сгиба.

— Верно, мы все время жили рядом с родственниками, твоими и моими. Но разве тебе не хочется начать новую жизнь, рассчитывая только на себя? — спросил он и похлопал картой по ладони. — Лично я считаю, что было бы неплохо, если бы мы с тобой туда переехали.

Ирен бросила на мужа выразительный взгляд, вернула на место разделочную доску, думая о том, какая муха укусила сегодня Нэта и, что гораздо важнее, как ей разрешить возникшую проблему. Невысокий и коренастый, Нэт всегда вел себя с уверенностью рослого мужчины. На крепкой, мощной шее сидела не менее крупная голова. Ничто не могло заставить отступить такого, как он, если он уже принял решение.

— Не знаю, о чем ты говоришь, Натаниэл Стенли. Если уж на то пошло, переезды никому не шли на пользу, кроме тебя.

Нэт взял морковку и, с хрустом впившись в нее зубами, отошел к раковине, где откусил от морковки еще кусок. Ирен вздохнула, а ее нож громким стаккато застучал по разделочной доске.

— Ты ведь не просто с корнем выдернешь свою жизнь из земли, как какой-нибудь сорняк, Нэт. Я знаю, многие люди так и поступают, но от этого их поступки не становятся правильней. Это дом. — Стук. — Твоя мама, твой брат, твои тетки, дядья, племянники и племянницы. — Стук, стук, стук, стук. — Все, кто как-то связаны с нами, живут здесь. И не важно, надоели они нам или нет. Они наша семья, наши родственники. Нельзя оставлять семью.

Ирен высыпала нашинкованные овощи в кастрюлю и подошла к раковине.

— В любом случае, — произнесла она, отодвинув бедром мужа, чтобы тот посторонился. — Дети все еще ходят в школу. Блисс избрали секретарем класса, а Шэп…

Она закрыла кран, взяла полотенце и выглянула в окно. Солнце, красный шар на алом небе, раскрасил все вокруг — землю, сарай, даже детей — оттенками розового и персикового цвета. Блисс и Джефф принялись карабкаться на старый клен, Шэп со своей трубой все еще оставался в поле. Он играл «Тихую ночь», и его долгие, жалобные ноты заставили Ирен прижать полотенце к груди. Это был заключительный музыкальный номер ее сына за день. В хорошую погоду он обычно исполнял его на трубе на открытом воздухе. В плохую — дома на пианино. Нэт часто ворчал, что ему до смерти осточертело круглый год слушать рождественскую песню.

— Шэп. — Нэт выплюнул последний кусочек моркови в раковину, затем захлопнул окно. — Место вроде Орегона? Знаешь, оно чертовски подойдет для нашего парня. — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — По-моему, Ирен, Орегон — это именно то, что ему нужно.

• Издательство «Текст», 2011 г.
• Мордехай Рихлер (1931 — 2001) — один из самых известных в мире канадских писателей. Его книги — «Кто твой враг», «Улица», «Версия Барни» — пользуются успехом и в России.
  
  Жизнь Джейка Херша, молодого канадца, уехавшего в Англию, чтобы стать режиссером, складывается вроде бы удачно: он востребован, благополучен, у него прекрасная семья. Но Джейку с детства не дает покоя одна мечта — мечта еврея диаспоры после ужасов Холокоста, после погромов и унижений — найти мстителя (Джейк именует его Всадником с улицы Сент-Урбан), который отплатит всем антисемитам, и главное — Менгеле, Доктору Смерть. Поиски мстителя сводят Джейка с криминальными типами, из-за чего он в силу нелепых случайностей попадает под суд.
  
  Благодаря сплаву тонкого лиризма, искрометного юмора и едкого сарказма многие критики считают «Всадника с улицы Сент-Урбан» лучшим романом писателя.

• Перевод с английского В. Бошняка

Вот интересно, порой пытался представить себе
Джейк, как Herr Doktor, в его теперь уже преклонном
возрасте почивает: дрыхнет, безвольно
раззявив рот, или — что ему, наверное, более
свойственно, — даже пребывая в забытьи, всегда
держит челюсти крепко сжатыми? Впрочем, не
важно. В любом случае придет Всадник и сдернет
золотую коронку с треугольного пенька на месте
одного из его верхних передних зубов. Щипцами.
Нет, плоскогубцами! Ме-е-едленно.

Еще додумывая эту мысль, Джейк осознал, что
вдруг проснулся весь в поту.

— Придет, ох, придет! — вырвалось у него
вслух.

Лежащая рядом Нэнси пошевелилась.

— Ничего, это я так, — тихо сказал Джейк. — 

Опять тот сон. Спи, спи.

По слухам, Herr Doktor окружил себя вооруженными
телохранителями, их у него на вилле,
наверное, даже несколько — может, четверо. Да
и сам, скорей всего, держит оружие под рукой.
Какой-нибудь армейский револьвер, засунутый
под подушку, или автомат, прислоненный к стене
в углу комнаты с решетками на окнах, глядящих
на еле заметную тропу в джунглях — быть может,
от Пуэрто-сан-Винсенте к пограничному форту
«Карлос Антонио Лопес» на реке Паране.

Но и это ему не поможет, продолжал фантазировать
Джейк. Всадник с улицы Сент-Урбан застигнет
его врасплох и шанса улизнуть не даст.

Вновь погрузиться в сон не получалось. Поэтому
осторожно, чтобы не разбудить Нэнси, он выскользнул
из постели, накинул халат и, втянув живот,
протиснулся между кроватью и колыбелькой.

Поднявшись в свое чердачное укрывище, Джейк
машинально глянул на стенные часы, показывающие
время Парагвая — время Хера Доктора. Ага:
стало быть, в Асунсьоне без четверти одиннадцать,
поздний вечер.

Еще вчерашнего дня, между прочим.

Джейк отступил и стал обозревать свой стол с
царящим на нем кажущимся беспорядком, который,
на его взгляд — взгляд истинно посвященного,
— представлял собой тщательно выстроенную
систему ловушек. К примеру, второй сверху правый
ящик, казалось бы оставленный беззаботно открытым, на самом деле выдвинут в точности на
дюйм и три четверти. Конверт авиапочты, якобы
небрежно брошенный на перекидной календарь,
на самом деле положен не абы как, а под углом
в тридцать градусов к подставке настольной лампы.
Или под шестьдесят градусов? Черт побери,
с этими тайными зацепками, столь хитроумно
расставленными с вечера для уловления матери,
проблема в том, что точные величины углов и
размерений наутро не можешь вспомнить, а все
записывать — да ну! — лень, конечно. Исследуя
положение второго сверху правого ящика, Джейк
вдруг усомнился, он ли оставил его вчера выдвинутым
на два и три четверти дюйма. Или так он
оставлял его позавчера?

Четыре утра. Туда-сюда послонявшись, Джейк
сошел вниз, в кухню, где смешал себе джинтоник,
взял сигару — «Ромео и Джульетту», как
всегда, — и прикурил. Попался в настенное
зеркало… Покрепче натянул воображаемую
бейсболку. В ответ на условный знак кетчера
отрицательно мотнул головой, весь собрался,
дернул вверх левой ногой, толкнулся и метнул.
Н-нате вам! — абсолютный ноу-хиттер в стиле
Герша Лайонса, мяч типа оторви да выбрось!
Неподражаемый, неотбиваемый. Великий Уилли
Мэйс битой все же взмахивает, но мажет, и
судья-ампайр возглашает: «Страйк третий!» Гут
гезукт, — хмыкает Джейк. Вот тебе, Ред Смит,
знай наших. Смотри не пожалей, что не включил
меня в команду!

До того как принесут утреннюю почту, еще
часа три, соображал Джейк. Можно, конечно,
сесть за руль, смотаться на Флит-стрит… Да ну, к
черту.

Со вчерашней «Ивнинг стэндард» в руках Джейк
угнездился в отделанной дубовыми панелями гостиной
и, притворившись, будто понятия не имеет,
чем чревата ее последняя страница, стал подбираться
к ней исподволь, методично перемалывая и
«Дневник лондонца», и… так, что там у нас дальше?
«Человеческое измерение»? Ну-ка, ну-ка…

Выше голову!
Девушка, разбитая полиомиелитом,
сама готовит

В течение пятнадцати лет Бетти Уорд лелеяла
надежду сама приготовить еду. Лежа в барокамере,
читала поваренные книги в надежде, что
когда-нибудь ее мечта осуществится.

Теперь при помощи новейшей техники,
специально для таких больных разработанной
и установленной у нее дома в Эшере (графство
Суррей), она может готовить! В ее барокамеру
встроен пульт управления плитой и электрочайником.
Она отдает распоряжения матери, что и
в каких пропорциях смешивать, а потом управляет
процессом термообработки, подбородком
нажимая на кнопку пульта.

— Лучше всего, — говорит Бетти, — у меня
получаются блинчики и отбивные.

Ту статью с его фотографией, что была на последней
странице, Нэнси, оказывается, выдрала.
Чтобы не попалась на глаза детям. Так… «Кэпитал
Юнитс» снизились еще на пенни. «Эм энд Джи»
тоже. Красотка Модести Блейз опять попала в
переделку, но голых сисек что-то не видать. С такими
еще сосочками, выписанными тушью. Помимо
воли Джейк ощутил шевеление в чреслах.
Разбудить, что ли, Нэнси? Нет, ребенок и так лишает
ее всякой возможности выспаться. Джейк
начал было озирать полки в поисках чего-нибудь
эрогенного — какой-нибудь книжонки, походя
купленной в аэропорту или на вокзале, — но
тотчас вспомнил: все, что не успел стащить Гарри,
выставлено теперь на всеобщее обозрение в
судебном зале № 1. Например, его посиневшие
плавки с ширинкой.

В кармане халата Джейк нашел монетку, подбросил,
легла орлом. Два раза из трех. Потом три
из пяти. Вернулся на кухню, налил себе еще выпить.
Пятнадцать минут пятого. В Торонто четверть
двенадцатого. Будь он сейчас там, играл бы
в кругу закадычных друзей на бильярде или пил
в баре на крыше отеля «Парк Плаза», к тому же
был бы при этом дома, что и само ведь по себе
не лишено приятности. Как в Канаде уютно! Все-таки
родина, пусть он и отряс со своих ног ее прах
с решительностью неимоверной. Двенадцать лет
назад! Тогда она ему представлялась в виде рас
кинувшейся на тысячи миль хлебной нивы —
дыра дырой, деревня, жалкое захолустье и ничего
больше.

Джейк вспомнил, как они с Люком стояли на
палубе судна у релинга, в голове шумело шампанское,
распирала радость, в дымке таял КвебекСити,
а они уплывали все дальше по реке Святого
Лаврентия в океан.

— Нет, ты меня, меня послушай! — захлебывался
смехом Джейк. — Вот ты скажи, что сейчас
происходит в Торонто?

— В Торонто? О, ну как же! Город с каждым
днем становится все краше.

— А в Монреале?

— Ну, и Монреаль тоже — он неустанно движется
вперед!

Как была страна с большим будущим, так с
большим будущим и остается. И все же… все же,
как его туда тянет! Причем все сильней и сильней,
особенно в начале осени, когда в Лаврентийских
горах бархатный сезон. В последний
раз, когда он плыл по гладким водам реки Святого
Лаврентия навстречу океанской зыби, им, по
правде говоря, владело чувство потери, можно
даже сказать утраты, и он с грустью наблюдал,
как за корму уходят поселки, притулившиеся к
береговым скалам. Ни в одном из которых он не
бывал никогда.

Всё на круги своя, подумал он. Все по кругу.

• Издательство «Эксмо», 2011 г.
• «Еще одна книга одержимого вегетарианца», — пренебрежительно подумаете вы и будете не правы. Во-первых, Фоер — автор мировых бестселлеров «Полная иллюминация» и «Жутко громко, запредельно близко», получивших престижные литературные награды и переведенных на десятки европейских языков. А во-вторых, он вовсе не призывает нас раз и навсегда отказаться от мяса в пользу морковки и капусты. Фоер лишь предлагает на минутку задуматься о тех вещах, о которых принято не думать.
  
  Откуда мясо появляется на наших столах? В каких условиях содержали курицу, ставшую вашим ужином? Что приходится пережить животным, прежде чем их мясо оказывается на магазинных прилавках? Отчего нередки случаи откровенного садизма среди людей, работающих на бойнях? Есть ли альтернативы жестокому обращению с животными в условиях массового производства?
  
  Джонатан Фоер раз и навсегда решил для себя эти вопросы. Стараясь во всем добираться до самой сути, он провел полномасштабное исследование, охватывающее все этапы производства мяса, как в промышленных, так и в более скромных масштабах. Увы, многие открывшиеся факты могут шокировать даже самых стрессоустойчивых мясоедов.
  
  Без излишней патетики, внятно и логично автор шаг за шагом демонстрирует нам ход своих рассуждений. Анализирует способы, позволяющие людям оправдываться в собственных глазах и не задумываться о судьбе убитых животных.
  
  Несмотря на то, что сам Фоер после написания книги стал убежденным вегетарианцем, он предлагает неравнодушным людям и менее радикальные способы действий. Альтернативой ужасам промышленного производства может стать возвращение к более гуманным видам животноводства. Например, в книге приведен рассказ о ранчо, хозяйка которого — вегетарианка. Они с мужем обеспечивают животным достойную жизнь и легкую смерть, без излишней жестокости. К сожалению, таких примеров можно насчитать лишь единицы. Все о реальном положении дел читайте в новой книге Джонатана Сафрана Фоера «Мясо. Eating Animals». Но будьте готовы к тому, что она перевернет вашу жизнь.

• Купить книгу на Озоне

Вероятно, первое желание моего сына, неосознанное и не выраженное словами, было поесть. Его кормили грудью уже спустя несколько секунд после рождения. Я смотрел на него с благоговением, чувством, которое не испытывал еще никогда в жизни. Ему не надо было ничего объяснять, не нужно было никакого опыта, он знал, что нужно делать. Миллионы лет эволюции внедрили в него это знание, как и закодировали биение его крошечного сердечка, а также расширения и сокращение его жадно впитывавших воздух легких.

Да, подобного благоговения никогда не было в моей жизни, но чувство это связывало меня через поколения с моими предками. Я видел кольца на моем родовом древе: мои родители, смотрящие, как я ем, моя бабушка, смотревшая, как ест моя мама, мои прабабушка и прадедушка, взирающие, как моя бабушка… Он ел, как ели дети доисторических пещерных художников.

Когда мой сын начал жить и когда я начал писать эту книгу, казалось, все его существо сконцентрировано вокруг пищи. Его кормили, он спал после кормления, капризничал перед кормлением или исторгал из себя молоко, которым его кормили. Теперь, когда я заканчиваю книгу, он способен уже произносить вполне вразумительные речи, а та еда, которую он потребляет, поглощается вместе с историями, которые мы рассказываем. Кормление ребенка не похоже на то, как потчуют взрослых: оно намного важнее. Оно важнее потому, что важна его пища (то есть важно его физическое здоровье, важно и удовольствие, которое он получает от еды), и потому, что важны истории, поглощаемые вместе с едой. Эти истории объединяют нашу семью, делают ее похожей на другие семьи. Истории о еде — это истории о нас самих, это наша история и наши семейные ценности. Это еврейские традиции, на которых стоит моя семья. Я усвоил, что еда служит двум параллельным целям: она питает и сохраняет родовую память. Прием пищи и рассказывание историй неразделимо: соленная морская вода — это те же слезы; мед не только сладкий на вкус, он напоминает нам о сладости мира; маца — это хлеб нашей горечи.

На планете тысячи съедобных продуктов, и чтобы пояснить, почему мы употребляем относительно малую долю из них, стоит потратить несколько слов. Мы должны объяснить, что петрушка в нашей тарелке — для украшения, что пасту не едят на завтрак, отчего мы едим крылья, но не едим глаза, едим коров, но не едим собак. Истории — это не только изложение фактов, это еще и утверждение правил.

Много раз в жизни я забывал, что у меня есть истории про еду. Я просто ел то, что сумел достать, или то, что было вкусно, что представлялось естественным, разумным или полезным — ну, что тут нужно объяснять? Но, размышляя о родительском долге, я начинал думать, что подобное равнодушие недопустимо.

С этого и началась моя книга. Я просто хотел знать — не только для себя, но и для своей семьи, — что такое мясо. Я хотел узнать об этом все, до самого конца. Откуда оно берется? Как его производят? Как с животными обращаются, и насколько это важно? Каков экономический, социальный эффект поедания животных, и как это влияет на окружающую среду? Впрочем, в своих персональных поисках я не заглядывал столь далеко. Начав интересоваться, как родитель, я вплотную столкнулся с такими реалиями, которые, как гражданин, не мог игнорировать, а как писатель, не мог оставить при себе, не предав публичности. Но осознавать реалии и ответственно писать о них — это не одно и то же.

Я хотел не только задать эти вопросы, но и разобраться в них обстоятельно. Почти 99 процентов всего мяса, потребляемого в этой стране, поступает с «промышленных ферм», и большую часть книги я посвящу объяснению того, что это означает и почему оставшийся 1% животноводства имеет не меньшее значение и составляет важную часть этой истории.

Непропорционально большое количество страниц посвящено обсуждению семейных животноводческих ферм, что отражает, по моему мнению, их значимость, и в то же время незначительность, что парадоксально подтверждает правило.

Чтобы быть совершенно честным (рискуя тем самым потерять доверие к моей объективности на стр. 00), я еще до начала своих исследований предположил, будто уже знаю, что найду — не детали, но общую картину. Впрочем, другие делали то же самое. Почти всегда, когда я рассказывал кому-либо, что пишу книгу о «поедании животных», этот человек предполагал, даже ничего не зная о моих взглядах, будто речь идет об апологии вегетарианства. Это говорит о том, что большинству вовсе не нужно тщательное изучение системы животноводства, имеющее целью отвратить человека от мяса, оно как бы заранее знает всю доказательную аргументацию. (А какое предположение сделали вы, увидев название этой книги?)

Я тоже предположил, что моя книга о поедании животных станет откровением в обосновании вегетарианства. Она таковой не стала. Само по себе обоснование вегетарианства, его апология стоит книги, но я писал не об этом.

Животноводство невероятно сложный, запутанный предмет. Ни два животных одной породы, ни две породы животных, ни фермы, ни фермеры, ни едоки — не одинаковы. Горы исследований — чтение книг, бесконечные беседы, личные впечатления — вынудили взглянуть на этот предмет серьезно, и я вынужден был спросить себя, смогу ли сказать нечто внятное и значительное о столь многогранной проблеме. Возможно, речь следует вести не об абстрактном «мясе». Вот есть животное, выращенное на конкретной ферме, забитое именно на этой фабрике, проданное в таком-то виде и съеденное этим вот человеком — каждый отдельный этап столь индивидуален, что невозможно собрать все это в единую мозаику.

Употребление в пищу животных — одна из таких проблем, как, скажем, аборт, при обсуждении которых многие важные моменты не удается прояснить до конца (Когда, на какой стадии зародыш становится личностью? Что на самом деле испытывает животное?), это приводит в замешательство и заставляет принимать оборонительную позицию или провоцирует агрессию. Это довольно скользкий, неприятный и неоднозначный поворот темы. Один вопрос порождает другой, и в результате можно неожиданно запутаться в том, что прежде казалось абсолютно ясной жизненной позицией. Еще хуже, если вовсе не сформулируешь никакой позиции, той, которую стоит защищать, как жизненный принцип.

Кроме всего прочего, бывает сложно распознать разницу между тем, как представляешь себе нечто, и что это нечто есть на самом деле. Слишком часто аргументы против поедания животных вовсе и не аргументы, а попросту выражение индивидуального вкуса. В то время как факты — то есть, как много свинины мы потребляем; то есть какое множество мангровых болот было уничтожено аквакультурой; наконец, как убивают корову — эти факты непреложно говорят о том, что мы делаем со всем этим. Должны ли они быть оценены с точки зрения этики? С общественной точки зрения? Юридически? Или это просто добавочная информация для конкретного едока, чтобы он спокойно ее переварил?

Эта книга — продукт огромного числа исследований, она строго объективна, как и должна быть любая честная работа журналиста: я использовал наиболее умеренную из всех возможных статистику (почти всегда базирующаяся на правительственных источниках, научных статьях, рецензируемых специалистами в данной области, достоверных источниках), для проверки использованных фактов отдавал на отзыв независимым экспертам — и при этом строил ее, как цельную историю. Здесь вы найдете кучу данных, но они иногда неубедительны и могут трактоваться произвольно. Факты важны, но сами по себе они не несут смысловой нагрузки, особенно когда невозможно точно передать их сущность словесно.

Что означает последний крик курицы? Боль? А что означает боль? И неважно, как много мы знаем о физиологии боли — как долго она длится, какие симптомы вызывает и так далее — ничего определенного. Но соедините факты, соберите их в историю сострадания или холодного господства, или одновременно того и другого — поместите их в историю о мире, в котором мы живем, историю о том, кто мы есть и кем хотим быть — и тогда вы сможете говорить о поедании животных убедительно и страстно.

Мы скроены из историй. Я вспоминаю о тех субботних вечерах за кухонным столом моей бабушки, когда на всей кухне мы были только вдвоем — и черный хлеб в раскаленном докрасна тостере да жужжащий холодильник, весь залепленный семейными фотографиями. За горбушками памперникелей и кокой она рассказывает мне о бегстве из Европы, о продуктах, которые она стала бы есть, и к которым даже не притронулась бы. Это была история ее жизни. «Послушай меня», — проникновенно повторяла она, и я знал тогда, что мне передавали важный жизненный урок, даже если и не понимал, будучи ребенком, в чем суть этого урока.

Теперь я знаю, в чем он состоял. И хотя подробности могут разниться, я пытаюсь и буду пытаться передать ее урок своему сыну. Моя книга — самая честная попытка сделать это. Приступая к ней, я чувствую великий трепет, ибо существует множество привходящих моментов. Отстраняясь на мгновение от того, что в Америке каждый год только для еды убивают более десяти миллиардов сухопутных животных, не думая об окружающей среде, о людях, вовлеченных в этот процесс, не касаясь таких впрямую зависящих от всего этого тем, как мировой голод, эпидемии и угроза истребления видов, мы погружены только в собственные чувства, занимаемся только собой и друг другом. Мы не только рассказчики наших историй, мы — сами истории. Если мы с женой воспитаем нашего сына как вегетарианца, он не станет есть единственного и особенного блюда своей прабабушки, никогда не ощутит уникального и абсолютного выражения ее любви, вероятно, никогда не подумает о ней, как о Самом Великом Поваре На Свете. Ее главная история, сокровенная история нашей семьи исчезнет.

Первые слова, которые произнесла моя бабушка, впервые увидев своего внука, были: «я взяла реванш». Из бесконечного множества вещей, которые она могла в этот момент выбрать, она выбрала то, что выбрала, и это был ее выбор.

• Издательство «Альпина паблишер», 2011 г.
• Айн Рэнд (1905–1982) — наша бывшая соотечественница, крупнейшая
  американская писательница, автор бестселлеров «Атлант
  расправил плечи», «Источник», «Мы живые». Яростный пропагандист
  идей капитализма, свободы личности, ограничения роли государства.
  Создатель философии объективизма — мировоззренческой системы,
  снискавшей последователей и горячих приверженцев во всем мире.

• Активно занимаясь лекционной деятельностью, в конце своих
  публичных выступлений Айн Рэнд отвечала на вопросы слушателей
  на самые разные темы. Лучшие ответы вошли в эту книгу. Около
  половины из них связаны с философией и политикой, остальные
  касаются этики, эпистемологии, метафизики и эстетики. Каждый,
  кому интересно творчество Айн Рэнд, найдет в этих ответах нечто
  значимое и новое для себя.

• Купить книгу на сайте издательства

Декларация независимости

Кого из отцов-основателей вы особенно почитаете и почему?

Если выбирать кого-то одного, я бы назвала Томаса Джефферсона.
Декларация независимости — пожалуй, величайший документ
в истории человечества как с философской точки зрения, так
и в литературном отношении.

Мы отталкивались от Декларации независимости, и вот сегодня
летим в тартарары. Что бы вы внесли в Декларацию
независимости или вычеркнули из нее?

Если кто-то составил величайший в истории политический документ,
из этого еще не следует, что впоследствии само собой построится
идеальное общество. По-вашему, если страна летит в тартарары,
значит, Декларация независимости несостоятельна.
Ничего подобного. Вспомните, каких высот мы как нация достигли
с тех пор, как ввели принципы Декларации. И если вы видите
фундаментальные расхождения с ней, не стоит винить в этом документ.

Некоторые из журналистских аллюзий Декларации не применимы
к действительности. Но ее принципы никуда не делись —
и прежде всего концепция прав человека. На базовом уровне,
впрочем, сделана одна маленькая ошибка: я имею в виду мысль,
будто неотъемлемые права даны человеку Творцом, а не Природой.
Но это вопрос терминологии. С философской точки зрения
смысл Декларации от этого не меняется.

Свобода и права человека

Имеет ли место ущемление личных свобод в нашей стране?

«Свобода» в контексте политики означает отсутствие принуждения
со стороны государства (которое по закону имеет монопольное право
на применение физической силы). Так что «ущемление» при нынешних
тенденциях — это слишком мягко сказано. Мы неудержимо
скатываемся к утрате всяких свобод. Однако эта тенденция не обязательно
должна сохраняться, ее можно преломить.

Разве государство не должно обеспечить американцам досуг
и экономическую безопасность, без которых свобода — непозволительная
роскошь?

Говоря, что свобода доступна только в праздности, мы превращаем
само слово «свобода» в метафору. В политическом контексте
«свобода» — это отсутствие принуждения. Если государство берет
под контроль все новые сферы нашей жизни, если мы все сильнее
отдаляемся от объективной закономерности и отдаем все больше
тиранической власти в руки правительства — о какой свободе
вообще может идти речь?

Мы живем не в XVII в., когда население земли составляло одну
десятую нынешнего. Не следует ли из этого, что государство
должно вырасти и брать на себя намного больше?

Вы считаете, что по мере усложнения общества государство должно
брать на себя больше функций. Но сегодня технологии настолько
развиты, что мы смогли отправить человека в космос.
Чем разумнее общество, тем меньше грубой силы требуется, чтобы
им управлять. По мере развития общества все острее становится
необходимость дать человеку свободу.

Вопрос из разряда «что было раньше, курица или яйцо?»: является
ли свободное предпринимательство следствием политических
свобод, или наоборот?

Политическая и экономическая системы дополняют друг друга;
ни политика не создает экономику, ни наоборот. И ту и другую
создают единые идеи. Политическая система, защищающая свободное
предпринимательство, и капиталистическая экономика —
результаты процесса исторического развития. Обе следуют из философии
разума, свободы и прав личности — вырастают на том же
фундаменте, на котором создавалась наша страна.

Вправе ли государство вмешиваться в дела родителей, которые
жестоко обращаются с детьми?

Да, при наличии доказательств физического насилия — скажем,
если детей бьют или морят голодом. Это вопрос защиты прав человека.
Поскольку дети не в силах сами защититься от физического
насилия и зависят от родителей, государство имеет право вмешаться,
чтобы защитить права ребенка, как вправе оно не позволить
одному взрослому избивать, сажать под замок или морить
голодом другого взрослого. Само выживание ребенка зависит
от родителей, и государство вправе проследить за тем, чтобы жизни
ребенка ничего не угрожало. Но на проблемы интеллектуального
характера это не распространяется. У государства нет никаких
прав вмешиваться в воспитание ребенка, всецело являющееся
обязанностью и правом родителей.

В чем права детей отличаются от прав взрослых, особенно
в свете того, что ребенок нуждается в родительской опеке?

И у взрослого, и у ребенка есть право жить, быть свободным
и стремиться к счастью. Но эти права обусловлены разумом
и знаниями индивида. Подросток не может себя содержать, а маленький
ребенок не способен реализовать свои права и не знает,
что значит стремиться к счастью, в чем состоит свобода и как ею
пользоваться. Все человеческие права неотъемлемы от природы
человека как существа разумного. Следовательно, ребенку придется
подождать, пока он не разовьет свой ум и не приобретет
достаточно знаний, чтобы самостоятельно и в полном объеме
осуществлять свои права. Пока он мал, о нем должны заботиться
родители. Это заложено природой. Можно декларировать
какие-то права детей — но реальностью эти «права» не станут.
Идея права коренится в существующем положении вещей. Это
значит, что родитель не вправе морить ребенка голодом, пренебрегать им, причинять ему физический вред или убивать его.
Государство должно защищать ребенка как любого своего гражданина.
Но ребенок не может требовать прав взрослого, поскольку
еще не способен их реализовать. Он должен подчиняться родителям.
Если родители ему не нравятся, пусть уходит из семьи,
как только будет способен любым законным способом зарабатывать
себе на жизнь.

Есть ли права у умственно отсталых людей?

Не права в буквальном смысле — не те же права, что у нормальных
людей. Фактически у них есть право на защиту, как у вечных
детей. Как и дети, умственно отсталые люди имеют право на защищенность,
поскольку являются людьми, а значит, могут со временем
развиться и обрести хотя бы частичную самостоятельность.
Защита их прав — жест великодушия по отношению к ним
за то, что они люди, пусть несовершенные. Но считать, что недоразвитый
человек может осуществить свои права на деле, нельзя,
ведь он неспособен действовать разумно. Поскольку все права
вытекают из человеческой природы, существо, не способное
воспользоваться правами, не может их иметь в полной мере.

Если мы вынуждены отказаться от одного из проявлений свободы
— свободы первыми применять силу — во избежание
анархии, почему бы не поступиться другими проявлениями
свободы, чтобы дать государству возможность защитить
нас, например, от загрязнения окружающей среды?

Я никогда не прибегала к такой формулировке: «Мы должны отказаться
от одного из проявлений свободы». Об этом говорят консерваторы, а не я. Заметьте, сколько проблем создает неточность
высказывания. Если нам придется отказываться от проявлений
свободы, в итоге мы потеряем все — ведь для любого «отказа»
найдется уважительная причина. Отрицая личную месть, я вовсе
не имею в виду, что кто-либо должен отказаться от части своих
свобод. У нас нет свободы нападать на других — первыми применять
силу, но у нас есть право на самозащиту. Однако, поскольку
это право затрагивает другого индивида, а мы хотим поддерживать отношения с другими людьми и жить в обществе, то следует
установить законы, в рамках которых будет осуществляться
самозащита. Создание нормальной формы правления не имеет
ничего общего с отказом от свободы. Это возможность защитить
себя самого и любого другого человека от иррационального применения
силы.

Ограничить свою свободу из-за загрязнения окружающей среды
— значит отказаться от свободы формировать суждение, производить
и контролировать собственную жизнь. Фактически это
права, неотчуждаемые в силу нравственного закона, и отбрасывать
их нельзя. Даже если экологам что-то такое известно — а это
явно не так, — пускай сначала убедят нас в этом. Тогда в нашей
воле будет им подчиниться. Но даже если они знают больше нас,
это не дает им права требовать, чтобы мы отказались от своей
свободы.

Есть ли нечто общее между падением Рима и самоубийственными
тенденциями развития нашего общества?

Да. Параллелей между современной западной цивилизацией и ситуацией
в Римской империи много, и они поражают. Самая очевидная:
Рим достиг величия в период свободы, пока был республикой,
и рухнул после того, как превратился в империю, когда усилилось
государственное регулирование (вот оно, государство
всеобщего благосостояния, прославившееся лозунгом «хлеба и зрелищ
»). Рост налогов и ужесточение государственного контроля разрушили
экономику Рима, и варвары смогли его захватить. Нечто
подобное происходит сейчас. Мы не должны капитулировать перед
варварами, но очевидно — они этого ждут.

Сила

Что вы подразумеваете под силой?

Сила — это нечто первичное, это вот что [сжимает кулак]. То,
что делается не убеждением, а физическим принуждением. Когда
вы вынуждены что-либо делать, поскольку альтернатива —
физический ущерб: вас схватят, бросят в тюрьму, лишат собственности или убьют. В этой грубой форме сила есть то, что с вами
творят не по справедливости, не в соответствии с законами
природы, а по произволу. По сути, государство владеет монополией
на силу, поскольку призвано предотвращать бандитские
разборки между несогласными с чем-то гражданами. Государству
следует применять силу только против тех, кто прибег к ней
первым; но ни в коем случае государство не должно инициировать
применение силы. Но сегодня все правительства именно
так и поступают. Закон — это сила, поскольку его приходится
соблюдать под угрозой наказания. Если вы не согласны с частным
лицом, ему остается лишь одно — не иметь с вами дела. Если же
государство требует от вас чего-то, с чем вы не согласны, оно
может посадить вас в тюрьму или отобрать вашу собственность.
Это легализованная сила.

Полицейский, закладывающий за воротник, — это грубая сила?

Нет. Бюрократ, сажающий в тюрьму бизнесмена, — вот грубая
сила. Грубая сила — это дискреционные полномочия, власть,
для которой не существует объективных законов, из-за чего
действия правительства совершенно невозможно предугадать.
Антитрестовское законодательство — вот клубок противоречий!
Поскольку нет единого толкования законов, каждый
судья толкует их по-своему. И если человека швыряют в тюрьму
по этим законам, — это грубая сила, не подчиняющаяся
никаким конституционным или объективным процессуальным
нормам.

Почему в главе «Природа государства» (см. книгу «Добродетель
эгоизма») вы утверждаете, что индивид не вправе отвечать
силой на силу?

Я пишу, что люди имеют право отвечать силой на первое применение
силы. Но если люди хотят жить вместе в свободном
обществе, они должны делегировать это право государству.
Индивидуальное возмездие неправомерно, поскольку в свободном
обществе государство подчиняется объективным законам — и этими законами определяется, что есть преступление и, самое
главное, что есть защита. Соответственно, государство должным
образом выполняет функции арбитра и представителя пострадавшей
стороны, защищает этого человека и карает от его
имени.

Если же любой станет пользоваться своим «правом», чтобы
отплатить за себя, возникнет хаос — страной будут править случайные
прихоти и полнейшая иррациональность. Общество станет
чем-то невозможным, поскольку самый честный и разумный
человек может оказаться во власти человека бесчестного и неразумного,
за которым сила. Итак, человек не может прибегать
к силе, пока есть государство, которое защищает его в соответствии
с объективными нормами. Силу нельзя использовать
по собственному произволу. (Случись кому-нибудь наставить
на вас пистолет, вы вправе в него выстрелить. Но это не есть
право инициировать применение силы. Это право на самозащиту.)

Когда прагматики высказываются о студенческих волнениях
[1960-х гг.], то заявляют, что они против применения силы.
Разве на самом деле они не на стороне силы?

В сущности, прагматики поддерживают инициаторов использования
силовых методов, но не в обычном понимании. Например,
коммунисты высказываются за первое применение силы. Прагматик
же в определенном смысле еще хуже — он и ни за, и ни против.
Ему кажется, что в кампусах царили мир и спокойствие,
как вдруг случилась вспышка насилия и студенты-бунтари пустились
чего-то там требовать. Руководство колледжей не знало,
что делать. И ни одна из сторон не получила удовлетворения в конфликте.
Значит, заявляют прагматики, нужен приемлемый компромисс
. Такой подход ставит прагматиков на сторону агрессоров,
пусть они и не одобряют агрессии. В порядке критики прагматизма
можно сказать, что он совершенно внеморален, а любая внеморальная
система поддерживает аморальных. Но прагматик
взирает на силу беспристрастно. Кто-то хочет пробить вам голову?
Предложите ему приемлемый компромисс — пусть взамен сломает
себе ногу.

Сфера ответственности государства. Налоги

По-вашему, государство нас обкрадывает?

С одной стороны, да. На вопрос «Должно ли быть у государства
право облагать нас налогами?» я бы ответила: «Нет, налоги должны
быть исключительно добровольными» (см. главу «Финансирование
государства в свободном обществе» в сборнике «Добродетель
эгоизма»). Государство, однако, нельзя назвать вором в том
смысле, в каком мы зовем вором отдельного человека. Слишком
часто в условиях смешанной экономики государство посягает
на имущество, на которое не имеет никаких прав. Но эта проблема
должна решаться конституционно; это вовсе не дает нам
право обкрадывать государство.

Есть ли у человека право отказаться платить налоги?

Да, моральное право. К сожалению, политически такого права нет,
и тот, кто не заплатит, понесет слишком жестокое наказание.

Нужно ли заставить федеральное правительство платить
налог на собственность местным муниципальным образованиям
там, где оно владеет землей?

Никогда не слышала о подобном предложении. Не уверена,
что из этого что-нибудь выйдет. Но в порядке шутки я его поддерживаю.
Однако лучше было бы снизить налоги.

Платите ли вы подоходный налог и если да, то почему?

Да, потому что его вырывают у меня под дулом пистолета.

Как вы, такая противница налогов, можете поддерживать
увеличение расходов на оборону?

В общем и целом я против налогов. Предложенную мной альтернативу
налоговой системе вы найдете в книге «Капитализм:
Незнакомый идеал». Но пока наше государство финансируется с помощью
системы налогообложения, люди, не желающие оплачивать
оборону, — если они достаточно честны и последовательны — должны
немедленно покинуть страну. Какое право вы имеете жить в стране,
если не желаете тратить деньги на дело первостепенной важности
— защиту от вооруженного нападения! А если кому-то кажется,
что сегодня нам оборона не нужна, то ему место в психушке.

Загрязнение окружающей среды и закон о его предотвращении

Должно ли государство ради сохранения здоровья населения
контролировать уровень загрязнения воздуха и воды?

Нет. Единственная адекватная функция государства — защита
прав индивида. Для этого существуют армия, полиция, судебные
органы. Такие проблемы, как загрязнение окружающей среды,
могут решаться путем договоренностей свободных индивидов.
Если кто-то понес ущерб в результате загрязнения окружающей
среды, пусть обратится в суд и докажет обоснованность своих претензий.
Никаких особых законов или государственного контроля
для этого не требуется.

К вопросу о загрязнении: чьей собственностью являются вода
и воздух?

Я выступаю против любого превентивного государственного контроля.
Докажите, что вам действительно причинили вред, и тогда
конкретный виновник загрязнения среды предстанет перед судом.
Скажем, вы создали на своей территории антисанитарные условия,
и это не только отвратительно выглядит, но и создает реальную
угрозу здоровью, в том числе здоровью вашего соседа. Он
сможет привлечь вас к суду, если докажет, что источник опасности
— ваша собственность. Тогда он получит должное возмещение,
а вас обяжут все вычистить. Такие законы существуют, и регулируют
они отношения между собственниками. Более того, спокойное обсуждение проблемы загрязнения вообще невозможно, пока
затрагиваются групповые интересы! Для иных людей жалобы
на загрязнение окружающей среды — кусок хлеба. Я не верю,
что владельцы фабрик и другие капиталисты хотят загрязнять
воздух. Если — и в том случае, когда — вы сумеете доказать,
что они причиняют вред, действуйте, как полагается. Но не вынуждайте
их закрывать предприятия и лишать людей работы,
за что вы их же потом будете проклинать.

Правда ли, что некоторые источники загрязнения приносят
больший вред в помещении, чем на открытом воздухе (я имею
в виду лаки для волос или мастика для пола)?

Смотря какой дом. Не думаю, что вещи, которые вы назвали,
опасны. К слову, мой парикмахер вчера пожалел лака, и я из-за этого
чувствую себя некомфортно. Это вопрос личного выбора: люди
вольны пользоваться всем, что им нравится, пока не причиняют
ущерба другим. Никакой государственный плановик не имеет
права запрещать какие-либо товары ради блага потребителя.
Пусть потребитель решает сам.

Дайте прогноз: что станет с такими городами, как Лос-Анджелес,
в которых ситуация с загрязнением воздуха с годами
только ухудшается? И что нужно сделать?

В отличие от экологов, я могу говорить только о том, что знаю.
Сегодня ни у кого нет достаточных знаний о загрязнении окружающей
среды. Экологи сами заявляют, что у них нет доказательств.
Но если их нет, то на каком основании они требуют права
самовластно планировать нашу жизнь? Все, что я читала на эту
тему, слишком ненаучно — даже если написано учеными. Пока
никто не в состоянии определить степень опасности, связанной
с загрязнением, включая смог. Смог виден невооруженным глазом
и может доставлять неудобство. Некоторые жалуются, что он раздражает
глаза. Я восемь лет прожила в Лос-Анджелесе, и мне он
не повредил. Но, предположим, смог вредит людям с больными
легкими — это мы можем предполагать на сегодняшний день.
Что нужно сделать? Люди, которым смог вреден, должны переехать
в другой район, если это им посоветуют врачи или им самим
некомфортно тут жить. У нас большая свободная страна. Никто
не может приказать человеку жить в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке.
Если какое-то место вредно для вашего здоровья, не нужно
там жить. Но не запрещайте это остальным.

Какая сила может воспрепятствовать загрязнению окружающей
среды в условиях капитализма?

Экологическое движение — политическое мошенничество.
В реаль ных случаях загрязнения окружающей среды превентивной
«силой» выступает общественное мнение. Суть его не сила,
а власть убеждения — люди протестуют и взыскивают ущерб через
суд. Если факт причинения физического вреда городу, его воздуху
или чьей-то собственности доказуем, можно подать иск в суд.
Промышленное предприятие не заинтересовано в загрязнении
окружающей среды, когда это возможно. Однако промышленность
не должна избегать загрязнения окружающей среды или спасать
вымирающие виды животных ценой массовой безработицы
и уничтожения отрасли. Экологическому движению не должно
сходить с рук все то, что оно творит, даже в обществе частичной
свободы, если, конечно, люди еще не сошли с ума.

Вы бы передали атомную энергетику в частные руки?

То, что атомную энергетику с самого начала развивало государство,
— это огромная ошибка. Поскольку по сути это государственная
собственность и патенты или права на нее принадлежат государству,
то конфликты следуют один за другим, и ничего с этим
не поделаешь, поскольку каждый новый шаг только ухудшает
дело. В итоге сегодня вообще нет средств контроля атомной энергетики.
И кому бы вы ее передали?

В полностью свободной экономике развитие любой отрасли
контролируют индивиды. С изобретением динамита или оружия
и пороха тоже возникла опасность для людей. Разница только
в масштабах. Никто не использовал динамит, чтобы взорвать весь
мир. А если какой-либо промышленник, производящий взрывчатые
вещества, располагал свой завод слишком близко к жилым
домам или школам и была возможность доказать, что производство
представляет угрозу для людей, то его можно по закону заставить перенести завод. И если бы было доказано, что ядерное
испытание опасно, то это испытание запретили бы или, вероятнее
всего, перенесли в другое место.

Я не специалист по ядерной физике, но не верю страшилкам
о радиоактивном заражении, потому что все они рассказываются
левацкими обожателями Советской России. Если бы мы получили
серьезные научные доказательства опасности, то могли бы и отнестись
к ней серьезно. Нам подсовывают пресс-релизы и толкования,
а не факты. Так что, решая, какая экономическая система лучше,
не стоит исходить из таких аспектов, как радиоактивное заражение.

Что касается частного производителя, над ним как раз есть сила,
которая его контролирует: ему запрещено взрывать своих соседей,
и он не может никого принуждать. Все, чем он располагает, — экономическая
власть. Власть производить товар, предлагать его людям,
у которых есть желание и деньги его купить. Если он будет
выпускать плохой товар, общественность проявит свою власть и откажется
иметь с ним дело, уйдет к его конкурентам, и он разори тся.
А если бы промышленник попытался применить силу против кого
бы то ни было, власти легко осадили бы его.

Но сегодня ядерное оружие в руках чиновников и правительства.
Два государства участвуют в гонке: одно совершенно безответственное
(Россия), другое частично ответственное (Соединенные Штаты), но на сегодняшний день склонное двигаться в сторону все
большей безответственности, т.е. к большей централизованности
и тоталитарности. Вы опасаетесь, что в руках частного предпринимателя
окажется атомная энергия, а то и ядерное оружие? Но почему
вас не страшат чиновники, облеченные всей полнотой власти
и вообще ни за что не отвечающие?

Единственная страховка от атомной войны — свобода. А именно
страна, в которой никто не может применять силу, а закон
запрещает людям к чему-либо принуждать своих сограждан. Тогда
никто не сможет сбросить на вас атомную бомбу и никакому
диктатору не удастся шпионить за вами и красть секреты, как это
происходит в действительности. Ни одно государство не может
представлять угрозу для свободной страны. Но, если страна не свободна,
возможно все что угодно. И ведь что-нибудь может произойти
по чистой случайности, поскольку у чиновников есть власть,
но никакой ответственности и их никто не контролирует. Так
что не стоит волноваться, если атомная энергия попадет в руки
каких-нибудь частных капиталистов через пару сотен лет.

Должно ли государство устанавливать строительные нормы
и правила?

Введением этих норм государство никого не защищает. Оно регулирует,
т. е. диктует определенные правила или решения людям,
занятым в строительной отрасли. Государство навязывает свое
представление о том, что такое правильное здание: таким образом,
это недопустимое вмешательство властей. Но разве государственные
инспекторы не защищают нас от ошибок в строительстве
и от обрушения зданий?

Вот ответ на этот вопрос: а) эта «защита» не предохраняет
ни от чего, и на сегодняшний день среди наших зданий столько же
опасных, сколько их было бы и без официальных строительных норм;
и б) в свободном обществе жильцов защищают законы против мошенничества.
Не следует принуждать застройщиков подчиняться
произвольным, нередко противоречивым правилам. Но, если застройщик
сдаст в аренду дом, жить в котором опасно, и жильцы его
пострадают, последуют самые жесткие меры. Наниматели вправе
засудить владельца до полного разорения — за то, что объявил опасный
дом безопасным. Разумеется, потребуются объективные доказательства,
что землевладелец или застройщик допустил небрежность.
Он не должен платить за неумение предотвратить то, чего
не может предотвратить никто. В свободном обществе личный интерес
застройщика удержал бы его от таких поступков, как возведение
рассыпающихся домов. Не потребовалось бы и случаев обрушения
домов, чтобы удержать застройщиков от ошибочной практики
в строительстве. Законов против мошенничества достаточно, чтобы
защитить людей от немногочисленных нечестных строителей. А честных
строителей следует оставить в покое.

Должно ли государство лицензировать деятельность терапевтов
и зубных врачей?

У государства нет никакого права выносить решение о профессиональном
соответствии специалистов. Что в таком случае защитит
нас от шарлатанов в свободном обществе? Свободное решение
индивидов, а также профессиональные организации и публикации,
информирующие о профессионализме практикующих врачей.
Лицензии государственного образца и дипломы медицинских
учебных заведений не защищают от шарлатанов. Мы все равно
руководствуемся собственным суждением при выборе врача,
т. е. делаем то же, что будем делать в свободном обществе. Государственное
лицензирование не защищает нас ни от чего, но с его
помощью можно не допускать достойных людей в профессию,
подконтрольную государству.

Должно ли государство сделать прививки обязательными
или вводить карантин для больных заразными заболеваниями?

Требовать от людей, чтобы они прививались от болезней, — безусловно,
вне компетенции государства. Если медицина доказала
целесообразность той или иной прививки, желающие могут ее
сделать. Если же кто-то не согласен и не хочет прививаться, это
опасно только для него, поскольку все остальные будут привиты.
Никто не имеет права принуждать человека делать что-либо, даже
если это в его же интересах, вопреки его желанию.

Однако если кто-то страдает заразным заболеванием, от которого
не существует вакцины, то государство имеет право подвергнуть
его карантину. Суть в том, чтобы помешать больным людям распространять
заболевание. В данном случае имеет место очевидная
угроза здоровью людей. Во всех случаях официальной защиты граждан
от физического ущерба власти не могут действовать законным
порядком, пока отсутствует объективное доказательство реального
вреда. Изоляция больных людей — не попрание их прав. Это мера,
не позволяющая им причинить вред окружающим.

• Издательство «Текст», 2011 г.
• Герои нового романа Сэйса Нотебоома «Потерянный рай» беспрестанно перемещаются — то во времени, то в пространстве.
  
  Перебивая друг друга, они рассказывают свои истории, блуждают по миру, перелетая из Бразилии в Австралию, из Голландии в Австрию…
  
  Неожиданные повороты сюжета держат читателя в напряженном ожидании, а остроумие автора, его парадоксальный стиль доставят радость ценителю хорошей прозы.

• Сейс Нотебоом (р. 1933) — нидерландский писатель, поэт, эссеист и переводчик. Награжден орденом Почетного легиона (1991), почетный доктор Католического университета в Брюсселе (1998). Лауреат премий Константина Хейгенса (1992), Хуго Балля (1993), премии Гете (2002), Европейской литературной премии (2003), премии Питера Корнелиссона Гоофта (2004), премии «Золотая Сова» (2010) и др. Выдвигался на Нобелевскую премию. О нем снят документальный фильм «Отель Нотебоома — путешествие художника в страну слова» (2003).
• Перевод с нидерландского Ирины Гривниной
• Купить книгу на Озоне

Маленький самолет «Dash-8 300». Только небу
известно, на скольких типах самолетов я летал,
но на «Dash» никогда еще не приходилось.
Пассажиров мало, поэтому салон небольшой
машины кажется просторным. Место рядом
со мной никто не занял. Немного нашлось
желающих лететь из Фридрихсхавен в Берлин-Темпелхоф.
Маленькую группу пассажиров
провели от низкого здания аэровокзала к самолету
прямо по полю, теперь это редко бывает.
Мы заняли свои места, но самолет все не
взлетал. Светило солнце, дул легкий ветерок.
Командир сидел, покачиваясь в кресле, я прислушивался
к переговорам второго пилота с
диспетчерской. Те, кто часто летает, привыкли
к беcпечному виду летчиков.

Двигатели еще не запущены. Некоторые
пассажиры читают, другие глядят в окошки,
где, собственно, ничего не происходит. Мне
не хочется читать, и я листаю журнал авиакомпании.
Самореклама, краткие сведения о
городах, куда они летают: Берн, Вена, Цюрих;
перечень входящих в моду сувенирных изделий
австралийских аборигенов, которые можно
купить в их tax-free: картинки на камнях,
куски древесной коры, расписанные яркими
орнаментами. Потом — небольшая статья
о Сан-Паулу: панорама города, небоскребы,
дворцы богачей и, конечно, живописные
кварталы бедняков: slums, favelas. Крыши из
гофрированного железа, стены из подобранных
на свалке досок, люди, которым, похоже,
нравится такая жизнь. Миллион раз видел
все это и, рассматривая в очередной раз
картинки, чувствуешь себя столетним стариком.
Может, мне и правда сто лет? Чтобы
узнать свой истинный возраст, надо в формулу,
учитывающую магическое воздействие на
жизнь путешествий и (не всегда приличных)
дежавю, связанных с каждым из них, подставить
прожитые годы — и готово. Обычно
меня не волнуют подобные дурацкие вопросы,
но принятые накануне в Линдау три рюмки
Obstler были явно лишними, в моем возрасте
их, оказывается, достаточно, чтобы вывести
человека из равновесия. Стюардесса
нетерпеливо выглядывает из дверей, ожидая
кого-то, наконец — прибывает последний
пассажир, молодая дама, с какой всякий мечтает
хотя бы в самолете оказаться в соседних
креслах. Кажется, я поспешил объявить себя
стариком. Но место рядом со мной остается
свободным, ее сажают чуть впереди, слева, у
окна. Так даже лучше, можно любоваться ею
сколько угодно.

Длинноногая, в мужских брюках хаки, которые
только добавляют ей женственности.
Сильные руки, на которые я обратил внимание,
когда она распаковывала книгу, завернутую
в темно-красную бумагу, скрепленную
скотчем. Скотч не отклеивался, и она нетерпеливо
разорвала бумагу. Я украдкой продолжал
наблюдать за ней. Подглядывать за незнакомцами,
которые об этом даже не подозревают
— одно из величайших удовольствий путешествия.
Она раскрыла книгу так быстро, что я
не успел прочесть заголовок.

Мне всегда любопытно, что читают люди, я
хочу сказать — женщины, потому что мужчины
давно перестали читать. Но женщины, где
бы они ни читали — в поезде, на скамейке в
парке или на пляже, чаще всего держат книгу
так, что заглавия не прочесть. Проследите за
ними, и вы согласитесь со мной.

Я сгорал от любопытства, но не осмеливался
спросить. На форзаце оказалась длинная
дарственная надпись. Она быстро прочла
ее и, положив книгу на пустое место рядом с
собой, отвернулась к окну. Двигатели заработали,
самолетик задрожал, ее обтянутые майкой
груди мелко затряслись, и я почувствовал
волнение. Она сидела, положив ногу на ногу,
солнце позолотило ее каштановые волосы. Но
книга лежала так, что мне не было видно названия. Не толстая, как раз такие я люблю.
Кальвино утверждал, что книги должны быть
короткими, он и сам старался писать коротко.
Мы покатили по взлетной полосе. Когда летишь
на маленьком самолете, сердце в момент
взлета замирает и тебя обдает жаром, как в
детстве на качелях: кажется, словно машину
кто-то подтолкнул снизу ласковой, сильной
рукой.

На вершинах гор еще лежит снег. И пейзаж
— обнаженные деревья на белом фоне —
напоминает рисунок углем на листе бумаги,
описывать его очень просто. Она недолго глядела
в окно. Нетерпеливо схватила книжку и
перечитала дарственную надпись. Я пытался
придумать объяснение ее поведению, в конце
концов это моя профессия, но ни до чего
не додумался. Может, она получила книгу от
мужчины, который хотел сделать ей приятное?
Но дарить книги опасно. Подаришь не то
или выберешь автора, который не понравится
даме, — и готово, отношения испорчены навек.

Она перелистала книгу, задерживаясь взглядом
на некоторых страницах. Книжка, хоть и
небольшая, делилась на главы. А всякую главу
приходится начинать с новой страницы, и
для этого автору необходимы веские причины.
Начать или кончить книгу всегда сложно, но
то же самое относится и к каждой главе. Автор,
кем бы он ни был, сильно рисковал. Она зажгла
лампочку над головой, потом положила
книгу рядом с собой, на этот раз вверх заголовком,
но теперь мне мешали блики на глянцевой
обложке; чтобы разглядеть наконец название,
пришлось бы встать.

«Cruising altitude» — мои любимые слова,
означающие, что самолет наконец поднялся
над облаками и мне, как всегда, показалось,
что на их сверкающих холмах, которыми не
устаешь любоваться, вот-вот появятся лыжники.
С такой высоты мир кажется развернутой
перед тобой волшебной скатертью, по которой
можно странствовать бесконечно. Но она не
смотрела в окно, она листала рекламный журнал
авиакомпании, от конца к началу. Почти
не глядя проскочила Сан-Паулу, задержавшись
чуть дольше на огромном зеленом парке,
и теперь, добравшись до живописи аборигенов,
внимательно ее разглядывала, даже провела
длинными пальцами по причудливо изогнутой
змее на одной из картинок. Потом захлопнула
журнал и тотчас заснула. Некоторые
люди обладают завидной способностью мгновенно
погружаться в сон. Одной рукой она
придерживала книгу, другую, заложенную за
голову, скрывали волосы. Меня обычно занимают
головоломки, которые остальные даже не
пытаются решать. Я был уверен, что наблюдаю
кусочек интересной истории, которую мне никогда
не узнать. Эту книгу не открыть, как и
ту, что она придерживает рукой. Я погрузился
в чтение предисловия к альбому фотографий
кладбищенских ангелочков, а через час мы уже
заходили на посадку в Темпелхоф. Внизу лежали
серые кварталы Берлина, все еще отличающиеся
друг от друга по обе стороны шрама,
разрезавшего когда-то город. Она причесалась,
взяла бумагу, в которую была завернута книга,
и аккуратно сложила ее; мне это почему-то понравилось. И прежде, чем убрать книгу, на секунду
замерла, держа ее так, что я смог прочесть
заглавие.

Эту книгу вы сейчас держите в руках, а
девушка вот-вот исчезнет из нее — вместе со
мной. Ожидая багажа в длинном пустом зале,
я видел, как она выбежала из дверей к встречавшему
ее мужчине. И чмокнула его в щеку
так же небрежно, как просматривала книгу,
прочтя из нее лишь дарственную надпись, которую
мне не удалось не только прочесть, но
даже сочинить.

Багаж прибыл быстро, однако к тому времени,
как я вышел, она успела нырнуть в такси
вместе с тем мужчиной и исчезла. А я остался —
с горсткой только что придуманных слов, посреди
тесно обступившего меня города.

• Издательство «Альпина Паблишер», 2011 г.
• Стив Джобс, генеральный директор Apple Inc., был одним из самых изобретательных и прозорливых предпринимателей своего времени. Компания Apple под его руководством изменила коммуникационные возможности людей и их представления о технологиях.
  
  Высказывания Джобса полны мудрости и остроумия. Они раскрывают читателю мир этого выдающегося представителя последнего столетия.
  
  Книга «Стив Джобс о бизнесе» адресована всем, кто хочет добиться успеха в бизнесе или в творческой деятельности.

• Купить книгу на сайте издательства

Даже когда его путь завершился, люди не могут прийти
к единому мнению о роли Стива Джобса, соучредителя
компании Apple Inc. и человека, который стоял за iMac,
iPod, iPhone и iPad.

Для одних Джобс был тем, кто изменил мир к лучшему,
изобретателем и предпринимателем, чье влияние
на нашу повседневную жизнь огромно. Другие видели
в нем лжекумира, символ всего неправильного в бизнесе,
того, кто никогда не раскрывал своих карт. Каждый остается
при своем мнении.

Надо сказать, что он не всегда находился в центре
внимания. Стивен Пол Джобс, родившийся в СанФранциско
в 1955 году, усыновленный и воспитанный
Полом и Кларой Джобс, был недоучкой, для которого
отсутствие высшего образования стало серьезным препятствием
на пути в технологический бизнес. В конце
концов, он все же нашел работу в компании Atari Inc.,
занимавшейся видеоиграми. Примерно в это же время
Джобс познакомился со Стивом Возняком.

Начало было скромным: Джобс, Возняк и третий
парт нер, Рональд Уэйн, основали Apple в 1976 году.
Определенный успех принес выпущенный на рынок
год спустя компьютер Apple II, однако реальный взлет
компании начался лишь в 1984 году с появлением ее
рекламы на матчах Суперкубка и выпуском компьютера
Macintosh.

По всем меркам Джобс был блестящим, но неудобным
генератором идей, человеком, считавшим: чем проще
и легче в использовании конструкция, тем лучше продукт.
Именно эти идеи в сочетании с амбициями вынудили
его покинуть Apple в разгар борьбы за власть в совете
директоров компании.

Он ушел в 1985 году, и, глядя на историю компании
в целом, можно сказать, что без него Apple потеряла
свой инновационный запал. Фундаментом дальнейшей
жизни Джобса стали два его новых начинания.

Что касается Pixar, первоначально небольшого отделения
графического дизайна компании Lucasfilms,
то Джобс купил ее за $10 млн и продал почти 20 лет
спустя за $7,4 млрд компании Disney. За это время Pixar
революционизировала сферу анимации, начав с мультика
«История игрушек» и выпуская успешные полнометражные
фильмы чуть ли не каждый год.

В NeXT Computer идея Джобса превратить компьютер
в средство образования оказалась в конечном итоге
слишком дорогостоящей для массового успеха, однако
с технической точки зрения созданное железо и софт
опередили всё существующее на годы. Это признала
даже Apple, которая купила эту компанию в 1997 году
и вместе с нею вернула себе Джобса.

С этого момента началась история, которая теперь
довольно хорошо известна каждому: сначала появился
iMac с его уникальным дизайном в виде моноблока
с технологией цветопередачи Technicolor. Следующим
был iPod, перевернувший музыкальную индустрию
с ног на голову и ставший символом новой эпохи и нового
формата продаж цифровой музыки. iPhone и iPad,
продолжение заложенной в iPod идеи портативности
и доступности, превзошли все ожидания. Квинтэссенция
наследия Джобса, они ознаменовали второе пришествие
Apple Inc., иными словами, сделали нечто такое,
чего многие уже не ожидали от компании.

Над этой книгой я работал на iMac, текстовые сообщения
приходили мне на iPhone, который вибрировал рядом
на столе, в это время в гостиной моя подруга что-то набивала
на iPad, а iPod пополнял библиотеку для iTunes в компьютере
в фоновом режиме. Набрав это предложение
и перечитав его, я вдруг подумал, что меня могут принять
за тупого фана, приверженца «культа Mac». Но, во-первых,
львиную долю своего дня я соприкасаюсь с продуктами,
к которым приложил руку Стив Джобс, а во-вторых, пока
что не отношусь к числу помешанных технофилов.

Вряд ли кто будет спорить с тем, что жизнь людей
во всех частях света изменилась (к лучшему или к худшему — это предмет отдельной дискуссии)
с появлением персональных компьютеров. Попробуйте
подсчитать, сколько часов в неделю вы проводите за компьютером,
слушаете музыку на цифровом устройстве,
пользуетесь смартфоном. Прямо или косвенно Стив
Джобс заставлял мир идти в том направлении, в каком
ему хотелось. Пусть он изобрел не все те устройства
и программы, которые связываются с его именем. Его
гений заключается в понимании и предвидении того,
что хотят люди, еще до того, как они сами осознавали
это (в данном собрании высказываний Джобса вы не раз
встретите подтверждения этому).

Джобс, который боролся с раком поджелудочной
железы в последние годы своей жизни, ушел от нас
в 2011 году, когда ему было всего 56 лет. Он был настолько
же уникальным, насколько закрытым, как человек
и как лицо Apple Inc. Не стоит удивляться тому,
что интервью, которые он дал с 1976 года, сравнительно
немногочисленны. Что не может не удивлять меня, как,
надеюсь, и вас, так это обилие мыслей, которые ему удавалось
высказать в короткие откровения. Его выступление
на церемонии вручения дипломов в Стэнфордском
университете в 2005 году служит прекрасным подтверждением
этого.

Как отмечают многие, редко когда один человек является
лицом компании в той мере, в какой Стив Джобс был им для Apple. Не исключено, что именно поэтому
так много людей приняли близко к сердцу известие о его
кончине. Причина не в том, что он был особо любезным
или великодушным человеком (как вы увидите из этой
книги). Причина не в том, что продукты Apple безупречны
(подтверждение этому вы также найдете в книге). Может
быть, всего лишь может быть, дело в том, что в последнее
десятилетие все мы надеялись, что Стив скажет нам,
чего ждать, укажет, куда мы идем и что нам потребуется,
чтобы попасть туда. А может быть, все мы в душе фаны,
хочется нам того или нет.

Акции Apple упали сразу же после сообщения о кончине
Джобса, и мне хотелось бы романтически думать,
что впервые за десятилетие наступил момент, когда мир
ненадолго, увидев зияющую пустоту, качнулся, прежде
чем обрести равновесие.

Алан Кен Томас,
2011 год 

О начале

Мы начали, идеалистически полагая, что сделать
что-то отлично, да еще с первого раза, дешевле,
чем отступать и делать это снова.

— Newsweek, 1984 г.

We started off with a very idealistic perspective —
that doing something with the highest quality, doing
it right the first time, would really be cheaper than
having to go back and do it again.

— Newsweek, 1984

Кремниевую долину в те времена по большей
части занимали фруктовые сады — абрикосовые
и сливовые — это был настоящий рай. Я помню
кристальную чистоту воздуха, когда с одного
конца долины можно было видеть другой.

— О детстве в Кремниевой долине в начале 1960-х гг.,
Смитсоновский институт, 1995 г.

Silicon Valley for the most part at that time was still
orchards — apricot orchards and prune orchards —
and it was really paradise. I remember the air being
crystal clear, where you could see from one end of
the valley to the other.

— On growing up in Silicon Valley in the early 1960s,
Smithsonian Institution, 1995

Становится намного понятнее, что это дело рук
человека, а не не те магические штучки, которые
рождаются в результате незнания. Это неизмеримо
повышает уверенность в себе, когда в результате
исследования и обучения начинаешь
понимать вещи, казавшиеся очень сложными. Мое
детство было очень счастливым в этом смысле.

— Смитсоновский институт, 1995 г.

Things became much more clear that they were the
results of human creation not these magical things
that just appeared in one’s environment that one had
no knowledge of their interiors. It gave a tremendous
level of self-confidence, that through exploration
and learning one could understand seemingly very
complex things in one’s environment. My childhood
was very fortunate in that way.

— Smithsonian Institution, 1995

Когда мы наконец представили [настольный компьютер
Macintosh] собранию акционеров, присутствовавшие
наградили нас пятиминутными
аплодисментами. Удивительнее всего было то,
что произошло на моих глазах с командой разработчиков
Mac, которые занимали первые ряды. Казалось,
никто из нас не мог поверить в то, что мы
сделали это. Все плакали.

— Playboy, 1985 г.

When we finally presented [the Macintosh desktop
computer] at the shareholders’ meeting, everyone in
the auditorium gave it a five-minute ovation. What
was incredible to me was that I could see the Mac
team in the first few rows. It was as though none of
us could believe we’d actually finished it. Everyone
started crying.

— Playboy, 1985

Обычно нужно с десяток лет и порядка $100 млн,
чтобы связать какой-либо символ с названием
компании. Нам же требовался такой бриллиант,
который можно размещать на продукте без какого-
либо названия.

— Интервью 1993 г. о знаменитом логотипе Apple

Usually it takes ten years and a 100 million dollars to
associate a symbol with the name of the company.
Our challenge was how could we have a little jewel
that we could use without a name to put on the
product?

— 1993 interview about the famous Apple logo

Я был на парковке, ключ в замке зажигания, и думал:
«Если бы это был последний день моей жизни,
на что бы я его потратил: на деловую встречу
или на знакомство с этой женщиной?» Я пробежал
через парковку и пригласил ее пообедать вместе.
Она согласилась, мы отправились в город и с тех
пор не разлучались.

— О знакомстве с женой Лорен,
The New York Times, 1997 г.

I was in the parking lot, with the key in the car, and
I thought to myself, If this is my last night on earth,
would I rather spend it at a business meeting or with
this woman? I ran across the parking lot, asked her
if she’d have dinner with me. She said yes, we walked
into town and we’ve been together ever since.

— On meeting his wife, Laurene,
The New York Times, 1997

Те, кто создавал Кремниевую долину, были технарями.
Они учились вести бизнес, учились делать
массу вещей, но реально верили в то, что люди,
если будут упорно работать вместе с другими
творческими, умными людьми, способны решить
большинство проблем человечества. Я очень верю
в это.

— Wired, 1996 г.

The people who built Silicon Valley were engineers.
They learned business, they learned a lot of different
things, but they had a real belief that humans, if they
worked hard with other creative, smart people, could
solve most of humankind’s problems. I believe that
very much.

— Wired, 1996

…Что я сделал, когда вернулся в Apple 10 лет назад,
так это передал Стэнфорду музей, все документы
и все старые машины, вымел паутину и сказал:
«Хватит оглядываться назад. Думать нужно о том,
что произойдет завтра».

— Конференция All Things Digital D5

…One of the things I did when I got back to Apple
10 years ago was I gave the museum to Stanford
and all the papers and all the old machines and
kind of cleared out the cobwebs and said, let’s stop
looking backwards here. It’s all about what happens
tomorrow.

— All Things Digital D5 conference

Практически с самого начала Apple по какому-то
невероятно счастливому стечению обстоятельств
оказывалась в нужном месте в нужное время.

Я обедал у Билла Гейтса дома в Сиэтле пару недель
назад. Мы оба сошлись на том, что когда-то были
самыми молодыми в этом бизнесе, а теперь превратились
в ветеранов.

Так вот, мы пошли в Atari и сказали: «Мы сделали
эту потрясающую штуку и даже использовали
некоторые ваши наработки, не хотите ли вы профинансировать
нас? Или мы отдадим ее вам. Нам
просто так хочется. Платите нам зарплату, и мы
будем работать на вас». Но они сказали: «Нет». Поэтому
мы направились в Hewlett-Packard, но и они
сказали: «Вы нам не нужны. Вы даже колледж
еще не окончили».

Я думаю, это начало чего-то действительно большого.
Иногда первый шаг — самый трудный, а мы
его сделали.

Мне повезло — я понял еще в начале своей жизни,
что мне нравится делать.

[Соучредителю Apple Стиву Возняку] и мне очень
нравилась поэзия Боба Дилана, и мы много размышляли
об этом. Это Калифорния. Здесь можно
найти свеженький LSD из Стэнфорда. Можно провести
ночь с подругой на пляже. Калифорния — это
дух экспериментирования и открытости, открытости
для новых возможностей.

— Playboy, 1985 г.

From almost the beginning at Apple we were, for
some incredibly lucky reason, fortunate enough to
be at the right place at the right time.

I had dinner in Seattle at Bill Gates’ house a couple of
weeks ago. We were both remarking how at one time
we were the youngest guys in this business, and now
we’re the graybeards.

So we went to Atari and said, ‘Hey, we’ve got this
amazing thing, even built with some of your parts,
and what do you think about funding us? Or we’ll
give it to you. We just want to do it. Pay our salary,
we’ll come work for you’. And they said, ‘No’. So then
we went to Hewlett-Packard, and they said, ‘Hey, we
don’t need you. You haven’t got through college yet’.

I think this is the start of something really big.
Sometimes that first step is the hardest one, and
we’ve just taken it.

I was lucky — I found what I love to do early in life.

[Apple co-founder Steve Wozniak] and I very much
like Bob Dylan’s poetry, and we spent a lot of time
thinking about a lot of that stuff. This was California.
You could get LSD fresh made from Stanford. You
could sleep on the beach at night with your girlfriend.
California has a sense of experimentation and a sense
of openness — openness to new possibilities.

— Playboy, 1985

• Издательство «АСТ», 2011 г.
• Все знают, что в Москве водятся большие деньги. И едут в Златоглавую люди со всей страны, чтобы «срубить бабла» и одним махом выскочить из «грязи в князи».
  
  Палитру самых ярких мечтаний и действий предлагает в своем романе Сергей Минаев. Персонажи книги — «герои» нашего времени в ярких образах жителей и гостей столицы. Столичный бизнесмен, курьер, гастарбайтеры, милиционер, врач, наркоман, проститутка, сутенер, продавец мобильных телефонов, бандиты-гастролеры, и «человек, который решает проблемы» — все они связаны одним и тем же — «чемоданом денег», который переходит из рук в руки.
  
  Куда движется чемодан с миллионом? Конечно в руки московского чиновника, образ которого, благоразумно остается за кадром, но мысль о котором не покидает голову читателя.
  
  А вообще-то эта книга о бесполезном существовании «москвичей» — успешных менеджеров и безуспешных лохов, когда они молятся на деньги. Эта книга о коррупции, которая сожрала в человеке все человеческое.

• Купить книгу на Озоне

Модернизатор

Философия московская очень простая:
работать по-капиталистически, распределять
по-социалистически, в условиях полной
демократии.

Ю. М. Лужков

Алексей Иванович Друян сидел перед огромным
компьютерным монитором, пытаясь разобраться в настройках личных страниц и функционале твиттера и
фейсбука.

Первый час он методично заполнял анкету, сверяясь с инструкцией, набранной восемнадцатым шрифтом заботливыми руками секретарши Тани. Второй—
пытался загрузить фотографию на личные страницы.
Сначала долго выбирал между тщательно отфотошопленным собой в добротном костюме, белой рубашке
и галстуке с узлом величиной с голову новорожденного и самим собой же, отфотошопленным чуть менее. В свитере, в улыбке и с торчащим между вырезом свитера и улыбкой накрахмаленным воротником
небесно-голубой рубашки.

В результате принял поистине Соломоново решение: одна — для фейсбука, другая — для твиттера.
Но вселенская катастрофа заключалась в том, что ни
первая, ни вторая фотография отчаянно не желали
загружаться.

Не то чтобы в свои пятьдесят четыре Алексей Иванович внезапно воспылал любовью к социальным сетям. Конечно, друзья рассказывали о том, какие интересные вещи таит в себе интернет, — тут тебе и
новости, и знакомства с романтическим продолжением, и тонны компромата, и встречи бывших одноклассников. Но все это Друяну было до фонаря. Свежераспечатанные новости каждое утро приносила
Татьяна, любовниц было две, причем самых что ни на
есть реальных, а не виртуальных, с бывшими одноклассниками он не хотел встретиться даже в соседних могилах, а компромат у него был свой. Не то чтобы тонны, но по чуть-чуть — и на всех.

Размеренная жизнь Друяна никакого соприкосновения с интернетом решительно не переносила. Как
всякая новизна (а Алексей Иванович был консерватор, даже, можно сказать, ретроград) интернет был
ему чужд, неинтересен, и скорее всего — враждебен. «Так бы жизнь бы шла и шла» — как пелось в
песне любимого Друяном Миши Шуфутинского, но
все испортил Президент Медведев.

Какие консультанты нашептали Дмитрию Анатольичу о необходимости президентского присутствия в
интернете, Алексей Иваныч не знал. По слухам, сатанинское отродье, напустившее на президента эту
напасть, угнездилось в Америке, и ноги, а точнее, копыта, росли из компании Apple. Не зря ведь президент, а вслед за ним и все окружение, обзавелись
новомодными айфонами и айпадами. И пошло-поехало. Сначала президентский блог в каком-то ЖЖ
(название казалось Иванычу похожим на аббревиатуру туалета), потом фейсбук, а теперь еще этот гребаный твиттер. С клитором созвучно опять же. Тьфу,
гадость! Простым россиянам, журналистам и прочей
«продвинутой пидорасне», как называл эту прослойку Иваныч, президентская инициатива нравилась. Но
проблема была в том, что Алексей Иванович не был
простым россиянином.

Друян десятый год служил в московской мэрии.
Начинал специалистом, потом начальником отдела, а
семь лет назад Юрий Михайлович Лужков лично назначил его заместителем начальника департамента
строительного надзора и охраны памятников архитектуры.

И все за эти годы не быстро, но как-то само собой устроилось. Пара-тройка бизнесов на жену. Не
таких, конечно, как у Батуриной, но семья Друянов в
олигархи и не записывалась. Несколько квартир —
не пентхаусы, но престижные «сталинки». Дом на Риге, дом в Юрмале, дача в Барселоне. «Совсем ты,
Лешка, себя не жалеешь, — говорила обычно Наталья Дмитриевна, гладя супруга по голове, — нормально ведь живем. Не хуже, чем у людей».

И в самом деле не хуже. Вот и дочь замуж выдал,
закатив свадьбу в ресторане «Марио» (опять же не
в силу любви к итальянской кухне, просто друзья бы
не поняли более дешевого), за… когда любишь, не
считаешь, как говорится. Сын в Лондоне только на
ноги встал после коледжа. «Так бы жизнь бы шла и
шла»…

Так она и шла. До вчерашнего дня. Точнее до пятнадцати ноль-ноль, когда началось совместное, с ребятами со Старой площади, совещание. Разговор шел,
как обычно, за перемены, против коррупции и чтобы
к людям ближе.

Тучи сгустились ровно в тот момент, когда Друян
в сердцах бросил, что-де запросы и предложения от
населения тонут в кабинетах среднего чиновничьего
звена, а работы так много, что лично с представителями малого и среднего бизнеса встречаться не получается. Удар молнии материализовался во фразе
одного из парней из Администрации Президента:

— А у вас что же, Алексей Иванович, своего блога нет? В ЖЖ, фейсбуке? Твиттер-то хоть ведете? Нет?

— У меня вот, — пробормотал Друян, воздев
вверх айпад, — вот… есть…

— Эх, Алексей Иваныч, Алексей Иваныч… не хотите вы модернизироваться…

Сказано это было максимально шутливым, даже
игривым тоном. В проброс, будто эти слова ничего
и не значат. Сказано так, что Друян почувствовал —
пиздец особенно близок. Он скатывался по лацканам пиджака того парня, разливался по длинному
столу для переговоров, огибал стаканы для карандашей, соседские блокноты и айпады. Поток пиздеца
разбегался на много маленьких ручейков, чтобы потом слиться в один большой и поглотить Алексея
Ивановича…

На работу Иваныч вернулся, кажется, с повышенным давлением. Обедать не стал, созвал Татьяну и по-
мощников. Закатил истерику на предмет модернизации. От предложения немедленно завести аккаунты
во всех соцсетях и начать переписываться с населением от его лица командой технологов, отказался.

— Вы там понапишете, блядь! — вскричал Друян,
предпочитая все жизненно важные вопросы (а вход
в интернет, судя по всему, был именно таким вопросом) контролировать лично. — Инструкцию по этим
вашим социалистическим…

— Социальным, — робко поправил его помощник
по работе с прессой.

— Хуяльным! Чтоб инструкция через полчаса у меня на столе была! — Друян жахнул кулаком по столу так, что фарфоровая фигурка гейши повалилась
на бок и стыдливым взором уперлась в потрескавшийся от времени паркет.

Друян в очередной раз нажал на кнопку «загрузить», плюнул во всплывшее окно «разрыв соединения», скомкал инструкцию и схватил мобильный:

— Але, Тань!

— Алло… да… да, Алексей Иванович, — заспанным голосом ответила трубка.

— Тань, ты, значит, как хочешь, а эта хуевина не
работает. Так! Откуда я знаю? Читал по слогам, епта. Разрыв этого… соединения, все время пишет. Вот
чтобы завтра, к девяти, нет, к восьми тридцати! — 
Друян отставил трубку и прокашлялся. — Все вот эти
мудаки, мои помощники, компьютерщики эти… чтобы к восьми тридцати весь этот интернет, твиттерь и
этот, как его… не важно. Короче, чтобы все работало. Я лично принимать буду… и не дай бог! Поняла
меня? Не дай бог, чтобы… в общем, ты поняла.

— Поубивал бы тебя, дуру ебучую! — Друян
швырнул мобильник на лаковую поверхность стола в
китайском стиле, подошел к высокому, в человеческий рост, винному шкафу и потянул на себя затемненную дверцу. Мазнул взглядом по портрету монтажника работы Дейнеки на стене, по стойке с виниловыми пластинками, шкуре леопарда на полу и
замер в задумчивости.

Алексей Иванович любил оперу, бордо не моложе
1987 года, соцреализм в живописи и овсяное печенье. А людей Алексей Иванович не любил. В особенности москвичей.

Не любил с детства, как любой выходец из глубокой провинции. Москвичи существовали рядом с момента рождения Алексея Ивановича.

Сначала это были фантомные, невидимые враги,
которые сожрали в стране всю колбасу и все шоколадные конфеты (так, во всяком случае, представлялось со слов отца, раз в год бывавшего в столице и
описывавшего Москву, как другую планету). Потом
они материализовались в виде сокурсников в МАДИ,
у которых была московская прописка и отдельная родительская квартира. Они вкуснее ели, лучше одевались и женились на самых красивых провинциалках.

В перестроечные годы москвичи заделались кооператорами и развалили Союз. И выходило так, что
бороться с ними у Друяна не было никакой возможности. И если бы не Пашка, сосед по общежитию, заманивший Алексея в кружок молодых демократов, и
если бы не вовремя подвернувшееся место в Министерстве транспорта, так бы и сгнил Алешка в этом
чертовом городе. В министерстве же он пережил и
бандитские, и олигархические девяностые. Звезд с
неба не хватал, но и своего старался не упускать.

Время поквитаться с москвичами, звездный час
Друяна начался с приходом в мэрию Москвы. Когда
потекли потоки расселяемых из центровых коммуналок бабок, жертв «черных риелторов», всех этих мудаков, пытавшихся открыть кафетерии, маленькие
книжные магазины и прочую мелкую торговлю. После началась «точечная застройка», реконструкции,
арендные договоры.

Беседу с любым предпринимателем Друян начинал с учтивого вопроса:

— А вы сами москвич? Коренной?

И если жертва начинала заискивающе кивать в
стремлении зацепиться, найти с чиновником общие
корни и душевные моменты, в то самое мгновение
Друян превращал ее жизнь в ад. По совести сказать,
он не отбирал бизнесы, не вымогал умопомрачительные взятки, ничего такого. Он просто медленно, методично доводил человека до банкротства или нервного срыва. Или до одного и другого одновременно.
Исходя из значимости актива. Мучил проверками,
приостанавливал договоры аренды, насылал налоговую и пожарников. В общем, применял весь арсенал
кар злого бога Шивы, скукожившегося до размеров
заместителя главы департамента.

Команду он сколотил из себе подобных, когда-то
обиженных, или придумавших, что их обидели, провинциалов. Людей, которые девизом города-героя
Москвы, будь у них такая возможность, сделали бы
слоган: «Живые позавидуют мертвым».

Подписывая документы на снос дома, строительство торгового центра на месте футбольного поля
или реконструкцию «до уровня фундамента» исторического памятника, Друян не просто пополнял свой
банковский счет. Он чувствовал священный трепет
предводителя армии, взявшей приступом вражеский
город. Вождем, сносящим до основания все то мерзкое, старое, раздражавшее, вызывавшее когда-то
чувства зависти и унижения. Город, который так и не
стал для него своим. Москву, которая была бы хорошим городом, убери из нее Создатель москвичей.

В результате за десять лет работы Алексей Иванович Друян приобрел совершенно определенную репутацию, и наводившие о нем справки с целью договориться бизнесмены чаще всего слышали от собеседника слово «пиздец», произнесенное свистящим
шепотом.

Алексей Иванович открыл холодильник, погладил
бутылки. Достал одну, потом убрал на место. Достал
другую, снова убрал. Подошел к окну, открыл фрамугу и вдохнул огни Садового кольца. Сверху пролетел окурок. Друян высунул голову, сначала посмотрел вниз, на мелкий сноп искр, потом наверх, пытаясь разглядеть, кто посмел швырнуть окурок так,
чтобы он пролетел мимо друяновского окна, но никого не обнаружил.

— Поубивал бы вас всех! — Друян захлопнул окно, вернулся за стол и достал тонометр измерить давление. Дождавшись результата, удовлетворенно кивнул, убрал тонометр в стол, откинулся на спинку
кресла и прикрыл глаза.

«Борьба с коррупцией, о которой говорил Президент Медведев, требует концентрации сил всего общества. Всей страны. Спросите себя, как легко вы даете взятку врачу, учителю в школе, гаишнику наконец? Взятка стала обычным, рядовым событием. И на
этой… на этом, — сбился Друян, — или, все-таки,
на этой?..»

Проклятый второй абзац ни черта не шел. Вроде
там суфлер поставить обещали. Он сверился с текстом выступления: «И на этой грядке коллективной
безответственности вырастают коррупционеры! Те,
кто тормозит модернизацию в стране, мешает развитию медицины, усилению безопасности, росту уровня жизни наших граждан. Инициатива московской
мэрии — на личном примере каждого нашего сотрудника доказать, что…» Грядка коллективной безответственности. Друян пару раз проговорил эту уродливую формулу вслух. Какая грядка? Почему грядка?
А коррупционеры, они, типа, овощи? Сами-то понимают, чего пишут? Дипломов наполучали, а по-человечески писать так и не научились! Мудачье!

Он встал и вернулся к окну. Мерцающие огни
Москвы действовали успокаивающе. Завтра обещало
быть сложным. Сначала совещание, потом работа с
документами и подготовка речи. Главных дел было
два: выступление на телеканале «Столица» по поводу антикоррупционных инициатив мэрии, в двенадцать дня. И еще одна встреча, ближе к двум. С представителями чеченской диаспоры, которые должны
привезти один миллион долларов за разрешение на
строительство. Чего строительства и где Друян, честно говоря, помнил смутно. Помнил только, что речь
пойдет о разрешении, и цифру.

— Ну что сказать вам, москвичи, на прощанье?

Чем наградить мне вас за вниманье? Дорогие москвичи! Доброй ночи! — запел мобильный голосом Леонида Утесова.

Звонить в это время мог только один человек.

— Поубивал бы вас всех! — прошептал Друян и
улыбнулся.